Трещина на белом

В Сиродиле месяц Начала морозов так назывался более чем формально, в Истмарке — полностью оправдывал своё название. Мороз щипал щёки, снег пусть и не сыпался с небес хлопьями, а только крохотными снежинками, но оседал на земле и не таял. — Закрой дверь хоть с какой-нибудь стороны! — донеслось из-за прилавка. — И без этого шляются, тратят впустую от безделья время, причём не своё, а моё, и холод гоняют туда-сюда. Квинт Навал глубоко вдохнул не по-осеннему морозный воздух. Он, одетый только в шерстяную, расшитую нордским — место, где он жил, наложило отпечаток на предпочтения в одежде — узором красную рубашку, не горел желанием очутиться снаружи. Не хотел не только замёрзнуть, но и слушать базарные торги, крики зазывал и звон ударявшегося о наковальню молота. По счастью, обошлось без стычек — как словесных, так и драк: нордам частенько приходилось не по душе присутствие на рынке кого-нибудь из данмеров. Квинт всего лишь хотел поймать луч солнца — память от короткого, пусть и холодного истмаркского лета. Бледный, лишённый желтизны, а не по-коловиански золотистый, но всё же луч. Впереди долгая северная зима… — Прошу прощения, мастер! — Квинт закрыл дверь и развернулся. Нурелион снимал с полок один лубяной короб за другим, открывал, нюхал. Что он искал? Странно: Квинт немало времени потратил, чтобы подписать, какой ингредиент где хранился. Нурелион, увлечённый зельеварением, не то не обратил внимания на ярлыки, не то выше того, чтобы замечать подобную мелочь. — И? Куда делась лаванда? Неужели?.. — на последнем слове голос, приятно бархатный, лишённый старческой скрипучести, задрожал. — Сейчас, погодите! — Квинт поспешил наверх по скрипучим деревянным ступенькам. Он бы знал, если бы лаванда закончилась. Он вёл реестр материалов и алхимической посуды, сверял остатки каждый день и писал объявления, если видел, что чего-то не хватало. Как правило, желающие легко — и даже с большим трудом, если ингредиент редок — заработать отыскивались. Поэтому запасы в «Белом флаконе» не переводились. На руку, что странно, пришлась и гражданская война. Норды, «истинные сыны Скайрима», как смешно они себя называли, пренебрегали чарами, даже целительными, а вот от зелий не отказывались. Вбежав в спальню, Квинт снял с прикроватного столика короб. Ни открывать, ни читать надпись не возникло необходимости: запах, любимый ценителями духо́в и ненавидимый насекомыми, дал понять — нашлось искомое. Квинт для того утащил лаванду наверх, чтобы переложить вещи в сундуках: и он, и Нурелион вынуждены носить тёплую шерстяную, а также подбитую мехом одежду, увы, обожаемую молью. — А ещё говорил, что это я рассеян, — проворчал Нурелион, когда Квинт спустился. — Когда?! — Тот не говорил ничего подобного. Попросту не смог бы сказать о своём наставнике ничего плохого. Да, тот не опускал голову во время разговора. Да, тот заносчивый и слишком самоуверенный, как большинство альтмеров. Но заслуженно самоуверенный: зелья мастера Нурелиона на диво хороши, чисты и без последствий вроде тошноты и головной боли. Не «почти» без побочных эффектов, как у Квинта, а «совершенно без них». Почему так, осталось гадать. Квинт подолгу наблюдал за движением золотистых, без морщин и пигментных пятен жилистых рук. Даже запомнил, с какой силой Нурелион сжимал пестик и не раз ловил замечания, что не надо так таращиться, когда подсматривал, до какой степени измельчён ингредиент — в порошок или частицы покрупнее. Глядел, затаив дыхание, потому что не хотел отрываться, чтобы записать важное — то, что, увы, быстро вылетало из русоволосой головы. Запоминал, какой концентрации получался отвар, какой запах шёл из реторты. Со временем выходила неувязка, потому что на песочные часы следовало отвлекаться, а этого делать не хотелось. Квинт если и отвлекался, то на то, чтобы поглядеть, с каким упоением мастер Нурелион следил за процессом. Тот