Не Джек Керуак и не Боб Гейл

Антон думает, что он попал в День сурка, но только в миллион раз лучше, потому что последние несколько суток они почти не движутся по направлению к Владику, только отлёживаются по ужасным маленьким гостиницам и целуются каждую секунду. Они будто бы затерялись, исчезли со всех радаров, со всех спутниковых систем, пропали где-то на Дальнем Востоке среди зелёных сопок и кристальных озёр. В моменты, когда его пробивает, у Антона перехватывает в груди: от красоты природы, всеобъемлемости леса и гладкости лиманов, от величия гор, затерянных в облаках, от того, как заходится сердце, когда они выезжают на верх очередной сопки и с неё открывается вид вниз на дорогу, а кажется, будто на всю жизнь. Арсений рядом тоже невозможно красивый — смеётся своим ажурным смехом и смотрит восторженно и искристо, а иногда принимается вслух читать стихи, все, которые помнит: Бродского, Есенина, Маяковского, Гумилёва и, конечно, Пушкина. Антон в такие моменты останавливается, потому что контрастом с величием природы дорога в этих местах ужасна и он не хочет рисковать. Один раз Арс всё-таки забирается на крышу машины и, раскинув руки в стороны, среди таёжных елей и кедров громко декламирует то ли «С видом на море», то ли «На смерть друга», а потом спрыгивает прямо Антону в руки и хохочет громко и чисто, а Антон целует всё его лицо и прижимает так крепко, как только может. Им осталось-то всего ничего — чуть больше полутора тысяч километров. По-хорошему, их можно проехать почти за сутки, но им не хочется. Думать о причинах этого нежелания не хочется тоже, и Антон просто наслаждается тем, как Арсений, максимально вдохновившийся названием Ерофей Павловича, придумывает нелепые имена для городов, консультируясь с Кабачком. Они все втроём тюленят на кровати очень приятного и наконец цивилизованного отеля в Шимановске, который Арсений называет не иначе, как «Шамановск»: Антон — на спине, закинув одну руку за голову, а второй перебирая волосы Арсения, лежащего у него на животе и строящего рожи щенку, недоумённо хлопающему глазками у него под боком. — Кабачок, как тебе такое? Благовещенск переименовать в Лихомолчинск, или ещё лучше в Михаила Евстафьевича? Санкт-Петербург станет у нас Аркадием Львовичем, ну, или Син-Виагосити, а Нижний Новгород станет Верхним Старселом, альтернатива — Акакий Калыванович. Щенок не отвечает, а Антон просто широко улыбается, в полнейшей уверенности, что Арсений это чувствует. — А почему антонимы? Арс трогательно задирает голову и, светя своими дурацкими ямочками на щеках, которые Антон обожает мягко целовать, как само собой разумеющееся отвечает: — Ну как же? Потому что Антон и мы. — Он указывает ладонью сначала на Антона, потом на себя, а потом гладит Кабачка по лбу. Антон качает головой, насколько позволяет его положение, и прикусывает губу, потому что хочется издать дебильный звук умиления, а щенок, видимо, поняв, что с Арсением лучше не связываться, чтобы он потом не впутывал в свои игры разума, встаёт на лапки, разворачивается и умащивается прямо на подушке. — Эй! Ну я же там спать собирался! — возмущается Арс, но быстро меняет тон. — Ну ладно, Шаст, ты видишь, что делает твоя собака? Придётся мне спать на тебе, но ничего не поделаешь, конечно, так сложилось, такова судьба, провидение, камень-ножницы-бумага. Арсений, снова задрав голову, одними губами показывает «рок», будто бы Антон не понял сразу. Шаст тихо смеётся, и у этого придурка от этого скачет голова, но он всё равно упорно не убирает её с Антонового живота. Антон только сильнее запускает пальцы ему в волосы и слегка тянет за прядки. Арсений издаёт мурчащие звуки, и у Антона что-то тянет внутри, будто бы он маленький просыпается в тёплой кровати в первый день зимних каникул, чувствуя запах мандаринов и ёлки и зная наверняка, что жизнь хороша. Арс убирает его руку, взяв за запястье обеими ладонями, и тянет к себе, смотрит внимательно-изучающе, будто читает что-то. — Ну? Что там меня ждёт? Долгая безбедная жизнь? — насмешливо переспрашивает Антон. — Линии на ладони твоей говорят, что повезло тебе очень, — торжественно, непонятно кого пародируя, декламирует Арсений. — Такого красавца встретить, и чтобы руки твои он целовал. Антон не успевает ни рассмеяться красавцу, ни удивиться — Арсений действительно подносит его ладонь к губам и целует. Саму ладонь в серединке (она не потная, Антон не волнуется, а если и была чуть влажной, он всё равно всё об Арсовы волосы вытер), нежно ведёт губами по тыльной стороне, целует костяшки, а потом каждый палец, подушечки. У Антона от этого сердце стучит где-то в голове, и всё немного кружится, он смущается до горящих ушей