* * *
— У меня очень хреновые новости, — фильтр от сигареты был в крови, она же покрывала всё лицо и руки Чонгука, что курил, стряхивая пепел на пол. — Ты ему сломал нос. — Он сам упал на моё колено, — раздалось в ответ, и Чимин закатил глаза. Его друг всё же до сих пор пребывал в состоянии полнейшей отрешённости и потряхивании от адреналина. — Так что вини в этом не меня, а его неуклюжесть. Будь Чонгук обычным парнем с «нормальным» воспитанием, тигр внутри него был превращён в мягкого котёнка, что не посмел выставить свои маленькие коготки. Даже сейчас он потрясывал перед другом когтями, скаля клыки и пытаясь казаться более боевым, чем он есть на самом деле. В данный момент он помирал от боли: ломало кости, ныли мышцы, голова кружилась и казалось, что совсем скоро он хлопнется в обморок. Он валялся как-то без сознания: тогда на него напали толпой в детдоме, называли «шлюхиным сыном», плевали в лицо и говорили, что такого урода, как он, никогда не заберут в семью. Действительно, они были правы в чём-то — парня так и не забрали новые родители с идеальной улыбкой и отглаженными костюмами, но Чонгука, в отличие от товарищей по беде, не обнаружили с золотым шприцем в вене или же в луже блевотины, которая заполнила горло и перекрыла доступ кислорода. Чона избили ни за что: это не он своровал у главаря конфеты, что ему передала девочка за оградой приюта, это не он установил ведро с холодной водой над проёмом классной комнаты, чтобы облить ею всеобщую любимицу госпожу Хо, на редкость добрую, отзывчивую и прилежную учительницу. Тогда был виноват кто-то другой, а Чон оказался лишь козлом отпущения, на которого ринулись буквально толпой. — Куда ты теперь? — Пак выдохнул, понимая, что злоба не имела смысла. Чонгук такой, какой сформировался, его уже не переделать — стержень слишком толст и основателен. — За деньгами и домой, — Чон выкинул сигарету и выдохнул, чуть прикрывая глаза. У него не было перелома, но переносица саднила, посылала болевые импульсы в мозг и там раскалывала череп. — А ты? — Выпью бренди и пойду к папочке, — хмыкнул Пак. — Что-то от тебя ему передать? — Я думаю, он сам ничего не захочет обо мне слушать. Когда Чонгук пришёл за деньгами, его смерили весьма красноречивыми взглядами, которые говорили о том, что парню не мешало ради приличия умыться. Под глазом наливался синяк, губы были разбиты, а из носа текла кровь, покалывая более мелкие ранки от бритья. Хрустящая пачка оказалась в, на удивление, чистых руках, и блондин слегка качнул головой, как бы благодаря и прощаясь одновременно. Деньги, добытые кровью и болью, не есть что-то хорошее — с ними связаны лишь воспоминания о насилии, от них хотелось избавиться, потому Чонгук либо кидал окровавленные купюры в сейф, либо тратил их буквально сразу же, переводя на карту и расплачиваясь только с неё. Слизав кровь с губы, молодой человек отправился по улице вниз, поглядывая на людей, что редко-редко его окружали. Дело заходило за полночь, следовало добраться до собственной квартиры быстро и, желательно, без приключений, но Чон Чонгук знал — ни одна ночь не проходила без чего-либо. По нему было видно: молодой человек дрался за деньги, имел печальное прошлое и непонятное будущее, что пугало даже его самого. Потому он и старался замереть в настоящем, до сих пор красясь под блондина, будто нанося сливочное масло на волосы, и даже планировал несколько новых татуировок на теле. Чимин сегодня увидел странный непонятный цветок на руке, под плёнкой, похожий на лилию, и нахмурился, пришлось объяснять, что это «смеральдо», означающий на языке цветов «правда, которую я не смог сказать». На вопрос «и что ты скрываешь?» послышался ответ «многое», и Чон заткнул свой рот, вливая в себя половину бутыли воды. Купив в магазине растворимый кофе и рамён, Чонгук неторопливо шёл домой, прогуливаясь. Никто всё равно