не любил, когда он прерывал. Отмахивался. Отмахнулся и сейчас от короткого вопроса Квинта, который всего лишь попытался вспомнить, когда называл Нурелиона рассеянным, и направился к алхимическому столу. Следовало подать мисочки, накануне вымытые и разложенные на полотенце донышками кверху. Нурелион насколько гениален, настолько не любил тоскливые занятия вроде уборки и переложил мытьё посуды на Квинта, едва тот поселился в «Белом флаконе». Тот не возражал, напротив, пользовался возможностью стоять как можно ближе к алхимическому столу. …Только сейчас глядеть не на что, если Нурелион, само собой, не выяснил новые свойства лаванды. Судя по тому, что наказал принести ещё и чеснок из кухни, задумал сварить зелье по старому рецепту. Квинт знал, что получится. Он давно освоил этот рецепт, ему было известно, что Нурелиона не удовлетворит только поданная головка. Причитания: «О горе мне! И зачем я тебя только допустил к алхимическому столу?» — стояли в ушах по сей день с тех пор, как Квинт не догадался, что чеснок следовало очистить. Теперь, орудуя ножом и вдыхая острый запах, он не сомневался в двух вещах. Первая — в лавке будет стоять чесночная вонь, которую не перекроет аромат лаванды. Вторая… …Нурелион варил несложное зелье, придававшее сил, бодрившее, а это означало, что сегодня он чувствовал слабость. Квинт никогда не спрашивал, сколько ему лет. Много — и этого скудного сведения ему достаточно. «Много» — не равнозначно количеству: альтмеры, кем урождён мастер Нурелион, живут долго — гораздо дольше, чем имперцы. И ведь не сосчитать даже примерно — не потому, что даэдрот его знает, как вообще определить возраст меров, а потому что мастер Нурелион не выглядел пожилым. На золотистой коже, удивительно солнечной на фоне белого снега и серого камня Виндхельма, морщин мало, и те скорее мимические, чем возрастные. В русых — или не так? оттенка старого золота, например — бороде и волосах — ни единой серебристой прядки. Спина всегда ровная, походка не шаркающая. Только глаза, янтарные, выдавали, что Нурелион прожил очень много лет. Бесконечная усталость — вот что в них сквозило. А ещё — пересказ событий, случившихся задолго до рождения Квинта Навала. Тот поймал себя на том, что витал между Массером и Секундой. На бледно-розовой подушечке пальца выступила капля крови. Порезался, загрязнил нож и зубчики. Придётся всё помыть, а после — отправиться к колодцу, чтобы набрать воды. После — продистиллировать часть, потому что залог хорошего зелья — чистейшая вода. Наспех перемотав палец и ополоснув зубчики, Квинт отнёс их Нурелиону. Однажды он предложил сварить зелье сам, на что получил ответ: — Ещё чего? Предлагаешь мне давиться твоим пойлом? Ну уж нет! Своей отравой пои табуны вояк, когда закажут. Им всё равно не терпится подохнуть. Раз Нурелион встал за алхимический стол сам, значит, что-то делал для себя. Зачем ему повышающее силы зелье? Он не собирался в путешествие, Квинт бы это знал, потому что всегда помогал аккуратно уложить нужные вещи, напоминал о мелочах, крайне важных. Нурелион ворчал: «Да, я немолод, но это не равно «дементен», — но в итоге что-то забывал… — Простите, мастер, но мне кажется, что в последнее время вы слишком часто пьёте бодрящее зелье. Плохо себя чувствуете? — обеспокоился Квинт. — Перетолочь, как всегда? Он потянулся за пестиком, чтобы перемять зубчики в однородную кашицу. — С чего взял? — Нурелион ожидаемо хмыкнул. — И вообще: тебе-то что за дело, что именно я пью? Или опасаешься, что тень моего имени перестанет работать на репутацию «Белому флакону»? Чесночный сок разбрызгался — настолько сильно Квинт ударил пестиком по донышку. Он всего лишь проявил заботу. Его на самом деле беспокоило состояние Нурелиона. Если тот не чувствовал в себе сил, следовало бы удовольствоваться чем-нибудь укрепляющим, а не стимулирующим. Неприятно, хотя к подобным словечкам следовало