Грязь

10

— Черт возьми, Геральт! Я во что-то вступил! Под звуки чертыханий и хлюпанье воды из-за спины, Геральт кисло хмыкает. Нежданный ливень застиг их врасплох, и ранний весенний вечер превратился в бушующую ночь. Вода была повсюду, и Лютику она, естественно, принесла неудобств больше чем остальным, если верить всему, на что он так живописно жаловался. Геральт, как и обычно, с собой его не звал, но разве ж Лютика остановишь? — Хм-м... — Оно налипло мне на ботинки, а я купил их всего неделю назад! — Лютик. Мы можем... — Нет, мы не можем идти в тишине, Геральт, потому что молчать я не намерен. Свои прошлые ботинки я выкинул, когда... Впрочем, неважно, я расскажу тебе эту историю позже, когда у меня будет настроение получше, она ведь и впрямь очень весёлая. А что мне теперь делать с этими? А еще я говорил, что нам нужно оставить мою гитару у тебя, а ты не стал меня слушать, и теперь она наверняка вся расстроилась. — У тебя есть свой дом. Лютик, как и ожидалось, не воспринял это всерьёз, продолжая вслепую шагать вслед за Геральтом по узкой улочке. — Зачем мне свой дом, если у меня есть твой? Не глупи, Геральт, лучше посмотри, нет ли там ещё таких же луж, как та, в которую мне так не посчастливилось вляпаться. Луж впереди Геральт не заметил, да и до этого их вроде не было, так что Лютик вляпался в предыдущую только благодаря своему природному магнетизму. Магнетизму неприятностей, и у Геральта за прошедшие месяцы была масса времени, чтобы в этом убедиться. — Куда мы идём, Геральт? — задаёт он свой излюбленный вопрос после непродолжительного молчания. Ведьмак в который раз никак не отзывается, но впереди уже подмечает знакомое черное пятно мусорного бака, как и всегда заполненного до краев. Не то чтобы в его планах было посвящать Лютика в святая святых его жизни, но позорно отступать или юлить, придумывая всё новые предлоги для отмазки, в его качества никогда не входило. Да и повода не было. В принципе, Геральт не видел ни одной причины, почему Лютик не должен знать о нём всё. Дружба, вроде как, с этого и начинается. Иногда ему кажется, что музыкант сзади сетует так жалостливо, словно ему и впрямь невмоготу, и ведьмака прямо подмывает обернуться и посмотреть, всё ли в порядке. Но он одергивает себя чрезмерно резко и старается сквасить на лице самую недовольную харю, которую только может придумать. Этот типаж сердитого здоровяка по его мнению в общении с окружающими подходит ведьмаку как нельзя лучше, хотя порой он не видит ни одной причины, почему он должен вести себя так, например, с Лютиком. Лютик такого не заслужил, и это Геральту ясно как день, но от сердитой маски на лице отвыкать трудно. И, опять-таки, незачем, потому что Лютика, похоже, всё устраивает. Не устраивает только самого Геральта, который иногда до сухой боли в груди боится увидеть на Лютиковом лице недовольство или обиду; и хуже того осознать, что причина всему — он сам. Лютик как-то незаметно замолкает, погрузившись в свои мысли, что случается с ним нередко — видимо, в голове наклюнулся мотив очередной мелодии. Расчехлять гитару по такой погоде он боится, поэтому всего через пару секунд молчание превращается в незаметное мурлыканье, и Геральта это сразу начинает бесить. Нет, не потому, что не любит он всю эту кутерьму в музыкальной голове. Это Лютик думает, что Геральт не любит, и мурлычет от того тихо-тихо, так, что приходится напрягать слух, чтобы различать это мычание на грани слышимости. Радует только то, что периоды мычания в зубы у Лютика заканчиваются быстро, и уже через пару минут относительную тишину всё сужающегося закоулка прерывает неизменно жизнерадостный трёп. — Ах, Геральт, так вот, про ботинки... Чуть не забыл! Как-то раз шли мы с очаровательной голубоглазой Анитой вот точь-в-точь по такой погоде... Мда, иногда Геральту не было понятно, что за неисчерпаемый колодец терпения он обнаружил с появлением Лютика в его жизни. Это, пожалуй, до конца дней будет одним из самых необъяснимых феноменов его существования, потому что иногда... иногда правда было непонятно, из каких щелей мироздания он черпает энергию, чтобы всё это вынести. — Лучше помолчи, Лютик, — поспешно обрывает