и зажмуренных глаз, но Арс не перестаёт — теперь он трётся щекой о его руку, всё так же сжимая за запястье. — У тебя такие красивые руки, — бормочет он, сплетая их пальцы, и Антону такое никто никогда не говорил, ему жарко и неловко, но очень хочется, чтобы Арс продолжил. — Мне нравится, когда ты кольца надеваешь и браслеты, очень… эстетично. Люблю твои пальцы. — Он говорит просто, задумчиво, констатирует факты, а Антона будто лавой затапливает. — Жаль, что ты музыкалку бросил. Сейчас же наверняка ничего и не вспомнишь? Это вопрос, а не утверждение, но Арсений прав. Единственное, что Антон может сыграть — мотив «Титаника», и то только потому что он давно уже врезался в свой айсберг, а теперь вместе с ним шёл на дно. Хотя несправедливо называть самые счастливые дни в его жизни дном. — Ничо не вспомню, — честно признаётся он, запуская вторую руку в собственные волосы, чтобы по привычке убрать отросшую чёлку, и натыкаясь на заколочку. Арсений смешливо заметил, что у Антона опять отрастают кудряшки и это наверняка «мешает тебе вести машину, ты же как эмо, Шаст!». Антон на это только возмущённо заявил, что у самого Арсения вообще-то тоже волосы уже в глаза лезут, но Арс это проигнорировал. А потом, спустя пару часов, когда они вышли из магазина, нацепил что-то Антону на чёлку. Антон ничего не сказал, только усмехнулся, покачал головой, а когда сел в машину и посмотрелся в зеркало, кинул на Арса умилённо-укоризненный взгляд, потому что у него в волосах красовалась заколочка с «Хэллоу Китти». Арсений развёл руками, будто бы то, что Антон должен носить такое украшение, было какой-то аксиомой. Антон её и не снимал. — Что, даже собачий вальс не сыграешь? — притворно ужасается Арсений. Антон смеётся и ставит ему щелбан. — Для тебя сыграю. Встань, мне поссать надо. Арсений вздыхает показательно-утомлённо, и Антон закатывает глаза. Когда он возвращается из туалета, Арс лежит на животе, залипает в телефоне и болтает ногами. Антону в голову от этой картины приходит идея: он тихонько, как мышенька, подкрадывается к Арсу сзади и с грозным «бу!» хватает того за плечи. Арсений даже не вздрагивает. — Очень страшно, Шастун, — издевательски тянет он, не оборачиваясь. — Ты так топал, что я аж успел испугаться. Антон обиженно вскидывает брови и пыхтит, а потом решает, что такой мсти недостаточно, поэтому просто ложится плашмя сверху, от чего Арсений жалобно кряхтит. — Это тебе за то, что не боишься меня, бесстрашный, — недовольно бурчит он, а потом дует Арсу в ухо. Арс не то стонет, не то смеётся, елозит под Антоном, пытаясь скинуть, и, когда Антон позволяет ему это, переворачивает обоих. — Ну, давай смотреть правде в глаза, Шаст. Из нас двоих только один человек не боится сороконожек, водорослей, доставать волосы из слива и спать в старых домах. И это не ты. — Арсений смотрит немного насмешливо, но потом наклоняется и целует в губы, так что какое-то время Антон и не пытается возразить. Спустя минут пять или десять, или все тридцать, он наконец разрывает поцелуй и снова их переворачивает, нависая над Арсением, немного распухшие губы которого слишком очевидно привлекают взгляд. Антон не сдаётся так просто, поэтому смотрит в искрящиеся голубые глаза с дрожащими ресницами и насупленно заявляет: — Всё, что ты перечислил, просто мерзкое, а не страшное, я этого не боюсь. — Да неужели? — Арс выгибает бровь. — Готов поспорить! — Антон идёт ва-банк. — Спорим, ты обосрёшься от страха первее меня, если мы заночуем где-то в старом доме? — То есть то, что ты обосрёшься, это всего лишь дело времени? — подначивает Арс, и Антон мысленно даёт себе подзатыльник — нельзя неуклюже формулироваться в присутствии этого умника. — А, между тем, ты не стремишься спорить! — На самом деле, Антон как бы правда не может сказать, что он безумно смелый. Но ему нравится пугаться, нравится испытывать такие эмоции и ощущать адреналин. А Арсений с его выпендрёжничеством, кажется, вообще ничего не боится, хотя Антон знает, что это совсем не так, — помнит, как они однажды ходили в виар-студию и тот там орал точно не меньше самого Антона. — Смотри, ты предлагаешь забраться в пустующий старый дом на дороге и переночевать в нём? — будто бы лениво уточняет Арс, и Антон тормозит. Вообще-то, если честно, он сам не совсем продумал, что предлагает, но по дороге действительно встречается слишком много очевидно заброшенных домов, некоторые даже деревянные, и ещё на подъезде к Нижнему Новгороду они с Арсением грустно обсуждали русскую деревенскую разруху и беспощадную урбанизацию. Антон тогда в приступе романтизма заявил, что Есенин бы такое не одобрил, а Арс вполне логично возразил, что тот сам при первой же