Playing with a stick of dynamite There was never grey in black and white There was never wrong till there was right Feeling like a boulder hurdling Seeing all the vultures circling Burning in the flames I'm working in Turning in a bed that's darkening
— Всемогущий?.. — удивлённо выдыхает Айзава, останавливаясь оттого, что прямо перед ним буквально из воздуха возникают профи и ещё два ученика, наваливаясь друг на друга. Смотрит на потрепанного, грязного, ошарашенного героя, судорожно подхватившего Мидорию после того, как он отключается, произнеся свои последние слова. — Что за?.. — начинает Мик, стоящий рядом, но не успевает закончить, как грохот и дрожь земли прерывают его. — Черт! — восклицает он, судорожно вцепившись в друга, стараясь удержаться на ногах. Волна отдачи проходит через тела и здания, и даже зубы трясутся друг о друга от этой дрожи. Шота также вцепляется в стоящего рядом Мика, оглядываясь по сторонам: отмечает огромный столб пыли как раз в том направлении, где была арена испытаний для Всемогущего, Мидории и Бакуго. А потом леденящий душу холод проходит по внутренним органам, перебирает каждую клеточку, сотрясая нервные окончания болью, и воздух пропадает из легких, а вместо него приходит отвратительный дребезжащий звук — Айзава склоняется, пытаясь закрыть руками уши, но от этого лучше не становится. Мужчина зажмуривается, надеясь пережить шторм ощущений, и отстраненно отмечает, что ладони становятся мокрыми. На задворках сознания он слышит, как стонет Ямада, а Цементос, также шедший с ними, упирается руками в пол, активируя причуду. Вообще-то, они как раз спешили помешать Всемогущему и Изуку в конец доломать арену для экзамена. Да и, в конце концов, они прекрасно понимали, что следовало остановить испытание до того, как ученики доведут себя до предела — для них, кроме того, чтобы подготовить будущих героев, также было важно, чтобы эти самые герои ничего себе не переломали и не травмировались до выпуска. Они, как профи, как учителя, были обязаны следить за ребятами и уметь останавливать тех от непоправимых ошибок. И, наблюдая за схваткой из комнаты для учителей, они прекрасно поняли, что пора закончить экзамен для Бакуго и Изуку, пока последний не довёл себя до изнеможения, почувствовав азарт битвы, полностью отключив инстинкт самосохранения и не осознавая всех последствий для здоровья. На самом деле, было действительно страшно наблюдать за схваткой Всемогущего и Мидории. То, как мальчишка противостоял герою, находясь всего лишь на первом курсе, действительно удивляло. Айзава даже подумал, что наблюдает не за экзаменом, а за реальной битвой — а она и была реальной с учетом того, как противники относились друг к другу. Если честно, они даже сначала не хотели ставить против учеников Тошинори — это казалось слишком жестоко по отношению к подопечным. Да и сам прецедент героя номер один-учителя был в новинку. Поэтому Всемогущий должен был достаться действительно сильным ученикам. А, зная отношения между Изуку и Кацуки, Айзава намеренно поставил их в пару, чтобы увидеть, как они поступят в случае реальной опасности. Возможно, они могли и ненавидеть друг друга сколь угодно, но иногда героям нужно наступить на глотку гордости и объединиться перед превосходящим противником. Директор и Шота понимали, создавая пары и ставя против них учителя, что в случае с Яги, единственно верная тактика — побег. У них не было ни единой мысли о том, что профи могли победить и поймать, но… Бакуго разочаровал. И оказалось, что они недооценили Мидорию. Именно так — Мидорию, не Бакуго. Попытки Кацуки противостоять про-герою выглядели немного смехотворно, а напор, действительно жесткий отпор Всемогущего в роли злодея, ужасал. Против колоссальной силы мужчины Кацуки был беззащитен, и Шота сидел, едва не вздрагивая, видя, как тело подростка летает от стены к стене. Профи знал, что в это нельзя вмешиваться: Бакуго был слишком самоуверен, и Всемогущий преподавал урок в такой грубой форме, топча всякие его попытки атаковать и защищаться. Возможно, профи был излишне жесток, но все учителя понимали, что Всемогущий — самый опытный среди них, и осознавали, что злодеи не будут сжаливаться над учеником, с удовольствием размазав непутевого героя по асфальту. Айзава прекрасно знал мощь Тошинори. Но даже ему стало страшно, когда первая атака — а была ли это вообще атака с учетом того, что только ветер от неё едва не прибил подопечных? — разрушила целую улицу, и только стараниями Мидории они не улетели вместе с покореженными машинами в другой конец улицы. Именно тогда на секунду он подумал, что, наверное, ставить Всемогущего в качестве оппонента было слишком с их стороны. Он также прочитал это по лицам других учителей, с беспокойством глядящих на экран. Да, противостоять голой, неприкрытой, колоссальной физической мощи мужчины смог бы не каждый, что уж там говорить о победе? Поэтому Шота со сморщенным лицом наблюдал, откровенно говоря, избиение Кацуки. И, когда тот врезался со всей силы в стену, и его рвало, Айзава уже порывался вмешаться, попросить директора остановить поединок. Но тут выступил Изуку, и Айзава словил упреждающий взгляд от Незу: кажется, он чего-то ожидал, причём очень интересного и многообещающего. Зная отношения между вынужденными напарниками, классный руководитель не удивился тому, что Мидория молча наблюдал за схваткой. А потом в момент что-то тёмное откинуло Бакуго прямо под ноги напарника, и Изуку наконец-то вступил в бой. Айзава подобрался, чтобы повнимательней рассмотреть бой и действие причуды подопечного — теперь, зная её действие, ему стало гораздо интереснее следить за тем, что с ней вытворяет подросток. — Хороший