привыкнуть. Квинт бы не обратил внимания, если бы услышал от пьяного норда, вышедшего подышать холодным воздухом из «Очага и свечи», что ему тут не место. А вот от того, на кого он сейчас глядел снизу вверх, слышать подобное по меньшей мере странно. У Нурелиона раскосые глаза с янтарными радужками — ну совсем нечеловеческие; черты лица, резковатые, но тонкие. Об острых ушах и упоминать не стоило — здесь такую форму не любят. «Я застал время, когда этот… Ульфрик только-только учился драться, и то на деревянных мечах, а хвалёная нордская борода ещё не росла», — это, конечно, объясняло многое, однако далеко не всё. Никакая давность времени пребывания в Виндхельме не служила надёжной защитой от ненавидящих всей душой Талмор нордов. Мастер Нурелион сумел надёжно пустить здесь корни. И это — первое, что восхитило Квинта Навала. Он по сей день не смог врасти в это место, холодное не только из-за климата, но и по отношению к нему самому. Он старался не появляться по вечерам у «Очага и свечи» — хотя к нему местные привыкли, как к иным имперцам вроде Виолы Джордано или Каликсто Корриума, родившихся и выросших в Виндхельме, однако пьянство пробуждало злобу, а воин из Квинта более чем посредственный. Чесночная кашица готова. В реторте зашумело — вот-вот забулькает. Нурелион убавил огонь горелки: нельзя допустить, чтобы отвар вскипал, иначе лаванда утеряет нужное свойство, превратится в пустышку. Квинт в очередной раз проследил за движением жилистой руки, уловил напряжение золотистых, местами шелушившихся из-за разъевших кожу растворов пальцев; за тем, как пламя немного — самую малость — уменьшилось. Нурелион чувствовал меру. Квинту Навалу, увы, такая наука давалась с трудом. Приходилось высчитывать всё — до малейшей крупицы — и отвлекаться на песочные часы — проследить за тем, чтобы вскипело ровно вовремя. Он нередко сильно сомневался, что научится чувствовать меру и перестанет тратить время на то, чтобы её высчитать. Поэтому второе, чем восхитил Нурелион — чутьём, наработанным не за одну сотню лет. Как именно его выработать, он с Квинтом не делился. Тот, само собой, хотел знать, приоткрыть завесу… Получалось плохо. Когда казалось, что занавес приоткрыт, тот смыкался и не давал поглядеть, что там, за кулисами. Квинт напрягся и замер с небольшим флаконом из фиолетового стекла. Стеклянный, хрупкий и жутко дорогой, а потому — старательно оберегаемый змеевик помутнел, враз из сверкающе-прозрачного превратился в матово-непросвечивавший из-за пара. Пахло чесноком и совсем не ощущалось аромата лаванды. Острый вкус осел на языке, но породил не голод, скорее раздражение. Вот откуда ощущение, что занавес смыкается. Потому что занавеса никакого и нет. Мастер Нурелион напустил тумана, бесплодно разгоняемого руками. Вроде и подпустил ученика к себе, вроде и подарил возможность учиться, а из-за тумана ничего не разглядеть. Квинт — сколько лет? пять? восемь? десяток, а то и дюжину? — здесь редко видел туман. Непрогляды из-за бурь и сильного снегопада — да, а вот туман, даже коротким и отнюдь не жарким летом… Нет, не видел, несмотря на то, что Виндхельм — портовый город, расположенный у воды. И ведь никогда не спал допоздна — с Нурелионом, любившим вставать рано, не поспишь! — и не пропускал утро — время, когда туман скапливался наиболее сильно. То ли дело Сиродил и близость к озеру Румаре, от которого по утрам поднимался туман, особенно густой и плотный в месяце Начала морозов. Туман, от которого кашель раздирал лёгкие… Здесь, как ни крути, лучше. Да, холодно, однако сухой мороз Истмарка Квинт переносил гораздо легче, чем сырость Сиродила. Он подставил флакон под краник конденсатора ровнёхонько до того, как сорвалась первая капля. Нурелион бы рассердился, если бы хоть чуть-чуть драгоценного эликсира пропало зря. Кап!.. Кап! Кап! Кап-кап-кап! Ни Нурелион, ни Квинт не разговаривали, тишина прерывалась