Каждому есть место. Право жить

      Гермиона сидела на кровати и смотрела в стену.       Под рукой посапывал Живоглот. Прикосновение жесткой шерсти к ладошке сейчас было единственным, что держало Грейнджер в реальности. Смотреть на питомца Гермиона больше не могла — он был рыжим.       Сложно сказать, сколько времени прошло с тех пор, как это царство оранжевого разбавил жёлтый цвет визита целительницы. Иногда Грейнджер считала, что прошел всего час, иногда — сутки. А иногда — что она просидела так целую вечность.       В ту ночь Гермиона поверила в существование ада. И дело было вовсе не в боли, хотя и казалось, что все внутренности под животом режет тупыми ножницами какой-то садист, нет. И не в той луже крови, в которой она очнулась ближе к утру. Целитель предупреждала обо всех нюансах физиологии — а леди Малфой ещё и снабдила ту речь емкими комментариями, — так что Грейнджер примерно знала, чего ожидать. Но вот о Тени ей никто не сказал.       Легкое дуновение за спиной легко было принять за сквозняк. Грейнджер передернула плечами — по позвоночнику даже от воспоминаний ползли мурашки. Легкие шорохи так же были обыденными — в «Норе» постоянно где-то что-то скрипело, и Гермиона почти даже привыкла к этим звукам.        Почти.        Потому что треск деревянных половиц никак не может напоминать дыхание.       В комнате горел лишь ночник и было прохладно — целитель наложила определенные чары, которые должны были развеяться к утру, но Гермионе показалось, что температура определенно понизилась. Грейнджер помассировала живот в попытке уменьшить боль. Конечно же, она слышала голос Гарри из-за стены — и слышала странные слова, после которых наступала длительная передышка.        Гермиона этих заклинаний не знала. Она нахмурилась — хотелось расспросить друга позже, в более располагающей к тому обстановке, но что если его чары вступили в конфликт с заклятием целителя?        Решительно расправив халат и закутавшись в него поплотнее, Грейнджер развернулась к двери да так и замерла.        Она увидела её.        Тень.       Холод пролетел меж лопатками и вошёл в грудь, а низ живота скрутило новым спазмом. Когда Грейнджер подняла голову, то у двери уже никого или ничего не было. Гермиона сделала несколько шагов, протянула руку и остановилась. Войти в темноту оказалось выше её сил.       Утро принесло облегчение в виде рассветной дымки и минутного сна. Гермиона чувствовала такую усталость, что даже новость целителя о том, что плод всё ещё с ней и больше не поддается никаким чарам, кроме диагностических, не вызвала какого-либо отклика. Грейнджер лишь чуть искривила губы и закрыла глаза. Вечером она вновь заметила в темном углу неясную фигуру и ощутила холод вдоль позвоночника. Эту ночь Гермиона провела с Люмосом над кроватью и до самого утра ощущала тяжелый взгляд на своих плечах.       Это повторялось и после. Хуже было только то, что Джинни ничего странного не видела. Когда Гермиона поделилась с ней наблюдением, то та только покачала головой, а к вечеру миссис Уизли принесла успокоительный бальзам. Грейнджер покорно выпила предложенный напиток и даже задремала. Однако, стоило погасить ночник, как Гермиона даже сквозь сон ощутила, что на грудь опускается нечто и буквально вдавливает её в кровать. Грейнджер не сразу нащупала палочку — рука была непомерно тяжелой и словно чужой, — невербальный Люмос получился совсем слабый, но его хватило, чтобы разогнать темноту и всё-таки сделать вдох.        К утру Гермиона окончательно потеряла счёт времени.        После нескольких таких ночей организм сыграл с ней злую шутку. Теперь Грейнджер оказалась вынуждена лежать и грызть по утрам сухари, чтобы потом можно было хотя бы осторожно сесть, не зажимая себе рот и не глотая обратно внутренности. О том, чтобы встать и прогуляться, даже речи не было. От прикосновений Гермиону воротило ещё сильнее, чем от еды.       