Школьные дни

— А я ему: «Барабаны − это тема, нет, вот, просто послушай, басы на заднем фоне…» — Ваня перечисляет приоритет басистов в песнях 70-х, забивая на тот факт, что Пятый по уши в книге по термодинамике. — Мм, — мычит он, подавая признаки жизни. — А он отшатывается и головой качает, идиота кусок, ничего не понимает в классике, — хмыкает девушка, поправляя прядь волос. — Как таким индивидуумам вбить в башку, что, если песне больше сорока лет, это не значит, что она потеряла яркость? — Не унимается девушка. Ей на лицо падает несколько прядей, они секутся на концах. Плевать. У неё в руках кофр, старый, но не пыльный, обивка по краям чуть порвана.       Глаза у неё блестят. Пятый чувствует это, хоть и читает затёртые до дыр формулы. Это вызывает смешанные чувства. В мыслях всё ещё мелькает недавняя сцена с Клаусом. Тогда мир казался иным. Будто его отделили от привычной оболочки, и он взглянул на него под другим углом.       Пятый никогда не видел по-настоящему сломанного человека. В том смысле, что Клаус был буквально готов умереть, прям там же, в грязной, пропахшей мочой уборной для мальчиков. Это было видно по тому, как он держался на ногах и по сбивчивому дыханию. Это следует забыть, стереть, удалить из памяти. Как ненужный файл или вкладку в гугле. Но Пятый, вопреки всеобщему мнению не робот, и, чтобы забыть такое, ему нужно время. Но может он не хочет забывать? Странная и нелепая мысль, поскольку звучит она крайне абсурдно и неправильно. Ему следует сосредоточиться на учёбе, оценках и на том, как он выглядит, но вместо этого, он прокручивает эту сцену у себя в голове снова и снова. Кончиками пальцев он чувствует горячую кожу, слышит хриплое от слёз дыхание, носом вдыхает приевшийся запах сигарет. Во всей той сцене было что-то такое, что не следует помнить, однако это не мешает тебе заострить на ней всё своё внимание.       Пятый глубоко вздыхает, чем на секунду сбивает подругу с мысли. Ваня смотрит на него слегка озадаченно, однако в следующую же минуту продолжает вслух размышлять о… О чём же она всё-таки говорит? Пятый уже давно не слушает. Наверное, это очередная история с одним из одноклассников в главной роли. Ваня ведь со многими общается, что, совершенно не заметно, надо признать. Пятый либо очень хорошо это скрывает, либо и правда не видит, что она знает буквально каждого в школе. Каждого, но никого также близко, как его, Пятого.       Он снова отвлёкся. Кажется, она уже снова рассказывает ему что-то, это "что-то" является практически ничем. Бывают такие разговоры, когда не ждёшь от человека отдачи, хватает и просто того, что человек рядом. Это один из тех разговоров, а Пятый сбился с текста и теперь ищет строчку, на которой остановился. У Клауса опухшие глаза и обкусанные до крови губы. Всё его тело вздымается от тихих рыданий. Он смотрит, смотрит прямо в глаза, готовый захлебнуться в собственных слезах. Пятый чувствует, как всё тело немеет. Он не знает, как поступить. Становится мерзко от собственной беспомощности. Комок в горле не даёт вздохнуть. — Пятый, осторожно, ты чуть в неё не врезался, — Ваня тянет его за плечо, Пятый на секунду забывает, что они до сих пор в школе. В шумном школьном коридоре. — Ааа, да. Я не заметил. Спасибо. — Смотреть в глаза не хочется. Странная прихоть, он словно ребёнок, который не знает, где оказался. В это мгновение он чувствует себя до крайности беспомощным. А ещё ему не нравится то, что он чуть не врезался в кого-то там, а Ване пришлось помочь ему. — Ты чего? Выглядишь потерянным, — Ваня будто пытается нащупать его пульс. Её голос становится ниже и в разы тише, Пятому приходится напрячь уши, чтобы расслышать её слова. Ваня будто понимает, о чём он думает. От этого что-то невольно расползается по всему телу. Окутывает с головой, Пятому не нравится, куда всё это идёт, но остановиться не может. Будто он поскользнулся и кубарем падает с лестницы. Большой, железобетонной лестницы. У него вспотели ладони. — Я не знаю, что со мной, — тянет гласные, будто это может помочь собрать мысли в кучу. — Заболел? — прикладывает ладонь к его лбу, а потом сравнивает со своим. — Может, ты переволновался? — Почему Пятый не хочет смотреть ей в глаза?       