ход, — одобрительно проговаривает директор Незу, смотря на то, как Всемогущий сгибается от силы, оказываемой Творцом. — Гравитация? — спрашивает Полночь, всматриваясь в сосредоточенные лица сражающихся. — Да, — подтверждает директор. — Он поставил на то, что Всемогущий устанет? — Нет, — отрицательно качает головой Айзава, замечая в глазах Изуку совсем другое. — Он оценивает возможности Всемогущего. И свои тоже, видимо. — Вот как, — коротко проговаривает Цементос. — Кажется, он пока что владеет ситуацией. — Погодите, — возражает Стрелок. — Разве Мидория не может переместиться? Как на одной из тренировок? — Может, — соглашается Шота. — Но ему, кажется, неинтересна такая победа, — хмурится он. Теперь он точно знает, что Мидория и вправду не так прост, как кажется. Улыбка, азартная и игривая, предвкушающая, говорит о многом: и о том, что это далеко не первая битва подростка, и о том, что от происходящего он ловит определённый кайф, и то, что он точно уверен в своей силе. Профи ставит себе цель разузнать о прошлом ученика. Что он делал в Америке, как давно уехал туда, кто на самом деле его опекун? Возможно, в стране свободы он где-то практиковался, а это значит, что кто-то должен его знать или должны быть какие-то записи. Тем более, его немного волновало, что никто, даже Всемогущий, так и не застал опекуна Мидории воочию. Зачем одинокому мужчине брать опеку над малознакомым мальчишкой так скоро после потери родителей? И почему этот мужчина не возмутился тому, в каком состоянии пришёл Изуку после фестиваля и Хосу? Или это было привычным делом? Пожалуй, придётся смотаться в небольшую командировку на летних каникулах. Айзава вздрагивает, когда Всемогущий на экране с ненормальной скоростью буквально летит в сторону противника, и Изуку, явно рассчитывающий на такое, уходит вбок. Ветряные потоки, тянущиеся за про-героем, откидывают Мидорию и Бакуго в разные стороны. Шоте кажется, что таким темпом от арены они ничего не оставят. На другом экране видно место приземления «злодея»: Тошинори тормозит, чтобы к чёрту не вылететь с арены, руша здания как карточные домики, поднимая столбы пыли и крошки. Грохот сотрясает камеру, и помехи бегут по изображению, чтобы в следующий момент показать серьёзный, хмурый взгляд Всемогущего. Мужчина стоит по центру разрушенной улицы, сощуривая глаза в сторону, откуда прилетел. В голубых глазах плещется приятное удивление и обещание отплатить за обманный маневр. «Опасный» — вот, что думает Айзава, смотря на такого Тошинори. То, как он сжимает и разжимает кулаки, как мышцы перекатываются под костюмом, налитые сталью, так и сквозит мощью. Тень набегает на лицо «злодея», скрывая настоящую улыбку. Интересно, о чём в этот момент думает Яги? Рад ли он тому, что ему дали достойный отпор? Айзава успевает только моргнуть, когда в следующую секунду асфальт, где ранее стоял Яги, покрывается трещинами и взлетает от отдачи. Сотриголова резко переводит взгляд на экран, показывающий Мидорию, что-то старательно выводящего на металле неизменной трости. В следующий миг в кадр врывается Тошинори, и искры и энергия высекаются от силы столкновения. Камера крупно показывает Руны, светящиеся и сгорающие в секунды, и он с опаской смотрит, как металл плавится. Затем им показывают более обширную картинку: они видят, как боль и мука, старательное сопротивление сквозят на лице подростка, а мышцы ноги профи застывают от усилия, и костюм его обугливается от жара. Странно, что кристально чистый тихий звук бьющегося хрусталя звучит громче, чем набат. Айзава успевает заметить шок на лице героя, а в глазах Мидории — судорожный страх. Меньше чем за мгновение тот успевает быстро вырисовать несколько движений — ему показалось, или руки ученика были красными? — и Руны молниеносно сковывают небольшое пространство. А после камера отлетает к чертям собачьим — то ли от ветра, то ли от попавшего обломка. Он слышит, как ножки чьего-то стула встревоженно скрипят — все напряглись, чтобы, если с учеником что-то случилось, быстро кинуться на выручку. Пока один экран сокрыт помехами, директор переключает изображение на другую камеру, и они наблюдают, как чёрная бесформенная материя хватает тело подростка, выпуская когти, тормозя: асфальт и земля перемешиваются, бурлятся, пока это «что-то» не выпускает Изуку из своего нутра, обретая форму рядом, чтобы, подпрыгивая и радостно скалясь, не стать чёрной демонической собакой. — Это что ещё такое? — приспуская очки, вопросил Сущий Мик. — Похоже на причуду Токоями… — задумчиво поглаживая подбородок, делится директор. — Это собака? — спрашивает Полночь, всматриваясь в переливы тёмной материи. — В любом случае, — начинает Стрелок, — схватка скоро закончится. Смотрите, — он кивает головой за спину подростка, пытающегося встать, — прямо за ним ворота. Что же, можно сказать, что они удивились, когда поняли, что ученик, проигнорировав ворота, направился обратно. — Мне кажется… — задумчиво проговорил Айзава, сощуриваясь. — Или стало резко ярко? Директор Незу, услышав слова учителя, наклонился к пульту управления, активно передвигая бегунки: камера, устремленная на ворота, пришла в движение, пока не стала смотреть прямо в небо. — Ого, — присвистнул Сущий Мик. — Это отдачей так разогнало облака? — Ну, по крайней мере, сегодня нас ждёт солнечная погода, — отчего-то довольным голосом ответил директор. — Этот взрыв был очень сильным, — говорит Полночь. — Никто не пострадал? Мидория, вроде, защитился, но что насчёт Бакуго? — Кстати, да, — тоже соглашается Цементос. — Бакуго в порядке? Нам не нужно вмешаться? — Пока нет, — отвечает Айзава, указывая на подростка, выбирающегося из здания. — Но эта битва