Дневник Лорана

Все-таки я сделал это. Приказал избить Дамианоса до полусмерти. Поделом — он сам виноват! Ну и что, что я его спровоцировал? Мог бы и не вестись на провокацию! Так, успокаиваюсь и начинаю рассказывать все по порядку. Рано я успокоился, что Дамианос мне в неприличном виде больше не снится. Приснился. И не только он, но и я был в неприличном виде. Я опять лежал в своей кровати, проснулся, отошел попить воды, вернулся и обнаружил, что, во-первых, я сам без одежды, а во-вторых, на моей кровати развалился Дамианос, и тоже без одежды. Я и сказать ничего не успел — он взял меня за руку и притянул к себе. Не буду описывать, что было дальше. Мне стыдно. И простыни опять пришлось поменять. Надо было на Дамианоса натравить всех прачек замка, в отместку за испачканные простыни. До возращения дяди оставалась пара дней, и пора было что-то предпринимать. Я поначалу сомневался, стоит ли, но после сна уже перестал сомневаться. Я должен был проверить, основан ли этот сон на чем-нибудь. Мало ли что там хочет сообщить мое подсознание. Я Дамианоса не хочу. Убить — хочу, причинить боль — хочу, а вот заниматься с ним любовью не хочу ни в коем случае. И вообще ни с кем не хочу. У меня полная невосприимчивость к сексу на почве ПТСР. Но раз подсознание пытается мне подсунуть Дамианоса в неприличном виде, то я должен проверить — действительно ли я его хочу. И действительно ли он хочет меня. Я дал Раделю инструкции и пошел в купальню ждать Дамианоса. Ибо где же еще устраивать проверку, как не в купальне? Я заранее просчитал варианты, хотя и без учета возможной реакции подсознания. Но оно у меня только во сне вылезает, а в остальное время я себя контролирую. Дамианос, войдя в дверь купальни, ошалело озирался, а когда увидел меня, внутренне подобрался и насторожился. Я стал лениво задавать ему вопросы о битве при Марласе. На то, что он признается, я не надеялся, но он мог и случайно проколоться. Он не из тех, кто тщательно следит за своими словами, да еще и пятидневное ожидание должно было его измотать. Он и прокололся. Не словами — тоном разговора. Он говорил со мной, как с равным. Не как раб и даже не как солдат. Сам, возможно, даже не понял. Не станет солдат, даже командир, таким тоном разговаривать с принцем. Особенно с принцем, который держит его в заложниках. И еще делает вид, что он весь такой из себя прямой и честный! Мальчиков они у себя в Акилосе, видите ли, не трахают! Ага, ждут, пока те вырастут, и сразу убивают на поле боя. Скольких он еще убил там, при Марласе? В прошлый раз я написал, что чуть не зауважал Дамианоса, когда он отказался взять Никеза. А за что уважать-то? Таких, как мой дядя, не так уж и много, собственно я не знаю, у кого еще при дворе такие же вкусы. Я не встречал во дворце питомцев младше шестнадцати. Ансель, правда, пытался уверять всех, что ему пятнадцать, но это он цену себе набивает. Ему не меньше девятнадцати, а то и двадцати. Как мне. — Я знаю, что тебе понравилось там, на арене. Драться тебе понравилось. Ты ведь только этим и наслаждаешься, да? — Так ты драться со мной собрался? — произнес он после долгой паузы. — Ну вот еще, — я хмыкнул и передернул плечами. — Я собрался мыться. Давай, помогай мне. Я стоял неподвижно, как статуя, пока он помогал мне раздеваться. Да, вирскую шнуровку распутывать — это вам не при Марласе мечом махать. Я бы ни за что не стал одеваться, как акилоссцы. У них не одежда, а совсем наоборот. А еще нас считают развратными. Говорят, они там и совсем нагишом ходить могут. Хорошо, что я не там, а здесь. Я поначалу ждал, что он взбунтуется и попытается на меня напасть. Не то убить, не то изнасиловать. Специально попросил раздеться, чтобы увидеть, хочет он меня или нет. Оказалось, что не хочет. Как и я его. Когда он снял с меня рубашку и штаны, я остался стоять неподвижно, чтобы он видел, что меня его атлетически сложенная фигура нисколечко не волнует. — Ну, что встал? Давай, вымой меня, — сказал я и повернулся спиной. Процедура была бы даже приятной, если бы я мог хоть на секунду забыть, кто стоит у меня за спиной. Сознание этого не давало расслабиться. А вот Дамианос, похоже, не то от горячего пара, не то от созерцания моего прекрасного тела, расслабился, разомлел, его движения стали медленнее и чувственнее. Я терпеливо ждал, хотя очень хотелось оглянуться. Спиной-то не видно! Я оставался спокойным, как статуя, мысленно говоря, что ничего не случилось... Пока Дамианос не начал откровенно лапать меня за задницу. Возможно, кому другому это бы понравилось. Возможно, кто другой от этого бы возбудился. Возможно, даже мое подсознание одобрило бы такое поведение Дамианоса, учитывая то, что физически он в моем вкусе. Но то подсознание, а то я. — Не наглей, — холодно сказал я. — Слишком много себе позволяешь. — Поздно, сладкий мой, — сладострастным голосом произнес Дамианос. Я размахнулся, чтобы ударить его, он