возможности и свалил из своего села. Всё это грустно, но это жизнь, и таким домам суждено пустовать, чернеющей гнилью рака разрастаясь в русской деревне. В любом случае, ночевать в таком доме? — А если там кто-то умер? — боязливо морщится Антон. — То будет дом с привидениями! Как говорится, ху ю гонна колл? — Арсений в своей манере двигает плечами, будто пританцовывая, хотя в его-то положении скорее просто ёрзает по подушке, а потом прищуривается. — Или ты уже сдаёшься и признаёшь меня бесстрашным львом, а себя — трусливой соплёй? У Антона взлетают брови, и он кусает самоуверенного придурка за нос. Арсений только мотает головой и посмеивается. — Завтра ночью ночуем в первом же попавшемся доме! И чтобы он был самым деревянным, самым старым и самым развалившимся! Тот, кто первым испугается, будет должен желание. — Хм-м, и что же мне делать с целыми двумя желаниями? — задумчиво тянет Арс, театрально поджимая губы, и Антон от возмущения злодейски прищуривается, а потом запускает руки Арсению под футболку, задирает её ему на голову и пердит ртом прямо в пупок. Арсений смеётся, называя его идиотом, пытается отбрыкиваться, но делает это не слишком активно, и Антон слюнявит ему кожу выше, кусает бок, потому что безумно можно быть первым, и ему в целом часто хочется Арсения сожрать — иногда потому что бесит, иногда потому что он не может выразить весь тот вулкан чувств, что Арс в нём вызывает. Иногда, как сейчас, по обеим причинам вместе взятым. У Арсения красивый мелодичный смех, в котором чудятся жалобные нотки, будто бы он сам удивлён и просит прощения за то, что смеётся, и Антон держит одну его руку, а вторую Арс запустил ему в волосы, и, в целом-то, он явно совсем не против того, что Антон проходится языком ему по солнечному сплетению, хотя и фукает в промежутках между смешинками. Антон сглатывает и замедляется, так что теперь он просто целует Арсению все родинки на груди, лихорадочно соображая, что будет, если он поцелует чуть правее. В комнате совсем не холодно, но торчащие Арсовы соски наводят на мысли, и Антон немного плывёт. Несмотря на то что после Байкала они используют любой удобный случай, чтобы сплестись телами, закинуть на другого ногу или поцеловать в оголённый участок кожи, дальше они ещё не заходят, даже когда игнорировать стояки друг друга слишком глупо. Антон не понимает причины — они оба взрослые люди, — но поговорить об этом стесняется. Он и думать об этом стесняется, потому что его всё ещё тревожит дурацкое чувство вины за то, что он хочет трахнуть лучшего друга, даже если этот самый друг совсем не против и в настоящий момент активно подставляется под широкий язык. Чтобы не думать, Антон просто решает действовать, этим и проверяя границы — их существование. Он осторожно одной рукой подталкивает спящего Кабачка к краю кровати, замечая недовольный сонный собачий взгляд, уже когда тот сам, наверняка обидевшись, спрыгивает на пол. Антону стыдно за это, но трахаться на одной постели со спящим щенком было бы ещё стыднее. Арсений тем временем прижимает его к себе, шумно дышит, и Антону слышно, как громко и быстро у него стучит сердце. Он зажмуривается и наконец ведёт губами вбок, ощущая нежную кожу напряжённого соска. Арсений шумно втягивает воздух, но ничего не говорит, так что Антон обводит кончиком языка круг, а потом лижет мелкими мазками, наконец открывая глаза. Давно уже сдёрнув футболку с лица, Арсений лежит, чуть запрокинув голову, закусив губу и прикрыв глаза, и от одного взгляда на него у Антона что-то стучит в голове — жар расходится по всему его телу; он сильно обхватывает Арсения обеими руками, втягивает сосок в рот, лаская языком, и с упоением следит за тем, как у Арса красивой «о» раскрываются губы. — Люблю тебя, — тихо шепчет тот. Не выдерживая, Антон двигается чуть выше и запускает язык Арсу в рот, жадно выдыхая и гладя его по бокам и груди. Арсений руками залезает ему под футболку и притягивает ещё ближе к себе, оглаживая спину и поясницу. Он сдаётся первым — трётся бёдрами об Антона, тихо похныкивая, и у него совсем поплывший расфокусированный взгляд. Антон думает, как можно так быстро возбуждаться, но и ему самому будто бы снова четырнадцать и хочется всего и сразу. Он целует Арсению шею — она и так уже вся в следах и засосах: Антон не очень себя контролирует, а Арс и не против, судя по тому, как снова и снова возвращается к ней глазами каждый раз, как видит зеркало, и довольно улыбается. Арсений смешливо выдыхает и слепо тянет его футболку вверх, но в этот момент начинает вибрировать чей-то телефон. Они оба сначала это игнорируют, и Арс наконец стаскивает с Антона футболку, приподнимается на локтях, чтобы