Дневник Лорана

Я так и думал, что ночью мне приснится что-нибудь неприличное. Как в воду глядел. Приснилось, что на моей кровати лежат Дамианос и блондинчик-раб, а я ищу под кроватью серьгу Никеза, потому что он ее где-то потерял, и если я найду ее под моей кроватью, значит, Никез лазал ко мне в комнату и читал мой дневник. Ну вот что за бред? И при чем тут Никез? Никез серьгу не терял. И волосы у него не рыжие. Может, все потому, что последние несколько дней он со мной не разговаривает, а я не могу понять, в чем дело. В том, что дядя сильно урезал мои доходы и я не смогу содержать питомца? Или Никез ревнует? Когда он сказал, что я ревную, мне очень хотелось уточнить, к кому. Но при Дамианосе я не решился. Он до сих пор не догадался, чей Никез питомец. А может, это Никез ревнует меня к Дамианосу? С чего бы это вдруг? Во-первых, к Дамианосу я никаких чувств, кроме глубокой, всепоглощающей ненависти, не испытываю. В-вторых, Никез не в моем вкусе и ничего, кроме дружбы, я ему предложить не могу. Да ему и не надо было. Его вполне устраивали наши препирательства и взаимные подколки. И я не собираюсь ему припоминать, как буквально за шкирку приволок его к Паскалю, а он вцепился в мою руку и не отпускал, пока Паскаль его осматривал. Но если Никезу придется выбирать между мной и дядей, я не уверен, что он выберет меня. Лучше бы ему и не давать такого выбора. На пиру я пообещал Торвельду, что позавтракаю с ним, и мне пришлось идти выполнять свое обещание. Он, кажется, понял, что я чем-то озадачен и принялся выспрашивать, не нужна ли мне какая-нибудь помощь. Конечно, нужна! Военная и финансовая. Или он про психологическую? Такая тоже нужна, но лучше от кого-нибудь другого. Одну паническую атаку я уже пережил, но если принц старше меня на двадцать лет начнет растравлять мои душевные раны, со мной может случиться еще одна. Я бы, может, и смог кому-нибудь открыться. Только не Торвельду. И объяснить Торвельду, почему он меня пугает, я тоже не могу. Потому что тогда придется объяснять и про ПТСР, и про дядю. Во-первых, мне будет стыдно. А во-вторых, может случиться международный скандал. Торвельда я знаю совсем немного, но уже понял, что этот человек не остановится не перед чем, чтобы защитить тех, кто в защите нуждается. Хотя бы по его мнению. Похвальное желание, кстати говоря. Но плохо совместимое с политикой вирского двора. Неужели и Дамианос такой же? С его стремлением помочь рабам... И тут мне в голову пришла гениальная мысль. Мы уже закончили завтрак и отправились прогуляться по саду, который при свете дня перестал быть таинственным, но остался по-прежнему романтичным. Говорили обо всем сразу и ни о чем. Когда мы остановились у беседки (между прочим, той самой), я взялся рукой за опору и задумчиво сказал: — Новый король Акилоса подарил регенту две дюжины рабов. Но никто толком не знает, что с ними делать. — Я только что из Акилоса, — отозвался Торвельд. — Я видел дворцовых рабов, и скажу, что даже дома не встречал ничего подобного. Жаль только, среди них не было ни одного блондина, а мне так нравятся светловолосые юноши, — он глубоко вздохнул и посмотрел на меня с тоской во взоре. Дамианос любит блондинов, Торвельд любит блондинов... Да они, что, сговорились, что ли? При дворе есть несколько питомцев со светлыми волосами, но наши питомцы точно не в его вкусе. Слишком наглые. А ему надо кого-то защитить. Зато знаю я одного блондинчика... — Знаешь, я думаю, что эти рабы лучше бы смотрелись у вас в Базале, чем у нас в Арле. Здесь и мы не знаем, как с ними обращаться, и они не знают, как нам угодить. А ваши обычаи схожи с акилосскими. Торвельд поначалу не очень понимал, что я от него хочу, и снова принялся приглашать меня к себе в гости. Но я упорно переводил разговор на рабов. Неужели он откажется от такого сокровища? Или дело в том, что сокровище слишком ценное и он не знает, что предложить взамен? Что он может предложить взамен, я прекрасно знаю. И очень осторожно вывел разговор на эту тему. И еще более осторожно заметил, что с дядей подробностями нашей договоренности делиться не стоит, потому что у нас с ним разногласия. Я не стал уточнять, какие. Торвельд должен сам понять. Или он как раз и не поймет? Сам-то на трон не рвется, его вполне себе устраивает воевать, пока его брат правит. Для него правила наследования — само собой разумеющееся. А вот для моего дяди — нет, но наивным патрассцам это поди объясни. Полдня я убил на уговоры Торвельда, потом сказал, что мне надо подготовиться к вечернему пиру, извинился и удалился. Сначала я нашел Орланта и вытряс из него все подробности той ночи в