Днем её звали разные голоса и мелькали лица. Порой к ней приходили целые делегации, и тогда Грейнджер казалось, что вся комната охвачена пламенем. Первое время Гермиона жадно всматривалась в этот жуткий цвет, пытаясь выхватить среди них черную макушку, но с каждым разом надежда таяла. Гарри наверняка был обижен и совершенно точно — зол на неё. Если бы только он пришёл, если бы только дал возможность объясниться… Но друг после церемонии так и не появился.       Уизли заваливали её словами поддержки и одновременно обменивались скорбно-тревожными взглядами. Пару раз заглянула даже Дафна. С ней Гермионе было проще всего — та не лезла с душевными разговорами и просто сидела положенное визиту вежливости время в тишине.        В отличие от своей жены, Рон врывался с шумом. В первый раз он застал Гермиону врасплох и тряс, тряс за плечи, рычал и брызгал слюной, а Грейнджер даже до палочки не могла дотянуться… В тот день её долго рвало желчью, вновь мелькал чей-то саквояж и звучал голос миссис Уизли.       Рон приходил и после. Он то кричал, то прятался в ладонях и молил о прощении, то обещал, что всё будет хорошо, то в ярости хлопал дверью. Важным было только одно — с того дня он не смел к ней подойти ближе двух шагов.       Кусок стены был изучен вдоль и поперек. Каждый рисунок, каждая трещина. Грейнджер упрямо цеплялась за него, поскольку это было единственной отдушиной от окружавшего её рыжего ада днем.       Кажется, в какой-то из дней этот цвет настолько осточертел Гермионе, что случился выброс — и часть комнаты стала серой. Перекрасить всё обратно удалось далеко не сразу.       Глухой звук отвлек Гермиону. Потянуло чем-то свежим, и, вздохнув, девушка медленно повернулась. На тумбочке, чуть в отдалении от кровати, красовались еловые ветви, перевязанные тесьмой и украшенные тонкими белыми цветами гипсофилы.        Заметив краем глаза движение, Гермиона схватилась за палочку, но тут человек развернулся. С вялым удивлением Грейнджер признала Гарри. — Привет, Гермиона, — он тепло улыбнулся, зафиксировал окно открытым и приблизился к кровати.        Слабость давала о себе знать, и Гермиона устроилась на подушке, не отрывая взгляда от друга. Почему-то казалось, что он вытянулся ещё больше. Под глазами залегли тени, и Гарри казался старше. Гермиона могла поклясться, что не видела прежде у друга жестких складок у губ.       Поттер трактовал её молчание по-своему. — Я решил внести немного разнообразия, — он смущенно отвел глаза. — Слышал, что ты здесь перекрасила стены.       Гермиона молчала, стараясь наглядеться на друга впрок.       Гарри тяжело вздохнул.  — Прости меня, — он опустился перед кроватью на одно колено. — Я должен был прийти раньше, но я…       Поттер протянул руку к ладони Гермионы, но опомнился и отдернул, так и не коснувшись.       Грейнджер мельком улыбнулась. Она так ждала Гарри и так надеялась увидеть его ещё раз, что все слова потеряли смысл. Гермиона ещё в школе убедилась, как вспыльчив друг. Сомнений больше не оставалось.        Гарри её не простил и вряд ли простит когда-то.       Сожаление слегка кольнуло грудь. Если бы можно было повернуть время вспять, то она лично заткнула бы себе рот в день церемонии. Сейчас уже и правда казалось кощунственным кричать Гарри про детский дом сразу после того, как тот на своих руках вынес Грейнджер из её же жутких воспоминаний.        Гермиона покачала головой в такт своим мыслям.        Возможно, приди Гарри раньше, то она бы попросила у него маховик. Вряд ли, конечно, Кингсли подписал бы разрешение на его использование, но эта сторона вопроса волновала Гермиону меньше всего. В конце-концов, она-то знала, в чем был настоящий смысл закона о времени.       Но Гарри пришел только сейчас и с беспокойством сверкал на неё своими глазищами.       Гермиона знала этот взгляд. За несколько дней в «Норе» Грейнджер получила тысячи его разновидностей.       Жалость.        Она преследовала её всюду, достала уже до печенок. Хотелось заснуть и проснуться уже тогда, когда всё это закончится. Или не просыпаться вовсе.   — Гермиона, — позвал Гарри, и только тогда Грейнджер сообразила, что так ничего и не ответила.       Поттер вздохнул и поднялся на ноги.  — Мне жаль, — он быстрым шагом покинул комнату, оставляя Гермиону наедине с недосказанностью и легкой тошнотой.