он его излияния, не желая в который раз выслушивать россказни про очередную Аниту и очередные любовные приключения Лютика. Балабол и бабник — набор качеств просто феерический, хотя Геральт, пользуясь своим весьма скудным информационным запасом, представляет жизнь творческого человека именно такой. Лютик обиженно охает, в чём-то напоминая свою «гитарочку», но понятливо затыкается. Конечно, он знает, что ведьмак больше никогда в жизни его не ударит, однако всегда лучше перестраховаться. Местечко, в которое Геральт молча привёл его, выглядит по-своему живописно — в грязном, порочном, но до святого бесхитростном ведьмачьем стиле. Таких ничем не примечательных переулков на каждом ярусе более чем достаточно и простой человеческий мозг отказывается помнить из них хоть один — зацепиться ведь не за что. Этот переулок выглядит столь же непримечательно, но в душе поэта уже начинают ворочаться строки. Сейчас его подмывает начиркать частушечную песенку о ведьмаке, так любящем шастать по всяким отхожим местам: эта мысль рождается при виде сточной воды, журчащим ручьём бегущей возле самой стены... из-под бака для мусора. Лютик мысленно укоряет свою музу за такие идеи, потому что справляться с её предложениями, иногда выходящими за пределы адекватного, да ещё и в таком количестве ему уже... да нет, сил хватает, не хватает бумаги! С каждым исписанным вдоль и поперек листом он думает, насколько далеко позади он оставляет всех своих собратьев по оружию, тот же Вальдо перестает ему казаться проблемой. Он будто пересилил себя, и стародавние, всеми излюбленные сюжеты перестали его волновать. Порой ему даже кажется, что он создаёт нечто шедевральное, и все его предыдущие работы померкнут в сравнении с этими. Все его былые, признанные народным судом стишки да жалкие песенки выглядят убого. Они все одинаковые и только на две темы: развесёлая похабщина или слезодавильные грустные поэмы. Репертуарчик так себе, Лютику даже немного стыдно за свои первые пробы пера, но сейчас... Сейчас он окреп, и сюжеты его баллад окрепли тоже. Он даже готовится выпустить свой первый настоящий альбом, и несколько песен из него кажутся ему вполне неплохими, чтобы потянуть хотя бы на недельный хит... Геральту они, разумеется, не нравятся, но мечтать-то никто не запрещал... В общем, смотря на белёсую шевелюру Геральта, курсирующего как раз перед самым баком, Лютик с благоговением благодарит судьбу — это ведь она наконец столкнула его с тем, что он так давно искал. А Геральт, увы, настроен был не так романтично. Он, по мнению Лютика, вообще мало что понимает в романтике. Как ребенок маленький, честное слово. Собственно поэтому момент, когда ведьмак внезапно останавливается, а Лютику на долю выпадает вмазаться носом ему в шею, жесткую как стена между прочим, весь романтично-философский настрой улетучивается вместе с душевным равновесием. — Твою ж, Геральт... эту самую! — вопит музыкант и продолжает чертыхаться, зажимая переносицу пальцами. Боль адская, словно кувалдой по лицу приложили, и сгусток нервов посылает по всему телу не менее мерзкое ломающее чувство. — Я тебе это припомню! Сложно предупредить, что ли?.. — Сложно не идти вплотную? «Аргумент», — думает Лютик. — Хам! — злобно ворчит, раздумывая, стукнуть Геральта или не стукнуть. — Помолчал бы лучше. — Как обычно. Отдавая дань традициям трагизма, Лютик отнимает от лица руку и долго рассматривает чистые пальцы. Крови нет, и даже маленько обидно, ведь если бы была, он бы мог тоже похвастать боевым ранением. Эх, будь у него такое ранение — он бы на своей шкуре прочувствовал всё, о чём пишет! — Ну давай, что там... Подолгу обижаться и страдать Лютик физически не может, поэтому быстренько переключает своё внимание на Геральта, мигом позабыв и о боли, и о философии. А Геральт, по правде говоря, впервые приведя Лютика на заветный девятнадцатый ярус чувствует себя странно. Столько времени это место оставалось его личной неприкосновенной твердыней, а теперь... Видимо, придётся делиться, если ему важно сохранить дру... отношения. В принципе, ему наплевать, как пойдут дела, так что... Второй раз оставшись без ответа Лютик недовольно ворчит, но тут же