Летящее Перо

Шериф Ламберт был одним из тех людей, которые вызывают доверие с первого взгляда. Добродушный прищур орехово-карих глаз, уверенная осанка, глубокий хрипловатый голос, всегда звучащий так, словно шериф еле сдерживается, чтобы не отпустить бодрую солёную шуточку – словом, сразу было понятно, почему жители округа выбрали в шерифы именно Ламберта. У него как будто на лице было написано: «Всё будет о’кей, я с этим разберусь». Выслушав рассказ священника, шериф ничуть не удивился и не рассердился, и только спокойно кивнул: – Если они подъехали так близко к пожарищу, на подковах останется пепел. Мы быстро найдём их след, святой отец. Клеменс, – обратился он к своему помощнику, – собирайся. – Мне нужна лошадь, – сказал Чарльз. Ламберт и его помощник переглянулись. – А разве кто-то сказал, что ты едешь с нами? – улыбнулся шериф. – Я могу помочь, я умею читать следы. Ламберт вскинул руку: – Ни слова больше, приятель. Я ценю твоё предложение, но поверь мне: я сам следопыт, и знаю, как сложно идти по следу в пустыне, да ещё и после того, как надышался дымом. У тебя глаза краснее, чем у дьявола – простите, отец Десмонд. В таком состоянии ты мне не поможешь. – Но… – Послушай его, – кротко сказал Десмонд. – Погоня может занять много времени, а ты нужен здесь. К тому же, – он слегка улыбнулся, – я видел, какая быстрая у тебя рука. Раз уж шериф будет занят, нам будет нужен ещё один стрелок. – Верно сказано, отец, – улыбнулся Ламберт и коснулся пальцами шляпы: – если позволите, мне надо запереть офис. Чарльз спустился по ступенькам вслед за священником, думая обо всём, что услышал. Ему было обидно, что шериф отказался от его помощи, но Ламберт ведь знает, что делает, правда? Обменявшись с шерифом ещё несколькими тихими словами, отец Десмонд пешком отправился обратно в церковь. Чарльз отвёз телегу в сарай, позаботился о лошадях и чуть не бегом кинулся к бочке с водой. Старательно, почти царапая кожу, вымыл с мылом лицо и руки – что бы миссис Сильвер ни говорила об иммунитете, а заболеть он боялся. Выжимая воду из волос, он поднял голову к небу. С наступлением ночи воздух сделался холодным. Из пустыни дул слабый сухой ветер и доносилось шуршание песка и какой-то дальний, едва различимый звон, словно звёзды звенели в небе. Чарльз прислонился к стене, глядя на небо, усыпанное белыми и голубыми звёздами. Один старый слепой команч рассказал ему, что звёзды – это дети, которые прогневали своих родителей и были изгнаны из племени. Может, поэтому смотреть на них так грустно? Он не стал сворачивать на дорогу, а пошёл к хижине напрямик, срезая путь через пустыню. Вскоре до него донёсся звон колокола – значит, отец Десмонд вернулся в церковь и снова поднялся на колокольню, предупреждать всех случайных путников, что Армадилло поразила эпидемия, город в руках дьявола, и нужно держаться отсюда подальше… – Привет, – услышал он тихий голос и быстро обернулся. На камне, обхватив руками колени, сидела Мэгги Сильвер. – Ты что здесь делаешь? Девочка шмыгнула носом, и только тут Чарльз заметил, что её клетчатое платьице всё покрыто пылью, а на ногах запеклась кровь. Она подтянула подол повыше, показывая разбитые коленки: – Я хотела поймать броненосца. Он убежал, а я упала. – И давно ты тут сидишь? – Нет, – насупилась Мэгги, и Чарльз сразу понял, что сидит она тут уже давно. Он улыбнулся, сдерживая смех. За последние несколько дней Мэгги постоянно крутилась где-то поблизости, болтая без умолку, и он неожиданно привязался к ней. – Уже поздно, Мэгги. Иди домой. – Не пойду, – замотала головой девочка и снова натянула на коленки подол грязного платья. – Мама будет сердиться. – Нет. Она будет рада тебя видеть. Зачем ты гналась за броненосцем, кстати? – Хотела, чтобы он свернулся в мячик и я могла поиграть. Мальчишки играли броненосцем, я видела. Я просилась поиграть с ними, но они только засмеялись! Чарльз подумал, что на месте несчастного броненосца он бы тоже улепётывал со всех ног. – Броненосцам больно, если их швыряют. Хочешь, я сделаю тебе мячик? – Правда? – Конечно. У меня ещё осталась кожа от того седла. Но сперва я отведу тебя к маме. Договорились? Мэгги насупилась, обдумывая предложение, потом протянула руку: – Договорились. Чарльз пожал её грязную ладошку, потом усадил её себе на руки и пошёл в сторону церкви. Издалека он видел огни, мягко светящиеся в окнах госпиталя. Наверняка Элизабет всё ещё там, и пока ещё даже не знает, что её дочь снова куда-то убежала. – Цветочки! – ахнула Мэгги. – Смотри, цветочки! Перед ними раскинулась маленькая полоска земли, свободная от камней и кактусов, вся залитая бледным голубым сиянием, точно лунный свет пролился на землю. Колючая юкка уступила место траве, среди которой росли ярко-голубые цветы, нежные и прекрасные, благоухающие мёдом. – Они такие красивые, – выдохнула Мэгги севшим от восхищения