Сияет небо, свет сквозь оспу звезд Как вспышка гнева, я в своем доме гость Я ничего не могу с собою сделать Разбитой вазой я упал на пол Как в старой сказке, я не знал, кто волк Я ничего не могу с собою сделать
— Боже, вы это видели? Это ужасно! — шушукались девчонки. Школа стояла на ушах: приближался красочный спортивный фестиваль, а в мире было совершенно неспокойно. Слепой бог, новый злодей, объявил о своем существовании во всеуслышание, и люди разделились на два лагеря: те, кто поддерживал Слепого Бога, и те, кто считал, что он обычный злодей-палач. Теперь данная тема стала самой обсуждаемой во всей Японии и немного за ее пределами. — А как по мне, с учетом того, что сделал тот герой, это вполне справедливо, — резко заметил Токоями со своего места. Очако, сказавшая это, удивленно посмотрела на парня, не решаясь в данный момент вмешиваться. Мидория заинтересованно вытянулся за партой, вклиниваясь в диалог лениво и вальяжно. Было чертовски интересно услышать мысли, блуждающие в умах юных героев. Кровь до сих пор фантомно бурлила на руках, а жестокая расправа на удивление принесла лишь успокоение и некое нездоровое наслаждение. Мстительная мысль грызла душу, доставляя удовольствие, когда он ломал пальцы и слушал сорванные хрипы грязного рта. Отмщение за всех пострадавших на время похоронило злость на тех, кто сделал больно ему самому. — Токоями! Я прекрасно понимаю, что те герои, а особенно тот, который выжил, заслужили наказания, но не настолько же жестоко! — пошла в наступление Урарака. В классе стало неожиданно тихо: всем действительно стало интересно, особенно когда жаркие споры не утихали на страницах интернета. — Хах, — ухмыльнулся парень, — а если бы этот Бог не обнародовал злодеяния «героя»? Он бы до сих пор издевался над другими и оставался безнаказанным? За кровавой расправой стоит жажда наказать таких уродов. И в этом я поддерживаю его! — Для этого есть закон! — с жаром возразила девушка. Лица многих выражали противоречивые мысли: они метались между двумя позициями. — Закон никогда не накажет справедливо, ты сама знаешь, что никакие годы заключения не изменят убийц и насильников, таким мразям только такая и мучительная смерть! Он бы просто отсидел, возможно, даже смог бы как-то откосить, но это совершенно не остановит других от точно таких же поступков, закон не страшит их, а такой пример! Вот, что им нужно, чтобы бояться! И ведь это был не злодей, а герой. Слепой Бог своим Судом показывает нам, что никакая общественная защита не поможет гадам скрыться от правосудия. — Его Суд слишком жесток! И это не правосудие. Он не имеет права так поступать, для этого существует судебная система, а эти поступки делают его не более, чем простым повернутым палачом с извернутым чувством справедливости, — не отступала девушка. Фумикаге покачал головой. — Ты можешь оставаться при своём мнении, а я останусь при своём, — спокойно проговорил он. — Просто это не отменяет того, что такие люди должны понести наказание, а ты слишком мягкотела для того, чтобы признать, что они своими действиями заслужили подобного отношения, — одноклассник пристально посмотрел на Очако. Та стушевалась, кусая губы. Кажется, никто не хотел признавать поражение в словесной перепалке, но в обычную ссору скатываться тоже не хотели. Девушка прикусила язык, стараясь подавить желание отвесить Токоями пощечину за такие жёсткие слова. Но тут вмешался кое-кто другой. — Это уж не вам решать, поверьте мне, — донеслось со стороны двери в класс. Айзава шагнул осторожно, серьезно обвёл помещение взглядом, прочитывая обстановку и оценивая масштаб баталии. — Вы можете обсуждать, в конце концов это понятно, но, пожалуйста, не надо переходить