принимает уже серьёзный характер. Кажется, Мидория не собирается останавливаться. А с учётом силы Всемогущего и того, что делает Мидория, нам стоит внимательно наблюдать за ними. И, — он переводит взгляд на директора, — вмешаться, когда они не смогут остановиться самостоятельно. — Хорошо, — кивает Незу. — Но меня приятно поражает сила Мидории. Противостоять Всемогущему, хоть и ослабленному, сможет не каждый профи. Он же сталкивался с Убийцей Героев, да? — спрашивает сам у себя. — Стоит присмотреть за мальчиком и направить его, чтобы он мог развиваться в соответствии со своей причудой. Нечасто к нам попадают такие бриллианты, — улыбаясь, заканчивает он. — Согласен, — подтверждает Шота. — В моём классе только Тодороки, Бакуго и Мидория представляют сильные боевые единицы. Остальные не так сильны, либо им нужна поддержка. Я уверен, что эти трое смогут, как только начнут профессиональную деятельность, войти в топ героев. Но Мидория и вправду сильнее Бакуго и Тодороки, — мужчина склоняет голову вбок, припоминая события прошлого. — На спортивном фестивале я заметил, что он не совсем серьезно относился к оппонентам и показал не всё, на что способен. К тому же, судя по тому, как он ведёт бой, могу предположить, что ему доводилось раньше активно пользоваться причудой в бою. Директор, — Айзава поворачивается к Незу, — у меня будет к Вам разговор позже. — Как скажешь, — заинтересованно соглашается начальник. После они вновь наблюдают за тем, как Кацуки пытается противостоять «злодею». Все его попытки навредить профи проваливаются, и он оказывается буквально пригвожден к полу. После в бой вновь вступает Мидория. — Неплохой обманный маневр, — хвалит ученика Стрелок, наблюдая за тем, как Тошинори отскакивает назад, недовольно рассматривая ладони. — Подождите, — взволнованно окликает всех героиня, напряженно разглядывая то, как Изуку буквально распластало по столбу от последующей атаки про. — Что у него с руками?! Айзава резко поворачивается к экрану, чтобы внутренне похолодеть: багровое месиво, которое оказывается у ученика вместо пальцев и ладоней, приводит в чувство, одновременно с этим даря тошнотворное ощущение внутри. Шота успевает с ужасом рассмотреть проглядывающие кости и обугленные связки перед тем, как видит, что Тошинори всё продолжает наступать, не замечая ранения противника. — Их надо остановить, — с грохотом вскакивая со стула, судорожно шепчет Айзава, тут же направляясь к выходу. Холодный пот прошибает, и страх за ученика перевешивает любые другие доводы. — Возьми с собой кого-то! — кричит в след уходящему профи директор. — Мик, Цементос, — окликает тот учителей. — Идите вместе, а я пока вызову врача. Сейчас же! Названные также подрываются со своих мест. И вот они здесь — на площадке перед командным пунктом, сотрясаемые отдачей от перемещения и «схлопывания» пространства Творца без ведома хозяина. И только спустя секунд десять их отпускает: Айзава дезориентировано оглядывается, Хизаши громко и глубоко дышит, а Цементос отменяет причуду, находясь в прострации. Бакуго рвёт желчью на бетонные плиты, и плечи его сотрясаются. Ямада спешит к подростку, чтобы поддержать и привести того в чувство — отлипает от друга, кивая ему на заторможенного Всемогущего, как в тумане смотрящего на ученика в своих руках. Шота трясёт головой, тоже приходя в себя, и направляется на помощь коллеге и подопечному. Не медля ни секунды, Айзава падает на колени, не особо заботясь о себе: всматривается в багровые ошметки рук, хмурясь и жмурясь, внутренне отказываясь принимать такую действительность. Про себя он грязно ругается, но, благо, никто не может услышать мысли мужчины. Шота аккуратно подцепляет рукав обугленной рубашки, поднимая под ошеломленный взгляд Тошинори левую руку подопечного. Запах палёного забивает нос, и мужчина сдерживает рвотный позыв, скрипя зубами. После переводит взгляд на мокрый, потемневший затылок подростка. — Чёрт, — шипяще-свистяще выскальзывает изо рта учителя. — Что произошло только что? — собравшись, спрашивает он уже у Яги. — Я… — оторопело выдыхает Всемогущий. — Я думаю, что он переместил нас. Как тогда на тренировке и в Хосу. Юный Мидория сказал, что нам лучше находиться подальше, когда некое пространство схлопнется без его ведома. Так что… — мужчина замолкает на секунду, и скользит виноватым, сожалеющим взглядом, полным боли, по Изуку. — Кажется, мы только что ощутили отдачу. — Нам нужно срочно показать его Лечащей девочке и другим врачам, — твердо проговаривает профи. Практически нежно забирает бессознательное тело из рук коллеги, пока Цементос помогает тому подняться на ноги. — Всё остальное решим потом. — Да, — неутешительно тянет про-герой, всматриваясь в столб пыли и щурясь от того, как Солнце беспощадно светит прямо в глаза. — Всё остальное — потом.***
— Вот уж не думала, что Мидория сможет противостоять Всемогущему, — поражённо выдыхает Джиро, отходя от дрожи и потрясения. — Меня больше интересует, понял ли кто, что только что случилось? — спрашивает Шоджи. — Отвратительное ощущение. — Это похоже на то, что случилось на тренировке, только гораздо сильнее, — предполагает Серо, смотря на Ииду, поддерживающего Очако и опирающегося на стену: — Я прав? — уточняет он. — Вполне может быть, — подтверждает Тенья. — В Хосу Изуку также переместился ко мне, из-за чего мы почувствовали схожие ощущения. Наверное, из-за того, что в этот раз он переместил трёх, отдача возросла. — Надо будет спросить у Изуку, зачем он это сделал и что он имел в виду, — сама себе говорит Урарака, всё продолжая держаться за одноклассника. — Ты в порядке? — тем временем спрашивает Тодороки у Яойрозу, осторожно держа её за