голосом. Чарльз улыбнулся и опустился на колени, чтобы девочка смогла рассмотреть цветы получше. Забыв обо всём, Мэгги протянула руки к цветам, не срывая, а осторожно касаясь пышных синих соцветий и тонких упругих стеблей, похожих на стебли одуванчика. – Как они называются? – Голубой чепчик, – Чарльз вдруг вспомнил кое-что и посмотрел на Мэгги, но она по-прежнему не отрывала взгляда от цветов. – Знаешь… давным-давно жила одна маленькая девочка. Она была родом из племени команчей. – Команчи злые, – авторитетно заявила Мэгги. – Мне папа рассказывал. – Та девочка не была злой. Её сердце было большое, как Техас, а душа прекрасная, как эти цветы. Но она была очень несчастная. Её родители, бабушка и дедушка умерли от голода, и у девочки не было никого, только кукла из листьев кукурузы. Поэтому все называли её Та, Кто Одинока… Глядя на цветы, он продолжал рассказывать медленно, стараясь в точности вспомнить легенду именно такой, какой ему рассказал её тот команч. Потому что это была чужая история. И лишь рассказывая её в точности, он мог сохранить голос и душу рассказчика: – Каждую весну команчи молились, чтобы небо послало им дождь. Но однажды дожди прекратились, и вся прерия высохла. Людям, лошадям и бизонам стало нечего есть. И тогда команчи начали молиться ещё больше. Они пели, танцевали, били в барабаны и говорили: «О Вакан Танка…» – Что? – Это значит «Великий Дух». «О Великий Дух, пошли нам дождь. Чем мы прогневали тебя?» Но Великий Дух не отвечал. Когда настал вечер, шаман племени поднялся на холм, чтобы зажечь священный костёр из стеблей полыни и обратиться к Великому Духу. Все команчи смотрели на холм с молитвой и надеждой, и Та, Кто Одинока, тоже смотрела и ждала, прижав к сердцу свою куклу. Наконец шаман спустился вниз и сказал: «Великий Дух гневается на нас. Люди стали слишком жадными. Они берут слишком много у Матери Земли, но не дают ей ничего взамен. Если люди не изменятся, они умрут от голода». Он замолчал, глядя вперёд, на поляну цветов под звёздным небом, на горизонт, дрожащий во влажном голубом сиянии. Казалось, что Мака смотрит в лицо Шкана, щурясь сквозь слёзы. Чарльз иногда слышал, как некоторые бледнолицые рассуждают о доброте и щедрости Матери Земли, и от этих слов ему делалось смешно и грустно. Индейцы знают, что Мака строга и скупа, временами жестока, никогда не прощает ошибок, потому и не гневят её бессмысленной охотой ради забавы, не уродуют её тело, не причиняют ей лишней боли. Но времена меняются. Изгнанные в глушь, лишённые плодородных земель, индейцы вынуждены выжигать леса и прерии, чтобы сажать кукурузу и картофель – если нет плодородного чернозёма, то сгодится и пепел. И когда огонь ревёт в верхушках древних лесов, сжигая птичьи гнёзда и звериные норы, люди возносят молитвы, просят прощения у Матери Земли – но она не прощает. – Дальше! – Мэгги выразительно ткнула Чарльза в бок, и он снова заговорил: – Шаман сказал: «Чтобы искупить свою вину перед Матерью Землёй, мы должны предать священному огню дорогие нам вещи – ведь Мать Земля тоже отдаёт нам самое дорогое». Команчи услышали это и испугались. Охотник сказал: «Мне всего дороже мой лук – но если я отдам его, я не смогу охотиться и умру от голода». Одна девушка сказала: «Мне всего дороже моё красивое одеяло, но без него я замёрзну ночью». Так говорили все, и ни у кого не хватило духу расстаться с самыми дорогими вещами. Наступила ночь, все легли спать, и не спала только девочка Та, Кто Одинока. Она прижала свою куклу к сердцу и сказала: «Тебя сделали мои родители, ты – единственная память о них. Ты дороже мне всего на свете. Ты нужна Великому Духу». Родители хорошо воспитали Ту, Кто Одинока, поэтому она не была эгоистична. Она пошла к холму… в ту ночь звёзды светили ярко, прямо как сейчас… и они освещали девочке дорогу. Она поднялась на самую вершину, подошла к костру и положила в него свою куклу. Кукла сразу загорелась и скоро её не стало, но девочка продолжала думать о родителях и словно наяву ощущала их любовь. А ещё она думала о своём народе и о его страданиях, и это придавало ей сил… Наконец кукла сгорела, и ветер разметал пепел на все четыре стороны. Девочка так устала, что заснула прямо на холме. А когда она проснулась, – Чарльз положил ладонь на щёку Мэгги и осторожно повернул её голову в сторону цветочной поляны, – она увидела, что повсюду вокруг горы растут голубые цветы. Их было так много, что они покрыли всю прерию. Мэгги тихонько вздохнула, широко раскрытыми глазами глядя на цветы, должно быть, думая о том, как это красиво – целое море голубых чепчиков до самого горизонта. Снова проведя пальчиком по голубому лепестку, она тихо спросила: – А что было потом? – Мать Земля и Великий Дух оценили жертву девочки. В тот же день пошёл дождь, и в прерии выросла трава, и люди и все животные были спасены от голода. Команчи