14
В нос бьёт приторный сладковатый запах, и Геральт, ещё даже толком ничего не видя, но отлично чувствуя, обнаруживает заеденный тараканами кусок торта. — Какие чудесные санитарные условия, — не может удержаться он от язвительного комментария, начиная привыкать к окружению. Света было по-прежнему немного, но вполне достаточно, чтобы различать цвета. О'Дим на колкость хмыкает, запирая дверь, и с поражающей невозмутимостью смахивает с многострадального торта не успевших разбежаться паразитов, и выражает лицом мысль: «А этот тортик ещё можно будет поесть». — Ну да, разумеется, синтетика же не портится. Гюнтер удивленно показывает ему зажатого между пальцев беспомощного таракашку. — Червячок не дурачок. — Это вроде к более благородным животным относится. — Тараканы спасают нас от мусора. Куда уж благороднее. — Просто предупреждаю, — Геральт с жестом миротворца уверяет, что ничем больше не препятствует, пусть хозяин делает с тортом всё, что душе угодно. — Присаживайся. Я жду, видимо, очень серьёзной истории, раз ты решил обратиться ко мне. Геральт со скрипом разворачивает к себе железный стул, отставляя его подальше от стола с тараканьим пиршеством, но говорить не торопится. Гюнтер успевает за это время включить на столах допотопные желтоватые лампы, освещая рабочее место и сесть напротив ведьмака, приготовившись слушать. Геральт задумчиво касается трёх аккуратных портов для кабелей у себя в основании шеи, проводит по ним пальцами и вспоминает ощущения, когда Йеннифэр втыкала в них провода Сети. — Я хочу разорвать связь. — Воспоминания снова окунают его в негу рабского благолепия, и ему так тепло от них, что собственные слова причиняют боль. Он словно сдирает корочку с ещё не зажившей кровящей раны. — Но я понятия не имею, как это сделать. Стеклянный человек ставит черепок на стол. — Не знаешь, и пришел ко мне? — За советом. Или ты скажешь мне, что это невозможно. — Только лишь за советом? Я ведь готов помочь тебе сделать всё. Геральт оценивающе оглядывает помещение, цепляя взглядом только темноту, стол со стульями и пучки проводов, тянущиеся по стенам. — Не похоже, чтобы у тебя был настолько мощный компьютер, чтобы обойти Сеть. О'Дим доверительно наклоняется со своего места и подползает к нему. — Зачем мне компьютер, Геральт? — ведьмак замечает, как в глубине дьявольских зрачков растекается неподдельный интерес. — Электроника ненадёжна, а я не могу так рисковать. Но мне под силу украсть тебя у Сети. — И как же, интересно? — ведьмак ненавидит эти загадки. Почему нельзя говорить прямо, без всех этих показных устрашений и набивания себе цены? Было бы проще, не нарывайся они на этот полный иронии ведьмачий взгляд. Гюнтер прекрасно об этом знает, но всё равно делает по-своему. Было бы странно, если бы он поступил по-другому — потому что все эти театральные постановки, драмы похлеще чем у Шекспира и бесовское самолюбование буквально сама его суть. — Глянь-ка вот сюда, ведьмак, — Гюнтер подскакивает с жеманностью кошки и проворачивает тяжёлый, ещё более древний, чем лампы, рычаг. Геральта накрывает ощущением паранормальности происходящего, — Гюнтер использует лифт так, словно управляет материей и входную дверь сделал с таким тщанием, словно за ней пряталась какая-то секретная лаборатория, а в реальности кроме домовых вредителей, ламп прошлого столетия и грёбаного скрипяшего рычага здесь ничего нет. Как вообще это понимать? К тому же помимо рычага скрипит ещё и заслонка, которая им открывалась. Хотя ей, конечно, следует отдать должное — если ею хотели что-то скрыть, свою задачу она выполнила. Геральт даже не заметил здесь хоть что-то, кроме самой, собственно, стены. За заслонкой темнело стекло, достаточно большое, чтобы по размерам напоминать то самое «смотровое окно» в квартире Геральта. Его чернильная глушь и нежданная аналогия навеяли тревожные мысли: будто бы ведьмак и впрямь стоит сейчас дома, но вместо привычной умиротворенной картины перед ним предстоит покрытая копотью панорама сожженого города. Геральту совершенно не хочется туда заглядывать. Стекло отсюда казалось немного тусклым, будто было покрыто маленькими капельками конденсата с