на личности и ссориться из-за этого. Вы прекрасно знаете, что Слепой Бог ударил сейчас из-за шумихи с Лигой Злодеев, а вам лучше не мутить воду, а попытаться успокоиться, — мужчина окинул учеников тяжелым взглядом. — У вас совсем скоро спортивный фестиваль, попытайтесь развлечься и сосредоточиться на нем. А не на грызне из-за таких случаев. — Учитель, но разве хорошо сейчас проводить фестиваль, с учетом всех этих волнений? — поинтересовалась Яойрозу. — Именно поэтому его и проводят, — проговорил он, становясь у доски. — Чтобы отвлечь людей от ужасных событий, дать понять, что такие выходки не пошатнут нормальную жизнь других людей и героев. Показать, что вы, будущие защитники Японии, в состоянии постоять за себя и других, — Шота всмотрелся в лица подопечных. — Так что советую вам быть осторожными со словами и действиями, а также сосредоточиться на учёбе и развитии причуды, — печальный и задумчивый взгляд опустился вниз. — Грядут тяжелые времена.***
Мидория тихо переговаривался с Очако и Иидой, пока все другие так же неловко сбились в кучки по интересам. Было немного трудного оттого, что даже сами ученики плохо знали одноклассников, не было сплочения, которое обычно можно увидеть на старших курсах. И хоть они вместе и смогли пережить довольно травматичный эпизод школьной жизни, большого прогресса все равно не наблюдалось. Подростки были похожи на слепых котят, тыкающихся друг в друга, пытаясь оградить границы дозволенного. За этим интересно наблюдать, но никак не оказаться в таком подвешенном состоянии. Небольшая перепалка Урараки и Токоями поставила перед ними стену, обозначающую различие мыслей и взглядов — юноши и девушки боялись рассориться от внезапно брошенного слова на такие острые темы. Как и многие другие, поступившие на геройский курс, в своем нутре максималисты, каждый бы отстаивал точку зрения с завидным упорством. В принципе, некоторые оставались одиночками, стараясь лишний раз ни с кем не контактировать, как Шото или Бакуго, и Изуку понимал их: с учётом прошлого одного и характера другого было закономерно такое отношение. Близость же спортивного фестиваля открывала перед ними также и проблему причуд — как и любые другие подростки, они не хотели оставаться в пролёте из-за того, что растрепали о своих преимуществах и слабостях кому-то. Хотя, у Изуку были очень даже закономерные вопросы насчёт поступления некоторых личностей на геройский курс. Да, поступая, он также, как и все, прошёл теорию и практику, и у него не было никаких сомнений в собственной силе и результате. Но что насчёт того же Минеты? Или Коды? В чем боевой потенциал, кроме шпионажа, у Тору? Как их причуда может помочь в геройском классе, где само обучение заточено на битвах? Было бы логичней поставить их во второй класс, если вообще не в класс поддержки. Сам Мидория с удовольствием перетащил бы парочку людей из В в А класс, на место тех, кто кажется ему бесполезным. Возможно, так делалось для того, чтобы как-то скорректировать разницу в классах, но само распределение казалось нелогичным и глупым. Даже если рассматривать объективно, нужно делить причуды на разные ответвления: боевые, поддержка, шпионаж, как минимум. И уже потом развивать дары в зависимости от пользы и назначения. Вряд ли справедливо будет поставить в спарринг Тору с Бакуго или Минору с Шото. Эти двое, как обладатели одних из самых разрушительных причуд, размажут других по стенке, даже не особо стараясь. Записи с занятий подтверждали это — только дай им волю, и вся сила причуды бушевала по венам, разгоняя агонию разрушать. Нецелесообразно пытаться ставить на одну планку с другими. У обычных обывателей и средних героев вообще не было бы шансов