Трещина на белом

Если Нурелион страдал бессонницей из-за возраста — даже собственные, самые лучшие снотворные снадобья перестали ему помогать, — то Квинт, как правило, спал крепко. Но не в эту ночь. Всё мешало: скрип, потому что долго не замечал, что кровать расшатана, неприятный запах — солома испрела? Благо клопы не завелись. Или?.. Что-то куснуло? Квинт перевернулся на бок и почесал зудевшую лопатку. Пламя свечи подрагивало. Падавшая тень двигалась, в отличие от того, кто сидел за столом и старательно, с лупой вглядывался в… записи? книгу? алхимический рецепт? «Ну, мастер Нурелион!» — Квинт сел. Одеяло сползло, и он поёжился: несмотря на шерстяную, с глухим горлом и длинными рукавами ночную рубашку, холод пробирал до костей. Его, а не наставника, старого альтмера. Тот скрестил лодыжки и упёрся кончиками пальцев ног в пол. Босой, даэдрот побери! Нурелион вздрогнул, когда мягкие, отделанные овчиной туфли грохнулись о деревянный пол. — Что это тебе не спится? — скорее рассердился, чем удивился он. — Время далеко за полночь. Подняться придётся рано… В янтарных глазах плясали огоньки. Квинт смотрел в них не отрываясь. — Не даёт покоя ваше наследство, — выдал он причину, почему не смог уснуть. До этого он не задумывался, существовала ли связь между Куралмилом, великим алхимиком с — не надо родиться умным, чтобы это понять — мерским именем, и Нурелионом. Ну хотел тот, добившийся высоты мастерства, которым владел, стать ещё лучше. Ничего удивительного: альтмерские амбиции сложно переплюнуть. Поэтому жажда во что бы то ни стало заполучить белый флакон не удивила. Всё оказалось гораздо глубже… и погибельнее. Если бы Квинт был уверен, что в ларе не очередная бесполезная стекляшка… Но надеяться на честность наглеца, на чьём сером лице крупными буквами выгравировано «Мошенник», — верх глупости и безрассудства. — Странно: твоё наследство тебя не заботит, учитывая нелюбовь нордов и к твоей, и к моей расе, — съёрничал Нурелион. — Если захотят, то запросто вышвырнут нас из города. Квинт в этом сомневался: пока из «Белого флакона» поступает в казну мзда, никто ни его, ни Нурелиона не прогонит из Виндхельма. Виолу Джордано не вынудили покинуть город, несмотря на то, что она склочная старуха, досаждавшая стражам. Само собой, она гораздо старше тех молокососов. И богата — это тоже играло немалую роль. Дочек отправила в Сиродил, но сама осталась. Каликсто Корриум — чудаковатый безобидный коллекционер, тихий, неприметный, не имевший привычки уклоняться от налога. Ильве Аретино повезло гораздо меньше, но у неё на иждивении был маленький сын… — Своего отца я знал в лицо, смутно помню бабушек и дедушек, а про прабабушек и прадедушек и спрашивать не стоит. — Квинт поискал второй стул, после подвинул и уселся напротив Нурелиона. Тот обулся, отметил он с удовлетворением. — Вы же залезли очень глубоко в свои корни. — Ещё бы не залезть, когда род считается поганым оттого, что один из него ушёл в услужение не пойми кому. Более того, обрёл то, чего не добился на родине — почёт и славу! — в словах сквозила не злоба, но обида. Губы Нурелиона неприятно кривились, борода подрагивала. Тот отвернулся. Цветок лаванды застрял в пряди — аккурат над острым ухом. Квинт не заметил этого раньше. Тянуло снять его, но… Мастер Нурелион впервые настолько откровенен. Легко всё испортить, поэтому пришлось сжать руки в кулаки — до боли от впившихся в кожу ногтей — и замереть. «Вы — достойный продолжатель дела вашего предка — того, кто, непонятый и непринятый на родине, искал своё место», — похвалил Квинт наставника — мысленно, потому что вслух высказать, выставить чувства напоказ струсил. — Нордских курганов много. Пришлось рыться в архивах, а до этого — выискивать способы в них попасть… — Нурелион взмахнул руками. — Большего триумфа я не испытал, даже тогда, когда понял, что мои капли, над которыми я работал с десяток лет, рассасывают катаракту и возвращают зрение тем, кто из-за мутного хрусталика почти ничего не видел. Он сцепил пальцы в замок — настолько сильно, что вздулись вены. Квинт, напротив, расслабил кулак, и молча слушал откровения, что найти местонахождение белого флакона — лишь полдела. Достать его — гораздо сложнее. Норды чтили своих предков и не совались в их могилы, даже если «предок» — один из тех, кого они сегодня проклинали. Приключенцы и просто жаждущие получить много звонких септимов не возвращались. Почти все брали