только этими звуками, напомнившими дождевые струи, ударявшиеся о каменные плиты Имперского города. В месяце Начала морозов в Сиродиле шли дожди. Когда флакон наполнился, Квинт закупорил его пробкой и протянул Нурелиону. Тот взял, но, вопреки ожиданию, не ушёл, а уставился с высоты семифутового роста на русую макушку. Неприятное ощущение. Вероятно, волосы встрепались. Они не сальные — Квинт накануне вымыл голову и подстриг бакенбарды. Он следил за своей внешностью. — Я что-то сделал не так, мастер? — Лучше прояснить неясное, чем мучиться догадками. — Да, — отозвался Нурелион. Квинт напрягся. — Задал не несущий никакой пользы вопрос. Глупо — оправдываться, что всего лишь хотелось узнать причину пристального взгляда. Нурелион вообще не принимал никаких оправданий. Вскоре стало не до праздных бесед: дверь отворилась. Пахну́ло не холодом, а сыростью, отчего Квинт понял, что утро сменилось днём и вместо снегопада полил дождь. Вошедший посетитель зябко закутался в плащ. Нурелион поторопился уйти, чем благополучно переложил беседу с покупателем на плечи Квинта. Тот, подобно хорошим продавцам, мило улыбнулся: — Доброго дня. Чем могу помочь?

***

День потрачен не впустую — так бы сказал Квинт Навал. Он всегда пытался понять, от чего зависело количество покупателей и, соответственно, прибыль, но так и не нашёл закономерности. Вроде и непогода, а на смену одному приходило двое, распроданы даже застоявшиеся зелья сопротивления электричеству — кучка путешественников собралась в двемерские руины? Ещё Сусанна Порочная купила несколько флаконов противозачаточной эссенции — как пить дать не только для себя: кто-то стыдливый её упросил. Торговля шла слишком бойко, отчего примешалось неприятное ощущение, будто побочное действие плохонького эликсира, что должно случиться нечто, что испоганит день. Квинт не ошибся и в очередной раз вдохнул запах влаги Виндхельма, когда дверь отворилась. Очередной покупатель снял капюшон, отчего и без того тоскливое, как сырой камень мостовой Имперского города, настроение померкло. Лицо, сизое, как у обитателей Серого квартала, неприятное, несмотря на красивые, пусть и резковатые черты. Не испортила внешность ни татуировка, ни кольца, вдетые в заострённые уши. Дурацкая привычка у меров — дырявить собственное тело. В прошлый раз этот данмер так ничего и не купил. Не зря он не понравился Квинту Навалу — уж слишком настырно затребовал у мастера Нурелиона задаток, мотивируя тем, кем именно рождён и тем, что один такой. «…если не на весь Тамриэль, то на Скайрим — точно!» — проговорил на тамриэлике, но с заметным акцентом, неприятным, по сравнению с певучим говором мастера Нурелиона. Хуже всего, что тот задаток дал… Данмер, ожидаемо, исчез… …а Нурелион стал пить повышающие запас сил зелья гораздо чаще. Больно было — глядеть на него, осунувшегося. Под глазами пролегли тёмные, будто окислившееся золото, круги. — Если вы купить что-нибудь, то обращайтесь ко мне, — вежливо, хотя злость распирала нутро, проговорил Квинт, — а если к мастеру Нурелиону, то нужна веская причина, чтобы к нему попасть. Видите ли, он в последнее время неважно себя чувствует, поэтому посетителей не принимает. Рисковал, ой как рисковал он нарваться на гнев наставника. Однако желание проучить того, кому драконья кровь в жилах развязала руки — настолько, что даже норды Виндхельма не трогали — одолело. — Если бы этой причины не было, я бы не пришёл, — последовал ответ, негрубый, однако неприятный из-за заметного акцента и последовавшей довольной улыбки — улыбки хозяина положения. Квинт помолчал — для того, чтобы понять, услышал ли мастер Нурелион разговор или нет. Никаких шагов этажом выше, никакой возни, только тишина. — То есть вы принесли… — негромко проговорил — почти прошептал — он. Улыбка, мерзенькая, в ответ: — Скажу так: нашёл, но прежде чем передать вещицу вам, хочу получить остальную сумму, обещанную