в открытой схватке, если рассматривать мощь причуды. В конце концов, на такой ход мыслей Изуку сильно повлияла политика Лиги и распределение на три дома: просматривая дела учеников и других героев, Мидория мысленно приписывал им класс опасности и в чем могла быть полезность для общего дела. Рациональность в данных вопросах ставилась выше личных симпатий и других факторов. Возможно, Директор ЮЭЙ преследовал свои цели, но для Деку они были непонятны. Спортивный фестиваль был назначен на следующую неделю. Первогодки взволнованно обсуждали предстоящее мероприятие, старшие же лишь улыбались немного сконфуженно, натянуто, в их глазах залегла тень беспокойства. Но несмотря на это, они все с улыбкой вспоминали и рассказывали про свои битвы и неловкие ситуации на предыдущих фестивалях. Школа гудела, но постепенно утихала под спокойной рукой героев, старающихся умять всю ситуацию с Судом в СМИ. Благо, Слепой Бог не давал повода только улёгшемуся пылью спокойствию вновь взметнуться в умах людей. Но обстановка так и говорила: одно неловкое движение — и всё вокруг взорвется всполохами. Айзава-сенсей кидал на Изуку цепкие взгляды, будто бы прощупывая фигурку парня. Впрочем, Мидория стойко их выдерживал и не давал повода для сомнений. Хотя про себя Деку усмехался, даже улыбался восторженно: он был чрезвычайно рад, что тот, кем он восхищался, не разочаровал, не дал усомниться в собственном профессионализме. Парень никогда не говорил этого вслух, но ему нравился Сотриголова как герой и человек: его позиция в геройском мире, место, которое он выбрал, применение причуды, взгляды на жизнь и четкая позиция относительно многих вопросов. Изуку безмолвно пообещал, что не даст никому сломать этого мужчину, не даст уйти бесследно такому прекрасному герою. — Эй, Мидория, — грубый голос со стороны резко вытянул юношу из мыслей. Бакуго выглядел серьёзным и недовольным. Изуку легко улыбнулся и спросил: — Да, Бакуго? — Мидория скосил взгляд на «друзей». Иида исподлобья смотрел на Кацуки, зная взбалмошный и взрывной характер одноклассника, напряженный и натянутый, как струна. Урарака же просто внимательно оценивала позу и лицо Кацуки. — Пойдем, нужно поговорить, — вполне миролюбиво и спокойно проговорил он, кивая на выход из класса. — Хорошо, — согласился Изуку, медленно вставая. Парни вышли из класса, направляя в менее людный коридор. — Ну и что тебе нужно? — тихо спросил парень, заворачивая за угол. — Я хочу предупредить тебя, — грозно проговорил Кацуки. — Просто, чтобы не было потом, что я виноват. На Спортивном фестивале я не собираюсь поддаваться или сдерживаться из-за того, что я знаю и о чем ты говорил мне. Чтобы ты знал, — и пристально посмотрел в болотные глаза, уже поддернутые блеском смеха. Лицо Мидории скривилось в немом хохоте, губы растянулись, и он посмотрел на старого врага, как на дурака, впрочем, искренне повеселившись. От такой реакции Каччан был явно не в восторге: Изуку видел, как судорожно дергается верхняя губа и сжимаются сильные кулаки. Острый разрез глаз окатил презрением и неловкостью от того, что одноклассник совершенно не понимал Деку. — Ну ты даёшь, Каччан, — добро проголосил Изуку, резко приближаясь к парню и кладя руку на дернувшееся в попытке увильнуть от прикосновения плечо. Наклонив голову, посмотрел темнеющими голодом глазами в алые. Опасный изгиб губ не сулил ничего хорошо. — Я очень надеюсь, что ты не будешь сдерживаться. И упорхнул легкой тенью, оставляя дрожащего от глухого гнева парня позади. Мидория прекрасно знал, что он полностью владеет ситуацией, ему было весело играть на нервах парня, видя то, как он тихо бесится от бессилия и понимания опасности. Ему это чертовски нравилось.***