в ответ перехватил мою руку. На несколько секунд мы застыли друг напротив друга. Сильнее меня и выше на голову, Дамианос, мог бы мне вывихнуть руку одним движением. Или сбросить в бассейн с горячей водой и там утопить. А моя задница его таки возбудила! А вот меня его приставания нет. Я даже от горячей воды не стал менее холодным. Это что же получается? Он меня ненавидит, может чуть поменьше, чем я его, но все равно ненавидит. И, тем не менее, у него на меня встал. А у меня на него нет. Что это показывает? То, что я и так давно знал. У меня на почве ПТСР расстройство сексуальной функции. При этом во сне я могу возбудиться, но во время бодрствования сознание мне всякую возможность возбуждения прикрывает. А из-за кого у меня ПТСР? Кто во всем виноват? Кто убил моего старшего брата, тем самым толкнув меня в объятия дяди? И он еще смеет разговаривать со мной в таком тоне? — Мой голос уже давно сломался, — растягивая слова, произнес я. — Это для тебя было необходимым и достаточным условием? Мои слова подействовали на него, как холодный душ. Он отпустил мою руку, и я с удовольствием ударил его по зубам. — Увести, — приказал я. — На крест его. Стражники попытались что-то сказать насчет регента, но я отчетливо дал им понять, кто тут главный. В тот момент плевал я на регента, на Вир и на все, что не было моей ненавистью к Дамианосу. Я позвал слуг, чтобы помогли мне вытереться и одеться, сам я сейчас шнурком в дырку бы не попал. В процессе одевания еле-еле сдерживался, чтобы не съездить кому-нибудь по морде. Нет, Лоран, — говорил я себе, — вымещать злобу на первом встречном недостойно тебя. Надо сохранить свою ненависть для того, кто действительно ее достоин. Когда я пришел в тренировочный двор, там уже было все готово. Дамианос стоял, привязанный к столбу, и смотрел мрачно и злобно. Я посмотрел на него не менее злобно и дал приказ начинать. Сказал, что с количеством ударов определимся по ходу. Я встал так, чтобы видеть его лицо. Сначала его еще хватало на злобные взгляды в мою сторону, но потом он только крепче сжимал зубами засунутую ему в рот палку и вздрагивал от каждого удара. Давно я об этом мечтал. Точнее, я мечтал его убить, но избить до полусмерти еще лучше. Я уже писал здесь, что убить можно только один раз, а мучить можно долго. Стражник с плетью то и дело бросал на меня вопросительные взгляды — мол, хватит или нет? Я бы любовался муками Дамианоса бесконечно, но бесконечной порки он бы не выдержал. Поэтому, поняв, что Дамианос вот-вот потеряет сознание, а у стражника уже затекла рука, я приказал прекратить. Я подошел поближе, чтобы посмотреть, как Дамианос приходит в себя. Как только он осознал, где он и кто он, сразу уставился на меня отчаянно и злобно. Его не так-то просто сломать. Еле дышит, еле соображает, а все туда же! — Мне сразу надо было это сделать, — сказал я, глядя ему прямо в глаза. — Вот как тебя увидел, надо было сразу тебя сюда отправить. — И чего тянул? — хрипло спросил Дамианос. — У тебя ни совести, не чести. Что тебя удержало? Что меня удержало? Политические соображения, нежелание ссориться с дядей, необходимость держать лицо перед двором... Но как бы я объяснил это Дамианосу? Этот не сумевший удержаться в собственном дворце принц будет меня еще учить понятиям чести и совести? Чем бы мне помогли его честь и его совесть в незримой войне с моим дядей, на которой я оказался как раз по его милости? И он считает меня человеком без чести и совести, в то время как сам в этом виноват! — Не знаю, — равнодушно сказал я. — Хотел понаблюдать за тобой. Смотрю, мы рано остановились. Продолжим. — Но он не выдержит! — возразил стражник. — Спорим на золотой, что выдержит? Не то, чтобы мне было жалко золотого. Но убивать Дамианоса я не хотел. Все-таки целый законный король Акилоса. После порки уже не совсем целый, но все равно король. Я смотрел на Дамианоса и ждал, пока из его глаз не пропадет дерзкое выражение. Он еще смеет смотреть на меня с вызовом! Дескать, он ни в чем не виноват, он невинная жертва, а я злобный мучитель. Надо ему сказать, так, чтобы он понял. Я дождался момента, когда он был еще в сознании, но уже на грани, махнул стражнику, чтобы он прекратил, подошел вплотную и отчетливо произнес: — Я был при Марласе. Дамианос понял не сразу, а когда понял, вздрогнул и закусил губу. Понял намек! — В бой меня, конечно, не пустили, но я все видел. Видел, как вы, акилосцы плюете на честь и совесть. Видел, что вы из себя представляете. С тех пор я затвердил для себя, что хороший акилосец — мертвый акилосец, и скажи за это спасибо своему соотечественнику. — Кому? — выдохнул Дамианос. Мог бы и не спрашивать. Но раз спросил — я честно ответил. Если он и после этого продолжает думать, что я его не узнал — значит, мозгов у принца Дамианоса нет и никогда не было. Бросив напоследок: «Не дайте ему умереть», я гордо удалился. Переживать и обдумывать.