обратной стороны. Что странно, потому что никакого тепла, исходящего оттуда Геральт не чувствовал, да и единственные живые существа, от чьего дыхания могло запотеть стекло, находились здесь, или... Внутри ведьмачьей души тяжёлым комом шевельнулась тревога. — Что там? Включи свет. Гюнтер неспеша щелкает выключателями, один за одним. Чем больше загорается ламп, тем гулче начинает биться в висках кровь, потому что то, что видится Геральту за стеклом, когда он подходит ближе, оказывается в разы хуже, чем самое плохое, на что можно было рассчитывать. — Твою же... — желания договорить излюбленное ругательство не остаётся, когда шестерёнки в голове наконец подходят одна к одной. О'Дим даже не собирается его жалеть. — Видишь, Геральт, мне не нужны компьютеры. И мне не нужна Сеть, — он любовно оглаживает стекло, подкрадываясь к ведьмаку ближе. — У меня есть своя. Геральт клянет всех кого может на этом свете, потому что то, что он увидел, не выветрится из его головы никакими чистками. Становится понятно, почему, а главное, куда идут связки проводов, почему стекло кажется мокрым, и почему техника вся такая старая. Люди не нуждаются в особенных технологиях, чтобы поддерживать собственную жизнь. Такие люди — тем более. В душе вместо ужаса поселяется апатия и жалость к десяткам, может, сотням уже даже не совсем живым созданиям. Они сидят на полу в одинаковых красных одеяниях и километры проводов соединяют их сознания воедино. — Так это их ты используешь? — Да. Человеческий мозг настолько сложен, что даже Сеть не в состоянии его превзойти. Что уж говорить о десятках, тысячах таких сложнейших аппаратов. — Ты заставляешь их страдать? — Ничуть. Они уже не осознают своё тело, они — часть огромной системы. И, предупреждая твой следующий вопрос, — всё было честно. Я забрал их души по честным контрактам, и они до сих пор хранятся у меня. На случай подобных праведников вроде тебя. Геральт сглатывает тугой ком, мысленно хороня каждого из этих несчастных. Каким же гнусным он кажется себе теперь, если собрался использовать их силу. Хотя вряд ли это может хоть как-то умалить его решимость. — Что же это за причина могла быть, чтобы согласиться собственную душу отдать в руки такого дьявола. — Полно, ведьмак, не ты один приходишь ко мне со своей невыполнимой просьбой. Это справедливая цена за услугу. Гюнтер даёт ведьмаку достаточно времени для размышлений и только потом деловито расчищает операционный стол, достаёт инструменты. — Неужто передумал? Геральт даже не видит смысла ему отвечать, вместо всяких слов бесстрашно укладываясь на столешницу. Даже если цена будет высока, цель стоит таких жертв. Выдохнув, Геральт прикрывает глаза, чтобы не ослепнуть от ярчайшего белого света. — Ты и меня к своей сети подключишь? О'Дим недоуменно оборачивается к нему, хруща резиной перчаток. — Нет. Можешь считать это бесплатным дружеским подарком. Твой синтетический разум совершенно мне не интересен. — Могу расценивать это как оскорбление, — давит ухмылку Геральт, чувствуя, как пальцы Гюнтера начинают по частям погружать его в «сон». — Не стоит. Я всего лишь не догадался пока, как его можно использовать, — о'Дим нашаривает на затылке последний барьер, и, перед тем как отправить ведьмачье сознание в небытие, наклоняется к самому его лицу. — Ты первое детище Сети, пожелавшее от неё отказаться.15
— Ну что, в гвинт? — Лютик взмахивает голографическим веером карт. — На деньги! — взрыкивает Цири и бьёт кулаками в столешницу. «Тебе только двенадцать!» — так пресекла бы это всё Йеннифэр, если бы была здесь. А вот Геральт на самом-то деле не особо и против — практика нужна любая. Цири ни ярости ни азарта не занимать, да и играет она далеко не ради денег — триумф победы приятен ей куда больше, чем шуршание бумажек в пальцах. Денежки любит скорее Лютик, но перевоспитывать его явно гиблое дело. Уж в таком-то возрасте!.. Цири всеми силами стремится свою горячность и бесстрашие показать, но двенадцать лет — это двенадцать лет, а потому после своих слов она всё равно украдкой следит за реакцией Геральта. Тот чуть заметно кивает, и на юном лице вновь вспыхивает озорная белозубая улыбка. Пока Лютик