Coma White

       Лайт не любит неизвестность. По правде говоря, ненавидит. Он чувствует себя мухой, что залетела в паутину и не может оттуда выбраться, пытается карабкаться, но всё-таки остаётся в ней, ожидая своего часа расплаты. Только Лайт вовсе не собирается расплачиваться за что-то. Он делает всё правильно. Преступники не заслуживают жизни. Почему он должен им давать жизнь, если они её отбирают у других? Почему он должен жалеть насильника, который не пожалел изнасилованную им же девочку? Почему он должен жалеть серийника, который убивает женщин и матерей? Почему он должен жалеть убийцу? Лайт карает их за преступления. Если с ними не могут справиться, то он это сделает сам. Эл думает по-другому, утопично. Для него мир – это люди, где есть преступники, которых нужно судить, следуя букве закона. Но закон – сам прогнивший кусок гнили, а Эл – глупец, который думает, что это не так. Но нет, не глупец. Эл не считает себя законом. Не относит себя к правосудию. Он просто рассекречивает преступления. Детектив не живёт жаждой справедливости, лишь лжёт об этом. Но зачем ему нужен Лайт? Лайт встаёт с дивана и прохаживается по комнате. Они только пару дней назад переехали и, вроде как, живут вместе. “Вроде как” – делят жилплощадь друг с другом, существуют в обществе друг друга. Но не разговаривают. Лайт не хочет, а Элу, видимо, это и не нужно. Достаточно того, что он его и так держит на цепи, пускай и без самой цепи как таковой. И сейчас его нет. Работа. Он же детектив и сыщик. Это Лайт должен слоняться по дому, как неприкаянный. Где-то рядом витает Рюк, но, занятый поеданием яблок, он не особенно расположен к общению. Впервые одиночество ощущалось так скрупулезно.        Дверь в парадной щёлкнула. Лайт напрягся, уставившись в источник звука. Он знает, кто это, но привычка напрягаться из-за каждого шороха не ушла, а осталась и приняла ещё более вычурный оттенок. Эл выходит ему навстречу. Весь потрёпанный и лохматый, с ссадинами на лице, разбитой губой и носом, откуда рекой текла кровь на белую кофту её обладателя.        — Неплохо его отделали, – лающим смехом отшутился Рюк, но Лайту сейчас было не до его шуток. Он даже не может понять, почему не чувствует злого превосходства и удовлетворения, зная, что его врага нехило так отделали. Лайт просто устал, и любая эмоция притупилась.        — Ты долго, – лишь прозвучало в ответ. Эл ничего не говорит. Лишь смотрит себе под ноги, как побитый щенок. Аналогия неприятно сосёт под ложечкой чувством невыраженной нежности. Лайт сам в шоке от того, что ещё может такое испытывать к кому-то. Даже к семье у него это чувство постепенно сходило на нет.        — Я сейчас обработаю твои раны. Садись на диван. Эл молча сел на диван, никак не комментируя данное предложение, и Лайт в какой-то степени был благодарен ему за это. Не обращая внимания на тихий смешок Рюка, он нашел аптечку и подошел к Элу. Присев рядом с ним, Лайт открыл аптечку и достал антисептик, в который обмакнул ватную палочку и дотронулся ею до открытой раны на губе Эла. Тот слабо задрожал, но не двинулся с места, только выдохнул и зажмурил глаза. Данная реакция удивила Лайта, и он уставился на зажмуренное лицо Эла. Его брови были изломаны двумя встречными дорогами, а губы искривились в слабом стоне. Тонкие пальцы вцепились в обшивку дивана настолько сильно, что Лайт мог видеть проступившие на них венки. Он наклонился вперёд. Данная реакция взбудоражила сознание, возбудила. Эл со страдальческим видом ребёнка полулежал на диване под ним, нависающим, и это обжигало Лайта изнутри. Потянувшись, он слабо прикоснулся губами к губам Эла, отстранившись сразу же, как только сделал это. Глаза смотрели в глаза напротив, в потрескавшиеся капилляры, наполненные талым снегом. Во взгляде Эла только снег, шуршащий под ногами, и Лайт отстраняется, поглощенный наваждением. Слишком много в этих глазах виднеется ему, Лайту. Столько сакрального, что Лайт не замечает подступившую тошноту от понимания, что не может сдвинуться с места. А Эл улыбается разбитыми губами, обнимает руками за шею, шепчет:        – Ты будешь моим, – слова Эла оседают в сердце утоптанной пылью. Лайт смаргивает наваждение. Хватает за запястья, зло кусает губы Эла, говорит:        — Это ты будешь моим. И только моим, – Эл молча кивает. Даёт добро. И у Лайта крышу сносит от осознания, что тот позволяет, даёт право... Поцелуй в щёку ломает стены, которые он сам себе воздвиг. Богу нужен смертный рядом. Чтобы Бог и его мог возвысить до небес.