были благодарны девочке, устроили пир и подарили ей много прекрасных вещей. И с тех пор каждую весну в прерии вырастают синие цветы в память о маленькой девочке. Команчи дали ей новое имя. Теперь она больше не была одинока. Теперь её звали Та, Кто Всем Сердцем Любит Свой Народ. – Какое длинное имя! – Мэгги засмеялась, но это был хороший смех, без издёвки. Она снова посмотрела на Чарльза: – А почему твоё имя такое короткое? – Ну… – Чарльз поднялся на ноги. – Пойдём-ка домой. А то твоя мама будет волноваться. Определённо не стоит рассказывать такой крохе о том, что такое инициация и почему он её не прошёл. Но Мэгги не собиралась сдаваться: – Почему? Ну скажи, почему? – Потому что… потому что я не такой хороший, как та девочка. Это была правда. Если бы он обладал такой же силой духа, как маленькая девочка из легенды, он бы отказался от фотографии, которая напоминала ему о родителях. Тогда бы он не торчал в этом забытом всеми уголке пустыни, а охотился бы на Белую Руку в окрестностях Блэкуотера, и Канги был бы вместе с ним, живой и здоровый. – У меня тоже короткое имя, – вздохнула Мэгги. Чарльз остановился и посмотрел на неё: – Дай-ка подумать… Я буду называть тебя Ина Конипа Кош Уинчинчала. Девочка широко раскрыла глаза, восхищённая таким роскошным длинным именем: – А что это значит? – Девочка, Которая Боится Своей Мамы, – Чарльз шутливо чиркнул пальцем по её крохотному, точно пуговка, носу. Возмущению Мэгги не было предела: – Не-е-е-ет!!! Я никого не боюсь! Придумай мне новое имя! – Завтра придумаю, – он поставил её на землю возле её дома. – Спокойной ночи, Мэгги. *** Утром, когда Чарльз отправился запрягать лошадей, у стен конюшни он столкнулся с отцом Десмондом. Священник быстро шёл от почтовой станции, его глаза сияли радостью. – Прекрасная новость, сын мой, – улыбнулся он. Как всегда, Чарльза немного передёрнуло от этого обращения, но он ответил вежливой улыбкой. – Я получил срочную телеграмму. Поезд из Далласа прибудет уже сегодня! Миссис Сильвер пока ещё не знает, я как раз собирался её обрадовать. Чарльз улыбнулся снова, на этот раз широко и искренне. Если сегодня госпиталь будут перевозить в Даллас, то это значит, что он может наконец покинуть Армадилло и отправиться в Блэкуотер. Его здесь больше ничего не держит, даже обещанный мячик он уже быстренько сшил сегодня утром, осталось только набить его чем-нибудь мягким. Он вдруг понял, что будет скучать по Мэгги и её матери, которая была так добра к нему. Ему оставалось лишь надеяться, что в Далласе им будет лучше, чем здесь. Отец Десмонд заметил его хорошее настроение и поинтересовался: – Почему тебе так не терпится попасть в Блэкуотер? – Так, дела, – уклончиво отозвался Чарльз и уже хотел зайти в конюшню, как вдруг что-то заставило его остановиться. Армадилло оставался всё таким же тихим, как всегда в последние дни, и сухой ветер по-прежнему гнал между домами песок и мелкие камушки, но сейчас в этом горячем дыхании пустыни чувствовалось что-то недоброе. – Что за дела? – Боюсь, это касается только меня, мистер Десмонд, – Чарльз смотрел, не отрываясь, в конец улицы. Теперь он понял, что не так с ветром. В нём чувствовался солёный запах крови. – Почему ты не хочешь называть меня «отец», как прочие? – спросил священник с грустной улыбкой. Чарльз не ответил, продолжая смотреть вдаль застывшими глазами, и священник нахмурился: – Куда ты смотришь? Из-за дома медленно вышла лошадь. В седле едва держался помощник шерифа Клеменс. Его шляпа где-то потерялась, всё лицо было залито кровью. Грудь и живот были кое-как обмотаны окровавленной тряпкой. Чарльз подбежал к нему, остановил лошадь. Клеменс с трудом повернул к нему окровавленное лицо и прохрипел: – Шериф… – Что с ним? – ахнул Десмонд. Чарльз схватился за седло и вскочил на лошадь позади Клеменса: – Истекает кровью. Я отвезу его в госпиталь! – Шериф… – простонал Клеменс и потерял сознание, уронив голову на плечо Чарльза. Тот обхватил его одной рукой, второй сжал поводья и сорвал лошадь в быструю рысь. Десмонд чуть ли не бегом поспешил следом. У стен госпиталя болтали о чём-то две сестры милосердия, вышедшие подышать свежим воздухом. Увидев помощника шерифа, девушки замерли от неожиданности, одна из них от испуга сделалась белее своей косынки. Чарльз соскочил с седла, бережно снял с него молодого человека, кивнул девушкам: – Откройте дверь, пожалуйста. Оказавшись внутри госпиталя, он едва не потерял сознание от спёртого воздуха, по сравнению с которым померк даже удушливый запах крови, исходящий от несчастного Клеменса. Два ряда кроватей протянулись вдоль деревянных стен, на некоторых пациенты лежали по двое. Несмотря на то, что было только девять или десять утра, помещение уже успело нагреться, но из дюжины окон были открыты только два. Чарльз заметил, как навстречу ему поднялась светлая фигура – Элизабет