Coma White

       Когда Эл проснулся, Лайта уже не было рядом. Осознание этого пугало и вызывало слабую дрожь в ногах. Эл снова поджал их, и ему почудилось, что Лайт снова с ним: простыни слабо пахли им самим, его постиранной рубашкой, наверное, она сильно помялась за ночь. Голова по-прежнему кружилась, а тошнота стояла поперёк горла, сжимая его стальной хваткой. Эл опустил голову, желая хоть как-то собраться с мыслями. Образ отца мелькал перед глазами, как тень, непонятная и в то же время ясная, шуршащая, как крысы, которых маленький Эл безумно боялся, и отец приносил их ему в кровать, чтобы наказать его. Слёзы снова подступили к глазам. Элу казалось, что в лицо летят осколки стекла, того самого витражного стекла, которое он разбил в детстве, когда играл в мячик. Хрустальные капли витража полоснули ему кожу, и он сидел на коленях в этом стеклянном крошеве, чувствуя, как кровь стекает по коленкам и рукам, напуганный. И сейчас он напуганный. Напуганный отсутствием единственного человека, который мог скрасить его кошмары. Отца Эл чувствует слабо, почти неуловимо, но знает, что это он, понимает это. Лёгкое дуновение ветра касается его полуобнажённого плеча, как поцелуй, ведь отец так любил именно этот участок кожи на нём. Податливый и мягкий, там следы были видны очень отчётливо.        — Ты всегда со мной, — шипит Эл и царапает ногтями свою кожу. Ногти у него сколотые, забитые кафельной пылью. Слишком больно внутри, чтобы о чем-то думать. В дверь звонят. Эл подпрыгивает от неожиданности, выстрелившая мысль, шальная, рикошетом бьётся о грудную клетку. Неужели вернулся? Колени дрожат, но Эл всё равно встаёт. Он хочет идти спокойно, даже вяло, но улыбка всё равно проступает на его лице, и запертая дверь открывается волнительно, но за ней не Лайт.        — Привет, я Миса, — девушка смотрит радостно, как будто даже смеется. Её забавные хвостики качаются из стороны в сторону, глаза глядят на него затискано, вот-вот высунет язык, как собака. И платье на ней чёрное. Такое же, какое было на нём, когда его… Эл чувствует удушающую тошноту. Он хочет прогнать её, закрыть за ней дверь, ведь воспоминания слишком сильные, ломающие его кости, но Миса улыбается ему, как шарнирная кукла.        — Меня Лайт просил за тобой приглядеть, я войду? — её улыбка всё шире растягивается, и Эл пугается этого. Он отходит от двери. Чёрное платье Мисы мелькает у него перед глазами, и впервые в жизни Эл хочет закричать.

***

       Лайт знает, что он его ждёт. Эл, беспомощный и разбитый, нуждается в нём. Сегодня он будет молиться, возможно, сотрёт свои колени в кровь, но Лайт обязательно поощрит его за это. Дома его ждут. Впервые кто-то, в ком он заинтересован. Не чрезвычайно умная Киёми, от чьей проницательности сводит зубы, не глуповатая Миса, которая на всё готова, доставая своими глупостями, а кто-то, кто ему интересен, к кому хочется прикасаться, кого хочется заклеймить, и ведь это не подобает богу. Неужели и он станет грешить?        Тем не менее, он попросил глупую Мису присмотреть за Элом и помочь, если придётся. Попросил, потому что Киёми слишком умная, чтобы не распознать его уловку, а Миса слишком легкомысленная, чтобы что-то понять. Лайт даже рад, что эта марионетка его любит до беспамятства. Так будет легче от неё избавляться, выкручивая по винтику.        Когда он входит в квартиру, то пугается странной тишины. Эл сидит на коленях, по щеке и рукам стекают капли крови, а сам он, одетый в чёрное платье Мисы и её чулки, выглядит ужасающе. Он не поднимает глаза. Лишь смотрит на подол собственного платья, куда стекает кровь. Взгляд Лайта прямой, вопрошающий. Впервые в его жизни в горле стоит ком. Когда Эл поднимает голову, Лайт видит его безумные глаза, дикие. Эл улыбается все шире и шире, напоминая чеширского кота. Смех прорывается сквозь его губы, скулящий, с выдохом:        — Я убил эту тупую суку, — болезненный хохот не прекращается, набирает обороты. Собачий, он почти напрягает Лайта. — Я убил её из-за этого платья. Из-за того, что она дала мне его надеть. Я убил эту суку, — смех срывается на шёпот, и Эл шипит, как змея, шипит, сжимая колени. Слёзы текут у него из глаз в беззвучной истерике. Так крылья бабочки бьются, когда она старается вырваться из-под булавки. Лайт преодолевает расстояние между ними, касается дрожащих плеч. Элу идёт платье Мисы. Он в нём выглядит миниатюрно, почти женственно. Хорошо, что Эл убил эту глупышку. Ей это платье явно не шло.        — Я отнесу тебя в комнату, — говорит Лайт, прикасаясь к коленям Эла. Они у него стёртые, Лайт давит в себе улыбку, всё-таки он молился, стирая коленки. За это следует поощрение, и поэтому Лайт целует его в мокрую щёку. Поднять на руки удаётся быстро. Эл худой и тонкий, в руках Лайта он как икона, такая же плачущая и поющая ему песни, поэтому он целует эти щёки. На кровать он кладёт Эла бережно. Ведь с иконами обращаются бережно, не так ли?        — Эта сука порезала меня, пока вырывалась, — жалуется Эл, и Лайт всё-таки посмеивается. Уходит и возвращается с мокрой тряпкой, промывает ранки от ногтей Мисы, вымывает остатки лака. Лака, которым она так любила красить ногти. Лайту почти жаль. Он убирает тряпку в сторону, смотрит на Эла. Его слёзы застыли в глазах двумя страдальческими пиками, но губы улыбаются. Эл притягивает Лайта к себе, посмеиваясь:        — Мой отец изнасиловал меня, когда я был в таком же платье. Ты тоже это сделаешь, Лайт? — смеётся. Облизывает его мочку уха, как гулящая кошка. Не дрожит, но явно плачет, плечи трясутся. Слёзы на щеках и улыбка на губах. То, что нужно.        — Ты же станешь моим вторым папочкой? — ласково тянет Эл, коленями придвигая его ближе к себе. Всё-таки это платье идёт ему больше, чем Мисе. Поцелуй получается слишком пошлым. Слюна стекает у Эла по подбородку, но он улыбается, притягивает Лайта ещё ближе.        Завтра Эл будет молиться, стоя на коленях перед ним, а сегодня колени Эла будет целовать Лайт. Ведь кто, как не бог, должен бережно обращаться со своей иконой?