за стекляшку. Подвох не учуял бы только дурак. …Надо же было такому статься, что в тот проклятый день Квинт понёс бальзамы Хелгирд в Зал мёртвых. Сам, потому что чтил Аркея и считался с почтенным возрастом жрицы. Понёс сразу, как только сварил, невзирая на дождь, холодный, какой лил летом в Истмарке, от которого пробрал кашель. От сырости не спасла ни тёплая одежда, ни меховая шапочка. Если бы остался, не позволил бы мастеру Нурелиону дать себя обмануть. Но он пришёл слишком поздно: хотя и застал этого данмера, однако ничего поделать не смог — тот уже получил задаток и, пообещав достать нужное, скрылся. С концами. Скрылся, а мастер Нурелион с каждым днём потери надежды чах. Золотистое лицо осунулось, он срывался на ученике, который терпел упрёки и успокаивал. Когда становилось невмоготу, тот хватал за жилистые, не по-мужски тонкие запястья и… …ощущал, как ускорялось собственное сердцебиение. Квинт Навал любил Нурелиона — давно и безнадёжно, поэтому сейчас делал всё, чтобы уберечь от лишних потрясений. Сердце колотилось — от страха, что тот услышит разговорчики внизу, спустится, за большие деньги купит напрасную надежду и, не получив желаемое, зачахнет. — Повторюсь: мастер Нурелион попросил никого к нему не пускать. Он ведёт дела только через меня, — Квинт не собирался сдаваться, — а я, пока «стекляшку» не увижу, ни септима платить не стану. Ощущение, что он не просто захлопнул крышку, а опустил каменную плиту, склизкую и сырую от дождя, оттого — противную, на лаз, чем отрезал путь от мошенника к наставнику. Ничего этот данмер не нашёл, воспользовался тем, что мастер Нурелион искал уже давно, чем грезил — настолько, что даже лавку назвал в честь мечты. И продолжал, наглец, играть с чужой мечтой и пытался заработать на ней деньги. Ведь неспроста ходили слухи, что ему хотели срубить голову, как и Ульфрику Буревестнику, и другим мятежникам. Заслуженно, вне сомнений. Жаль, что мастер Нурелион не захотел это услышать. — Какая привычка торговаться! — Довакин улыбнулся — опять победно. Зубы казались удивительно белыми на фоне тёмной кожи. — Либо наработанная долгими годами, либо… Вы молоды, а это значит, черта у вас наследная. Он, скамп побери, прав. Квинт — сын Лукреции Навал, хозяйки таверны в одной из возрождённых после Великой войны деревенек у озера Румаре. Ублюдок прозорливый… — Совершенно верно, — кивнул Квинт, хотя внутри клокотало, — поэтому действую так: вы — товар, я — деньги! — Попрошу не винить меня в обмане. — Данмер широко улыбнулся — улыбкой втиравшегося в доверие мошенника. — Товар есть. Он полез в суму. Квинт уставился на черноволосую макушку с собранными в пучок волосами. Он давно усвоил данный матерью урок — не зевать, потому что самый порядочный на вид покупатель мог оказаться вором. Серое лицо, разумеется, далеко от привлекательности, хотя не уродливо… Совсем не уродливо, его портило победное выражение хозяина положения. Посетитель не соврал: товар у него и правда был, судя по тому, что уложен в старенький, ничем не примечательный ларь завёрнутым во множество тряпок, хрупкий. Квинт постучал указательным пальцем по прилавку, недавно отшлифованному мелким наждаком. Хотелось разбавить повисшую тишину звуками. Очень хорошая подделка, оценил он, развернув тряпки. Мастер, сотворивший её, искусен. Ничего удивительного, что серокожий наглец пытался нагреть руки. Стекло матовое, лишённое блеска, но не мутное, а белое, не считая въевшейся — хорошо втёртой, точнее — грязи и пыли. У горлышка виднелись даже сколы, созданные подтвердить влияние времени, и мелкие царапины. На первый взгляд — отличная копия. Насколько достоверная, точно сказал бы мастер Нурелион. Квинт видел легендарный белый флакон только на картинке, а не жил им, не жаждал возобладать. Это самая достоверная копия из всех, что приносили разного рода жаждавшие поживиться за чужой счёт. Много желавших