Сильвер. Мгновенно оценив ситуацию, она махнула рукой: – Сюда, за ширму. За ширмой оказался стол, на который Чарльз и положил несчастного Клеменса. Помощник шерифа не вовремя пришёл в себя, и едва увидев блестящие инструменты, разложенные на столике неподалёку, застонал от боли и ужаса, и попытался слезть со стола, уже ставшего скользким от его крови. – Подержите его, мистер Смит. Марта, принеси виски! – Элизабет поймала взгляд Чарльза и пояснила: - У нас закончилось обезболивающее. – У меня остался лауданум, в сумке, – не отпуская Клеменса, который всё ещё бился на столе, брызгая повсюду кровью, Чарльз мотнул головой в сторону сумки, которую он бросил на столик, войдя сюда. Одна из сестёр милосердия бросилась к сумке, дрожащими пальцами потянулась к застёжке. Сумка упала на пол, из неё вылетели губная гармоника, расчёска, сложенный плакат «Разыскивается» - и пузырёк лауданума, который девушка тут же схватила и отнесла своей начальнице. Элизабет выдернула пробку и поднесла пузырёк к лицу Клеменса, уронила несколько капель на дрожащие окровавленные губы. Наркотик подействовал очень быстро, и постепенно молодой человек обмяк на столе, не в силах сопротивляться. Взгляды всех были прикованы к вытянувшемуся на столе, слабо стонущему, дрожащему юноше и склонившейся над ним женщине. Никто не заметил, как отец Десмонд поднял с пола плакат, медленно развернул его – и лицо его стало ещё бледнее, чем у раненого. Никто не услышал, как шуршала в воздухе тяжёлая сутана, когда священник тихо вышел из госпиталя. Чарльзу было не привыкать видеть кровь и внутренности – всё-таки он половину своей жизни жил охотой. И сейчас он наблюдал за тем, как работает Элизабет, не чувствуя ничего, кроме интереса и восхищения. Он разделывал животных бесчисленное количество раз, но даже представить себе не мог, чтобы он погрузил руки в раны живого, дышащего существа. Элизабет спокойным, уверенным голосом отдавала сёстрам короткие приказы, а её руки двигались быстро и чётко, зажимая сосуды, надрезая плоть скальпелем, вытаскивая щипцами сперва первую пулю, потом вторую. Несчастный Клеменс уже давно лишился сознания, но Чарльз всё равно продолжал удерживать его всё время, пока Элизабет не наложила последнюю повязку. – Ему повезло, – хрипло сказала она. – Он потерял много крови, но у него ещё есть шанс выжить. Она выпрямилась, глядя на забинтованного бесчувственного человека. Её руки были в крови, её фартук был в крови, даже на лице, освещённом полуденным светом, алели мелкие капли. Косынка сбилась набок, тонкие волосы прилипли к блестящим от пота вискам. Она была прекрасна. – Он что-то говорил? – спросила Элизабет, кивнув на раненого. – Только «шериф», – отозвался Чарльз. Они с Элизабет обменялись тревожными взглядами: должно быть, Клеменс пытался сказать, что его босс убит. Чарльз поспешно отступил на шаг, собираясь быстренько забрать свои вещи и уйти, пока до напуганных медсестёр не дошло, что здесь только что был нарушен один из законов сегрегации. Он подобрал с пола гармонику, убрал её в сумку, и тут понял, что плакат Ричардса исчез. Чарльз огляделся по сторонам. Медсёстры одна за другой уходили за ширму. Отца Десмонда нигде не было. Быстро, прежде чем усталая Элизабет успела окликнуть его, Чарльз покинул госпиталь. В небе сияло ослепительное солнце, песок сверкал так, что было больно смотреть. На дороге всё ещё чернели брызги крови, едва запорошенные жёлтой пылью. Чарльз посмотрел в сторону церкви. Отец Десмонд стоял в портале, и даже издалека было видно, как сверкают его голубые глаза. Не говоря ни слова, пастор медленно развернулся и скрылся в тёмном портале. Не понимая, что происходит, Чарльз направился за ним. Золотой дневной свет сменился голубоватым полумраком церкви. Как всегда, Чарльз двигался тихо и легко, но здесь даже его шаги отзывались эхом, и это сразу заставило его почувствовать себя неуютно. Священник стоял спиной к нему у самого алтаря. Стоило Чарльзу приблизиться, как он обернулся, и стало видно, что на аналое, украшенном «голубыми чепчиками», лежит не Евангелие, а помятый, истрёпанный плакат, с которого насмешливо ухмылялось пятнистое лицо Фила Ричардса. – Ты – охотник за головами? – тихо спросил отец Десмонд, и холод в его голосе заставил Чарльза замереть на месте. – Иногда, – глухо ответил он. Голубые глаза Десмонда сверкнули в полумраке: – Ты берёшь деньги за убийство людей? – Иногда, – Чарльз шагнул вперёд, протягивая руку, на которой засыхала кровь Клеменса: – Отдайте. Десмонд вскинул правую, искалеченную руку. Его обветренное лицо было совершенно непроницаемым, как всегда, но взгляд совершенно утратил обычную уверенность. В нём читались страх и печаль. – Я расскажу тебе, как потерял её, – тихо сказал пастор. – Это произошло в горах, на границе между Дакотой и Монтаной. Мы попали в обвал, и моя лошадь понесла и сбросила