***
Вергилий медленно приходил в себя. Года, проведенные в Аду, выработали привычку чуять опасность во время сна, поэтому, несмотря на самочувствие, полудемон очнулся. Голова гудела так, будто он получил серьезное сотрясение. Пространство перед ним размывалось. Зажмурившись и снова открыв глаза, Вергилий упорно пытался рассмотреть действительность. Над головой явно виднелся белый потолок, на котором расположилось большое темное пятно — вероятно, протекла крыша или затопило верхний этаж. Он чувствовал, что лежал на старом, твердом матрасе. «Что ж, не самое плохое место для ночлега. Бывало гораздо хуже», — Вергилий помнил, как ютился по пещерам и скалам в Аду в поисках безопасного места, чтобы урвать хотя бы час сна. Осознав, что он не помнит, как ложился и засыпал, Вергилий подорвался на месте, но не смог встать. Списав все на слабость от непрекращающейся битвы с Уризеном в его голове, он сделал еще одну попытку. Но она также не увенчалась успехом. Полудемон приподнял голову, чтобы осмотреть себя на предмет возможных ран, которые и привели к тому, что он здесь и не помнит, как оказался в постели, но не смог сфокусировать свой взгляд. Со вздохом откинувшись назад, Вергилий немного передохнул и попытался вновь. Все его тело было сковано тугими ремнями, которые накрепко привязывали его к кровати. Он изо всех сил пытался разорвать их, но безуспешно — на ремнях были выведены знакомые Вергилию знаки на языке демонов. После получаса безуспешных попыток Вергилий обессиленно откинулся назад и закрыл глаза, часто и прерывисто дыша. Он уже оказывался в похожей ситуации. Когда его победил Мундус, Вергилий не признал власть Короля Ада, как это делают демоны, и не подчинился. Тогда Мундус начал ломать его. Полудемон помнил, как лежал, также прикованный на грязном, залитом его же кровью столе, когда палачи вырезали из него непокорство. За то время он видел себя в разобранном, практически уничтоженном виде чаще, чем когда он был относительно цел. Особенно ему запомнилась демоница с лицом его матери, приходящая после мучений, лечащая его раны и умоляющая сдаться. Она была наисильнейшей карой, придуманной Мундусом. Месяцами его подвергали всевозможным пыткам с целью подавить его волю, и спустя годы им это удалось. Он сломался, подчинился. Стал бездумной куклой в руках Короля Ада. Он старался не думать об этом и не попадать больше в ситуации, напоминающие ему о прошлом, ведь тогда воспоминания становились болезненными, выворачивая разум наизнанку. Отогнав въевшиеся ему под кожу отголоски прошлого, Вергилий начал обдумывать, как выбраться. «Разорвать ремни я не могу. Создавать клинки или двойников — тоже. Остается… эти двое», — перспективы были отвратительны, но больше ничего другого ему не оставалось. Был единственный приемлемый вариант — если тот, кто приковал его, совершит ошибку и выпустит его, пусть даже на мгновение. Тогда Вергилий вырвется, что бы ему этого не стоило. «Чертов Данте. Вечно от него одни проблемы. Если бы он продумывал свои действия, проводил бы хоть малейшую разведку перед делом, а не слепо шел навстречу неизвестности, затягивая и меня тоже, нас бы здесь не было. И ради чего? Деньги? Одобрение людей? Хотя в данной ситуации винить можно только себя». Составив план, он стал чувствовать себя спокойнее. Наличие плана всегда успокаивает, хотя все и часто идет вопреки ему. Он решил осмотреться, чтобы продумать лучше способы выбраться, когда его взгляд остановился на потолке. Это было не пятно. В метре от него на потолке сидел демон, неотрывно глядя на полудемона огромными, темно-зелеными глазами. Его длинный хвост свисал, касаясь острым наконечником койки, к которой был прикован Вергилий. По спине, усеянной рядами длинных игл, время от времени проходили волны. Вот теперь ситуация приняла наихудший сценарий. Он заперт с демоном в одной из палат для душевнобольных, не имея возможности двигаться.***
Неро еще минуту назад разговаривал с Данте. Теперь же он находился в кромешной темноте, и даже демоническое зрение не было способно помочь рассмотреть окружение сквозь нее. — Данте? — несмело позвал Неро на грани шепота. Во тьме всегда опасно громко говорить — никто не знает, что за ней скрывается. «