перемешивает карты, откладывая ведьмачке половину, Цири красивым жестом кидает на стол купюры. Лютик подкладывает к ним свои и тянет лапы к запасам пирожного, которое они вдвоем и так уже умяли вполовину. Стопка денежек выглядит небогато. Победителю, видимо, достанется возможность потратить их на новые, хм... носки? Но игроков маленький куш, кажется, не смущает. Ну а что им ещё остаётся делать? Вот что значит садиться играть с малолеткой, у которой карманных денег-то гуль наплакал. Ведьмачка выбирает играть за чудовищ, чтобы использовать в финале свою карту-неожиданность, а Лютик берёт «Нильфгаардцев» — если вдруг чего, ничья обратится ему победой. Когда игра начинается, и первые ходы знаменуются яростным боевым воплем, Геральт издает усталый, но вполне довольный вздох, откидываясь на спинку стула и скрываясь в тени. Последняя неделя вполне заслуженно могла считаться самой сложной в его жизни, потому что в стольких событиях за раз ему ещё не приходилось участвовать. Тем более участвовать в одиночку. В тот день, когда он очнулся в лаборатории Гюнтера, вокруг была тишина и полумрак, а о присутствии там Стеклянного человека не говорило ровным счётом ничего. Геральту оставалось только гадать, как выбраться из этих смердящих крысами катакомб, но это было точно не то, о чём он подумал в первую очередь. Первым делом он подскочил как ошпаренный, и с непривычной для себя опаской медленно коснулся пальцами основания шеи. И вместо торчащей стали ощутил гладкую прохладную кожу, сросшуюся без единого рубца. В мыслях стоял штиль. Ни единого отголоска чьих-то чужих жизней, ни единого звука или образа, только звенящая тишина и холод одиночества. Но Геральт не ощущал раскаяния. Когда прошёл шок, он впервые сделал вдох без чьей-то указки и выдохнул не потому, что так написано в его программе. Да, его тело по-прежнему сделано далеко не из плоти и крови, но он уже никак не может считаться киборгом и верной собачонкой Сети. В тот день он очнулся свободным человеком. И, кажется, с той минуты в его жизни что-то щелкнуло и завертелось так, будто пыталось показать, как трудно бывает следить за всем самому. Но Геральта это не пугало. Началось всё с того, что он за каким-то неведомым чёртом отправился в бар к Весемиру обратно, а тот, спустя четыре с половиной часа, был по-прежнему там. Да к тому же не один, а с Эскелем на пару. И просидел Геральт на радостях с ними до самого вечера и всё-таки попросил Весемира отпустить Цири к нему. Старый ведьмак сонно пробухтел что-то, чего Геральт расшифровать не смог, да и благополучно оставил до следующего раза. А потому сваленные кучей на следующее утро чемоданы, пакеты и аккуратно приставленный к стенке дробовик, явно принадлежащие не ему, Геральта очень удивили. Он уже было подумал, что Лютик перевез к нему в квартиру и весь остальной свой хавоз, но нет — певчий пташ все шмотки перетащил уже давно (от Геральта втихую, ясень пень). Так что когда из недр квартиры на него набросилось кричащее нечто с Геральтовой винтовкой наперевес и в надетом наперекосяк Лютиковом берете с перьями, ведьмак понял, что впереди его ожидают ну просто невообразимо замечательные двухмесячные Цириллкины каникулы, в которые он будет слушать баллады Лютика денно и нощно, так ещё и вопимые в два горла. Радовало только то, что помимо бесконечного «Белый волк-Белый волк-Белый волк» в репертуар затесались песни о Ласточке. Хоть какое-то разнообразие. Так что неудивительно, что к вечеру шестого дня этого музыкально-боевого безумия Геральт был измочален как поношенные портки, но несмотря ни на что — доволен. Даже счастлив, если уж так посудить. Дуэт горластого музыканта и маленькой резвой ведьмачки превратили его размеренную жизнь в какую-то искристо-радужную катастрофу с постоянной беготней, разговорами и запахами еды. Пускай Цири и была сделана из такой же синтетики, она все равно нуждалась в заботе, и Геральт незаметно для себя стал идти наперекор собственной натуре всё чаще и чаще. Теперь Лютику не приходилось играть в «Але, але, Земля вызывает Геральта» в бессмысленных попытках его разговорить — общими усилиями им это удавалось проще. Очищающие лучи