меня. Руку раздробило камнем. Я кричал, пока не сорвал голос, но мои товарищи не услышали меня… кроме одного. Он спустился за мной в ущелье, освободил из-под завала, дотащил на своих плечах до тропы и усадил на свою лошадь. Если бы не он, я бы умер от голода и холода. Знаешь, как звали того солдата? Филипп Ричардс. Он спас мою жизнь, а я спас твою. И теперь ты хочешь убить его? За этим ты едешь в Блэкуотер? В его голосе не было ни гнева, ни обвинения. Только грусть. Слова отражались от стен и потолка, отдавались эхом где-то в глубине сердца. Чарльз не чувствовал ничего. Ни злости, ни возмущения. Только бесконечный холод. Ему показалось, что окна церкви распахнулись под особенно жестоким порывом ветра, но этот ветер принёс с собой не жар пустыни и песок, а обжигающий холод. Снег летел ему в лицо, ветер обжигал рану на лбу, и слёзы замерзали на щеках, и он бежал, бежал из последних сил… – Имя, – хрипло проговорил он. – С вами в горах был офицер. Сержант. Имя. – Причём здесь это? – тихо спросил Десмонд, шагая к нему навстречу. Чарльз по-прежнему смотрел сквозь него, и пастор протянул к нему руку, не осмеливаясь дотронуться: – Послушай меня. Я не хочу навредить тебе, я просто… я лишь хочу спасти твою душу, сын мой. – Не называйте меня так, – Чарльз наконец-то взглянул ему в глаза. Ему с большим трудом удавалось держать себя в руках. Нужно сдержать ярость. Приберечь её для Ричардса. Сейчас надо быть спокойным. Спокойным… – Вы не отец мне. Фил Ричардс ранил моего отца, и он остался калекой на всю жизнь. Фил Ричардс увёз мою мать, и я больше никогда её не видел. С ним был офицер, сержант, высокий, с синими глазами. Имя. Десмонд приоткрыл рот. Напускная суровость слетела с него, в глазах снова мелькнул страх, и не только страх, но и кое-что похуже, кое-что, что Чарльз ненавидел ещё сильнее, чем откровенную насмешку и презрение – жалость. Священник покачал головой: – У нас было несколько сержантов, и я… я не помню, как они выглядели. Меня отправили в сторону форта с первым же обозом. Если в лагерь и привозили пленных, я их не видел. Выслушай меня, я хочу тебе добра. Гнев – это смертный грех. Знаешь, что значит – смертный грех? Это значит, что если ты поддашься ему, то погубишь свою душу навсегда, безвозвратно! Никакие молитвы не спасут её! Подойди ко мне! – он снова протянул здоровую руку, но Чарльз отступил на шаг, не позволяя священнику взять себя за плечо. – Открой свою душу Господу, и он избавит тебя от боли и страха, как избавил меня!.. Я знаю, тебе больно. Тебе кажется, что всё это несправедливо, и это так, но иногда Бог попущает несправедливость, ибо это учит нас доброте и состраданию… Он всё говорил… Говорил… Говорил… … и Чарльзу хотелось закричать на него, чтобы он наконец замолчал… ... под его ногами хрустел снег, кровь струилась по лицу… – Откажись от ненависти, – услышал он голос Десмонда, мягкий, почти ласковый, и это показалось ему каким-то изощрённым издевательством. – Пообещай мне, что ты не совершишь зла. Пообещай, что не убьёшь его. – Он – преступник, – хрипло сказал Чарльз. – Такой же, как Эрнандес. И я тоже преступник, мистер Десмонд. Доброта? – он издал сдавленный смешок. – Какая, к чёрту, доброта? Я мог бы быть добрым, если бы не ваш друг. У меня мог быть дом. У меня могли быть братья и сёстры. Мои родители могли бы жить… – он покачал головой, чувствуя, как крик, который он сдерживал, давит изнутри на горло, и наконец нашёл в себе сил заговорить снова, тихо и твёрдо, глядя отцу Десмонду прямо в глаза: – Может, он спас вашу жизнь, но мою он разрушил. Отец Десмонд мотнул головой, выпрямился, и вид этой солдатской выправки наполнил душу Чарльза такой ненавистью, что в ушах зазвенело, и он едва услышал, как священник заговорил снова, на этот раз с откровенной мольбой: – Не убивай его. Можешь не прощать, если не хочешь. Можешь сдать его властям, и пусть суд человеческий решает его судьбу, но не убивай. Обещай мне, что он не умрёт от твоей руки. Обещай мне. – Не могу, – Чарльз на секунду закрыл глаза и буквально силой заставил себя успокоиться, выровнять дыхание, говорить ровным голосом. – Клеменс при смерти. Шериф, наверное, уже убит. Вам не кажется, что у нас сейчас есть проблемы поважнее, чем Филипп Ричардс? – Я знаю, каково тебе, – отец Десмонд точно не слышал его. Его глаза сияли, на губах появилась улыбка, полная всё той же отталкивающей жалости. – Мне тоже причинили много зла, но я смог возлюбить своих врагов и научился молиться за тех, кто ненавидел меня. И ты научишься, с Божьей помощью… Любить правительство Штатов, не считающее его за человека? Молиться за Весельчака Барли и Тома Макриди, которые обрекли его на мучительную смерть? Его охватила ярость, и он понял, что не может больше сдерживать свои чувства, что сейчас он совершит что-то страшное. И страшное действительно случилось – но без