У него зелёные глаза, Пятый видит в них боль. Несоизмеримое раскаяние. А ещё мешки под глазами. И опухшие глаза. Красные, почти что бурые. — Не знаю. — Может он просто не хочет? Да, ведь он не боится увидеть в её глазах тоже самое. Не боится, он ведь не ребёнок, в конце концов. — Хочешь выпить воды? — от неё пахнет винтажными пластинками и книгами. Ни в коем случае, ни сигаретами или мятой. Тогда почему он боится взглянуть ей в лицо? Какого чёрта, от одной мысли, что они встретятся взглядами, у него кружится голова. — Ваня, — её имя, будто защитная плёнка. Будто если он его произнесёт, все проблемы исчезнут или, по крайней мере, отойдут на второй план. Так ведь всегда было. Должно сработать.       Она молчит. Ждёт, что он продолжит. Пятому нечего сказать. Комок в горле и отчего-то всё тело покрывает мелкая дрожь. — Ты перечитал своих книжек, — пусть она и говорит такое, её интонация выражает волнение. Это может понять только Пятый. Уловить это лёгкое изменение в тембре. Она волнуется. Пятому не хочется, чтобы она переживала, за сегодняшний день она и так многое перетерпела, он не должен быть для неё обузой. Только не он. Ему всегда нужно быть отстранённым и холодным, таким с человеком, про которого говорят: «скорее солнце взорвётся, чем он покажет свои эмоции». — Ваня, Ваня, Ваня… — он не замечает, как начинает проговаривать её имя. Будто молитву или так сработал его защитный механизм? — Я не могу тебе в глаза посмотреть, — весь этот момент становится неловким, а его оправдания сравнимы с детскими. Что с ним? — Пятый, ты дрожишь, — она хватается за его локоть и сжимает его руку через ткань льняной рубашки. Её пальцы, то тепло, они позволяют не теряться. Где? В мыслях, Пятый не замечает, что почти перестал держать учебник. Ваня забирает из его рук книгу, боясь, что он может уронить её. Пятый уверен, что сейчас она обеспокоена. Может быть, она волнуется за него даже больше, чем за Клауса. Она так крепко сжимает его руку, что он не смеет сомневаться в этой догадке.       Клаус прижимается к нему ища поддержки, а Пятый не знает слов, чтобы его утешить. Вся эта ситуация давит, ведь Пятый не знает решения этой проблемы. — Дрожу, значит, — глотает эти слова, будто пытается напиться после пробежки. У Клауса были больше, с лопнувшими капиллярами глаза. У Вани глаза карие, почти ореховые, но взглянуть в них такое же испытание. Пятый переволновался, у него некий шок, только он запоздал чутка.       Ваня тянет его за собой. Пятый смотрит на обувь школьников. По обуви человека, можно понять каков он на самом деле. У него это дорогие чёрные туфли, чистые, пусть и купленные года два назад. Ваня носит кеды. Помятые и в нескольких местах видны дырочки, к подошве прилипла жвачка. А ей, как ни странно, всё равно. Так странно что они дружат, они ведь очень разные. Ваня умеет поддерживать, у неё яркая и тёплая улыбка, у неё нет предрассудков. Будто она не знает о внешнем мире и его проблемах, она создала свой мир и свои правила, ей плевать на то, как ведёт себя Пятый. Она не боится поспорить с ним, зная, что для других это был бы последний разговор. Она играет на скрипке и смотрит на звёзды, как в первый раз, у неё одновременно горячие и холодные пальцы, а вечно растянутые футболки скрывают её фигуру. Ваня не пользуется косметикой и слушает винтажные пластинки, заклеивает обои неудавшимися нотами и пишет песни снова и снова.       