Летящее Перо

Наверное, ни одного священника на всём Западе не хоронили с такими почестями, как отца Десмонда. На маленьком кладбище позади церкви было яблоку негде упасть: пришли не только жители Армадилло, но и целая толпа монахов и монахинь, врачей, медсестёр, журналистов, приехавших на санитарном поезде из Далласа спустя всего час после того, как на улицах городка смолкло эхо выстрелов. Приезжих охранял отряд солдат; их голубые мундиры ярко выделялись на фоне чёрных монашеских ряс и пыльных одежд жителей Армадилло. Когда на свежей могиле поставили крест, солдаты вскинули карабины и дали залп в воздух. Так окончил свой путь Джон Десмонд, солдат и священник. Сразу после этого закипела работа: кто-то спешно выкапывал могилы для шерифа Ламберта, Потро и других погибших; кто-то выносил из госпиталя обессилевших больных. Щёлкали вспышки фотоаппаратов; глаза журналистов блестели от возбуждения, словно уже видя перед собой кричащие заголовки статей: «Времена беззакония вернулись!», «Бойня на улицах чумного города!», «Бесстрашный священник пожертвовал собой ради больных прихожан!». Сквозь шум голосов и топот десятков ног был почти не слышен короткий щелчок, с которым на закрытых дверях церкви повис железный замок. Но для Чарльза этот щелчок прозвучал также громко, как удар колокола, разбудивший его почти две недели назад. Каким-то образом он почувствовал: эта церковь больше никогда не откроется. Высохнут голубые цветы на аналое, облетят прахом на лужу запёкшейся крови на полу, в углах будет шуршать песок, нанесённый ветром сквозь заколоченные окна, железный замок на двери будет ржаветь, а колокол – молчать. Убитых в перестрелке бандитов закопали в дальнем углу кладбища, а их кони, потерянные и напуганные, бродили возле городка, зло фыркая на каждого, кто пытался к ним приблизиться. Тем не менее, Чарльзу удалось поймать одного из них, тёмно-рыжего мустанга, который, попытавшись убежать, зацепился уздечкой за ветку сухого дерева. Чарльз медленно приближался к коню, тот следил за ним злым фиолетовым глазом и угрожающе хрипел, и только через полчаса, вконец выбившись из сил, позволил человеку приблизиться и взять себя под уздцы. Одного взгляда на мустанга хватило, чтобы понять: хозяин не просто плохо заботился о нём, но и откровенно издевался. На боках виднелись раны от шпор и следы от хлыста – старые, белесые на красноватой шкуре и новые, незажившие до конца. Коренные зубы были стёрты до корней жёсткими удилами, в уголках губ запеклась кровь – весь вид коня говорил о том, что его приучали к покорности через жестокость. Озлобленный и запуганный зверь никому не доверял; он сердито фыркал на Чарльза, пока тот вёл его к конюшне и несколько раз попытался лягнуть его. Чарльз налил ему воды и начал смазывать раны на боках лечебной мазью из шалфея, мустанг взревел от ярости и укусил его за руку. – Глупое животное, – не удержался Чарльз, глядя на кровь, проступившую на рукаве светло-коричневой рубашки, – я же тебе помочь хочу! Позади раздался тихий смешок, хрипловатый от усталости голос проговорил: – Кажется, ваш пациент не отличается терпением. Чарльз обернулся. Элизабет Сильвер устало прислонилась к стене конюшни. Глаза её покраснели: на похоронах священника она плакала. Взглянув на Чарльза, она печально покачала головой: – Неужели вы хотели уехать, не простившись? – Я думал, вы заняты с больными. – Мне дали понять, что мои услуги сейчас не особенно нужны, – с плохо скрытым раздражением сказала Элизабет, кивнув на молодого рыжего врача в дорогом костюме, который медленно