его участия. Ветер донёс из пустыни стук копыт, и тишину разорвали выстрелы. Вскинув над головами винтовки, пришпоривая взмыленных коней, по дороге к церкви мчались десять всадников в широкополых шляпах. Мексиканцы дико хохотали и палили в воздух, но тот, кто ехал самым первым, хранил гордое торжествующее молчание. Флако Эрнандес держался в седле легко и свободно, откинувшись назад, придерживая поводья одной рукой, вторую опустив на гравированный револьвер. А рядом с ним, тоже с оружием в руках, ехал… – Шериф Ламберт! – выдохнул Чарльз. Теперь-то он понял, что пытался сказать истекающий кровью помощник Клеменс. Он снова посмотрел на огромную фигуру Эрнандеса и вспомнил его слова: «По штату Нью-Остин бродит много мерзавцев, и кое-кто из них уже знает о том, что в Армадилло можно сорвать большой куш». Видимо, шериф решил сговориться с бандитом в тот же миг, как узнал о нём, и Клеменса хотел переманить на свою сторону, но храбрый парень отказался, за что и получил две пули в грудь. Размышлять об этом было некогда. Чарльз повернулся к потрясённому отцу Десмонду и велел: – Спрячьтесь. Поравнявшись с госпиталем, Флако натянул поводья и поднял руку. Весь его ударный отряд тут же остановился, кони, остановленные на полном скаку, хрипели и выгибали шеи, у копыт клубилась пыль. Эрнандес повернулся к дверям госпиталя, возле которых стояла Элизабет Сильвер. – Что происходит? – помертвелыми губами спросила женщина. Её глаза сузились, увидев шерифа: – Мистер Ламберт, что вы делаете? – Извольте-ка вернуться в госпиталь, синьора, – усмехнулся Флако. – Ведите себя хорошо, и никто не пострадает. Один из мексиканцев соскочил с лошади, подошёл к Элизабет и грубо схватил её за плечо, вталкивая обратно за дверь. Флако махнул рукой, и бандиты начали спешиваться. Бренча оружием, они обходили госпиталь со всех сторон, двое заняли позиции у главных дверей, остальные становились у окон. Эрнандес и Ламберт зашагали к церкви. Они шли медленно, чуть не вразвалку, никуда не торопились – здесь они были хозяевами положения. – Остановитесь, ради Бога! – отец Десмонд вышел из тёмного портала, высоко подняв левую руку с зажатым в ней Евангелием. «Проклятье, я же сказал ему спрятаться! – мысленно выругался Чарльз. Он затаился за большим камнем недалеко от госпиталя, и отсюда ему хорошо было видно всё происходящее. Ламберт и Эрнандес довольно рассмеялись, и Дель Лобо, занявшие позиции у госпиталя, ответили им дружным ржанием. Один из них всё ещё продолжал смеяться, когда ему в шею вонзилась оперенная стрела. Все дружки бандита стояли к нему спиной, за смехом никто не услышал ни звона тетивы, ни короткого хрипа, ни шуршания, с которым тело упало в заросли чапараля. Пригибаясь, Чарльз подбежал к следующему бандиту и обхватил его за шею, выпустив только тогда, когда человек перестал хрипеть и вырываться. К этому времени Десмонд, Ламберт и Эрнандес уже скрылись в церкви. За углом госпиталя слышался тихий смех и испанская речь. Спрятав оба тела в кустах, Чарльз сорвал с них винтовки, револьверы и патронташи, прижался к приоткрытому окну и тихо позвал: – Миссис Сильвер! За занавеской мелькнула тень, солнце отразилось в испуганных глазах Элизабет. Чарльз протянул ей винтовку, она передала её ещё кому-то, потом взяла из его рук два револьвера. – Приготовьтесь, что придётся защищать больных, – шепнул он. Женщина храбро кивнула, но её глаза всё ещё были полны страха: – Мистер Смит, вы не видели Мэгги? – Нет… – он осёкся, обернувшись через плечо. Из-за соседнего дома выскочил худой долговязый парень в коротком пончо, с болтающейся на тощей шее шляпе-сомбреро – Потро! Одной рукой он прижимал к себе крохотную фигурку в клетчатом платье. Чепчик слетел с головы Мэгги, стриженые волосы блестели на солнце, тонкие ноги болтались в воздухе, руки вцепились в рукав Потро. Девочка не кричала, только смотрела вперёд распахнутыми глазами. Приставив пистолет к её голове, Потро боком, наискосок перебежал расстояние между домом и церковью. – Боже, – не своим голосом прошептала Элизабет. Чарльз выхватил было обрез, но вовремя сообразил, что на таком расстоянии разлёт дроби будет слишком широким, и он может ранить Мэгги. Едва он успел сорвать с плеча лук, как Потро шмыгнул в тёмный портал. Чарльз обернулся к Элизабет и на секунду сжал её руку в своей. Женщина коротко кивнула. Её губы дрожали, лицо окаменело, на нём жили только полные ужаса глаза. Тихо, прячась за камнями и кустами, Чарльз подобрался к порталу церкви и прошмыгнул туда прежде, чем кто-то из Дель Лобо успел его заметить. … Отец Десмонд отступал назад, к алтарю, подняв руки. Флако Эрнандес и шериф Ламберт медленно шагали к нему, направляя на него оружие. Глаза Флако зловеще сверкали в тени сомбреро, его улыбка была похожа на оскал. Шериф Ламберт был весел и благодушен, как всегда, на его губах играла лёгкая