дома не ждал, Чимин всё равно вернётся под утро, не хотелось даже двигаться туда, где холодно и только пауки, будто в его душе, и он накинул капюшон на голову, скрывая под ним слегка побитое лицо и остатки крови под носом. Зверь внутри него утихомирился где-то в районе селезёнки и похрапывал, не принося дискомфорта. Лишь дёргало иногда из стороны в сторону, будто в припадке, пришлось даже остановиться и присесть на лавочку. Именно в тот момент он увидел её. Он не мог отрицать: Шухуа была красивой. Очень. Она притягивала все взгляды и на первом курсе выиграла награду, как самая красивая студентка. Конечно же, она смутилась, очень даже сильно, попросила больше её никуда не номинировать, но кто слушал? Правильно — никто. Она зажигалочка, гордость университета, добрый и светлый человек, и сейчас, немного сгорбленная, с рассыпавшимися тёмными волнистыми волосами по плечам, она напоминала тень. Тень, которой хотелось помочь. Чонгук пристроился сзади, метрах в двадцати, лишь бы девушка не чувствовала себя некомфортно. Не подходил близко — лишь присматривал, чтобы она добралась до дома без проблем и встретившихся по пути плохих людей, потому что знал, даже чувствовал, что с психикой Е Шухуа не всё хорошо. Она потеряла всю себя за тот год, что находилась дома, изолированная от социума, утратила позитив и стала совсем потихоньку возвращаться к себе прежней. Чон чувствовал — не возвратится, а излишне яркие эмоции разбередят раны, требующие швов. Спокойно достав ключи, Шу открыла подъездную дверь и, не оглядываясь, вошла в самое жерло коридора с лестницей. Чонгук не знал, на каком этаже её квартира, каков номер, главное — она дома, в безопасности, там, где она может быть спокойной и не притворяться перед самой собой. Молодой человек развернулся, поворачиваясь спиной к пристанищу одинокой разорванной души, и поспешил к себе — в свой личный госпиталь, где стены пропахли сигаретами и алкоголем. Лишь мысль промелькнула «надо бы на днях прибраться», а Шухуа выглянула в окно на кухне, подмечая высокую мощную фигуру, которая, она знала, следовала за ней неотрывно с полкилометра. Страха, на удивление, не было. Лишь любопытство — почему Чонгук не подошёл к ней в том самом магазине, где она покупала еду, складывая в маленький рюкзак, а пошёл за ней, как притянутый за верёвочку?Глава 3
15 марта 2021 г. в 14:41
Чонгук всегда знал, что то, что его не убивало, делало сильнее. Но он пропускал одно: он убивал себя по-настоящему и скалил зубы, когда ему говорили, что он самый настоящий самоубийца. Он прошёл через многое. Слишком многое.
И кажется, больше всего в этой жизни боялся повторить судьбу родителей, хотя за первой бутылкой следовала вторая, за пятой пачкой сигарет шестая, а сам он захлёбывался в крике, когда Чимин одним ударом руки лишь чудом не выбивал ему селезёнку, сдвигая все внутренние органы по направлению к диафрагме.
Ему нравились людные места, потому что порой хотелось напомнить самому себе, что он не одинок во всей вселенной и кругом есть люди. Может, они пройдут мимо, может, заденут, а может, попытаются с ним заговорить. Сейчас Чонгук тоже шёл в людном месте, стараясь вытягивать шею, чтобы что-то увидеть, и прохожие порой посматривали на него. То, что мальчишка был эффектным — понятно сразу, и может, кому-то покажется, что он себя выражал, набив тату под глазом и, как девочка-подросток после расставания, окрасив волосы. Нет. Чон Чонгук не делал в жизни того, что не имело смысла.
В тот день, когда его изъяли из семьи, с неба смотрел полумесяц уходящей луны.
Совсем недавно пришла идея набить ещё рисунки, может, какую-нибудь маленькую птичку, что схватилась за терновый куст и была ранена его же шипами в сердце или в тонкие крылышки, или же парочку важных для него слов: «свобода» и «боль». Они взаимосвязаны — одно несёт второе и наоборот, как у Чона было.