шёл по улице, умудряясь одновременно командовать санитарами, которые несли больных на носилках, и давать интервью сразу трём журналистам. Чарльз решил приободрить её и мягко сказал: – Теперь вы сможете уехать в Даллас. Я надеюсь, вы будете там счастливы, миссис Сильвер. Элизабет тепло улыбнулась, вокруг её глаз снова обозначились морщинки. – Даллас – большой город, – проговорила она хрипловатым взволнованным голосом. – Там найдётся работа для такого сильного и честного человека, как вы. Может быть, вы поедете с нами? – Я не могу, миссис Сильвер. Но я всегда буду благодарен вам за то, что вы сделали для меня, – он прикоснулся пальцем к своей правой щеке. Опухоль уже спала, синяк почти сошёл, уродливые швы из багровых сделались розовыми, но он понимал, что полностью шрам не сойдёт никогда. Элизабет снова коротко рассмеялась, в морщинках у глаз блеснули слёзы. – Вы сделали для меня намного больше. Мэгги, она… она всё, что у меня есть. Мы никогда не забудем вас. Я обещаю. Чарльз надеялся, что это будет не так. Помнить его – значит помнить весь ужас, который случился в Армадилло. Элизабет и Мэгги заслуживают новой жизни, и он не имеет права вмешиваться в эту новую жизнь. Через час, когда солнце начало опускаться за далёкие западные горы на границе между Нью-Остином и Техасом, Чарльз выехал на дорогу, ведущую на север. Элизабет тепло попрощалась с ним, а малышка Мэгги едва не расплакалась, но вовремя вспомнила, что теперь она – Храброе Сердце, сердито вытерла глаза кулачком и прижала к груди кособокий новенький мяч. Поднявшись на холм, Чарльз оглянулся. Солнце уже скрылось за горами, Армадилло накрыла тень, и он едва смог разглядеть в сумерках две фигурки в белоснежных чепчиках, застывшие у края дороги. А ещё через некоторое время над пустыней резко прозвучал гудок поезда, и состав, поднимая серую пыль, медленно ушёл на запад, в Техас, оставляя позади опустевший городок. Весь следующий день Чарльз тащился по горной дороге буквально с черепашьей скоростью, временами спешиваясь и ведя своего израненного коня под уздцы. Старую уздечку он сменил на ту, которую надевал на Канги, это была индейская узда, более мягкая и не причиняющая лошади боли, но мустанг не оценил его заботу, и по-прежнему постоянно фыркал и кусался. Чарльз даже имя ему не придумал, и про себя называл его просто Мерзким Мустангом. Он уговаривал себя не злиться на несчастное животное, оно же не виновато, что предыдущий хозяин был такой сволочью, но про себя решил продать мустанга сразу, как приедет в Блэкуотер. Конечно, много он за него не получит. Нечистокровная израненная лошадь без каких-либо документов, явно краденая, не говоря уже о том, что хозяин конюшни вряд ли захочет честно заплатить индейцу. Но попытаться стоит. Ему нужны деньги, и какая-нибудь простая, послушная лошадка. От этих мыслей его отвлёк резкий птичий крик. Чарльз поднял голову – с ближайшей скалы сорвался ворон, хлопая крыльями, опустился на камень возле дороги. Это был большой лесной ворон с тяжёлым клювом, сильной шеей и массивной головой, не похожий на своих пустынных собратьев. Чарльз посмотрел на него, гадая, что занесло эту птицу так далеко на юг. Птица повернула голову, глянула на него хитрым чёрным глазком, потом потопталась на месте, поворачиваясь вокруг своей оси, и Чарльз застыл в изумлении – одно из гладких перышек на лбу ворона было не чёрным, а белым, точно снежинка. – Канги! – выдохнул он, шагая к птице и протягивая руку. Ворон снова каркнул, оттолкнулся лапками от камня, взмыл в воздух и сделал круг над головой