заботы о ком-то проникли даже туда, где Геральт не мог их и представить — теперь любая опостылевшая в край схватка с «Гнильцами» обращалась весёлым состязанием, о котором даже не совестно было рассказывать Ламберту. Уж это явно поинтереснее будет, чем его крысиные бои. К тому, что ни один вечер не обойдется без дружественных посиделок, Геральт тоже привык. Но в гвинт они сегодня играли первый раз, на деньги — тоже. Ведьмак одним глазом лениво следил за ними, — первые два раунда они отыграли в относительной задумчивости, каждый получив по одной победе; на этом не остановились — повысив ставки, приступили к третьему. Ведьмак уже даже начал тихо-мирно засыпать — без помощи Сети это стало происходить не так быстро, как вдруг Лютику, что называется, пошла карта в руки. Одного взгляда на поле было достаточно — перевес в силах явно был на стороне Нильфов. Почувствовав твердую почву грядущей победы под ногами, у него развязался язык. — Эх, смотрю я на тебя, Геральт, и не нарадуюсь, — Лютик кладёт четырехзначную карту в ряд пехотинцев и, довольный, откидывается на стуле. Цири рассерженно бьёт кулаком об стол. — То ли жизнь налаживается, то ли у тебя лицевой нерв где-то защемило?.. — Хм... — вот же дерьмо! Он уже так уютно устроился под их неслышное бормотание, так что снова выныривать из сладкой полудремы — какое-то кощунство! — Я надеюсь, все это лицо видели? Готов поклясться, ещё чуть-чуть и это была бы счастливая улыбка, — Лютик ужом извернулся на стуле и обратил к нему полное довольства лицо. — Лютик... Хватит бухтеть, — Геральт лениво отмахивается и снова прикрывает глаза. — Ну-ну, ты не расстраивайся. Давай, я помогу тебе: смотри, как это делается, — и он с протяжным «ы-ы-ы...» послал ему самую наигнуснейшую улыбку. — Ы-ы-ы... — ведьмак отзеркалил эту лыбу ещё более гнусно — постарались острые клыки, несросшиеся шрамы и стоящее по умолчанию недовольство на лице. У Геральта вообще вся морда гнусная, скалящаяся — так вообще. — Ну ты посмотри, ты посмотри, Ласточка! Ему бы зубную пасту рекламировать! — музыкант улыбается уже по-настоящему и, не глядя на карту, ходит. Геральт, опасаясь, как бы ему не взбрело в голову показать что-нибудь ещё, отодвигается подальше. — Дарёному коню... ну ты знаешь, — глубокомысленно изрекает на это Цири. Геральт даже не знает, с чего возмутиться в первую очередь, — с того, что никому он не дареный, и уж тем более не конь, или с того, что подарочек из него в любом случае такой себе. Лютик перебивает его ещё до того, как он успевает открыть рот. — А почему бы и нет? Давайте обсудим поговорки, — он кладет оставшуюся карту в ряд дальнобойных и в поэтичной задумчивости складывает руки на груди. — Всё равно эта партия уже решилась. Можешь просто спасовать, моя несчастная... — Увы, — вместе обрывают его оба ведьмака. Лютик сначала удивлённо замолкает, не понимая, что к чему, а потом всё-таки переводит взгляд на поле. — Как?! — он даже подскакивает со стула, намереваясь искать подвох и опешивая от такой наглости: Цири выиграла, обогнав его на пять очков. А всё почему? Потому что отвлекаясь на Геральта, он совершенно не уследил, что последней солнечной картой ведьмачка очистила поле, и все её карты со связью резко возросли в цене. — Вот холера! — раздосадованно стучит он по полю, даже не замечая, что крадёт у Геральта его коронное ругательство. — Я тебе говорил, не бухти. — Ладно-ладно. Уж когда-нибудь отыграюсь. — Мм... Ну-ну, — издевательски тянет Цири и сгребает деньги в кулак. — На что бы мне их потратить?.. Хэй, Лютик, а давай ещё раз? Мне тут маленько не хватает... — Нет уж, сударыня! Хватит с меня на сегодня унижений! — Ну-у, не дуйся, — Цири с привычной резкостью обнимает его и тычется острым подбородком в ребро. — Обещаю, в следующий раз буду помягче. Лютик тепло смеётся и обнимает её в ответ. — Уверена, что я рискну в следующий раз с тобой сесть? Ты же уничтожишь мой бюджет! — Не-а! — Цири наваливается на него и бодает в плечо, игриво дёргая за рукава пестрой куртки. — Мы больше не будем играть на деньги! Мы будем играть на... на песни! — Буду придумывать по куплету, если проиграю? Ох, Ласточка, ты заставляешь