плечи. Обеспокоенно скользит взглядом по ребятам и девушке, тяжело дышащей и потерянной. — Что? — оторопело полувыдыхает, перемещая затуманенный взгляд на Шото. — А! — Момо вздрагивает, и ясность возвращается в тёмные глаза. — Прости, да, всё хорошо, — заверяет та, отшатываясь от объекта воздыхания. Краснеет, поспешно отворачиваясь. Тодороки вздёргивает брови и задумчиво смотрит на собственную ладонь, после чего, словно очнувшись, вскидывает взгляд на большие экраны, находя только пустоту и помехи. — Прошу прощения, — бросает он быстро. А после направляется к выходу, едва не сталкиваясь с Шоджи. И не замечает заинтересованного, немного напряженного взгляда пряных глаз Очако. — Боже! Это было прекрасно! — восхищается Токоями, от возбуждения выпуская причуду из тени и перетягивая всё внимание на себя. — У него такой же фамильяр, представляешь? — поражённо спрашивает он у причуды, которая активно кивает, разделяя восторг хозяина. — А то, как он отражал эти атаки Всемогущего? Хочу потренироваться с ним! — А уверен, что кишка не тонка? — немного издевательски тянет Минета, явно чем-то испуганный. — Как по мне, только какое-то чудовище может биться со Всемогущим, а ещё использовать… Эту страшную штуку, — кривится он. — Да ты просто нифига не понимаешь! — тут же вклинивается Киришима. — Если он с нами, то мы непобедимы! А ещё мы можем тренироваться и учиться, и тогда мы наберёмся достаточно опыта. Найти действительно крутого и опытного противника — это шикарно, — пытается поучать одноклассника Эйджиро. — Вот уж точно, — соглашается Денки. — Нам нужно больше тренироваться в использовании причуд, чтобы не быть лохами перед злодеями! — Сомневаюсь, что я смог бы противостоять такому напору и силе, — скорбно хмурясь, обиженно тянет Оджиро. — К сожалению, моя причуда не настолько сильна и крута, как ваши. — Эй! — по-дружески прерывает самокопания одноклассника Серо, закидывая руку на чужое плечо. — Чего ты киснешь? А если на пути будет такой же злодей? Будешь жаловаться на жизнь и просить пощады? — Нет, конечно, — уверенно и немного возмущённо проговаривает Маширао, поглаживая хвост. — Ну вот! — заключает Ханта. — Находи везде только плюсы, друг мой. Очако улыбается, смотря на то, как практически все расплываются в улыбках: она прекрасно понимает, что, находясь рядом с таким сильным сверстником, чувствуешь себя ущербно и ничтожно на его фоне, но это совершенно не означает, что им нужно смириться и сложить руки. Нет, наоборот, они должны сильнее работать над собой, раз выбрали профессию героя, и оправдывать возложенные на них ожидания и надежды. В конце концов, Всемогущий тоже силен, но он не может в одиночку победить всех-всех злодеев. Но, вместо того, чтобы завидовать, они знают, что своим могуществом он защитит их от превосходящих противников. Так разве не помощь и доверие составляют товарищество между героями? Именно поэтому не стоит унывать, а надо смело идти вперёд, гордо развиваясь. Ведь их цель — стать лучшей версией себя.***
Тодороки скользит взглядом по умиротворённому лицу соулмейта, осторожно поглаживая ладони, затянутые в эластичные бинты: его пустили сюда только с уверений Всемогущего о том, что он — родственная душа больного. Медсёстры кидали на него заинтересованные взгляды, а врачи, проводившие операцию и стабилизирующие состояние пациента — задумчивые. Да, скрыть от врачей две метки вряд ли получилось бы, но сотрудники тактично молчали и дали Шото побыть с Изуку до вечера, отчего он был благодарен им. Тошинори тоже сначала пытался дождаться окончания операции для подопечного, но доктора, грозясь и вовсе выгнать, если он не последует на осмотр и обработку ран, утащили того в другое крыло. Взгляд героя номер один при этом был очень беспомощным — на секунду Тодороки даже пожалел учителя. Но сейчас, сидя перед бессознательным телом Изуку, он мог думать только о соулмейте и беспокоиться лишь о нём. Лежа на белоснежных простынях, он казался невероятно одиноким, брошенным, забытым, и только от этих мыслей Шото было практически физически больно. И почему же этот идиот каждый раз так сильно подвергал своё здоровье риску? Тодороки иногда думал, что Мидории в каком-то роде привычно так калечить себя — ну или наплевательски относиться к ранениям — что вовсе не нравилось сыну Старателя. Зная, хоть и немного со слов самого Изуку о его прошлом, эти мысли становились ещё более неутешительными. Наблюдая за боем соулмейта, Шото уже принял для себя, что история, рассказанная ему, была лишь очень смягченным пересказом событий. Возможно, Мидория даже не рассказал и половины от того, что случилось с ним и что ему приходилось делать. Да, Тодороки сразу понял, что Изуку далеко не мелкая сошка в Лиге Злодеев — в конце концов было очень глупо предполагать, что развитые способности соулмейта являлись не чем иным, как простым стечением обстоятельств и проявлением таланта. Нет, талант у парня был, и нехилый, но такой опыт можно было получить только в действительно крупных, серьёзных схватках. Кто-то этот талант увидел и раскрыл. И этим кто-то был Все За Одного, могущественный злодей, скрывающийся в тени. И воспитывал он Мидорию не для забавы, а для какой-то определённой цели — какой именно, сам Тодороки не знал, но мрачные догадки уже посещали голову. Убивал ли когда-нибудь Изуку? По собственной ли воле, по случайности или по указке? С каждым новым днём Тодороки всё меньше сомневался в этом. И это, что удивляло самого подростка, совершенно никак не меняло его отношение к Мидории. Да, соулмейту ужасно не повезло с судьбой — сначала он был большую часть своей жизни слеп, а после и вовсе воспитывался в Лиге Злодеев. Тодороки сомневался, что