Чарльза. Из его хвоста вырвалось блестящее чёрное перо, кружась в воздухе. Чарльз поймал его на лету, не отрываясь глядя на кружащую в небе птицу. Он верил: это весёлая и смелая душа его Канги, Ворона, прекрасного чёрного коня с белой звёздочкой на лбу, обрела новую жизнь. Ворон ещё раз весело крикнул и улетел на север. Улыбаясь, Чарльз проводил его взглядом и увидел, что на севере, за грядой скал, голубое небо затянули тяжёлые грозовые тучи. К тому времени, как Чарльз добрался наконец до вершины плато Хенниган-Стед, тучи уже расползлись по всему небу. В воздухе пахло дождём, несколько тяжёлых капель упали ему на руку, а потом дождь зарядил в полную силу. На западе, там, где плато обрывалось пропастью, сверкнула молния, прогремел далёкий гром. Чарльз откинул голову назад, чувствуя, как дождь хлещет ему в лицо, стекая по коже и волосам, по тоненькой косичке у виска, в которую он вплёл чёрное перо ворона. Мерзкий Мустанг тревожно заржал, и Чарльз поспешил увести его в сторону от дороги, в низину, подальше с открытой местности. Но едва он завёл коня в лощину, как ему стало не по себе. Сквозь шум дождя ему послышался далёкий жалобный крик, а сквозь запах воды и цветущей весенней прерии – зловещая нотка крови. Дождь понемногу утихал, гроза ещё бушевала где-то на западе, но не над головой, и Чарльз рискнул выбраться на открытое место. Поднявшись на пригорок, он огляделся – и дыхание у него перехватило от гнева и страха. Ярдах в тридцати от холмика, на который он поднялся, в траве лежала мёртвая лошадь. В нескольких шагах от неё – ещё одна, и ещё, и ещё… Не обращая внимания на дождь и ветер, Чарльз сбежал с пригорка и приблизился к лошадям. Мать рассказывала ему, что когда она была маленькой, мустангов было так много, что в весенние дни прерии Небраски становились пёстрыми от их спин, а когда лошади мчались мимо, земля дрожала под ногами. Сейчас таких больших табунов уже не осталось, но этот всё равно был немаленьким – почти тридцать прекрасных лошадей, гнедых, вороных, серых, и самой ценной масти – чубарых, лежали здесь, безжалостно расстрелянные из винтовок… Сквозь злые слёзы, выступившие на глазах, Чарльз смотрел на то, как дождь размывает потёки крови на боках лошадей. Он видел, что некоторые лошади погибли не сразу – пули пробили им животы и ноги, они ещё некоторое время метались в агонии, пока не умерли от потери крови. Даже сквозь пелену горя и ярости он заметил, что есть что-то странное в этих лошадях, но пока что не мог понять, что именно. Сквозь шелест утихающего дождя он снова услышал жалобное испуганное ржание. Неужели кто-то выжил в этой бойне? Чарльз огляделся по сторонам, и его сердце снова замерло. Невысокая лошадь испуганно металась на краю поляны, глядя на расстрелянных сородичей, подбегая к ним и снова бросаясь назад. Она вскакивала на дыбы, горестно кричала, словно надеясь, что её крики способны вернуть других лошадей к жизни. Как и некоторые лошади из табуна, она была пёстрой – ноги и голова тёмные, а туловище белое, и по нему разбросаны чёрные пятна, точно её обрызгали краской. Внезапно лошадь заметила человека и тут же прекратила свой плач, кинулась прочь, вверх по зелёному склону, ударяя чёрным хвостом по белому крупу… Теперь Чарльз понял, что ему показалось странным в мёртвых лошадях. У них были отрезаны хвосты. Смутное воспоминание пронеслось в его памяти: индейцы использовали лошадиные хвосты в некоторых ритуалах… но только хвосты лошадей, павших в бою, или умерших от старости. Никому бы не пришло в голову такое святотатство – убить