втюхать пустышку и поиметь за это деньги приходило в «Белый флакон». Многих Нурелион прогонял прочь. Квинт помнил восторг в янтарных глазах, который сменялся разочарованием и даже отчаянием — оттого, что очередная мечта оказывалась жалкой подделкой. В последний раз у мастера прихватило сердце, поэтому Квинт твёрдо вознамерился прогнать серого наглеца. — Прекрасная работа! Моё почтение стеклодуву: он настоящий мастер, — съязвил он и брезгливо, кончиками пальцев подвинул ларец со стекляшкой к краю прилавка. На пепельном лице не отразилось ни злости, ни разочарования от проигрыша. Снова едкая улыбка. И зубы, которым позавидовать. — Ну что ж, — разочарованный вздох, — придётся подождать, пока ваш — э-э-э! — наставник не поправится. Зайду в другой раз. Прозвучало удивительно спокойным тоном, однако сердце ёкнуло. Квинт прекрасно понял намёк: данмер проследит, когда он уйдёт, после прорвётся непосредственно к Нурелиону. Ему плевать, что тот, вероятно, заболеет после очередного разочарования. Поэтому он решился — не тогда, когда подделка белого стекла бережно устроилась в ларце, в это время он ещё думал, а когда посетитель, тряхнув угольно-чёрной шевелюрой, поторопился к двери: — Хорошо. Я куплю этот кусок стекла. Сколько? …Как он и ожидал, выложить пришлось много — дневную выручку и собственные накопления в придачу. Придётся что-нибудь придумать, если мастер Нурелион уточнит, где деньги. Например, соврать, что пришлось дать аванс охотнику, вызвавшемуся принести зубы ледяного привидения — ингредиент редкий и труднодобываемый, потому — высокооплачиваемый. Квинт о том, что отдал в том числе и собственные деньги, само собой, не скажет. — Не поверите: я не сомневался, что вы благоразумны! — цокнул напоследок данмер языком и отбыл… …к счастью. Надоела пепельная самоуверенная рожа до смерти. Осталось надеяться, что он не появится в «Белом флаконе». Не должен появиться: приходить после того, как за большие деньги впарил подделку, — верх наглости, безрассудства и глупости, а на дурака данмер, как ни крути, не походил. Когда дверь закрылась, Квинт вздохнул с облегчением, несмотря на то, что, возможно, завтра придётся либо брать у ростовщика взаймы (у норда — одного из тех, кто не жаловал имперцев), либо задёшево продать несколько зелий, если покупатели сегодня больше не появятся (а появятся они вряд ли — торговцы сворачивали прилавки и расходились, стука молота о наковальню и то не слышно). Наступил вечер, после которого лужи наверняка замёрзнут и превратятся в лёд. Что-нибудь придумается, решил Квинт. Не впервой ему выкручиваться… Он едва успел спрятать ларь под прилавок, когда услышал скрип ступенек. Нурелион проснулся. Вскоре появился он сам, даже не встрёпанный, хотя и заспанный. — Что продал? — уточнил он. Квинт стиснул зубы. Благо на нём красовалась меховая шапочка, призванная оберегать от холода, что приносили с собой покупатели. Та скрыла-впитала испарину. — Ничего, — даже не солгал он. Солгать пришлось после: — Покупатель заявил, что наши зелья стоят слишком дорого. Пришлось отправить к тем кустарям, от чьей дряни блевать охота. Нурелиону понравится его ответ, несмотря на грубое «блевать» вместо «тошнит». — И ты поленился его переубедить? — упрекнул тот. — Когда почувствует разницу, тогда вернётся. Лукреция Навал выбрала странный способ торговли — отсылать к конкурентам. Если покупатель, винивший её в дороговизне, возвращался, значит, всё шло как надо. Если нет, не отчаивалась и делала выводы: раз кто-то обошёл, значит, у этого «кого-то» подобный товар дешевле и качественнее, следовало поискать способ либо убрать с пути конкурента, либо, на крайний случай, продавать вполцены. Квинт как губка впитывал уроки — сначала матери, потом мастера Нурелиона. — Учти: если «Белый флакон» окажется на мели по твоей милости, то… — тот не договорил. Нурелион не смог бы выгнать своего ученика при всём