Пятый, по её словам, схож с небом после грозы. Он тёмно-серое небо, но сквозь эту темноту просачиваются солнечные лучи. У Пятого в комнате коллекция банок из-под кофе и всегда чистые полы. Выглаженные рубашки и идеально приглаженная причёска. У Пятого лучший аттестат и тяжёлые книги под рукой. Если бы не Ваня, его едой стал бы только кофе, он может пить его литрами. Пятый следует правилам, это порой бесит. Он любит спорить и отстаивать свою точку зрения. Он бывает довольным, только когда получает высший балл. Единственная музыка, которую он слушает − это мелодии Вани и диски, что она ему советует. У Пятого куча фанаток, ему вроде как посветили целый фан клуб, который больше сравним с сектой. Пятый − это даже не имя, он стал цифрой, идеальным числом, зависящим от оценок. Он даже и не помнит своего настоящего имени, или ему просто всё равно. Вряд ли кто-то будет называть его по имени, все уже привыкли к старому доброму «Пятый». Пятый смотрит на звезды и говорит о том, что это взрыв и всех звёзд, как таковых уже давно нет. Пятый всегда щурится, на лбу у него выступают незаметные, пока что, морщинки. Пятый знает, что внешний мир − сложен, но говорить об этом, когда рядом Ваня, не хочется.       Очень разные. Чуть ли не противоположности. Пятый − это что-то тёмное, Ваня − схожа со светлыми лучами солнца. А вместе, они как небо после дождя − тёмно-серое, с редкими просветами.       Они входят в класс, и Ваня сажает его за парту. Она ничего не требует, не говорит и лишь рука говорит о её присутствии. Пятому хочется, чтобы время застыло, чтобы он мог остудить поток мыслей и размышлений, нахлынувших на него, будто цунами. — Я буду рядом, знаешь. — Ваня говорит это и Пятому, неизвестно почему, хочется обнять её. Но в глаза смотреть нельзя, да она и не просит этого. Её рука, она холодная и костлявая, около её ног стоит кофр, а в нём скрипка. Она очень любит эту скрипку, однажды она сказала, что, если бы Пятого не было, она была бы её лучшим другом. Пятый тогда не обратил на это внимания, но сейчас отчего-то вспомнил. Эти мысли давят на горло и уши. — Ты волнуешься из-за меня? — хрипит он, это скорее риторический вопрос. — Не хочу, я не знаю, переутомился, наверное. Весь он похож на ребёнка, долговязого, растрёпанного ребёнка. Клаус не знает, что делать, поэтому он смотрит на Пятого, будто тот знает, что можно предпринять. Но он не знает, поэтому может лишь смотреть на то, как ломается человек. Хороший пример того, что следует думать, прежде чем делать.       Это не правда. Пятый знает, что Ваня навряд ли поверила его словам. Вдруг, цепкие руки прижимают его к себе. Клаус жмётся к нему, словно продрогший младенец, ищущий материнского тепла.       На торсе, Ваня соединяет руки в замок и кладёт голову на плечо Пятому. Её стул стоит рядом с его, она облокачивается на него своим телом так, что он почти и не чувствует её. Её подбородок острый, а волосы у неё пахнут сахаром и кофе, которое она готовит по утрам для Пятого.       У неё руки тёплые, а волосы, пусть и растрёпанные, чистые. Пятый невольно вздрагивает от этой близости, но не отстраняется.       Пятый всё ещё не может взглянуть на неё, всё ещё страх при этой мысли давит на его перепонки, но сидя вот так, он успокаивается. Будто Ваня прикрыла его своими крыльями, как птица своих птенцов. Она создала тёплый и безопасный барьер.       Оба не замечают, как на них смотрят одноклассники. Неважно всё это, жизнь слишком коротка, чтобы волноваться по таким мелочам.