лошадь только ради хвоста. Он снова огляделся по сторонам, с болью глядя на изуродованную, растоптанную красоту. Расстреляны и брошены умирать… кто, какие чудовища способны на такую жестокость? Скоро он это узнает. Он яростно засвистел. Как и следовало ожидать, Мерзкий Мустанг не прибежал. Он продолжал пастись в низине, и, завидев нового хозяина, смерил его недовольным взглядом. Чарльз вскочил в седло и направил коня в сторону мёртвых лошадей, бешеными глазами оглядывался по сторонам, пытаясь разглядеть хоть какие-нибудь следы – тщетно. Трава была прибита дождём, узкую дорогу размыло. Ни одного следа не осталось на земле, ни одной струйки дыма не было видно поблизости. Вне себя от ненависти, Чарльз ещё долго метался по равнине, пытаясь найти хоть что-то, но в конце концов понял, что это бесполезно. Убийцы исчезли без следа. ... Весенняя ночь принесла с собой прохладу, но не тишину. Лёжа на берегу реки Нижняя Монтана, Чарльз слушал шум водопада, но даже сквозь этот звук прорывались крики койотов, пирующих на равнине. Их лай беспокоил Мерзкого Мустанга; конь то и дело тревожно поднимал уши и недовольно мотал головой, пытаясь избавиться от недоуздка, который привязывал его к дереву. Чарльз знал, что койоты не подойдут близко: во-первых, для этого им придётся переплывать мелкую, но быструю реку, во-вторых, они испугаются костра, который он развёл. Но на душе всё равно было скверно. То и дело поднося к губам тлеющую сигарету, он глядел сквозь дым на чистое, умытое дождём небо, всё усыпанное звёздами, пока не провалился в беспокойный тяжёлый сон. Ему снились кошмары, пугающе яркие и реальные: вот горит тюрьма в городке Ван Хорн, и он тоже горит, запертый в своей камере, чувствует, как лёгкие наполняет чёрный дым, как трескается кожа, как вспыхивают волосы. Потом ему как-то удалось выбраться из огня и прыгнуть в реку, но вместо прохладной воды его окружила со всех сторон густая, отвратительная болотная жижа, в которой копошились какие-то скользкие твари. Из последних сил он выбрался на берег; вокруг горел огонь, трещали и чадили длинные болотные лианы, опутавшие деревья, грохотали выстрелы, и над всем этим гремел чей-то исполненный злобы голос: – Вы живёте, как дикари! И умрёте, как дикари! Чарльз в панике бросился прочь, в глубину леса, призрачные голоса шептались над его головой, бледный туман клубился между тёмными стволами деревьев. Внезапно в этом тумане зажглись факелы, зашевелились уродливые силуэты. Мёрфри! Они кишели вокруг, как крысы, их глаза сверкали безумным блеском в свете факелов, гниющие зубы обнажались в кривых жестоких ухмылках. Чарльз отступил назад, сжимая в одной руке обрез, в другой томагавк, и внезапно понял: он не один. Кто-то другой стоит рядом с ним в тумане, кто-то готов сражаться на его стороне, плечом к плечу. Паника мгновенно исчезла; её сменила отчаянная храбрость, и когда Мёрфри бросились на него со всех сторон, он не дрогнул. Он убивал их одного за другим, отбрасывая от себя, прокладывая себе путь прочь из этого проклятого леса, и эти выродки разбегались прочь, панически визжа в темноте. Наконец последний враг упал на траву, Чарльз прислонился к дереву, вытирая окровавленные руки о жёсткую кору. Туман медленно таял в воздухе, и вокруг становилось всё светлее – начинался рассвет. Сквозь листву пробились солнечные лучи, и в свете солнца Чарльз наконец-то смог увидеть своего неизвестного товарища, того, кто бился в эту ночь вместе с ним. Это был олень, молодой красавец олень, с золотистой шкурой, с большими блестящими глазами. Кровь