беседке. Оказывается, когда мы с Никезом ушли, Дамианос долго разговаривал с блондинчиком. О чем, Орлант не понял, ибо говорили они по-акилосски. Ну разумеется. Потом подошел Говарт, и Дамианос чуть беседку не свернул, пытаясь спасти от него блондинчика. По словам Орланта, Говарт сказал, что хорошо бы на месте того блондинчика был я. Ну-ну. Я не стал это комментировать, поблагодарил Орланта и пошел к акилосским рабам. Разумеется, без препятствий по пути не обошлось. Рядом с охранниками из регентской гвардии крутился Никез. Иногда мне кажется, что он успевает быть в нескольких местах одновременно. — Ты что тут делаешь? — спросил я. — А вы что? — парировал он. — Пришел с одним из рабов поговорить, — ответил я. — С тем, который блондин? Интересно, Никез мысли читает? Или умеет логически рассуждать? Хотя, что это я, конечно, умеет, дядина школа. И у меня дядина школа. Только учился я в ней немного дольше, чем Никез. — А тебе-то какое дело? Дядя не запрещал с ними разговаривать. Он запретил мне только забрать блондинчика себе. Теперь я понимаю почему — чтобы я не узнал, как над ним издевались. Но я все равно уже узнал. От Дамианоса. Кстати, знает ли Никез, кто такой Дамианос? Сказал ему дядя или нет? — А зачем он вам? Хотел я не вмешивать в это дело Никеза. Но раз он не дает мне проходу глупыми вопросами и путается под ногами, пусть получит по заслугам. Пусть поймет, что после дяди не он тут самый хитроумный. Дядя может меня перехитрить, а вот Никезу кишка тонка. — Да я думаю, что такого красавчика не стоит прятать. Пусть сегодня выступит на пиру. Чем он хуже наших питомцев? Никез предсказуемо разозлился. — Да всем хуже! Он дурак и всего боится! «Зато ты больно умный», — так и вертелось у меня на языке, но я не стал произносить это вслух. В поведении Никеза что-то изменилось, и я никак не мог понять, почему. То ли он чувствует, что взрослеет, и перепугался из-за этого. То ли он ревнует меня к Дамианосу. То ли дядя дал ему новые инструкции, как себя вести со мной, и Никез честно пытается их исполнять. — А я думаю, что ничем не хуже. Их знаешь как обучают там, в Акилосе? И песни петь, и стихи читать, и на кифаре играть! — Зато он по-вирски говорить не умеет! — А ты по-акилосски умеешь? Никез смутился и отвернулся. Я обошел его и попросил стражника позвать мне блондинчика. Пока того отыскали, Никез уже убежал. И хорошо — лишние свидетели мне не нужны. Я повел раба подальше в сад. Нашел скамейку, над которой склонились два невысоких дерева, и усадил блондина рядом с собой. Он все норовил то бухнуться головой в землю, то встать на колени, но мне так разговаривать было неудобно. — Как тебя зовут? — спросил я, когда блондин, наконец, перестал ерзать и уселся спокойно. — Эразмус. Мне нужно было задать ему множество вопросов, но я не знал, с чего именно начать. Он оказался еще более перепуганным, чем я представлял, и все мои домашние заготовки не годились. — Эразмус, а ты знаешь... — и тут я осекся. Я хотел спросить его, знает ли он, что такое ПТСР, но внезапно осознал, что не знаю, как это переводится на акилосский. Что, акилосцы пост-травматическим стрессовым расстройством не страдают? Или у них расстройство есть, а слова нет? У Эразмуса точно ПТСР. Причем в тяжелой форме. Рядом с ним я — абсолютно здоровый морально и физически счастливчик. Эразмус как сидел со смущенным видом и опущенными глазами, так и продолжал сидеть. Нормальный человек, если ему собеседник начнет задавать вопрос, а потом неожиданно замолкнет, обязательно спросит: «Что?». Но то нормальный. А то Эразмус. Если раньше акилосские рабы вызывали у меня смутную неприязнь, то сейчас я ничего, кроме сочувствия к Эразмусу, не испытывал. Товарищ по несчастью, все-таки. Но если себе я как-то мог помочь сам, то единственный способ помочь Эразмусу — это немедленно убрать его отсюда, и подальше. Например, в Патрас. — Эразмус, а тебе приходилось видеть акилосского принца? Он покраснел, мотнул головой и еле слышно ответил: — Нет. Ну и то хорошо. А то вот бы был скандал, если бы акилосский раб узнал акилосского принца! — Я слышал, что акилосскому принцу нравятся блондины, — полувопросительно-полуутвердительно произнес я. И тут же осознал, что произнес неправильно. Надо было сказать «нравились», принц же считается мертвым. Но ошибку можно списать на мое плохое знание акилосского. Дамианос по-вирски, действительно, говорит лучше, чем я по-акилосски. Надо исправлять ситуацию. Не знаю, зачем, но надо. Хотя бы ради того, чтобы узнать, есть ли в акилосском языке понятие ПТСР. Эразмус покраснел еще гуще. — Меня готовили для принца, но я еще не закончил обучение, — произнес