условия там у него были лучше, чем у него самого, нет, он знал, что всё было гораздо и гораздо хуже, страшнее. И его используют, как разменную монету, в этой войне добра и зла — хотя сам Шото не до конца понимал целей Лиги, он всё-таки думал, что что-то здравое в философии организации должно быть. Иначе бы люди не пошли за лидером, а сама организация не прожила бы столь долго, успешно скрываясь от закона. Но успев немного узнать Мидорию, Шото для себя решил, что ни за что и никогда не бросит соулмейта. Изуку не был бесчувственным, жестоким, эгоистичным злодеем, но и героем ему было трудно стать — в изумрудных глазах подростка он видел обречённость, старость и мудрость души, знание, которого нет ни у кого, и огромный груз ответственности, который он, как показывала практика, сам на себя взвалил. Изуку не был «злом», не был и «добром». Изуку просто был. И он был соулмейтом Тодороки. И этого было достаточно для Шото, чтобы, бросив все свои дела и наплевав на отца, разрывающего трубку, с беспокойным сердцем ждать пробуждения единственно-важного человека в жизни. Тодороки согнулся, осторожно скользя собственными пальцами по забинтованной руке парня, прогнулся и лёг головой на постель так, чтобы упираться лбом в плечо соулмейта. Подложил свою вторую руку под щеку для удобства и стабилизации. Перевёл тяжелеющий от переживаний взгляд на спокойное лицо Изуку, и прикрыл глаза, вдыхая родной запах. Кажется, он уснул: веки налились тяжестью, и сознание заволокло приятной сонной дымкой. Шото глубоко вдохнул, наслаждаясь мягкостью и чувством расслабления и неги. Подвинул руку, крепче обнимая то, на чём он лежал, даже не обращая внимания на затёкшие от неудобной позы ноги, и, если бы не тихий смешок сверху, так и провалился бы обратно в сон. — Удобно? — по-доброму насмешливо спросил Изуку тихим хриплым голосом. Тодороки вздрогнул, наконец-то понимая, что всё это время беззастенчиво обнимал и спал на мягком бедре соулмейта. Румянец разлился по щекам, доходя даже до ушей, и жар, смущающий больше самого Шото, сковал шею. Он резко дёрнулся в сторону, совсем забывая о том, в каком положении заснул, и, накренив стул, с грохотом упал на пол из-за подогнувшихся, непослушных ног. — Боже, ты как? — испуганно встрепенулся и вопросил Изуку, наклоняясь, чтобы рассмотреть смущенного, дезориентированного парня. — Нормально, — прокряхтел тот, потирая локоть и предплечье, принявшие основной удар. — Лучше скажи, какого чёрта ты вытворял на экзамене? Тебе так нравится оказываться на больничной койке? — обвиняюще заметил Тодороки, возвращаясь на место, однако, теперь не используя соулмейта как подушку. — Ну чего ты ворчишь? — растянул губы в улыбке Изуку. — Вот когда ты спал, так трогательно меня обнимая, мне больше нравилось, — на эти слова собеседник хмыкнул, скашивая взгляд в сторону. — И вообще, ничего такого я не делал. Лишь пытался схватить злодея номер один, спасти взрывную задницу Каччана и привести подкрепление, — невинно заметил он. — А о собственном спасении, наверное, забыл? Как и о сохранности экзаменационной площадки? — нахмурился недовольно Шото, складывая руки на груди. — Имею такой грешок, — поднимая забинтованные руки в сдающемся жесте, обезоруживающе улыбнулся подросток. Возмущение, гудящее в Тодороки, легко схлопнулось, когда на глаза попался излом искусанных губ. Ну и как злиться на него? Весь запал хорошенько отчитать Изуку окончательно пропал, когда Шото заметил дрожь в поднятых руках, а на лбу, между бровей, — блестящий холодный пот. Да, он совсем не принял во внимание, что после сложной операции и действия причуды Лечащей Девочки и других медиков, соулмейт должен быть чрезвычайно слаб и беспомощен. Достаточно ли было того обезболивающего, что малой дозой постоянно вливалось через капельницу вместе с физраствором? Мидория потерял достаточно крови пока сражался и ехал до больницы, а что уж было за закрытыми дверями операционной, сыну Старателя сложно даже представить. Абсолютно не обращая внимание на обескураженный взгляд изумрудных глаз, Шото бесцеремонно дотронулся до ледяного носа Изуку, тут же кривясь в недовольстве. — Ты замерз, — утвердительно буркнул Шото. — Вполне логично, — пожал плечами Мидория. — Чёрт, тут нет других одеял, — проговорил он, неодобрительно рассматривая лёгкое одеялко, накинутое на ноги горе-пациента. — А ты ещё и вылез из-под него… Заползай обратно, — твёрдо, безапелляционно скомандовал Тодороки. — Ладно-ладно, как скажешь, мой повелитель, — смеясь, аккуратно сползая назад, согласился Изуку, тоже чувствующий уже ощутимый дискомфорт от температуры. А после удивленно воззрился на то, как Шото, ругаясь, стащил один, левый кроссовок, беззастенчиво садясь на кровать Мидории боком. После закинул левую ногу, пробираясь под одеяло, вклиниваясь между ледяными ступнями Изуку своей горячей, обнял соулмейта рукой за шею, притягивая к собственной теплоте. Сполз по подушке, устраиваясь поудобнее и давая Деку сильнее прижаться к себе. Преемник ВЗО, поражённый, слепо уткнулся носом в ключицу парня, тут же чувствуя жар, исходящий от него. — Грейся, — коротко бросил Тодороки, поднимая температуру левой половины тела. Мидория легко и радостно рассмеялся, а потом с удовольствием приник к родному телу, ища тепло и поддержку. Смущения и застенчивости не было — только радость и расслабленность, растекающиеся по телу вместе с жаром.***