усмешка, как будто он придумал какую-то совершенно уморительную шутку и ему не терпится её рассказать. «Всё будет о’кей. Я разберусь. Только ведите себя хорошо и делайте, как я скажу, и всё будет о’кей». – Что вы делаете, шериф? – прохладно спросил Десмонд. Улыбка Ламберта сделалась чуть шире: – Бизнес есть бизнес, святой отец. Поверьте, лично к вам у меня нет никаких претензий. Давайте-ка вы спокойно откроете ящик для пожертвований, и никто не пострадает. – Уверяю вас… – Открывай! – улыбка исчезла с лица шерифа, он взвёл курок. Десмонд отступил ещё на шаг, наткнулся на ступеньку кафедры, чуть не упал, и Флако беззвучно усмехнулся, глядя на это. Священник молча повернулся к ящику для пожертвований и отпер его, потом отступил в сторону – и оба, шериф и бандит, замерли в изумлении. Ящик был пуст. Только несколько десятицентовых монет поблёскивали в полумраке, но сверх этого – ничего. Первым очнулся Флако. Звучно харкнув на пол коричневой от табака слюной, он недобро рассмеялся: – Так я и знал! Все вы, святоши, одинаковы! Ты их от меня припрятал, или уже успел потратить? – Ты же говорил, пожертвования составили больше пяти тысяч, – проговорил Ламберт севшим, полным ярости голосом. – Где они? – В Далласе, – ровным голосом ответил Десмонд. – Проклятье, когда ты успел их туда отправить?! – Я ничего не отправлял, шериф, и попрошу вас не чертыхаться в доме Божьем. Денег здесь нет. Все пожертвования перечислялись непосредственно на счёт в Далласе. Здесь, в Армадилло, не оседало ни цента. Кровь отхлынула от лица шерифа, бисеринки пота выступили на висках, когда он понял, как облажался перед Флако. Уже не сдерживаясь, он прорычал в полный голос: – Но приходили посылки! – В них были лекарства, бинты, одежда для больных. Ничего ценного для вас, разве что вам, шериф, нужно новое одеяло. Там были лоскутные. Очень милые. – Да он шутит! – оскалился Флако. – Что ж, Ламберт, в одном ты не соврал – это и вправду будет весело… – Десмонд!!! – прогремел под сводами церкви нервный голос, и все трое обернулись. Занятые переговорами, они не заметили, что Потро уже добрался до середины нефа, всё также одной рукой держа на весу притихшую Мэгги, а другой приставляя к её голове заряженный пистолет. Лицо отца Десмонда перекосилось от ужаса, и даже Флако Эрнандес сверкнул глазами: – Потро, ты что творишь?! Парень широко ухмыльнулся и встряхнул маленькую заложницу: – Помогаю вам, босс. Я смотрю, наша лиса в овечьей шкуре не хочет делиться? – Проклятье, – снова прошипел шериф, выхватывая и второй револьвер, направляя его на Потро. Реакция Флако была мгновенной – он тоже выдернул из кобуры второй револьвер, наставил его прямо в лоб шерифу: – Не дури, Ламберт! – Остановитесь! – священник бросился вперёд, сбежал по ступенькам алтаря, и внезапно Потро направил пистолет вперёд и нажал на курок. Сжавшись на полу позади скамеек, Чарльз услышал, как под сводами церкви прогремел выстрел, и сквозь тающее эхо пробилось шуршание сутаны, хриплый стон Десмонда и безумный хохот Потро: – Следующая пуля – девчонке, святоша! Говори, где ты спрятал деньги! – Убери пистолет, Потро! – Заткнись, Флако! Я пытаюсь тебе помочь! – Я сказал, убери пистолет, сучий потрох! – Проклятье, он умирает! Флако, отправь своего идиота за врачом! Зажав нож в зубах, Чарльз пополз вперёд, быстро и осторожно пробираясь вдоль стены, потом между скамейками. Сердце билось, как барабан, если бы Флако, Ламберт и Потро заткнулись хоть на секунду, они бы наверняка его услышали. Но они вопили, ругались, сыпали угрозами, а чем громче люди орут – тем сильнее они боятся, и тем неувереннее чувствуют себя. Просто ещё одна охота, ещё одна дичь, только шумная и крикливая. Спокойно. Спокойно. Отец Десмонд задыхался. Пуля пробила ему лёгкое, кровь стремительно вытекала из раны, расползаясь по каменному полу. С трудом облокотившись на ступеньки, он запрокинул голову вверх, к стрельчатым окнам. Немеющие пальцы левой руки нащупали раскрытое Евангелие, прижали его к сердцу. С непослушных губ сорвался отчаянный стон: – Господи, защити невинную душу!.. Господи, не дай свершиться злу!.. – Отпусти девчонку! – прорычал Флако. – Мы не берём детей в заложники, Потро, не позорь меня! – Это прошлый век, Флако! – взвизгнул молодой бандит, отводя пистолет от головы девочки и наставляя его на своего босса. – Мне уже поперёк горла твои принципы! Я тебе говорил, не церемонься с этим святошей, а ты меня не слушал! Когда-нибудь твоя тупость заведёт тебя в полную задницу, и тебя пристрелит какой-нибудь ков… Чарльз не дал ему договорить. Дождавшись, когда Потро перестанет целиться в Мэгги, он выскочил из-за скамьи позади него и одним ударом перерезал ему горло, потом схватил девочку, упал на пол позади скамьи и быстро пополз прочь. В предсмертной агонии Потро ещё успел нажать на курок, и пуля пролетела совсем близко от