Тем же вечером дома он встретил заскучавшего Шигараки. Видеть старшего вот так легко, неожиданно, было странно. Впрочем, такое поведение для Томуры было нормальным: он редко когда заранее предупреждал перед тем, как ворваться в его личное пространство. После случившегося в Америке, Изуку был не особо-то против — секретов от ставшего самым близким человеком Шигараки у него не было, а если и были, то явно не те, которые вообще кому-то говорят. Юноша с удивлением отметил, что соскучился. И хоть весь вид Томуры вообще не вызывал позитивных чувств у других, Мидории было плевать. Было странно видеть старшего, чувствовать взгляд алых глаз не только кожей, но и иметь возможность перехватить его, увидеть толики потухающего удивления и стыда под удовлетворением от счастья за младшего. Руки, наполовину затянутые в специальные перчатки, приветливо заключили в приятные объятия. Изуку уткнулся в шею Шигараки, довольно обвил руками в ответ. Вдохнул пыль, запах леса, потрескивание причуды в теле, и оказался как будто дома, на своём месте. Все тревоги на секунды отступили под легкими поглаживаниями. Они нечасто позволяли себе такие мгновения — лишь только в особые моменты эмоций, когда отсутствие родного человека невыносимо давило, чувствовалось пустым местом в сердце. Обычно хватало прикосновений — по плечу, тычком в бок, яростным взмахом по спине. Пусть и казалось, что они делают это назло друг другу, оба понимали, что такие действия никогда не были направлены на специальное причинение боли. Они много разговаривали. Действительно много после нападения Лиги. Боже, это выдуманное Томурой прозвище их организации почему-то закрепилось в сознаниях людей. Шигараки показывал фотографии, рассказывал что это за места, был ли там Деку, провел мысленно по знакомым улочкам еще раз. Изуку казалось, что он вновь открывает мир для себя. Особняк в закатных лучах дня удовлетворял тишиной и покоем. Блестящая в воздухе пыль завораживала, мерцала снежинками и звездами. Мидория словно наконец-то дышал полной грудью, преодолев барьер темноты. Мир вокруг оказался удивительней того, что он помнил до ужасного дня фестиваля и грохота фейерверков. Изуку приветливо угостил Шигараки чаем, пока он рассказывал о Ному и наработках Лиги, про дома и новых, подающих надежды членов организации. Юноша был уверен — Томура тут только по своей воле, он видел, как тот старался помочь ненавязчиво, помня о давней неловкости младшего с посудой. Мидория искренне улыбался. Но понимал, что это не всё, за чем пришёл первый ученик. — Шигараки, — позвал он, видя, как собеседник проскальзывает в задворки разума, уходя в собственные мысли. Томура встрепенулся, посмотрел вопросительно на соулмейта. — Ты явно не сказал мне еще что-то, — с напором напомнил Изуку, не сомневаясь в своей правоте. — Да, — немного потерянно выдохнул Тенко, залезая в широкий карман толстовки. сложенные в несколько раз листы со шрифтом Брайля опустились на стол. Мидории уже не нужно было брать их в руки, чтобы понять, что от него хотят. Брови юноши удивленно изогнулись, когда он увидел портреты некоторых мужчин. — Разве это не подконтрольная нам группировка? — вопросил, поднимая глаза на старшего. Шимура кивнул. — Именно так. Но недавно они позволили себе лишнего, практически предали нас, — скорежился он. — Поэтому Учитель просит тебя провести Суд, — внимательный взгляд впивается в лицо напротив. Шигараки пытается прощупать почву под ногами, помня мягкость соулмейта и эмоциональность. Парень беспокоится о нем, по-настоящему, настолько, насколько может беспокоиться близкий друг. — Мда, — выдыхает Изуку. Взгляд машинально опускается вниз, и он вспоминает кровавую расправу, первую