он еще тише. — И что? — А потом отправили сюда... Он опустил голову и замолчал. Теперь мне хотя бы понятно, почему его не убили вместе с остальными. Он на момент переворота еще не был рабом принца, но если бы остался во дворце, мозолил бы глаза Кастору, напоминая о пристрастии Дамианоса к блондинам. Вот раба и сплавили подальше. Я тоже хочу сплавить его подальше. Не хочу, чтобы вокруг Дамианоса крутились симпатичные блондины. Меня с него хватит. Пусть смотрит на меня и щелкает зубами, потому что я ему не дамся. — Расскажи, что произошло в садах после того, как я с Никезом ушел, а ты остался с моим рабом. О чем вы говорили? Эразмус запинался, смотрел в землю, краснел, но более-менее подробно все рассказал. Судя по его рассказу, Дамианос расспрашивал раба так, как будто имеет на это право. Как будто он господин, а не такой же раб, как и Эразмус. Причем сам Эразмус этого даже не осознал. Вроде бы он неглупый, но сильно запуганный. И разве могло прийти ему в голову, что тот самый принц, чьим рабом он готовился стать, сам стал рабом? Это раз. А два — при ПТСР в острой форме способности к логическому мышлению сильно ослабевают. Это я в книжке вычитал. Там говорилось и про хроническую форму, но это уж они зря. Все у меня в порядке с логическим мышлением. Если я говорю, что ненавижу принца Дамианоса за то, что он мне испортил жизнь, то это совершенно правильный логический вывод. А если я решил помочь акилосским рабам, то вовсе не из уважения к Дамианосу. Скорее из сочувствия к Эразмусу. Зря я, что ли, так долго и подробно изучал посттравматическое стрессовое расстройство? Вот и нашелся способ применить свои знания на практике. — Он пообещал, что постарается помочь нам. А я сказал, что он такой же раб, как и мы... Эразмус снова посмотрел в землю и замолк. — А потом? — А потом пришел здоровый солдат из гвардии регента... Нет, подробностей про общение Говарта с Эразмусом я не хочу. — Хорошо, Эразмус, хватит. Я понял. Расскажи, что произошло с тобой, когда вы прибыли в Вир. Что за испытания на покорность? Об этом он не хотел рассказывать еще больше, и тем более не хотел показывать шрамы на ноге. Но после долгих уговоров мне удалось вытащить из него все, кроме главного — чья была идея такого «испытания». Участвовал в этом дядя или нет? Я мог бы надавить еще, но понял, что еще немного и у мальчика случится паническая атака. А сила воли у него не такая, как у меня. Он, конечно, будет сдерживаться, сколько сможет, в моем присутствии он не может позволить себе слабость, но это может привести к физическим последствиям вплоть до потери сознания. С учетом того, как я подначивал сегодня Никеза, он наверняка подстроит, чтобы Эразмуса вытащили в зал именно в тот момент, когда Ансель будет демонстрировать свой огненный танец. Он как-то использовал его, чтобы дать Беренжеру возможность поговорить с Эродом. Разумеется, все запомнили Анселя и его ловкость, а кто с кем в это время разговаривал под шумок, осталось незамеченным. Сегодня Ансель должен выступить и Никез об этом знает. Все об этом знают. Зато Никез не знает, что Дамианосу нравятся блондины и Торвельду нравятся блондины. И что мне нравятся брюнеты. То есть не мне, а моему подсознанию. Мне сейчас не до личных дел. Мне свой трон надо выцарапать из-под дяди. А для этого нужны союзники. И Торвельда надо перевести из роли воздыхателя в роль политического и военного союзника. Ему нравятся красивые блондины, которым нужна помощь? Будет ему блондин. Очень красивый. Не красивее меня, конечно, но не сильно от меня отстает. У него волосы чуть потемнее и вьются. И глаза не голубые, а карие. Но главное, чем отличается от меня Эразмус — это характер. Мягкий, уступчивый и нуждающийся в защите. Для Торвельда самое то. И если Торвельд увидит Эразмуса на грани панической атаки, то непременно захочет его спасти. — Послушай меня, Эразмус, — я взял его за руку. — Тебя сегодня попросят выступить перед всем двором и, возможно, тебе будет страшно. Но если ты преодолеешь страх и будешь смелым, то может случиться что-то хорошее. Ты ведь не разочаруешь меня, правда? Эразмус быстро-быстро закивал. Я поднялся, давая понять, что разговор окончен. Эразмус тоже поднялся и снова бухнулся мне в ноги. Сделал он это так быстро, что я не успел его остановить. Ладно, пусть кланяется, если он к этому привык. Я не буду его переучивать. Мне бы сплавить его подальше, и пусть Торвельд сам с ним разбирается. Интересно, есть ли в патрасском языке понятие ПТСР и знает ли его Торвельд? Что-то мне подсказывало, что знает. Вот пусть и излечивает Эразмуса от ПТСР, а меня не надо, я сам справлюсь.