Флако, едва не сбив шляпу с его головы. Старый бандит и шериф отреагировали мгновенно – Потро грохнулся на пол, пронзённый двумя пулями, ещё два выстрела разнесли в щепки спинку скамейки, за которой укрылся Чарльз, прижимая к себе девочку. Сердце Мэгги колотилось так сильно, что Чарльз слышал его стук сквозь шум перестрелки – покончив с третьим участником, Флако и Ламберт принялись друг за друга. Его собственная храбрость изменила ему; как его родители когда-то спасали себя и ребёнка, вместо того чтобы защищаться вместе с племенем, так и он сейчас думал только о том, чтобы защитить Мэгги, и так и не вступил в бой, который окончился уже через минуту. Флако Эрнандес тяжело опустился на скамейку и выругался. Много лет он считался одним из величайших стрелков Запада, наряду с Эмметом Грейнджером и Чёрной Белль, но сейчас он не в первый раз подумал, что годы берут своё. Шериф Ламберт лежал бездыханный в луже собственной крови, но и сам Эрнандес был ранен, и сейчас, глухо чертыхаясь, перетягивал ремнём ногу ниже колена. Пуля пробила ему голень, в сапоге уже хлюпала кровь. Эрнандес бросил взгляд на священника – тот всё ещё был жив, шептал что-то побелевшими губами, но Флако убил за свою жизнь столько людей, что сейчас с первого взгляда понял: его не спасти. Надо убираться, пока он сам не присоединился к мертвецам. И тут же, словно в ответ на эти мысли, из-за стен церкви раздалась стрельба и крики. Крики его людей. Флако закусил губу так, что из неё брызнула кровь, а потом засвистел изо всех сил. Звеня подковами по каменному полу, в церковь влетел тёмно-серый мустанг, Флако схватился за луку седла, с мучительным стоном перекинул через него раненую ногу, и помчался прочь из церкви, прочь из Армадилло. Его всадники, завидев, что босс улепётывает, бросили всё и помчались за ним, но четверо из них остались лежать у стен госпиталя. Одна из сестёр милосердия неподвижно вытянулась в песке с простреленной грудью, две её подруги, крича от ярости, палили из револьверов вслед бандитам, а Элизабет Сильвер, сжимая в побелевших руках винтовку, бежала к церкви. Тем временем Чарльз выпрямился, прислонился к стене и начал быстро осматривать Мэгги. На платье и волосах девочки темнела кровь, но это была кровь Потро. Мэгги всё ещё тяжело дышала, но её взгляд медленно становился живым, и наконец она выдохнула: – Я совсем не испугалась! – Конечно, – Чарльз вытирал кровь с её лица и волос, и видел, что его руки дрожат. Храбрости Мэгги было не занимать, вся в маму. У этой малышки самообладания было больше, чем у пятерых взрослых мужиков, превративших эту церковь в маленький ад на земле. – Мне было совсем не страшно! Совсем-совсем не страшно! – повторила Мэгги, вся дрожа. – Конечно. Ты Чанте Охидика, Храброе Сердце, я обещал, что придумаю тебе другое имя, – он всё ещё гладил её по голове, и наконец Мэгги перестала дрожать, огляделась по сторонам, и бросилась со всех ног к отцу Десмонду. Священник увидел её, улыбнулся, поднял ослабевшую левую руку, пытаясь изобразить благословляющий жест. Потом он посмотрел на Чарльза, и опять улыбнулся. – У тебя доброе сердце, – прошептал Десмонд. – Оставь… оставь это себе… Его левая рука упала обратно на залитую кровью ступеньку, стиснула Евангелие и из последних сил протянула его вперёд. Чарльз машинально взял книжку, чувствуя, что её страницы слиплись от крови. – Обещай… – прошептал Десмонд, и Чарльз даже не услышал своего голоса, только почувствовал вкус этого слова на своих губах, горький, как дым, которым он дышал все эти дни: – Обещаю. Последний огонь потух в голубых глазах Десмонда. Мэгги испуганно стиснула руку Чарльза. Он подхватил девочку на руки: – Закрой глаза, Чанте Охидика, закрой глаза и считай до ста. «Закрой глаза, малыш, считай до ста…» – выдохнул Нед, прижимая его к себе, убегая прочь от горящего стойбища, по которому всё ещё метались кричащие тени. Мэгги всхлипывала, уткнувшись ему в плечо, пока он нёс её обратно к порталу, перешагивая через трупы шерифа Ламберта и бандита Потро. Едва Чарльз вышел наружу, как к нему подлетела Элизабет, выронила винтовку в песок, схватила дочку и прижала её к себе, смеясь и рыдая. Сестры милосердия и самые сильные из больных пробегали мимо, спешили в церковь, где лежал мёртвым их пастырь, а Чарльз стоял в оцепенении на пороге, думая о странной доброте Десмонда. Наконец он смог опустить глаза и посмотреть на Евангелие, зажатое в пальцах правой руки. Книга была открыта на Нагорной проповеди, весь разворот залит кровью, уцелела лишь одна строчка: «Блаженны алчущие и жаждущие праведности» Чарльз не знал, что это должно значить, и спросить было не у кого. Он зашагал прочь от церкви. Просьба умирающего священна, и от данного слова отказаться нельзя. А значит, Фил Ричардс не умрёт от его руки. Даже если будет умолять о смерти. Особенно если будет умолять о смерти.