заинтересованно замолкает, когда ведьмак присаживается на корточки и тихо хлопает себя по бедрам. «Геральт, у тебя все в порядке?» — истерично хочет поинтересоваться Лютик, сразу вспоминая все случаи, когда ведьмак вёл себя неадекватно, но, перебрав варианты, решает помолчать. Сначала ничего не происходит, и Лютик, замерший в ожидании, начинает медленно кривить лицо в гримасе разочарования. — Ну да, ну да, и вот ради этого мы пёрлись в такую даль, — Лютик трагично машет рукой и отходит подальше, но как раз не вовремя; сзади уже приближается множество лап, стучащих коготками по бетонному полу. Не то чтобы Лютик испугался, просто рядом с ведьмаком волей-неволей привыкаешь сразу реагировать на любой странный шум. Он резко оборачивает голову, но вместо ожидаемой злой шутки от Геральта видит то, что заставляет его уронить с плеча инструмент и довольно небрежно оставить его у стены. Ведьмак украдкой улыбается и протягивает руку, трепля по лоснящемуся загривку первого подбежавшего пса. — Ха, Геральт! — восторженно шепчет Лютик, окружённый, буквально утопленный в беснующейся игривой толпе. — Они твои? Вряд ли бездомных уличных собак можно назвать хоть чьими-то вообще, но Лютик, грубо говоря, прав. Геральт свояк для этой собачьей стаи уже сколько лет, да и он, наверное, для них единственная добрая душа, приносящая вкусности. Геральт сознательно решает Лютику не отвечать. Не из-за своей ведьмачьей вредности, а потому, что поэту сейчас совсем не до него. Он уже по-хозяйски отнял у не-друга мешок и, не гнушаясь вымазаться по локти, занялся привычным для этого места Геральтовым занятием. Ведьмак усмехается в плечо и тихо отходит к стене, чтобы не мешать. Зрелище довольно занимательное, и Геральт начинает чувствовать себя как-то странно. Лютик, собаки — и тот и другие так легко понимают друг друга, словно настоящий ты или нет действительно имеет значение. Пожалуй, всё-таки имеет, раз уж Геральт сам стал свидетелем такой идиллии. Рядом проносятся новые свежие брызги, да и судя по звукам, скоро снова собирается начаться дождь. Здесь, в узком проходе, ливня, конечно, не будет, но вода, сочащаяся по стенам, ничего приятного тоже не принесёт. Поэтому когда Лютик наконец комкает пустой мешок и пытается просунуть его под крышку бака, Геральта отпускает беспокойство. Ещё немного времени, и они не успели бы добежать до укрытия прежде, чем вода снова хлынет. Лютик ведь опять так расстроится из-за своей балалайки... Это, вроде бы, забота, так ведь? Геральт не сильно уверен в этом, потому что сейчас же смотрит на того изучающе, долго. Ведь вопрос стоит сейчас очень серьёзный — доверять или всё-таки нет. Геральт всё ещё думает, пока они двигаются по направлению к главной улице. Лютик выглядит довольным, хотя и ворчит, в основном из-за грязи на штанах, но и всему остальному тоже достаётся. Отряхивая голенище высокого сапога, он ругается и умиляется разом, а Геральт решает, что готов открыть ему на одну тайну больше. — Да это же настоящий отпечаток лапы, смотри! Ведьмак косит на него глаза, и на долю секунды мыслями возвращается в прошлое, чтобы подглядеть, кто оставил на его штанах такое несчастье. Ответ Геральта устраивает. — Это Плотва. — Что? Вот уж никогда бы не подумал, что однажды его односложных угрюмых ответов может не хватить. Призрачная надежда, что объяснять всё-таки не придется, тает крайне быстро, особенно под откровенно обалдевшим взглядом Лютика. — Та, которая залезла к тебе на колени; это Плотва. Лютик, нахмурившись, останавливается, заставляя ведьмака по инерции остановиться тоже. — Подожди, — на лбу у него красноречиво ворочаются мысли. — Плотва? Та самая? Геральт хмуро смотрит на него и медленно кивает. Лютик же жестом дурачка трёт затылок за ухом и, спустя долгие секунды напряжённой тишины, вдруг заливисто смеётся, чем пугает и успокаивает ведьмака одновременно. — Ах ты ж черт, Геральт, правда что-ли? — ведьмак нервно дёргает уголком губ, думая, что же того так рассмешило. — Это — та самая Плотва? Боже... Кто бы мог подумать. А я-то всю жизнь считал, что Плотва — это какая-нибудь твоя ведьмачья подруга... Лютик вздрагивает плечом от смеха и шагает дальше, увлекая