Чимин встретил его у входа в заведение, хлопая по плечу и приглашая следовать за ним. Чонгук кивнул головой парочке людей клана, что слегка криво ему улыбнулись, и поёжился. Он скрывал в себе целый ящик загонов и сомнений, буквально был вынужден вернуться обратно, а теперь направлялся по тёмному коридору к вонючей раздевалке, пропахшей потом, и старался показать хоть капельку уверенности в себе. Да — он победит, чувствовал, знал это, но всё равно, как только Пак ушёл в душевую, на ходу скидывая кожанку, резко захлопнул металлическую дверцу ящика, сжимая руку в кулак.
Переодеваясь в одежду для тренировок, Чонгук слышал, как лилась в душевой вода. Друг всегда стоял под тёплыми струями долго, будто пытаясь согреться, и покидал душ перед выходом на тренировку. В этот раз Пак управился быстрее и вышел уже полностью одетым, протирая мокрые волосы полотенцем. Он махнул чёлкой, а потом прямо посмотрел на Чона, что вертел в руках майку.
— Ты стал слишком задумчивым, — произнёс Пак. — Меня это пугает.
— Разве есть что-то плохое в том, что человек начал больше думать? Извилины работают, развиваются, — Чонгук пожал плечами и всё же соизволил надеть майку, которая, он знал, если не порвётся, то вся пропитается грязью и потом. — Да и не планирую я, к примеру, снова забухать или что-то с собой сделать.
— Хрен тебя знает, младший, но после того, как я засунул тебя в вытрезвитель и ты вышел, ты сказал, что больше не возьмёшь в рот ни капли алкоголя, а на следующей же день от тебя таким перегаром несло, что я чуть не помер, — Пак выдохнул. Он не любил говорить длинными предложениями, в основном использовал короткие, но когда хотелось высказаться, он тратил весь кислород в лёгких, лишь бы что-то доказать собеседнику. На этот раз факты посыпались на Чонгука, что хмурился, будто из рога изобилия. — Да, я тебя потом снова в вытрезвитель потащил, если ты не помнишь.
Чон Чонгук часто выпивал, даже слишком: когда появлялись кое-какие деньги, он брёл в магазин и покупал целую коробку бутылок соджу, и все там были с разными вкусами, будто на подбор. Однажды даже показалось, что алкоголь заполнил собою вены и жёг изнутри огнём, и в тот момент парень позвонил своему другу, плача, что это его скоро убьёт. А ведь действительно — слишком много соджу, смешанного с виски и залитого пивом, может убить, превратить в животное, ползающее на коленях, и Чонгук готов был в такого превратиться, если не Пак, который уже чисто по привычке вытаскивал его задницу из разных передряг, то блондин бы помер где в подворотне в луже собственной рвоты. От Чона дурно пахло, его выворачивало от всех запахов, но друг пихнул его, сказав: «собирайся, придурок». «Почему ты за мной бегаешь?» — с надрывом в том месте, в котором у всех болело, и Чимин на это лишь ухмыльнулся: «Потому что ты сам меня вечно зовёшь. А если зовёшь в пьяном угаре с просьбой себя вытащить — ты не настолько безнадёжный, как можно подумать».
Чонгук отрабатывал удары на Чимине, который только распалял противника словами, что тот ни на что не годная рохля, у которой пропиты мозги, слабак, который плохо пил у матери молоко да кашу не ел. Выпады становились всё резче и чётче, а вскоре Пак сам устал, показав жестами тайм-аут. Оба парня были равны в силе, хотя Чим выглядел меньше и уже в плечах; он и брал обманчивым впечатлением, буквально наваливаясь всей массой своего тела и ломая противника морально: как так, такой хлюпик оказался слишком резким-проворным-сильным. Чонгук представлял из себя самую настоящую машину, на которую обращали внимание девушки, но он, казалось, был далёк от образа благородного рыцаря и уж тем более плейбоя. Заигрывал с теми, кто нравился внешне, а если в их головах было пусто, как в церковных колоколах, то и флиртом всё ограничивалось. Ему не нравились глупышки.
Хотя сам по себе парень был тем ещё ветром, свободно гуляющим меж сеульских высоток.