Сидя на добровольно-принудительной перевязке, Тошинори думал о многом: о прошлом, настоящем, будущем. Он мысленно прокручивал схватку между ним и юными Мидорией и Бакуго. Когда он вышел из себя, переводя показательный бой в настоящее противостояние? В тот момент, когда, почувствовав истинную силу воспитанника, придавливающую его к бетону, он воспринял это как личный вызов своим способностям? Или когда он обманным маневром легко надурил его, заставив силу Всемогущего работать против него? Или когда, отброшенный колоссальным взрывом, он наконец-то понял, что ученик не сдерживается, вкладывая все силы, воспринимая схватку как реальный бой? Тошинори уже не мог вспомнить и понять. Он знал лишь одно: то, как юный Мидория использовал причуду против него, как сражался, намеренно, намеренно скрывая свои раны, продолжая всё наступать, как он, наплевав на всё, воплотил в жизнь, как казалось изначально, брошенные просто так слова, действительно восхитило Яги. Замечая то, как медсёстры кидают на него недовольные взгляды, Всемогущий понимал, что раны, оставленные Изуку, были достаточно неприятными, а если бы подросток не заблокировал взрыв — то едва ли не смертельными. А последняя отдача? Что бы было, будь они в эпицентре, если даже на приличном расстоянии их сотрясало так сильно? Да, Мидория имел в руках завидную мощь, и умел этой мощью управлять: пересматривая записи со Спортивного фестиваля, Всемогущий мог лично убедиться в этом, явственно чувствуя то, как сдерживался и дозировал воздействие ученик. Этот бой показал, что Изуку достоин причуды Один За Всех. Он мог справиться с ответственностью и властью, дарованными этой причудой. Другое дело заключалось в том, чтобы правильно подготовить преемника. Тошинори пока не до конца принял вариант с Мидорией, оставляя себе пути отступления: Мирио, ещё парочку заинтересовавших его учеников и даже про-героев. Он уже поговорил с ними, прощупал почву, ощутил их владение своими способностями, контроль, который они показывают над ними. А ещё Всемогущий чувствовал вину перед первым учеником. И эта вина была не такой по отношению к той, которую он испытывал сейчас, осознавая, что собственными руками покалечил подопечного. Их нельзя сравнивать. Даже не так. Он жалел, признавал вину, что ответственен за состояние Мидории, и обещал себе принять любые меры по оказанию поддержки ученику, какой бы помощь ни оказалась. Но эти переживания были ничем по сравнению с той зияющей глубиной того, на что он собирался обречь будущего преемника, желая передать Один За Всех в юные мальчишечьи руки.***
— Изуку! — буквально врываясь в палату, обеспокоенно, испуганно зовёт мужчина. Дверь едва не ударяется о стену, и волосы гостя, взлохмаченные, тёмные, ударяются о дерево. Затем резко останавливается, вцепляясь руками в неё, когда видит перед собой других людей, и только тяжелое дыхание прерывает на секунды воцарившуюся тишину. Глаза посетителя скользят по фигурам перед ним и судорожно осматривают палату. Брови его сдвигаются, выражая недовольство и непонимание. Тодороки, не ожидавший такого неожиданного и стремительного вторжения, подпрыгивает на стуле, тут же разворачиваясь, а Всемогущий, стоящий рядом, шире расставляет ноги, напрягаясь всем телом. Серьёзные глаза незнакомого им мужчины скользят по ним, выискивая то, что ему нужно, пока Мидория не прерывает того: — Кретур? — удивлённо спрашивает Изуку, выглядывая из-за Тодороки. Названный быстро переводит взгляд с Шото на воспитанника, и волна облегчения сквозит в зеркалах души. — Изуку, боже, ты тут, — тут же отлепляясь от двери, расслабляется Тенебрис. Он широким шагом подходит к подопечному, совершенно не обращая внимания на уже заинтересованные взгляды другого подростка и героя номер один. Окидывает больного критичным взглядом, рассматривает руки, заключенные в бинты, и съёживается, вперивая взгляд в изумрудные глаза. Радужка будто бы темнеет от эмоций, и тонкие губы мужчины становится ещё тоньше, когда он сжимает их, смотря прямо в глаза-изумруды. — Ты когда-нибудь начнёшь беспокоиться о собственном здоровье? — едва не шипит доктор, сжимая кулаки. Волна облегчения исчезает дымкой из глаз и слов, и беспокойство, накопленное за время, вырывается грубыми, обвиняющими словами. — Какого ляда после каждой тренировки ты калечишь себя ещё больше, чем до этого? Ты головой вообще думаешь перед тем, как что-то пытаться сделать? Чёрт возьми, если ты продолжишь в таком темпе, то тебе придётся поселиться в больнице, и, я уверяю тебя, я сделаю всё, чтобы это не показалось тебе раем! — он зло кидает до этого свободно болтающийся на предплечье черный пиджак на кровать, нагло отодвигая Всемогущего со своей дороги: профи настолько поражён, что покорно отходит, когда цепкая ледяная рука мужчины настойчиво давит на плечо. Тенебрис буквально срывает у изножья кровати больничный лист. Челюсти его, плотно сжатые, указывают на гнев, как и то, каким дерганым движением, переполненным энергией, он расслабляет галстук, не сдержавшись от цоканья. Элегантным движением он нацепляет на нос до этого закрепленные в кармане за дужку очки, быстро пробегаясь по словам, написанным в истории болезни. По мере прочтения лицо его темнеет, и глаза приобретают злой мрачный блеск. Тодороки, наблюдая за этим, только успевает подумать о том, что правильно не отчитал Мидорию ранее — казалось, этот мужчина сделает данную работу в трёхкратном размере. — Потрудись уж объяснить мне, какова была причина, кроме твоего вечного выпендрежа, в том, чтобы спалять собственные руки едва ли не до костей?! — шипит тот. — Мне надоело собирать тебя по кускам! Если ты думаешь, что я смогу вытащить тебя из могилы или создать новые органы или конечности, то ты сильно ошибаешься! Ты хоть представляешь, насколько серьёзные повреждения себе приносишь?! — лицо мужчины искажается, не сдерживая эмоций, и у него дергается верхняя губа. — Кретур, — как-то затхло проговаривает Мидория, чувствуя