***

      Гарри привалился к стене, как только закрылась дверь. Из горла вырвался всхлип, и он поспешно зажал себе ладонями рот. Боль обжигала легкие и норовила пролиться из глаз, но Поттер упрямо сжимал челюсть. Не время. Не место. Не сейчас.       Он простоял так несколько минут прежде, чем сумел взять эмоции под контроль. Нынешняя Гермиона отчасти напомнила ему родителей Невилла. Пустые глаза, бесстрастное выражение лица…       Сломанная.       Подбородок всё ещё дрожал, когда Поттер вошел на кухню. Взять себя в руки до конца так и не получилось. Гарри помотал головой, не задерживая взгляд на ком-то конкретном. Миссис Уизли медленно подошла к Поттеру.  — Она сегодня обернулась, — тихо сообщил он, старательно отводя глаза. — Мне даже показалось, что она вот-вот что-нибудь скажет, но…       Голос всё-таки сорвался, и миссис Уизли обняла Гарри. Артур поднялся, похлопал Гарри по плечу и вышел. Джинни опустила взгляд.       Гермиона молчала уже целый месяц.       Она не просила ни еды, ни воды — ничего. Грейнджер безропотно открывала рот, жевала и глотала пищу, когда ей давали прямые на то указания. И бесконечно пялилась в стену. Гарри дорого бы заплатил за то, чтобы узнать, что творится в голове драгоценной подруги, но применять легилименцию не решался. Он хорошо помнил собственные ощущения от проникновения в его разум Снейпа, а ведь тот был специалистом высочайшего уровня.       Гермиона спала с палочкой под подушкой, но единственным её заклинанием был Люмос. Приглашенный целитель развел руками. Он нехотя признал, что Грейнджер, возможно, было бы лучше в Мунго. И тут же заметил, что сейчас состояние Гермионы не позволяет воспользоваться хоть каким-то способом перемещения. Вот если же ей станет лучше…       Если, а не когда.       Гарри навещал Гермиону едва ли не каждый день, и всякий раз она не реагировала на его голос. Сначала Поттер думал, что подруга сердится из-за его вмешательства. Он просил прощения несколько визитов подряд, пока его не застала Джинни. Она-то и рассказала, что Гермиона теперь всё чаще молчит и лишь спросонья может обронить несколько слов.       Но Гарри не удостоился даже этих крох.       Джинни, помнится, пыталась сказать что-то ещё, вот только Гарри покачал головой и покинул «Нору», ни с кем не прощаясь. Он знал, что Джинни наверняка ещё несколько минут смотрела ему вслед. Вот только разбираться ещё и со статусом их взаимоотношений у него не было ни сил, ни времени.       Особенно — времени.       Гарри высвободился из объятий миссис Уизли, кивнул. Говорить было по-прежнему тяжело, поэтому он молча обвел всех взглядом на прощание и быстро вышел на крыльцо. Невольно оглянувшись на окно спальни Гермионы, Гарри глубоко вздохнул и наконец трансгрессировал — домой.       Раскланяться с портретом матушки Сириуса, выслушать приветственное кваканье домовика. Деланно-неспешно подняться в бывшую спальню Регулуса по запасной лестнице.       Внимательно осмотреться. Запереть дверь.       Дрожь. Эмоции берут верх, но надолго расслабляться нельзя. Проходит пять минут — и крик впитывается в зеленые стены, оседает на дорогой мебели. Щеки ещё влажные, но это не важно. Времени нет.       Взмахнуть палочкой. Снова оглядеться и нажать на неприметный рычаг под столом. Достать из потайного ящика маховик времени. Трансгрессировать в комнату Сириуса.       Два. Четыре. Пять.       Где-то на чердаке Кикимер на мгновение вскидывает голову, топорщит уши, а затем снова возвращается к своим обязанностям.       Домовик искренне считал, что хозяин ему достался чудной, а значит, глаз за ним нужен да глаз. Не то сгинет, как есть сгинет, как его бедный и благородный хозяин Регулус… Ну право слово, разве будут нормальные господа находиться в двух комнатах одновременно?       Приближались вступительные экзамены.