Смочив запястья и лицо водой, Чон уселся на пол, понимая, что слишком сильно хотелось выйти и выкурить сигарету. Когда-то давно он не был таким — это детдом испортил, вытянул всю кровь из ран, засыпая соль, потому он помнил ту девочку с большими глазами и полной пачкой сигарет, которая спала с охранником, а он притаскивал её всё, что она только попросит. Девчушка, Ким Джей, как её все звали, была ненамного старше основного состава сирот — ей было шестнадцать, она являлась «взрослой», потому и позволяла себе быть таковой. Именно с ней Чонгук впервые попробовал сигареты, давясь сизым дымом и полоща потом рот водой. Тогда ему не понравилось, а потом втянулся.
— А ну не задумываться, — Чимин остановился прямо перед другом, слегка проходясь костяшками по его лицу и вызывая взгляд, полный недоумения. — А что это мы так на нежность реагируем?
— Это было неожиданно. Продолжаем тренировку или тот твой парень скоро придёт?
Времени оставалось мало: надо было освежиться перед боем, а уже слышались шаги первых людей, что пришли поглазеть на двух борцов-любителей. Пахло кровью и деньгами, что-то непонятное начало вскипать в жилах, и Чонгук как-то переместился к умывальнику, абсолютно не помня того, сам ли дошёл или Чимин довёл. Из динамика, что был будто специально вмонтирован под потолок, тихо лилась «Affection» группы Ciggarettes After Sex, и Чон выдохнул, убирая с лица передние мокрые пряди. В последнее время он чувствовал себя слишком плохо, выкуривал по пачке сигарет в день и всё чаще ловил хмурые взгляды друга, которому было даже по бабам не сходить из-за волнения за парня.
— Ты готов? — Пак вошёл в помещение, глядя на друга, который разминал руки, хотя до этого хорошо тренировался. — Видимо, готов.
Большинство боёв Чонгук не помнил: адреналин выстреливал в кровь, он отвешивал удар за ударом, а когда били его, то в ушах звенело, сознание готово было ускользнуть, но после он делал финальный рывок — и выигрывал. Порой он сравнивал бои с эффектом от принятия наркотиков; нихрена не помнил, шандарахало прямо в голову, а потом начинался отходняк. Порой он болезненный, с синяками и царапинами, а то и в мясо разодранными костяшками и бинтами по всему торсу. Порой лишь сотрясение беспокоило, молоточками стуча по сознанию, вот, мол, сейчас от боли помрёшь и хрен кто тебя вспомнит. А действительно — никто не вспомнит.
Отец давно в психушке, а мать на том свете. Он чувствовал это.
Нет, он знал.
Чонгук никогда не был полностью готов к боям. Физически — да, накачанное тело привлекало девушек на парах по физкультуре, когда молодой человек приподнимал футболку, дабы вытереть пот с лица и мощной шеи. Морально — не всегда, порой смотрел на юнцов с хилыми кулаками и неправильной стойкой и так их пожалеть хотелось, что бои заканчивались, даже толком не начавшись. Однажды слетевшее с губ Чимина «Робин Гуд хуев», правда, негативно сказалось на парне, и потому даже самых слабых противников укладывал на лопатки и ловил хлопки зрителей и буквально с потолка деньги.
— Я готов, — и татуировка под глазом будто дёрнулась, устремившись поменять фазу. Только вот Луна не знала, что она навсегда останется в роли полумесяца.
Пахло старыми матами и грязным бельём, и Чонгук не сомневался — эти запахи пришли в тот момент, когда его соперник, Ким Хванук, возник в поле зрения. Он выглядел немногим старше Чона и чуть шире в плечах, пытался внушить звериную дикость и уверенность. Это был не обычный подпольный бой, на котором собрались люди, дабы поглазеть и посыпать победителя деньгами, это тщательно отработанный танец двух людей, что вздумали показать себя, покрасоваться и не пойматься полиции, что любила разгонять подобные мероприятия.
— Начали, — и кажется, в тот самый момент Чонгуком овладел самый настоящий зверь, вырвавшийся из тёмных глубин его мрачной души.