желании, потому что лавка, официально принадлежала Квинту Навалу: отец не продал её, когда покидал Виндхельм, а сдал внаём, о чём чётко-ясно прописал в договоре. Квинт мог бы при желании выгнать Нурелиона, но не захотел. Самому стоять за алхимическим столом и одновременно за прилавком тяжело, к тому же настолько прекрасные зелья, как у наставника, у него не получались. — На мели мы уже побывали, — съязвил он, вспомнив первый день приезда. Он не хотел вспоминать грубость стражей, допытывавшихся, «какого хрена имперцу понадобилось в Виндхельме», но в конечном итоге впустивших в город. Он не хотел вспоминать, что пришлось расстаться со значительной частью денег, чтобы ему позволили порыться в архиве и отыскать документ, где значилось, что он наследник лавки, прозванной не отцом, а альтмером-алхимиком «Белым флаконом». А вот то, что пришлось вложиться, чтобы избежать её закрытия, он помнил: с Нурелиона как с представителя ненордской расы затребовали непомерно большой налог. Сейчас гораздо легче: гражданская война на руку алхимикам, и налог выплачивался зельями для воинов. Нурелион не ответил на выпад. По счастью, он не догадался заглянуть под прилавок, пока Квинт запирал лавку, после — возился с принесённым в благодарность одной из данмерок фазаном и запекал в очаге картофель. После ужина Нурелион удалился наверх, а Квинт остался у очага. Ему, в чьём носу чесалось, как перед насморком, хотелось выпить что-нибудь согревающее, но не зелье, а… Увы, лимона нет. Давно не было: суда из Восточной Имперской компании не завозили. Только палочки корицы и пряности лежали в запасе. Хорошо бы сиродильский бренди, однако и этим, увы, не удовольствоваться. Мёд и эль призваны опьянять, а не согревать, они не годились. Подумав, Квинт снял с полки «Алто» после влил в котелок и повесил над пламенем, чтобы согреть, но не вскипятить. Затем бросил сушёные яблоки, гвоздику, две палочки корицы… Уже после всего добавил мёд, потому что напиток получился горько-кислым, хотя и ароматным. Разлив по кружкам, взял одну и отправился наверх. Нурелион сидел в кресле и глядел в одну точку. Он вздрогнул, когда Квинт сунул в его руки кружку, и даже отпил, причём жадно, словно ждал только этого. Осушив половину, заговорил: — Стоило оно того — прожить не одну сотню лет и не достичь цели? Ну вот, его понесло. Ясно, что заговорил о белом флаконе. Квинт подвинул стул и уселся напротив него. — Если бы я знал, зачем он вам, попытался бы ответить, а так… — пожал он плечами. Ожидаемо, получил в ответ немой упрёк. Щёки запылали — от горячего напитка, а не оттого, что мастер глядел пристальнее, чем когда-либо раньше. — Зачем-зачем? — Нурелион махнул рукой. — Вот тебе зачем понадобился этот дом? Если раньше я думал, что ты настолько наивен и не выяснил, что происходит в этом месте, то позднее понял: ты всё знал! — Он прав: Квинт выведал, куда предстояло отправиться и где жить. — Так почему не остался в Сиродиле? …потому что Квинт Навал — не наследник таверны в Сиродиле. Та досталась единокровной по матери сестре, а не ему. «Всё честно: наследие моего отца — мне, твоего — тебе!» — вспомнился голос, приятный, хотя и слишком низкий для женщины. Аделина, сестрица, так и не простила Лукрецию — за то, что та, по её словам, предала память её отца, вышла замуж за другого и родила ещё одного ребёнка. Если отчима она просто не любила, то Квинта ненавидела — за то, что отнял материнское внимание. — Потому что это — моё наследство, — оправдался Квинт. — Здесь жил мой отец. — Знаю. И помню: он мне сдал эту лавку. Ты на него похож. — И этим восхищал Нурелион — тем, что люди для него не на одно лицо. — А вот на свой вопрос ты ответил. С этими словами он поставил кружку, тяжело поднялся и направился к постели. Квинт долго сидел, потрясённый его словами. Получалось, Нурелион — наследник треклятой стекляшки, которую искал? Но как такое могло быть?