запятнала его острые копыта, стекала по пушистым замшевым рогам – он славно бился. Олень поднял голову, глядя ему в глаза, приветливо взмахнул коротким белым хвостом. А потом пошатнулся, его стройные ноги подкосились, изо рта потекла кровь. – Нет! – выдохнул Чарльз, бросаясь к нему. – Друг мой! Он ещё успел подхватить оленя, обвить руками его пушистую сильную шею, но было поздно. Олень вздохнул, и Чарльз почувствовал, как в последний раз сжалось и разжалось его сердце, прежде чем он умер у него на руках, истекая горячей кровью. – Нет! – крикнул он, просыпаясь. Его ослепила молния, над головой прогрохотал гром. Из прерии налетал порывистый холодный ветер, пахнущий дождём. Неужели снова гроза? Он никогда раньше не видел, чтобы гроза бушевала дважды за одни сутки. Чарльз приподнялся, огляделся по сторонам. Костёр погас – странно, он ведь хорошо его разжёг… Снова ударила молния, совсем рядом, земля содрогнулась от удара грома, и Мерзкий Мустанг громко заржал. Спросонья Чарльз не сразу понял, что это ржание не было испуганным – наоборот, в нём слышалась радость. Ветер крепчал, под его ударами развевались ветки ив, густо разросшихся на берегу реки. В сплетении тёмных ветвей мелькнуло что-то белое. Чарльз вскочил на ноги, пристально вглядываясь в темноту, не веря своим глазам, но это была правда – под деревом пряталась пятнистая лошадь. Та самая, которая ещё несколько часов назад горевала по погибшим сородичам, а потом в панике убежала прочь. Теперь она стояла неподвижно и казалась спокойной, но приглядевшись, он понял, что она крупно дрожит. Мустанг снова игриво заржал, пританцовывая на месте, совсем не обращая внимания на зарядивший дождик. Видимо, не так уж плохо он себя чувствует, раз реагирует так на присутствие кобылы. Чарльз осторожно сделал несколько шагов в её сторону. Лошадь взглянула на него, но не убежала. Похоже, у неё не осталось сил убегать. – Что ты здесь делаешь? – ласково спросил Чарльз. Услышав его голос, кобыла навострила уши и на миг замерла, как будто решая, стоит ли ей подпускать человека ближе. Потом она издала громкий, почти что человеческий вздох и покрутилась на месте. Чарльз закусил губу. Только сейчас, когда она повернулась к нему левой стороной, он заметил кровь, совершенно чёрную на тёмно-серой шее. Рана была неглубокая, но рваная, от неё вниз по шее протянулся широкий след запёкшейся крови, медленно тающий под дождём, но всё ещё заметный. Нет сомнений, её ранили те же, кто расстрелял остальных лошадей. Чарльз сделал ещё шаг. Лошадь длинно, нервно захрипела, но не сдвинулась с места. Немного опустив ресницы, наклонив голову, она смотрела на него. Смотрела со страхом, но в то же время с доверчивостью. Он подошёл к ней вплотную, погладил её по шее, очень осторожно, чтобы не потревожить рану. Лошадь вздрогнула, но не отстранилась. – Тебе страшно? – тихо проговорил Чарльз. – Я понимаю… Ты осталась совсем одна… Он снова погладил её, чувствуя, как она немного дрожит от холода, страха и боли. Пальцы слегка прикоснулись к ране, и лошадь сердито дёрнулась, в уголке глаза сверкнула слеза. Продолжая нашёптывать успокаивающие слова, Чарльз достал из сумки баночку с лечебной мазью. Сердце сжалось от боли – он сам готовил эту мазь всего несколько недель назад, на случай, если придётся лечить Канги. Лошадь как будто ощутила его скорбь – она покачала головой, издав тихий печальный звук, и её мягкий нос скользнул по его плечу. Помимо воли Чарльз улыбнулся. – Ты хорошо сделала, что пришла, – тихо говорил он, смазывая рану. – Ты умная девочка, правда? Умная