поцеловать в плечо, но телефон не замолкает, так что Арсений раздражённо стонет, шарит сзади рукой, нащупывает его и отключает, от чего Антон фыркает и пытается стянуть футболку уже с него, но телефон снова начинает вибрировать. — Да чёрт побери, — ругается Арс и вытаскивает его откуда-то из-под себя. Это его телефон, и при виде имени звонящего абонента Арсений меняется в лице. — Это отец, — выдавливает он растерянно, и Антон тут же слезает с него и ободряюще кивает. Арсений заламывает брови, кидает благодарный взгляд, принимает вызов и вылазит из кровати, направляясь к ванной. Антон слышит только: — Да, прости, я был занят. Что ты хочешь? Антон откидывается на подушки и думает, что значит ещё не время. Расстояние между ними уменьшается постепенно. Вспоминается «Как я встретил вашу маму», который они с Арсением не особо-то любят, но там есть много классных моментов, и один из них — мысль, что ожидание поцелуя может быть лучше и волнительнее, чем сам поцелуй. Антон в целом согласен: от осознания, что в любой момент между ним с Арсом может произойти всё, что угодно, внутри что-то дрожит натянутой струной, и это одно из самых приятных чувств в его жизни. Антон улыбается и зажмуривается. *** С отъезда Арсения прошло уже около трёх месяцев. Осень в Москве началась слишком рано, а может, Антон это выдумывал — он всё равно не то чтобы выходил на улицу, несмотря на то что ему вообще-то надо было ездить в универ и гулять с Кабачком. Абсолютно внезапно для самого себя в начале августа Антон сходил сдать экзамены в магистратуру и каким-то невероятным образом прошёл на бюджет. Мама с Олегом радовались, Дима с Макаром закатили одобрительно-праздновательный поход в бар, Матвиенко только поржал над ним, а Арсений радостно поздравил и спустя минут десять отправил фотографию солнечного Нью-Дели. Антон сам не понимал, на хуя пошёл в магистратуру, а Арс казался таким взрослым, когда улетал — поставлены цели на жизнь, карьера, чёткие планы, — и от этого на Антона вдвойне накатила дикая тоска. Он совершенно не знал, что ему делать, поэтому за неимением вариантов выбрал протоптанный путь наименьшего сопротивления. В любом случае, за полтора месяца он ни разу в универе не появился. Соседа он тоже не нашёл, хотя, если честно, он не слишком-то его и искал. Арсений всё спрашивал сначала про это, а потом как-то то ли забил, то ли понял, что Антон этим не занимается и заниматься не хочет. Как бы там ни было, свой фриланс Антон сохранил, так что пока что вполне мог себе позволить снимать двушку в одиночку. С Арсением, правда, всё равно было намного удобнее. С Арсением в целом всё было намного лучше. Они общались, конечно, каждый день. Арс записывал ему кружочки в телеге: вот он идёт по берегу Ганга, вот он у здания Правительства, вот он рассуждает об ужасах рабства, катаясь на рикше. Антон всё это просматривал по нескольку раз. Сам он ничего особо не записывал — чего Арсений не видел в их квартире. На самом деле это было слишком большой проблемой — у Антона, в отличие от Арсения, в жизни не менялось ровным счётом ничего. Редкие вылазки с друзьями не считались, потому что и там не происходило ничего нового. Разве что Дима сделал предложение Кате, и когда они это отмечали, позвонили Арсению по фейс-тайму и пели все вместе «Генералов песчаных карьеров», а Арс пообещал, что так же они споют и на самой свадьбе, потому что уклюкаются ещё сильнее, чем друзья Саши Белого. Так или иначе, их с Арсом разговоры чаще всего выглядели так: Арсений долго и радостно рассказывал о местах, в которых Антон не бывал, о людях, чьи имена Антон не запоминал, о вузовских предметах, в которых Антон не шарил, а Антон на это всё только поддакивал и изредка задавал какие-то тупорылые вопросы. На Арсово же «ну, а у тебя как дела?» только отмахивался дежурными «да всё по-старому, Кабачок, походу, облюбовал новый куст, мы теперь ходим туда». Это было убого, бесконечно глупо и тоскливо, и в какой-то момент они с Арсом перестали созваниваться каждые два-три дня, ограничиваясь звонком раз в неделю и перепиской с видео- и аудиосообщениями. Антону было хуёво, и он ничего не мог с этим поделать, у него просто не было ни сил, ни желания. В какой-то момент он осознал, что ещё со школы жил по принципу «дожить до чего-нибудь». Типа вот сейчас он два месяца учится, а потом осенние каникулы, и это хорошее время, и можно гулять с друзьями и оставаться на ночёвки, или, может, даже отправиться на каникулы к бабушке в Воронеж, а потом снова два месяца учебы, и жить надо до Нового года и зимних каникул. Эта привычка сохранилась и после школы в университете — там всё тоже измерялось модулями и каникулами, праздниками, днями