задаток… …а Нурелион никому не отказывал, как объяснил это сам — деньгами привязывал, но остальную часть обещал намного бо́льшую, когда прикоснётся к белому флакону. В янтарных глазах плясали огоньки, когда он описывал тот восторг, с каким возьмёт хрупкую, но такую драгоценную вещицу, своими глазами увидит, как та наполнится зельем, отяжелеет. Нурелион размахивал руками и… внезапно замер и удивлённо уставился на Квинта. Тот вздохнул. Даэдрот, не выдержал, всё испортил — уж слишком примелькался цветок лаванды. Квинт протянул к виску Нурелиона руку и снял, причём успел ощутить мягкость волос, похожих на ощупь на паучий шёлк. — Простите, — смущённо пробормотал он. Пылавшие щёки наверняка выдали его с потрохами. — Он мозолил глаз. — Он протянул руку с лежавшим на ней сухим крохотным цветочком. — Что это? — Нурелион взялся за запястье. Неожиданно и волнительно — почувствовать его прикосновение. Кожа не шершавая, не по-девичьи нежная. Ладонь не холодная, не горячая, а тёплая, будто воздух в позднюю весну. — Застряло в ваших волосах, — бойко оправдался Квинт. — Видать, когда варили зелье. Руку он не отнял. Потому что такой миг, от которого сердце, казалось, выпрыгнет, вряд ли ещё раз повторится. Нурелион, судя по взгляду, всё понял. Он покачал головой и вздохнул, после наказал: — А теперь — по постелям. Слишком поздно для праздной болтовни. Квинт с ним согласился, но сухой цветок лаванды сжал в кулаке.

***

Этой ночью всё перевернулось с ног на голову. Мастер Нурелион уснул крепко и беспробудно, а бессонницей замаялся Квинт. Всё ему мешало: скрип кровати, когда переворачивался на другой бок. А если не переворачивался, тело затекало. Пахло лавандой — не из-за цветка, который он забрал с собой, а потому что одеяло только таким способом оберегалось от вездесущей прожорливой моли. Умом Квинт это понимал, но ему казалось, что он учуял запах волос Нурелиона, солнечно-тёплый. Ещё и подобные на ощупь паучьему шёлку волосы раздразнили воображение… Квинт представил, как запустил в них пальцы, якобы невзначай коснулся заострённого тёплого кончика уха; то, как дёрнулся кадык Нурелиона, как часто забилась жила на шее, вздымая золотистую кожу… Ну вот, теперь точно не выспаться — не тогда, когда богатое воображение взбудоражило чресла. Возбуждение накатило, хотя Квинт совершенно не представлял, как именно бы занялся любовью с Нурелионом. И дело не в том, что не смог бы представить того голым: подглядел однажды, когда тот мылся, помнил тело, не по-старчески дряблое, но рыхловатое, с парой складок на животе; с жилистыми конечностями и везде однородно золотистое. Только соски и головка члена чуть темнее. Вот суставы слишком крупные, заметно износившиеся за годы жизни, обратил он внимание, потрескивавшие при резких движениях. И позвонки выпирали, и лопатки — тоже. «Прошу прощения, мастер Нурелион!» — извинился тогда Квинт. Лицо пылало — от смущения. Сейчас оно горело — от вожделения. Слишком давно Квинт не занимался любовью. Даже не задумывался об этом, а похоть р-раз — и дала знать, что он — молодой мужчина, которому она не чужда. Квинт сдался и перестал пытаться бесплодно прорисовать детали. Хватило бы просто полежать рядышком, провести кончиками пальцев по груди, задеть якобы невзначай сосок. И так же, словно нечаянно, потереться стояком о бедро Нурелиона. Пусть и не оголённым, а прикрытым тканью сорочки — колючая, пахнувшая овечкой шерсть наверняка бы прибавила остроты ощущениям… В висках застучало. Тянуло помочь себе руками, но — скамп побери! — не делать же это, когда от похрапывавшего мастера Нурелиона отделяла только ширма! Надо, ой как надо сходить к отхожему месту, иначе Квинт дофантазируется и перепачкает постель. И без того рука потянулась — не к члену, а между бёдрами, чтобы приласкать анус, как любил это он делать во время дрочки. По счастью, запас зелья, позволявшего видеть в темноте, не переводился. Почти полный флакон стоял на прикроватном столике… Стояк мешал идти — настолько, что Квинт опасался неловкостью разбудить мастера Нурелиона. По счастью, он ничего не столкнул в полумраке, как бы это случилось, если бы зелье не разогнало тьму, добрёл до отхожего места, задрал ночную рубашку и крепко обхватил ствол, удивительно твёрдый и горячий, погладил, у головки задержался, оттянул крайнюю плоть и подушечкой пальца приласкал дырочку уретры, чувствительную, но… Но, скамп побери, этого ему было мало. Бывший