и храбрая. Не испугалась этого злодея. Он кивнул назад, намекая на мустанга. Лошадь фыркнула, точно от смеха, и вновь потёрлась носом о его плечо. Чарльз вытер остатки мази с пальцев и ласково погладил лошадь по гриве, замечая, что её неплохо бы распутать и причесать. Другой рукой он вытащил из кармана сухарик и протянул лошади, та не раздумывая схрумкала его. Снова ударила молния, на миг сделав всё вокруг таким же чёрно-белым, как лошадь, и прогремел гром, так близко, что у Чарльза зазвенело в ушах. Он замер, ожидая, что лошадь испугается, взбрыкнёт и убежит, но она осталась на месте. Несколько минут он ни о чём не думал, просто слушал шум дождя в кронах ив, гладил лошадь по короткой шерсти и тихо болтал с ней. Она отвечала ему дружелюбным фырканьем, вытягивала шею, позволяя гладить себя с доверчивостью, странной для дикого животного. А может, она не всегда была дикой? Может, она тоже устала быть одна, и хочет доверять хоть кому-то? Может, ей просто было невыносимо оставаться на равнинах после того, что случилось с её племенем? Внезапно лошадь испуганно замерла, её ноздри широко раздулись, уши приподнялись. Чарльз оглянулся и увидел в темноте далёкий свет огня. Свет вздрагивал – огонь приближался. И вместе с ним приближались довольно-таки громкие голоса: – … видишь следы? – Проклятье, Гарри, да я уже ни хера не вижу! Сдалась тебе эта чёртова тварь, поехали обратно! – Хватит ныть! Всё равно до утра нам не заплатят, а я нутром чую, что она поблизости… Кобылица вздохнула от ужаса и отступила назад, в кусты на берегу, которые шумно зашуршали и затрещали под её копытами. В следующую секунду на дороге показались два всадника, один из которых держал в руке запотевший от дождя фонарь. Завидев Чарльза, всадники остановились. Кони устало понурили головы, дыхание срывалось с пушистых ноздрей бледными облачками пара. Чарльз сжал зубы под похолодевшими губами: к сёдлам коней были прикручены толстые пучки лошадиных хвостов. Спутанных, мокрых, свалявшихся от крови хвостов. – Эй, приятель! – крикнул один из всадников, тот, что с фонарём, и подъехал чуть ближе. – Не видал тут поблизости лошадь? Мустанг, белая в крапинку. Мы с приятелем за ней весь день гоняемся. Петляет, паскуда, бегает кругами туда-сюда. Уже два раза убегала назад в Равнины. Вон, мой друг уже скоро с лошади свалится. Верно, Джимми? Он был очень весёлым, этот молодой темнокожий браконьер. Он бодро стряхивал капли воды со своей шляпы, широко улыбался, его белые зубы сверкали на тёмном лице. Его приятель Джимми выглядел мрачным и уставшим, он вообще не обращал на Чарльза внимания, всё время раздражённо глядя на приятеля. – Гарри, поехали уже, – прорычал он, стаскивая с головы шляпу и утирая лоб рукавом. – Ни черта он не видел, и я уже ни черта не вижу... – Отчего же, – негромко сказал Чарльз, исподлобья взглянув на Джимми, потом снова переведя взгляд на Гарри. – Я видел её. И остальных тоже. Он выхватил обрез из кобуры и выстрелил как раз в ту секунду, когда снова ударила молния. Выстрел утонул в громовом раскате, белый свет молнии на миг выхватил из тьмы весёлую улыбку Гарри. А в следующую секунду эта улыбка исчезла в кровавом облаке. Убийца мустангов вылетел из седла, его лошадь испуганно закричала и бросилась прочь, волоча за собой застрявшее в стремени обезглавленное тело. Вторая лошадь взвилась на дыбы, сбросив седока, и тоже умчалась в темноту. – Какого чёрта?! – заорал Джимми, отползая назад. Его рука метнулась к кобуре, но Чарльз схватил его за запястье, другой рукой вытащил револьвер из