рождения, запланированными концертами и всякими подобными вещами. Сейчас его единицей измерения жизни было «дожить до приезда Арсения на зимние каникулы, и тогда всё будет хорошо». Нужно было только потерпеть пару месяцев, и всё обязательно наладится. Размышляя об этом, Антон лежал на Арсовом диване — последнее время он почти всё время проводил там, иногда даже засыпая там же, не уходя к себе, не укрываясь ничем. Он листал каталог «Деливери» и никак не мог выбрать, что хотел на завтрако-обед —Арсений называл это бранчем, — на часах было уже около часа дня, он проснулся полчаса назад, сходил поссать и вернулся обратно на диван. Кабачок недовольно следил за ним из своего угла. Когда Антон понял, что выходить с щенком дважды в сутки у него уже не получается, он постарался приучить того к пелёнке. Кабачок приучился быстро, но укоризну от Антона никуда не прятал, и Антон буквально кожей чувствовал его неодобрение. Щенок, в принципе, был сам не свой последнее время — постоянно скулил, скрёбся лапами о дверь и подолгу сидел в коридоре. Антон списывал это на то, что Кабачку хотелось гулять, но тот так делал и после вечерних прогулок, и тогда Антон понял причину. Говорить об этом Арсу он не стал, хотя иногда, когда ему самому было особенно одиноко, очень хотелось. Но прикрываться животным было низко, а в Антоне всё-таки было почти два метра роста. В момент, когда он решил, что закажет очередной вок и суп, от Арсения пришло сообщение. Подождав минут восемь, Антон открыл его, чтобы узнать, что тот с какими-то своими новыми друзьями прогулял пары и поехал в Сады Лоди и «Антон, посмотри, на меня села бабочка! Бабочка!!!». К сообщению была прикреплена фотография Арсения с уже в который раз обгоревшим носом, на которой он невозможно счастливый тыкал в камеру рукой, на которой сидела какая-то облезлая бабочка. На второй фотографии бабочка сидела уже у Арса на голове, а тот буквально светился от восторга. Антон сглотнул, закусил губу, глубоко вздохнул и отправил: охуеть!!! просто пушка ты прям как Белоснежка Он отбросил телефон и решил, что снова попытается заснуть. *** Они выезжают из Завитинска, который Арсений, конечно же, переиначивает в «Загеновск», и уже вечереет. За рулём Антон, поэтому на Арсении великая миссия — присмотреть им наиболее таинственный, пугающий и, главное, очевидно заброшенный домик. Судя по карте, в ближайшие сто километров у них по дороге будет парочка маленьких деревень, которые, если проводить параллель с прошлыми подобными, наверняка смогут похвастать чем-то подобным. Арсений, явно в нагнетание атмосферы, потусторонним голосом цитирует стихотворение про скрюченный домишко, и Антон, говоря по правде, уже немного трусит. Хотя вообще-то, на самом деле, ничо он не трусит, просто считает, что вваливаться в чужой, пусть и брошенный, дом, между прочим, преступление. Да. Удивительно, что Арсений с его-то любовью к законности и правильности согласен на такое. С другой стороны, Арсова приключенческая сторона, наверное, всё же сильнее. А ещё он сто процентов слишком хочет утереть Антону нос. Антон никогда не понимал, как то, что в любом соревновании Арс зачастую ему поддаётся, коррелирует с тем, что при этом он всегда и во всём хочет быть правым. — Смотри! — восклицает Арс, когда они проезжают уже третью деревеньку, на название которой Антон даже не обратил внимания. Арсений указывает на небольшой домик с будто бы бутафорно покосившейся крышей. Антон притормаживает напротив и всматривается. В сумерках уже плохо можно разглядеть, но забора вокруг него точно нет, а участок зарос высоченной травой. Одно окно вроде бы разбито. Антона передёргивает. — А ты уверен, что в нём никто не живёт? — неуверенно спрашивает он, и Арс кидает на него такой выразительный взгляд, что Антон моментально раздражается и закатывает глаза. — Ну что? Ты же сам знаешь, что бедность в нашей стране — это стиль жизни, может, тут просто действительно у хозяев нет денег, чтобы починить окно. Или, может, его вообще вчера разбили. Теперь очередь Арса закатывать глаза. — А как ты вообще себе это всё представлял? — бурчит он. — Что мы приедем в деревню, и, как в «Простоквашино», на первом же попавшемся доме будет написано «дом свободен, живите кто хотите»? У нас такое бывает только с очень дорогой недвижимостью, которую никто не хочет декларировать. Антон ёрзает на сиденье. Чем ближе маячит необходимость реально заночевать в чужом непонятном доме, тем яснее он понимает, что он, в целом-то, никак себе это не представлял, потому что одно дело на словах заявить, что ему не страшно, а другое — уже вот так… Но сдаваться так явно всё же тоже не хочется. — Ну, давай, я не знаю, в