стыдливый румянец на щеках. Да, он уже давно не видел мужчину в таком гневе, и, оглядываясь назад, мог понять, что весомая причина для такого поведения была. Тенебриса мало что могло вывести из себя. Кроме, пожалуй, наплевательского отношения Изуку к своему телу — как раз после нескольких инцидентов, закончившихся не совсем удачно, Кретур стал следить за тренировками подопечного и лично занимался его лечением. И преемник ВЗО понимал, что это не игра на публику — в конце концов, не мог Тенебрис так играть, не шутил и не лгал такими переживаниями и чувствами. Ему вообще сейчас было всё равно на свидетелей — кажется, он слишком сильно переживал за него. — Прости, — лишь прошептал Изуку, опуская голову. Противное чувство поселилось в груди и шее — его беззастенчиво отчитывали. А что ещё сказать? Он и сам понимал, что будет практически чудом, если они вернут рукам прежний вид. — Чёрт! — проскрежетал, практически прорычал Кретур, зарываясь руками в чёлку и натягивая волосы. Раздраженно бросил планшет в ноги подростка, откидывая его так, словно бы ему было противно касаться его. Уткнулся разъяренным бессилием взглядом в ткань пиджака-кляксы, расползающейся на белоснежном постельном белье, напряженно думая. — Прошу прощения, — осторожно начал Тошинори после долгой паузы, переводя взгляд с Тенебриса на Изуку и обратно. Остановился на докторе, умиротворяюще склоняя голову, проговаривая ровным, спокойным тоном: — А Вы, собственно?.. Мужчина вздрогнул, вскидывая голову и обращая внимание на профи. — Всемогущий? — потерянно полувопросил Кретур, отмирая: взгляд его обрёл ясность, обрёл едва заметный прищур. Он вперился им в героя, сканируя мощную фигуру и явно молниеносно рассуждая в голове. Мидория удивлённо приподнял брови — серьёзно, опекун так безалаберно не заметил профи? Он раньше не замечал таких проколов за ним. — Точно, — кивнул сам себе мужчина, а после протянул руку: — Прошу прощения за то, свидетелем чего Вы стали. Я слишком остро среагировал на ситуацию. Приятно познакомиться с Вами, меня зовут Тенебрис Кретур, я опекун Изуку. Тошинори незамедлительно пожал удивительно холодную ладонь, тоже в ответ рассматривая нового знакомого. Не так… Не так он представлял опекуна Мидории. Сосредоточившись на своих ощущениях, профи не заметил напряжённого, враз ставшего мрачным и тяжелым, взгляда Тодороки. Разноцветные глаза налились тучами, прищурились, едва ли не враждебно впериваясь в мужчину. Но резкое напряжение соулмейта заметил Мидория — проследив за реакцией парня, Изуку осторожно боднул одноклассника коленом в бедро. — Нет, — едва шевеля губами и незаметно дёрнув головой, коротко сообщил подросток. Шото на это лишь сильнее нахмурился. Деку вынужденно вздохнул, после чего шепнул: — Позже я расскажу тебе. — Очень на это надеюсь, — нахмурившись, неожиданно едко отозвался Тодороки, кладя руку на бедро Мидории. Едва сжимает пальцы, не отрывая взгляда от доктора, улыбающегося Всемогущему. Совершенно по-свойски, обыденно выглядит это в исполнении парня. По организму Изуку проходит дрожь: от неожиданности он оторопело моргнул, уставившись на чужую руку. Нет, он был не против… было просто непривычно — вот так вот чувствовать чью-ту руку, так легко опустившуюся на довольно интимную часть тела. Он был не против контакта, но по возможности избегал его, если приходилось взаимодействовать с посторонними людьми. Что уж тут говорить о том, чтобы позволить кому-то так по-хозяйски прикасаться к чувствительным местам в недвусмысленных порывах. Пришлось усилием воли подавить желание напрячь мышцы бедра и попробовать почувствовать ощущения по-полной. Никто никогда не касался его подобным образом, поэтому чувства были в новинку. Ему это… Действительно нравилось? И он был не против? Смог бы он принять такое своеволие от другого человека? Кажется, нет. По крайней мере Изуку думал, что такие порывы позволительны разве что Кретуру, Шигараки или ВЗО. А теперь, судя по собственным ощущениям, и Тодороки тоже. В какой-то степени это даже порадовало — Мидория мог почувствовать что-то собственническое в том, как лежит ладонь Тодороки, как он сделал это даже не раздумывая, явно уверенный в том, что жест не будет отвергнут. И даже сейчас он не собирался убирать ладонь, лишь сильнее сжимая плоть под пальцами. Тепло расползалось по телу от соприкосновения, пускай и через одежду. Вынырнув из мыслей и ощущений, Изуку обратил внимание на то, что соулмейт до сих пор продолжал вглядываться в Кретура, принимая такую позу, чтобы при опасности вскочить за секунды. После перевел взгляд на знакомое родное лицо, мазнул по разноцветным волосам, отмечая взлохмаченность и неряшливость во внешнем виде. И вернулся, вновь обращая внимание на руку. «Защищает». Да, именно так. Этим жестом, тем, как он придвинулся к Изуку, Тодороки своеобразно говорил: «Моё. Не трогай. Ты меня настораживаешь. Уйди.» Шестеренки в голове напряженно задвигались, мозги заработали после ударной дозы обезболивающего и потрясения. Нейронные связи пробегали от одного полушария к другому, вызывая факты и реакции. Мидория наконец понял. Тодороки воспринимал Кретура не как опекуна Мидории. Нет. Он воспринимал его как одного из Лиги Злодеев. — Могу попросить оставить нас на время? — спрашивает Кретур, прерывая озарение воспитанника. Склоняет голову вбок, глядя на Изуку и Тодороки как можно более дружелюбно. — Конечно. Ещё раз прошу прощения за данную ситуацию с состоянием Мидории, — виновато проговаривает профи. — Я буду ждать Вас в регистратуре, мне хотелось бы поговорить с Вами позднее ещё, — сообщает герой. — Как Вам будет угодно, — соглашается Кретур. После чего выразительно смотрит на