любовник Квинта Навала, прекрасный и умелый, оставил воспоминания, каково это — ощущать член внутри. Квинт наловчился выгибаться так, чтобы тот скользил по предстательной железе. Идеально, если ласкал себя при этом не он сам, а любовник ему помогал, но, увы, не всегда получалось так, как он хотел. Сейчас и этого нет. Одной рукой Квинт вынужден упереться в стену, второй — надрачивать. Только воображение бережного, будто к стеклянному флакону, золотистых рук на розовой от наплыва похоти, поросшей тёмными волосами коже бёдер и помогло. Оно, а ещё — представление, как Нурелион раз за разом входил в расслабленный, готовый к соитию зад. Квинт совершенно не представлял, каков возбуждённый член наставника, однако полагал, что прямо пропорционален альтмерскому росту… Экстаз, увы, получился смазанным. Потому что воображение — это всего лишь заменитель, подделка, как то, что сегодня принёс серый мошенник драконьей крови. Квинт отдавал себе отчёт, что у мастера Нурелиона из-за возраста могло попросту не встать или встать вяло, однако всё же предпочёл бы плохонький, но оригинал, потрескавшийся, а не безупречную подделку. Он некоторое время стоял, прислонившись к двери, и пытался отдышаться. Взмокшая сорочка неприятно прилипла к спине, схлынувший жар уступил место холоду, отчего Квинт вздрогнул. Пора в постель… Зелье ночного видения Квинт сварил на совесть. Контуры отхожего ведра по-прежнему чёткие, и он осмотрелся, не оставил ли следов. Не оставил, спустил семя не на пол. В ушах звенело, в висках стучало, ноги подкашивались, когда он покинул отхожее место. Однако в постель не хотелось, потому что явь резко ударит, будто обухом по голове. Только что случилось соитие. Воображаемое, но они с Нурелионом были вместе. Если Квинт вернётся и услышит похрапывание, будет вынужден признать, что лавандой пахла сорочка, а не золотистые руки, впитавшие самые разные ароматы. Квинт заколебался. В постель возвращаться не хотелось, однако… Надо. Лучше такая явь, растрескавшаяся страхом, стыдом и нерешительностью признаться в чувствах, чем хорошая, безупречно чистая и однородная, но подделка. Что выбрать — оригинал или копию, «решило» всё то же зелье ночного видения. Из-за него Квинт попросту не уснёт, даже если закроет глаза. Поэтому он направился к прилавку, под которым оставил злосчастный ларь с заключённой в него подделкой… …которая оказалась никакой не фальшивкой. Флакон белого, ныне грязного, пропитанного многовековой пылью стекла даже пах тленом. Квинт не брезговал костной мукой, которую приносили искатели приключений, поэтому знал этот запах. Ранее в лавке витала чесночная вонь, поэтому он не уловил никаких иных ароматов. Однако при всей грязи различим и тонкий узор, и белая матовость. Пробка давно утеряна, но вырезать новую не мешало ничто. Неужели Довакин, на чьём лице крупными буквами читалось «Осторожно, мошенник», оказался честным? Квинт, сын торговки, обладал врождённым чутьём на подвохи, поэтому принялся выискивать, что же не так… …и нашёл — ровнёхонько в гладком, не считая резьбы ближе к донышку, месте, когда тряпицей протёр флакон. …когда не смог при всём усилии оттереть тоненькую полоску грязи. Вот оно — подтверждение, что Квинт всё же добровольно позволил надуть себя. Флакон, купленный как полноценный предмет старины, на самом деле — брак. По нему, начиная с горлышка и заканчивая донышком, тянулась трещина. Вот почему флакон пуст, хотя, по рассказу Нурелиона, должен всегда наполняться. Да, пальцы холодил, но в меру — как обычное стекло. Ощутив, что контуры предметов начали расплываться, а это значило — зелье ночного видения медленно, но верно покидало тело, Квинт спешно уложил белый (хотя по-прежнему сомневался, что эту вещицу можно назвать именно так) флакон в ларь, опустил крышку и сунул на прежнее место — под прилавок. Перепрятывать он не решился из опасений вознёй разбудить Нурелиона. Ещё один усвоенный-впитанный урок от Лукреции Навал — хранить ценное едва ли не на глазах у других. «Мало какой вор догадывается вглядеться в то, что на виду. У них страсть к тайникам!» — вспомнился низкий, но дивный голос. Именно им мама в своё время очаровала отца — настолько, что тот закрыл глаза, что она — вдовая женщина с маленькой дочкой на руках. Пока ларь постоит под прилавком — до поры до времени. Квинту предстояло подумать, что делать с желанным для Нурелиона, но безнадёжно испорченным белым флаконом.