магаз какой-то заедем, спросим, чья это хата? — предлагает он нехотя. — Магаз? В девять вечера в деревне, которой даже на навигаторе нет? — скепсисом в Арсовом голосе можно было бы зарезать как минимум здорового телёнка. Может, даже золотого. — Ой, ну давай просто у бабусек каких-то спросим. Они обычно всегда на лавочках перед домиками сидят. Арсений подозрительно щурится. — А знаешь, как ещё можно сделать? — спрашивает он и открывает свою дверцу. — Подойти к дому и узнать так. Антон прикусывает губу, наблюдая за тем, как Арсений идёт по более-менее сохранившейся ещё дорожке прямо к дому, а потом какое-то время стоит на крыльце. Кажется, он даже открывает дверь, и Антон беззвучно стонет — видимо, дом действительно заброшенный и им предстоит ночевать в нём. Кто его вообще за язык-то тянул? — Там пусто, а дверь открыта и скрипит, — довольно возвещает Арс, возвращаясь обратно к машине. Антон максимально хейтит то, что для Арсения это очередное дорожное приключение, а вот у него самого уже немного заходится сердце. Он что-то выдавливает в ответ. Арсений окидывает его внимательным взглядом, и в сумерках его пушистые ресницы отбрасывают на лицо слишком таинственную тень. Ну, или Антон уже окончательно ёбнулся, вот ему и мерещится всякое. — Антон, — серьёзно зовёт его Арс, — если ты реально боишься настолько, что тебе некомфортно, мы проедем дальше и заночуем в палатке, как обычно. Антон делает глубокий вдох и пытается разобраться в себе. Ему правда страшно, но он точно никогда себе не простит, если сольётся. Во-первых, потому что это реально приключение, которое вряд ли выпадет ему в жизни ещё хоть когда-то. Во-вторых, потому что Арсений только сейчас весь такой понимающий и хороший, пройдёт время, и это превратится в историю о том, как Антон зассал и признал абсолютное бесстрашие этого самоуверенного нахала. Ну и, в-третьих, та часть Антона, которая отвечает за адреналин и любовь к страшилкам, вся прямо трепещет от ожидания и никогда ему не позволит проебать такой шанс. — Ты что это, струсил? — притворно нахально спрашивает он у Арса, выходя из тачки, и довольно замечает, как у того загораются глаза и рот расплывается в усмешке. — Нет, просто думаю, как люблю тебя, — совершенно внезапно отвечает тот, и у Антона внутри что-то ёкает. Он слишком не привык ещё к этому, не привык к тому, что Арсений может сказать такое и это не будет шуткой или насмешкой. Хотя, кстати, в этой ситуации бабушка надвое сказала, конечно. — Ты дурак, — смущённо бормочет Антон и выпускает Кабачка. — Вот так и признавайся тебе в любви после этого, конечно, мда, — жалуется Арсений. — И зачем ты вообще вылез? Мы же не оставим машину прямо на дороге? Антон мысленно хлопает себя по лбу, вручает Кабачка Арсу и садится обратно на водительское сидение. Он разворачивается и проезжает на участок покосившегося дома, приминая траву и освещая фарами бывший когда-то двор. В ярком свете видно, что справа от крыльца явно был уличный умывальник, постройка за домом наверняка служила как хлев, а небольшая деревянная халупка — сто процентов туалет. Антон никогда не был экспертом в подобном, но, судя по всему, дом забросили год или два назад. Он отстранённо думает, что хотелось бы, чтобы у хозяев всё было хорошо. В голову приходит дурацкая тоскливая мысль, что, возможно, они не переехали, а умерли, а детям или другим родственникам настолько пофигу, что они даже ничего не сделали с домом. Антон мотает головой и старается запихнуть бессмысленную печаль о русской деревне подальше в себя, а то от такого пропадёт вся радость. Арсений открывает багажник и задумчиво его изучает. — Не знаю, что нам понадобится, — делится он с подошедшим Антоном, светя на их вещи фонариком. Поужинали они предусмотрительно ещё на заправке — Арсению, судя по всему, никогда не надоедят заправочные хот-доги, так что из еды смысла вытаскивать ничего нет. — Пледы, наверное? — размышляет вслух Антон. — Если там и есть кровать или диван, наверняка же они все старые и пыльные. Арс согласно кивает и вытаскивает их сумку с пледами и подушками. — Матрасы и спальники, думаешь, не нужны? — спрашивает он, вручая эту сумку Антону. — Предлагаю осмотреть сначала дом, а потом уже, в крайнем случае, вернуться. — Деловитость в собственном тоне даже самого Антона сбивает с толку, ему реально уже почти не стрёмно. Арсений улыбается, приподнимается на носочки и целует его в щёку. Антон неосознанно проводит пальцами по месту поцелуя — он сам не знает почему, но такая Арсова нежность иногда сбивает с ног. Тем временем Арс подзывает к себе Кабачка, кидает на Антона хитрый взгляд и направляется к крыльцу. Антон снова тяжело вздыхает, крепче