Шото, не сдвинувшегося ни на миллиметр с места. Скрещивается взглядом с настороженностью в омутах напротив. Осматривает фигуру подростка, подмечая детали. Замечает руку, но тактично молчит. — Тодороки, — зовёт Всемогущий, ощущая неловкое замешательство и напряжение. Кивает на дверь, выразительно смотря на ученика, прося не совершать опрометчивые поступки. — Шото, — шепчет Изуку, и тот поворачивается, опаляя обеспокоенным, твердым взглядом. — Всё будет хорошо, — четко и уверенно проговаривает Мидория, смотря прямо в глаза. И абсолютно не врёт. Потому что знает, что теперь Кретур не предаст, и стены из лжи, так удачно выстроенные без его ведома, разрушены именно Тенебрисом. — Ладно, — принимает Шото, нехотя поднимаясь. — Я приду завтра, принесу гостинцы. Только напиши мне после того, как закончишь говорить, — просит, не смотря на Тенебриса и Всемогущего, при этом не делая ни шага в сторону выхода. Ждёт, чтобы увидеть в изумрудном взгляде спокойствие и убедиться в том, что соулмейту действительно ничего не угрожает. — Обязательно, — улыбается Мидория, провожая взглядом посетителей. Мышцы лица сводит, и успокаивающая улыбка тает на глазах после того, как палата остаётся в полном распоряжении мужчины и подростка. Тенебрис тоже смотрит на то, как аккуратно закрывается дверь, и только спустя десяток секунд поворачивается к воспитаннику. — Знает, да? — с изломанной улыбкой вопрошает мужчина. — Не всё, — не отрицает Мидория. — А я-то думаю, почему он меня взглядом уничтожает, — усмехается тот. — Он хороший человек, раз так сильно беспокоится за тебя несмотря на то, что знает. — Я ценю это, — с болью в сердце осознает Мидория. Вина затапливает сознание от того, что Тодороки, на самом деле, не заслужил в соулмейты Изуку. Ему должен был достаться более нормальный, менее сломанный и не такой тёмный человек. Шото должен быть счастлив, и с каждым днём Мидория сомневался в том, что сможет это счастье подарить. Потому что Мидория, то, что он делал и представлял из себя, — не есть хорошее существо. Он гадкое, заляпанное, черное, тысячу раз сломавшееся и склеенное под палящим солнцем причуды. Соткан из противоречий и разрывающийся под грохот смеха другого себя, надежно запертого внутри. Умирающий на поле из паучьих лилий, чтобы всегда просыпаться в ужасе и едком отчаянии. Простое мясо, ловко нанизанное на идеалы и цели. Тот, чьи руки причиняют боль и разрушение. Он врал. И завирался. Он ломал. И ломался. Он толкал. И падал. Он топил. И тонул. Он разрывал. И разрывался. Он обрекал. И был обреченным. Он не убивал. Но умирал.***
Шигараки зарычал, с остервенением колошматя грушу. Руки болели, мышцы ныли, а эмоций от этого меньше не становилось, и это чертовски бесило. Какого чёрта вообще происходило внутри него? Всё кипело и бурлило, гнев изливался потоками, и мысли свербили мозги, не давая не то что нормально спать — а просто существовать. Противоречия разрывали душу, и ему хотелось одновременно прибить дебильного Мидорию и броситься в объятия, стискивая до хруста, шепча хранимый долгие годы секрет. Как вообще обернулось так, что Изуку вызывал такие сильные и несправедливые эмоции? Почему он должен так страдать? Почему именно он стал заложником ситуации?Знаешь, я теряю свободу, когда теряю тебя. И я теряю голос
— Сука! — с чувством выплевывает Тенко, вкладывая силу в удар — груша отлетает, чтобы Шигараки после погасил инерцию следующим ударом. Пот заливает лицо, неприятно бежит по спине, оседает солью на губах.Это легче, чем забыть Наслаждаться этой болью
Почему исключительно он не имеет ни одного нормального выхода? Какого вообще ляда сынишка Старателя может беззастенчиво наслаждаться обществом Мидории, а сам Изуку, ранее звавший именно его — Томуру — в моменты кошмаров — так легко променял Шигараки на недогероя? Вспоминал ли он вообще о том, как Тенко утешал его, обнимал, переживал все самые страшные и сложные моменты в жизни, поддерживал и — чёрт возьми, да, да — безответно и бескорыстно любил так, как мог?Я люблю тебя любить, Мазать раны сладкой солью
Тенко представлял, как с удовольствием сломает новоявленного соулмейта Мидории. Ему хотелось этого, но он не мог совершить желанное. Разве нельзя было бы просто избавиться от отпрыска Старателя, чтобы вернуть всё на круги своя? Чтобы они говорили, ели, ходили на миссии вместе? Потому что, блядь, это было нечестно — то, что Шимура остался в тени, как что-то прошлое, ненужное, забытое. Обида. Вот, что бурлило внутри вместе с какофонией чувств. Потому что он сам поставил крест на связи родственных душ, когда соврал и продолжал обманывать. Потому что ему было завидно, что теперь другой получает внимание и время Изуку. Потому что он тоже хотел этого. Это принадлежало ему. Было по праву связи тем, что должен был дарить Мидория, что он сам дарил Изуку в достатке. Он мог бы быть сейчас рядом, поселиться в мыслях и сердце второго ученика, если бы не струсил.Всё прекрасно, всё пройдёт Остаются только шрамы Но не лей ты этот йод На сквозные раны
Предательские слёзы застелили глаза, и Шигараки всё замедлял и замедлял гневные, сильные, резкие удары. До тех пор, пока не остановился и не прижал мокрый лоб к коже. На пол падали капли: пот, слёзы, его чувства. Было больно. И чертовски одиноко. Послышался всхлип. Первый. Второй. Третий. Руки обвили безжизненную грушу в объятиях. И когда она, рассыпаясь пылью, как призрак соулмейта, исчезла, Тенко упал на колени, судорожно глотая воздух, слёзы и жалость к себе. Простая истина красной лампочкой горела в душе и голове. Он настолько привык к ней, что даже забыл об её существовании. Шигараки хотелось быть счастливым. А для этого ему нужен был Мидория.