кобуры и отшвырнул его в сторону. Он грубо стиснул руку Джимми, выворачивая запястье, и тот взвыл от боли и ужаса, услышав хруст ломающихся костей. Чарльз низко наклонился к нему и спросил: – Зачем вы убили мустангов и отрезали им хвосты? – Ты сумасше… – Джимми не договорил – Чарльз ударил его кулаком в лицо, и браконьер откинулся на землю, захлёбываясь кровью и грязью. Чарльз схватил его за шею и повторил свой вопрос: – Зачем вы убили мустангов и отрезали им хвосты? – П-пош-шёл ты… – невнятно промычал Джимми. Он схватился свободной рукой за руку Чарльза, пытаясь разжать пальцы, ломающие его запястье, за что получил ещё один удар в лицо и застыл неподвижно в грязи. Его куртка распахнулась, и в темноте мелькнул свёрнутый листок бумаги, засунутый за пазуху. Чарльз выпустил обмякшего человека, вытащил листок наружу и развернул. В дрожащем свете упавшего в грязь фонаря он прочитал: «ДИКИЕ ЛОШАДИ УГРОЖАЮТ НАШИМ ФЕРМАМ!!! Правительство штатов Нью-Остин и Вест-Элизабет объявляет награду за отстрел диких лошадей по тарифу 10 долларов за 1 хвост, снятый с убитого мустанга. Уничтожение мустангов – необходимое условие для освоения прерий и дальнейшего развития нашей великой страны!» Ещё не так давно правительство отнимало лошадей у индейцев, выгоняя животных в пустоши и обрекая на гибель от голода или волчьих клыков. Долго же до них доходило, что мустангов можно просто истреблять, как истребляли их хозяев. Десять долларов! Да за эти деньги даже нового коня не купишь, разве что какого-нибудь доходягу с опухшими ногами и стёртыми зубами. И ради чего? Ради того, чтобы вместо одних лошадей в прериях паслись другие, которые никак не угрожают развитию великой страны? Чарльз почувствовал, что его душит ненависть. Он снова повернулся к Джимми. Тот слабо пошевелился на земле и прорычал: – Ты не знаешь, с кем связался… Знаешь, на кого я работаю? Фил Ричардс, Белая Рука! Слышал о таком? – Я слышал, что он бандит, а не браконьер. – Да это всё Гарри, – раздражённо сплюнул Джимми. – Хотел, видишь ли, деньжат подзаработать! А что делать – в общак-то жертвовать надо! А ты… ты даже не представляешь, что тебя ждёт, ублюдок! Если я расскажу Филу про тебя… – Если, – уточнил Чарльз, приставляя обрез к голове Джимми. Он не смог удержаться от улыбки: Ричардс всё ещё жив, и он совсем рядом! Джимми растолковал эту улыбку по-своему и тут же сменил тактику: – Эй, эй, не спеши! У нас есть золото, понимаешь? Золото! Белая Рука закопал его где-то в Оклахоме, мы всего один поезд ограбим – и обратно, за кладом! Давай ты меня отпустишь, а я замолвлю словечко перед Белой Рукой… Скажу, что Гарри убили законники…Поработаешь с нами, а потом получишь свою долю… соглашайся! – Где? – Чарльз взвёл курок. Джимми снова раздражённо шмыгнул разбитым носом, кровь растекалась по его тёмной коже: – Что, клад где? Да откуда я, блять, знаю?! Если бы знал, не торчал бы здесь и не отстреливал этих паршивых кляч… – Меня не волнует ваш клад. Где будет ограбление? Станция, участок железной дороги, мост или что там ещё – говори! – Станция МакГроу… Это к западу от Тол Трис, надо пересечь границу штата. Только без меня ты туда не доберёшься! Там совсем узкий перевал через горы, ты его в жизни не найдёшь! – Сколько человек в банде? – Девять… То есть уже восемь, без Гарри… Стой, подожди! Чарльз нажал на курок. – Семь, – тихо сказал он и пошёл обратно к реке, чтобы смыть кровь со своих рук. В кустах на берегу снова послышался шорох – пятнистая лошадь вернулась, и ему показалось, что в её тёмных глазах блеснула благодарность.