меня писать всё больше и больше, такими темпами я действительно альбом выпущу. — Только не это! — тут же поднимает руки Геральт. — Я сойду с ума, если буду слышать твои песни от соседей! — Не будь такой ханжой! — Цири уже успела заскочить тому за спину и теперь очень мило, как сказал бы Лютик, душила его объятиями. — Может, тебе понравится слушать их даже больше, чем Лютика. — Да что на тебя сегодня нашло, Цири? — удивлённо хрипит Геральт, пытаясь вытащить шею из захвата. Ведьмачка только крепче прижимается к нему щекой, настолько крепко, что тот даже забывает в очередной раз последнее утверждение опровергнуть, и лукаво щурится. — Ци-рри... — Ну ладно, ладно, — она резвым олененком перепрыгивает через стол на другую сторону и подхватывает оброненный на пол шарф. — Раз уж мы закончили на такой счастливой ноте, я пойду спать, — ещё раз пошуршав купюрами в кармане, она довольно оскаливается. — Доброй ночи, принцесса, — машет ей вслед Лютик и устраивается на стуле поудобнее. Гитара в руках у него появляется словно по волшебству. Геральт провожает приёмную дочь взглядом. Цири всегда уходила спать рано. Ну, если одиннадцать часов вечера можно так назвать — а учитывая, что ни Геральт ни Лютик ближайшие часа два никуда двигаться не собираются — можно. И, что удивительно, она никогда не давала Лютику играть что-нибудь ей прямо перед сном, хотя охотно просила его петь, пока сидела здесь. (Геральт вздыхает и трёт виски). Как будто стесняется того, что необходимо делать перед отключением кибернетическому организму. А может она и не спит вовсе, предпочитая сну медитацию. В любом случае, то, что творилось за прикрытой дверью, оставалось для него загадкой. Лютик в задумчивости разглядывает блики за темным окном, болтает ногой и только потом наконец дёргает струну. Гитара охотно отзывается на прикосновение. — Эх, совсем не такой звук, — сокрушенно вдруг заявляет он, обращаясь ко всему сразу, а не только к ведьмаку. — Эти новые струны — какая-то подделка. Он увлеченно подтягивает их потуже и даже не замечает, (или не хочет замечать), как внимательно начинает смотреть на него ведьмак. Лютик вновь дёргает струну, но довольнее не выглядит: звук выходит какой-то писклявый и обиженный. — Совсем не тот. Геральту не очень понятно, почему Лютик так из-за этого расстраивается. Если уж на то пошло, в его руках любой инструмент звучит ладно. Даже с плохими струнами. — Хочешь, сыграю тебе самое свежее? Я придумал это только сегодня, — поднимает на него глаза Лютик. — Валяй, — пренебрежительно отзывается Геральт, и сам тут же хочет заехать себе в лицо. На месте Лютика он давно бы уже это сделал. Но тот только послушно отворачивается и «валяет». Да валяет и ещё как: запевает тихо, грустно, так, как не услышишь от него в неоновой темноте баров, что-то пронзительно светлое и предназначеное явно не для каждых ушей. Геральт и сам слышит от него что-то подобное впервые. Потому, пожалуй, что Лютик впервые играет что-то для него, а не при нём. Эта мысль заставляет внутри него чему-то отчаянно вздрогнуть, поджаться, и слушать как-то не так, как обычно. Внимательнее. Тише. И это совсем не сложно, когда в голове нет ни единого лишнего звука. Лютик глаз на него не поднимает, но, кажется, чувствует в нём перемену, и начинает играть уверенней. Ноты берет выше, а и без того хрустальная песня становится острее стекла. Геральт бы сказал, в самую душу, если бы у него таковая была. Последнее время у Лютика всё меньше и меньше историй о безымянных героинях, историй не особо умных и не особо приличных, зато о Белых волках и Ласточках — больше. Геральту они уже успели надоесть, потому что ума да приличности в них всё равно не прибавилось. Но эта песня — другая. И пусть имена у героев всё те же, Геральт не уверен, что речь идёт именно о них. Волк, который не может понять птицу, и птица, которая не может понять волка? О нём и Цири? Нет... Тут все кажется куда более глубоким. Когда и история и музыка подходят к концу, Лютик ещё некоторое время подёргивает струны, задумчиво витая где-то не здесь. Последний звук растворяется тихо, ещё звеня в голове, когда в комнате уже несколько минут не