такую жестокую и напоказ для всех. Что-то тёмное, что-то от Монстра довольно скребётся внутри. Это что-то перестаёт казаться неправильным и ужасным с момента, когда он узнаёт слишком много. Перестаёт казаться чужеродным, когда мрачное удовлетворение ползёт в душе к ядру причуды, омывая красное солнце реками чужой крови. Перестаёт пугать, становясь защитой и силой, родным и безумно холодным одновременно. Монстр перестаёт быть злобной огромной псиной, податливо ложась под жесткие мстящие руки. То, что он делает, то что он сделает, не кажется неправильным. Лишь справедливым, неминуемым, неотвратимым, как наступает ночь после дня. Приживается в душе, радостно танцуя в поле из паучих лилий. Странно чувствовать весь спектр от наслаждения до лютой ненависти в одном сердце, но это кажется нормальным. Будто бы делает его тем, кем он в итоге становится. Все события путаются в голове, и шторм накрывает мысли, но расчётливая логика помогает удержаться на плаву, восставая от внутренней смерти. Мидория поднимает взгляд на Шигараки. Удивительно, но старший понимает всё без слов. Расслабляется, немного грустнеет. Тоже опускает взгляд вниз. Думает о том, что с ними происходит и к чему всё это приведёт. Странные и тёмные мысли одолевают, давят вниз. Тяжесть появляется в руках, в шее, ломит позвоночник. — И еще по поводу Спортивного Фестиваля, — вспоминает будто бы невзначай Первый ученик. — Учитель просил передать, чтобы ты оказался в тройке лучших. Но не занимал первое место. Мидория понятливо усмехается. Думает о том, что было бы прекрасно, если у него получится отпинать Бакуго в полуфинале, ненавязчиво и болезненно. Образы переплетаются с будущей расправой над предателями. Кровожадная улыбка расцветает на губах. — Шигараки, — зовёт Изуку. Парень напротив заинтересованно поднимает бровь. — Я хочу кое-кого наказать во время фестиваля. Томура удивленно взирает на соулмейта, но лишь добро усмехается, не в силах отказать ему.***
Изуку дурачится с друзьями, обедает с Тодороки, аккуратно присматривается к нему, ведет беседы ни о чем. Осторожно прислушивается к себе, к сердцу, которое почему-то молчит. Ему кажется, что это немного неправильно. Мидории хочется чувствовать доброту и любовь, откровенно и очень сильно, даже несмотря на всё вокруг. Шото даже немного улыбается, оттаивает, помогает Деку присесть или ненавязчиво пододвигает приборы, проявляя заботу, а Изуку чувствует только небольшую теплоту от чужой улыбки, точно такую же, которую чувствует от радости на лице Очако или милого смущения в позе Ииды. Под столом он сжимает пальцы до боли, выворачивает запястья, даря в ответ такую же. Тонет в непонимании и растерянности. Хочется поговорить с кем-то, но он с трудом даже просто глотает собственную еду и резко обильно выделяющуюся слюну. В душе растёт холод, такой же опасный, как и лёд Тодороки. Изуку чешет метку, прячет осторожно и так, чтобы точно не увидели. Он не готов рассказывать что-то Шото, особенно сейчас. Юноша думает про себя, что ему же лучше, что всё течёт так размеренно и легко. Точно так же про себя паникует, рассматривая всполохи огня на ключице. На следующий день Изуку спрашивает Тодороки о его силе. Шото хмурится, даже немного сердится, молчит. В разноцветных глазах плещется лишь мороз. Мидория отступает, переводя тему, аккуратно обвивает плечо соулмейта, шепча, что он не настаивает и просит прощения. Парень расслабляется, сам просит прощения, говоря, что не готов говорить об этом сейчас, да и не намерен вообще говорить. И, пока Изуку не видит, цепким взглядом скользит по профилю собеседника. Немой вопрос читается во взгляде юного героя. Знаменательный день состязаний приближается неотвратимо, как и любое будущее.***