сжимает телефон с фонариком и идёт следом. Открытая дверь и правда скрипит, а внутри темно, хоть глаз выколи, но фонариками они освещают бедненькую прихожую с небольшим цветастым ковром, покрытым слоем пыли, у деревянного шкафа при входе нет одной дверцы, а внутри болтается пара вешалок. Антону снова становится не по себе, будто бы они ворвались в чьё-то личное пространство без спроса, и теперь мысль, что бывшие владельцы дома умерли, не навевает грусть — только неуют и неприятное липкое предчувствие. Антон находит Арсову ладонь и переплетает с ним пальцы. Арсений оборачивается на него и улыбается, так что Антон спокойно выдыхает, и они проходят дальше. Судя по всему, следующая комната — бывшая кухня; в тусклом свете луны из небольшого окна и благодаря фонарикам Антон замечает совсем сказочную русскую печь, криво стоящий стол, комод, но в этот момент раздаётся какой-то скрежущий звук, и Антон буквально подпрыгивает на месте. — Это кружка, — фыркает Арс, переводя фонарик себе под ноги, и Антон видит, что тот правда наступил на кусок разбитой чашки. — Очевидно, всё ценное отсюда вынесли, — немного презрительно продолжает Арсений. — Даже стульев нет, смотри. Он обводит комнату фонариком, и Антон согласно хмыкает: до них действительно кто-то тут побывал. От этого становится жутко, и он крепче сжимает Арсову ладонь. Но в следующее мгновение они подпрыгивают уже оба — из глубины дома максимально внезапно доносится негромкий тявк Кабачка, и он не злой и не напуганный, совершенно обыкновенная попытка щенка дать о себе знать, но Антон правда едва не обсирается от страха. Арс нервно смеётся. — Мы с тобой как Гарри с Драко и Клыком из первой части. — Там всё плохо закончилось, — бормочет Антон, не решаясь идти дальше. — Это потому что Малфой струсил и бросил Гарри одного? — Ты говоришь это таким тоном, будто бы очевидно, что в этой параллели Малфой — это я, — возмущается Антон. — Из нас двоих ты больший блондин, чем я! — слишком убедительно, чтобы это было всерьёз, негодующе вторит ему Арс. — А бо́льшая заноза в заднице — ты! — хмыкает Антон. Арсений разворачивается к нему всем телом, и Антону видно, как у него дрожат губы и проявляются ямочки на щеках. — Я Гарри Поттер, и это не обсуждается. У меня даже шрам есть! — Ага, от аппендицита. Арсений поджимает губы, но не выдерживает и смеётся, и Антон смотрит на этого балду с улыбкой. Специально же это делает, чтобы Антону не страшно было, хотя никогда в этом и не признается. — Идём уже, Гарри Повар, надеюсь, Кабачок там не сожрал всех тараканов и пылевых клещей. Арс послушно хмыкает и идёт вперёд — Антон его пропускает, потому что на военке Арсения зачислили в разведывательные войска, как, впрочем, и почти всех мгимошников: зачем отправлять дипломатов в пехоту? Следующей комнатой оказывается, скорее всего, бывшая гостиная — старый потрёпанный диван, ковёр на стене, пара кресел (одно перевёрнуто, от чего у Антона по загривку пробегают мурашки), тумбочка, на которой когда-то наверняка стоял телевизор. Всё это покрыто высоким слоем пыли, и Арсений чихает. Окно выбито именно в этой комнате, и в лунных лучах видно танцующие пылинки. — Как думаешь, что произошло с хозяевами? — почему-то шёпотом спрашивает Антон. — Не знаю, — задумчиво тянет Арс. — Может, уехали в город на поиски лучшей жизни. Может, умерли. Прямо в этом доме! На последних словах он резко оборачивается на Антона и подносит мобильный с фонариком под подбородок, от чего Антон вздрагивает и совсем не по-мужски взвизгивает. — Ты уёбок, Арсений! Конченая мразь! Не делай так больше, если не хочешь остаться без глаза, гандон штопаный! — орёт он на этого ржущего придурка. — Да ладно тебе, Шаст. Очевидно же, что дом заброшен давно, вряд ли тут кто-то умирал, наверняка люди реально просто переехали. А у тебя такое лицо было, будто ты готов был отдать мне свою анальную девственность, лишь бы я тебя не съел, или что, ты там думал, делают призраки? Антон закатывает глаза, пихается в плечо и недовольно бурчит: — Я и так готов тебе её отдать, но если ты так будешь делать, получишь хуем по лбу. У Арсения широко раскрываются глаза, и Антону кажется, будто он краснеет, но в таком освещении нельзя быть в этом уверенным. — А ты, это, э-э-э… Серьёзно? Про ну… Ты понял. Антону вдруг становится очень смешно — подумать только, Арсений смущается говорить про секс. Хотя, на самом деле, Антон тоже выпалил это не подумав, от раздражения на этого дурака. Но он как обычно храбрится, поэтому почти с наездом продолжает: — Хуйрёзно-мурьёзно. Хотя мне пофиг. У меня в фантазиях мне нравится и так, и так. Арсений что-то бормочет, отвернувшись, и это смешно вдвойне. Относительно