слышно ничего, кроме дыхания и отдаленного гула проводов. — Как тебе? Геральт долго смотрит Лютику в глаза, блуждая мыслями в их дымчатой синеве. — Не стоит играть её кому-то ещё. Лютик тихо усмехается. — Я и не собирался. Это... слишком личное. Он отставляет инструмент в сторону, с неосознанной нежностью поглаживая по грифу. — А струны и впрямь отвратительные. — Сходим завтра за другими. — Мы?.. Геральт удивлённо вскидывает бровь, не сразу понимая, над какой частью его гнусной натуры Лютик сейчас смеётся. — А. Ты об этом. — Геральт запивает момент водой из кружки. — Да, мы. — Ух-ты, буду считать это успехом. — Моим или твоим? — Нашим, Геральт. — Ладно. — Не хочешь рассказать мне, что с тобой случилось? — поспешно спрашивает Лютик, словно боясь упустить момент неожиданной ведьмачьей разговорчивости. — А что со мной случилось? — скрыть напряжение в голосе ведьмаку не удаётся. — Я и спрашиваю. Ты... какой-то другой, странный. Всю последнюю неделю. «Надо же. Заметил», — хмурится Геральт и опирается локтями на стол, изо всех сил борясь с желанием глянуть на Лютика побитой виноватой собакой. Именно таким взглядом, который так не любит Весемир — дураку понятно, что совесть у Геральта не чиста. Честно, его так и тянет рассказать, но стоит ли?.. — Геральт?.. — Лютик копирует его жест. Заглядывает в лицо, и в глазах у него тут же стремительно вспыхивает возбуждение. — Что, правда?! Расскажешь?.. — Геральт всё-таки смотрит на него исподлобья провинившимся щенком. — Вижу же, что расскажешь! Лютик спрыгивает с места так, что стул чуть было не переворачивается, и тянется к Геральту через столешницу, не в силах усидеть на месте спокойно. Пальцы у него так и дрожат от нетерпения. — Ладно. — милостивится Геральт, хотя ещё неизвестно, над кем — над собой или Лютиком. — Иди сюда. Тот срывается к нему мигом, но подсаживается осторожно, держа себя в руках, только глаза распахивает ещё шире, чем есть. Неожиданности в жизни случаются, что сказать. Раз в год и вилы стреляют, так что порыва поиграть в доверительные разговоры и от Геральта ждать следовало. — Я, — он запинается, не зная, как рассказать так, чтобы было понятно, — сделал кое-что нехорошее. Но очень важное, — Геральт останавливается вновь, молчит некоторое время; Лютик, не перебивая, ждёт. — Это должно заставить меня чувствовать себя в безопасности. И тебя тоже. Лютик хмурится, осмысливая, но яснее от этого ему не становится. — Это как? Геральт шумно вздыхает и отворачивается, а Лютик уже начинает думать, что ведьмак о своей затее уже пожалел, но это не так. Потому что Геральт вдруг вместо ответа угрюмо расстёгивает заклёпки на воротнике и спускает куртку. — Смотри. Лютик протягивает руку и нерешительно касается пальцами кожи. Гладкой, чуть теплой и без единой зазубринки. — Здесь же была?.. — Да. Лютик проводит по шее дальше, невзначай касаясь волос, и только потом отнимает руку. — И что это значит? Геральт долго смотрит ему в глаза каким-то посерьёзневшим взглядом. — Что тебя больше никогда не смогут убить моими руками, — он вообще-то не планировал говорить это вслух, но, кажется, ошалевшее лицо Лютика того стоило. Геральт фыркает, ломая всю трагичность момента и отворачивается. По-детски теребит рукава и ощущает себя невообразимо глупо. — Ла-адно, — тянет с зеркальной улыбкой Лютик, чертовски довольный, хотя и понявший кое-как. — Больше ничего не скажешь? — Геральт отрицательно мотает головой, топя в кружке улыбку. — Ну хорошо. Они сидят некоторое время молча, а потом Лютик по обыкновению берется наигрывать давно знакомый Геральту мотив, но тот даже не бесится, слушая вполуха и чувствуя какую-то неестественно сильную дремоту. Лютик тренькает под боком так привычно, так успокаивающе, что Геральт даже не удивляется, когда перед глазами начинает плыть, а звук удаляться всё дальше и дальше. Так, наверное, выглядит сон от усталости?.. Неужто Цириллка так его умотала? Когда Лютик вдруг некрасиво обрывает аккорд и роняет гитару на пол, Геральт этого уже не замечает. Заботливая уютная темнота окутывает его со всех сторон, и он беспрекословно отдает себя ей. — Теперь все будет хорошо, Лютик. Разве нет?..