Перед началом фестиваля Изуку наконец-то собирается с решимостью и заглядывает в палату к матери. Ему больно видеть, как осунулось обычно немного пухлое лицо, блестящие зеленые волосы потускнели, темным пятном нимба расползаясь на подушке, придавая бледному лицу еще большую иномирность, мертвенность. В палате стоит цветочный запах — он помнил, как один знакомый мужчина приносил их, и не сбросил их яростным движением только потому что находился тут секретно, будто бы боясь, что его застукают. Как подросток, пробующий сигарету или алкоголь без ведома родителей. В голове откровенная пустота, как и в сердце. Возможно, все эмоции, которые можно было испытать, уже вытекли из мышцы, лишь фантомной болью ломая кости. Он не говорил ничего, не плакал, лишь присел аккуратно на кровать, нежно провел по прохладному лицу. Душу терзали невыносимые печаль и тоска. Лютые, пугающие настолько, что внутренние демоны отступили на время под гнетом жалящего чувства. Наверное, он исчерпал лимит на боль и эмоции в этом месяце — иначе никак не понять собственную реакцию. Любовь, мягкая, родная, нежная, лилась через руки, когда Изуку поправлял волосы матери, аккуратно прислоняясь к теплой груди головой, как любил это делать в детстве, когда терзали кошмары. Он злился от того, что понимал, что эти чувства не дойдут до матери, что бренное тело не передаст ничего прямо в душу. Мама не почувствует. А перед ним лишь тело, кости, да мясо, лишь призрачно пахнущие старым домом и уютом. Холодная лавина разлилась по венам от осознания. Руки судорожно обняли острые, скрытые одеялом плечи. Отчаяние навалилось удивительно легко. Всего лишь тело. Никаких чувств. Никакой души.***
Перед уходом он вспомнил злополучный вечер. Блики перед глазами, странные цифры и опустошение в маленьком тельце. С маленькой надеждой, с толикой веры на то, что еще не всё разрушено, развернул Творца на всю мощь, всматриваясь в формулы, взлетевшие в воздух. Страх и беспомощность сковала мышцы через пару секунд. Лицо скривилось в агонии страдания. Зря надеялся. Глупый-глупый Изуку. Какой же ты дурак! Формула рассыпалась, как нечаянно задетый бокал, и разбивалась в воздухе каждую секунду вновь и вновь, переливаясь зеленым и страшно-черным, сгорая в дикой агонии. Всё кружилось по кругу, Мидория видел, как рушатся связи между символами, рвется материя жизни, тлеют углями опадающие цифры, как мать каждое мгновение замирает в секунде от смерти, спасенная эгоистичным желанием не оставаться в темноте одному. Он удержал мать, остановил счет короткой жизни, заключая в повторяющуюся ловушку мгновения перед смертью. Мидория видел, что он не в силах ни разорвать порочный круг, ни вернуть всё на свои места. Мощь кружилась в воздухе, а Изуку впервые испугался собственной силы. Это было жестоко. Несправедливо. Отвратительно. Он боялся даже шевельнуться, отвернуться от погибающей жизни в руках. Она всё это время страдала. Умирала, возрождалась, умирала. Один-единственный удар сердца стал преградой, гранью между непоправимым. Ослабевшие ноги уронили его на пол. Сердце в груди забилось быстрее, и он обнял себя руками, закусывая губы. Он был неправ. Слёзы катились слишком просто и легко, так же, как и терялась надежда на что-то хорошее, падая на холодный кафель больницы.Ты смеешься так звонко над тем, что остался один Дождь хлестал по щекам, бил ветер стёкла витрин, Но я слышала, как внутри тебя бился хрусталь Пожалуйста, перестань Пожалуйста, перестань И всё в этом мире так странно. С каждым днем тебе всё холодней Ушедший взглядом в себя, ты прячешься от людей, А память твоя — на сердце якорь, Но только не вздумай плакать. Только не вздумай.