смурного ведьмака за собой. — А что раньше-то молчал, конспиратор? — и оборачивает к тому сияющее весельем лицо, без грамма сарказма смеётся и тыкает Геральта в железобетонный бок. — Я бы хоть поздоровался с ней по-нормальному, она же такая прелесть. Геральт в ответ хмыкает, но так спокойно, так успокоенно Лютиковой реакцией, что самого даже так и тянет улыбнуться. — Плотва, Плотвинушка, Плотвичка, — перебирает Лютик производные и качает головой. — Мы же пойдем сюда ещё раз? Надо бы принести Плотвичке что-нибудь повкуснее... Геральт разводит руками и красноречиво хмыкает. Эк ты быстрый какой! Он его сюда на экскурсию вообще-то привёл, а тот уже и на будущее всё распланировал! Но, в принципе, Геральт собой крайне доволен. Он словно наконец сделал что-то, что давненько уже действовало ему на нервы, а теперь разрешилось, отпустило, и так легко стало после, что уже и непонятно, а ради чего было столько страданий? Геральту непонятно вдвойне, потому что он, по природе своей, вообще ничего чувствовать не должен. Впереди уже начинает виднеться свет улицы и струи воды, льющиеся из просветов между этажами, и оба: и ведьмак и музыкант, синхронно вздыхают над новым зарядившим дождем. Крепче прижимая к себе инструмент, Лютик выдает: — А ты вообще знаешь, что плотва — это рыба? А ты назвал так собаку.

11

Шум города Геральт любил всегда. Он жужжал как огромный пчелиный улей, только тише и несколько спокойнее; или как текущая из крана вода, мерно, неспешно, но при этом не просто так, а с настоящей целью. Это всегда давало ощущение общности, безопасности, даже если ты совершенно один и к общему делу не приложил ни грамма усилий. Сеть, на самом-то деле, именно этого и добивалась — большое, травоядное стадо гуманоидов, живущее в ужасных условиях, но довольное — согласно общественному порядку. Геральт, прекрасно знакомый со всеми её тёмными сторонами, знал, разумеется, что им манипулируют, но всё равно позволял. Просто не видел смысла противиться, когда понимаешь, насколько ничтожны твои потуги исправить что-то в огромной и сильной системе. Это было правильно — не можешь решить проблему, значит постарайся выжать из ситуации всё полезное, что сможешь найти. Сегодня, правда, вечерний городской шум был не утешением — он был наградой. Заслуженной и сладкой, потому что заказ, взятый Геральтом ещё вчера, был сложным, трудным и однозначно дорогим. И ведьмак с ним справился. Даже Лютик, можно сказать, справился, потому что умудрился не то что не отвлекать, а даже не попадаться на глаза, околачиваясь где-то в стороне. За деньгами Геральт решает сходить с утра, сегодня ему не до того: мышцы приятно ноют после схватки, а чувство сытого удовлетворения так и не хочет проходить. Они сидят на стальном полуобвалившемся балконе недостроенного здания, того самого, в котором ведьмак только что обезглавил химеру. Здесь гуляет ветер, прохладный и слегка пахнущий гарью, а внизу, в десятках метров от них, темнеет глубокая вода пролива. Они на самом краю, и дальше впереди только глухой «неприкасаемый» район, мрачный и совершенно тихий. — Ох, я бы спросил у тебя, какая рифма больше подходит, но боюсь, в поэзии ты смыслишь... — Побольше некоторых, — не то чтобы обиженно, да даже и не язвительно, скорее по привычке вставляет Геральт. — ...очень специфично, — тыкает в него пальцем Лютик. — Ты же там в голове у себя разговариваешь с мозгом вселенной, наверняка она нашёптывает тебе там всякое разное... — Какой ещё мозг вселенной, Лютик? — Геральт отрывается от медитации и открывает на музыканта один глаз. Тот делает удивлённое лицо и крутит вокруг головы пальцами, показывая, видимо, связь ведьмака с Сетью. Геральт же тоже крутит пальцами возле головы, но показывает кое-что куда менее лестное. Лютик над этим «пальчиком у виска» заливисто смеётся и утыкается в блокнот, а Геральт недовольно выдыхает и снова закрывает глаза. Один, два, три. За закрытыми веками его должны ждать тишина, мрак и лёгкость, как было и раньше, но сегодня вместо темноты ведьмак видит только собственные капилляры, а вместо тишины слышит скрип маркера о бумагу. Один-два-три, и Геральт открывает глаза обратно, и сразу видит, как Лютик, скрестив ноги, быстро и вдохновенно скребёт в тетради новые строчки. За ним интересно наблюдать, почти удивительно, так что ведьмак даже не злится, что этот интерес пересилил в нём желание вдоволь помедитировать. Лютик пишет и пишет, будто рифма в его голове рождается из ничего, будто он даже не задумывается, как сложить несвязанные слова в единую систему. Он даже не замечает, что ведьмак сверлит его немигающим взглядом уже минуты три, да он, наверное, не замечает ничего вообще, ровно до того момента, когда маркер перестаёт писать. «Вот дерьмо», — думает на это Геральт, а Лютик, наоборот, не реагирует почти никак. Только смотрит на маленького предателя немного удивлённым взглядом, пытается расписать его на руке и, убедившись, что тот действительно кончился, кидает его мимо головы Геральта в темноту. Через несколько долгих секунд чуткое ведьмачье ухо ловит еле слышный всплеск в воде. — Ну что ж, Геральт, — начинает Лютик, а сам целомудренно целует уголок тетрадки и прячет ее в кормашек на гитарном чехле. — Ты смотришь на меня таким взглядом, что мне совестно становится. Уж не созрел ли ты рассказать мне какую-нибудь историю? — Маловероятно. — Попытка была, — разводит руками Лютик. Геральт утвердительно мычит и снова закрывает глаза. Ему тоже нужна ещё одна попытка соединиться с Сетью. То, что Лютик не отвечает, до Геральта доходит крайне поздно. Он уже почти упал, почти ускользнул в желанное небытие, и на самом финальном аккорде через силу возвращается в реальность, подозревая неладное. Не зря вернулся. Лютик, уже успевший прибрать к рукам его короткую штурмовую винтовку, как самый последний придурок и дилетант заглядывал в дуло. Ещё и потрясал им из стороны в сторону, надеялся, видимо, что оттуда ядро выкатится. — Ты что делаешь, дурашка? — Геральт нарочито недовольно хмурит лицо, хотя от ситуации и вида ему хочется крайне непристойно заржать, и забирает опасные игрушки назад, от греха подальше. — Стой, стой, как я выгляжу? — Как обычно — как идиот. Лютик недовольно и громко дует губы, хотя прекрасно знает, что Геральт говорит так только для виду, а потому не думает обижаться. — Я говорил тебе не делать так! — ведьмак сердито прячет ствол в сумку. — Да какое это имеет значение! Ты же там уже всё, отправился, — Лютик снова со свистом крутит пальцем около головы. — До того, чтобы «всё» мне ещё достаточно далеко. — Ладно, — он миролюбиво показывает ладони. — Раз уж ты ничем не занят, а у меня кончился этот дурацкий маркер, давай поиграем. Ведьмак красноречиво иронично поднимает бровь. Лютик от этого ничуть не смущается. — Знаешь игру такую, тебе нужно выбрать — или я заставлю тебя сделать что-то глупое, или рассказать какую-то каверзную тайну о себе, м? — Чтобы ты знал, в эту игру играют только маленькие двенадцатилетние девочки. — Ах, ну да, мы большие сорокалетние дяденьки, и такие детские игры нас ни в коем случае не интересуют, — со смехом вздергивает палец Лютик. Геральт вдруг цепляется за эту фразу. — Сколько тебе лет? — Двадцать восемь, — слегка недоуменно отвечает музыкант, закусывая заусенец на пальце. — Это много? Лютик ошалело цыкает. — Да ты что?! Я молод как весенние цветы. А тебе сколько? — Явно больше. — Эх, старикан! — он опять цыкает. — Ну что, поиграем? — Может быть. Потом. — Значит предложу эту игру Йенне, она-то точно оценит! Или племяшке твоей... — Какой племяшке? — настораживается ведьмак. — Цири. — Она мне не... — а впрочем не важно, племяшка или нет, стоит ли забивать человеку голову этой ведьмачьей схемой родственных связей. — Я есть хочу. Пойдем, а? — Да. Лютик радостно бьёт кулаком в небо, вскакивает на ноги и в мгновение ока подхватывает гитару. Геральт с улыбкой хмыкает такой оперативности, а сам аккуратно рассовывает вывалившееся оружие по карманам. На самом деле — на их положенные места, но по мнению Лютика — по карманам. Что ж с него взять, если он ружьё умудряется использовать как подзорную трубу? Даже спускаясь по лестнице вниз, Геральт не вспоминает, что напрочь забыл о строго-настрого прописанных ему Сетью медитативных сеансах. Ровно как и забыл о ломоте в костях, для борьбы с которой эти сеансы и предназначены.