недавно это он вгонял Антона в краску. Видимо, когда дело доходит до дела, всё брать в руки приходится Антону. — Чего ты там бурчишь? — переспрашивает он. — Что мне тоже нравится представлять и так, и так! — сердито, повысив голос, но не повернувшись, повторяет Арс, и Антон смеётся в голос. Ну что за человек? Градус страха от такого нелепого разговора снижается, а градус траха, как заметил бы Арс, — повышается, так что идти во вроде бы последнюю комнату уже не кажется испытанием. Там как раз сидит Кабачок. Неудивительно, что это оказывается спальней. У дальней стены с таким же висящим на ней ковром стоит не слишком большая двуспальная кровать, у окна — стол, слева от него — шкаф, а за ним — пианино. Арс издаёт такой звук, будто он кладоискатель, а они нашли по меньшей мере затерянную Атлантиду. — Антон! Пианино! Антон усмехается. Странно, что инструмент не вытащили и не продали — наверное, слишком геморно было с ним возиться. — Арс, оно наверняка расстроенное. — Так развесели его! Ну! Мы же вот как раз это обсуждали, считаю, что это судьба. Арс дёргает его за руку, и у него такое по-детски восторженное лицо, светящееся в лунном свете — у Антона глаза уже привыкли к нему — не к Арсению, там и жизни не хватит для этого, — что Антон сдаётся. Подходит к пианино, брезгливо открывает пыльную крышку, клавиши под ней вроде не настолько грязные, зажимает «до» на третьей октаве и морщится — звук вообще не чистый, под стать самому пианино. — Ну что? — нетерпеливо трётся рядом Арс, заглядывая под руку. — Сыграешь тему из Титаника? — Арс, оно совсем уже старое и пыльное, звучит блевово, так ещё и руки после него мыть надо. Арсений печально вздыхает. — Ну ладно, — расстроенно тянет он. — А ты не хочешь по приезде походить на занятия, чтобы вспомнить, как играть? Ну или просто в интернете посмотреть? У Антона приподнимается уголок губ. И почему Арсений всегда хочет, чтобы он был лучше, больше, чем сам Антон? — Арс, для этого нужен инструмент. А они пиздец дорогие, чтобы «просто вспомнить, как играть». Арсений повторно печально вздыхает. — Ты прав. Просто я подумал, что слышал, как ты играешь, всего два или три раза в жизни, и те, кажется, в школе на каких-то мероприятиях. А мне тогда понравилось. Антон улыбается и притягивает его ближе, чтобы поцеловать. Ему кажется бесконечно милым то, что Арсению понравилось, как он тогда наигрывал то ли «Numb», то ли что-то ещё из Линкин парка. Всё-таки Арсений чересчур к нему предвзят. Вспоминается, как они ещё в университете спорили о двойных стандартах и внутренней крутости. Антон качает головой: вся суть двойных стандартов — выделить кого-то одного и ему позволять всё то, что не позволяешь другим, потому что этот человек для тебя особенный. На днях в Благовещенске они наткнулись на уличного музыканта, который вполне сносно играл на гитаре под плюс, так Арс его раскритиковал, заявив, что «с таким материалом вряд ли можно надеяться на любовь публики». А Антоновы дурацкие школьные наигрывания ему вон — нравятся. — Ты же сейчас не вытер о мои волосы свои пыльные пальцы? — подозрительно переспрашивает Арсений, когда они разрывают поцелуй — Антон запустил руку ему в шевелюру. — Нет, — Антон фыркает. — Я их об шорты вытер. — Тогда ладно, хоть и всё равно отвратительно, Шастун. — Арсений даёт ему щелбан и под Антоново возмущение подходит к кровати, на которой уже сидит Кабачок. — Слезай, дурында, — обращается он к щенку, и тот мгновенно спрыгивает. Антону от него такой послушности не добиться. — Ну чё, как там? — интересуется Антон, подходя. На кровати нет ни покрывала, ни подушки, а матрас выглядит слишком старо и пыльно, и даже Антон переживает, как бы в нём не водилось клещей. С другой стороны, до этого им приходилось ночевать в таких гостиницах, где за примерно такие же условия с них ещё и деньги не стеснялись брать. — Давай перевернём его и тогда решим? — предлагает Арс неуверенно, и уж он-то наверняка думает о гигиене. Матрас оказывается тяжёлым, но в четыре руки они быстро его переворачивают, и Арсений критически его осматривает. — Знаешь что? — вдруг воодушевлённо вскидывается он. — Давай притащим наши надувные, положим на него, а сверху уже наши покрывала? Антону это кажется не слишком гениальной идеей, но эффект плацебо, должно быть, работает и на него, так что он соглашается — всё-таки так, может, и правда они ничего не подхватят. Путь по дому до машины уже кажется довольно привычным, и Антону даже непонятно, в какой момент ему это всё казалось пугающим. Достав матрасы, он вручает их Арсению, а сам объясняет: — Я поссать. Арс уже даже не нудит, только машет рукой и направляется обратно в дом, а Антон размышляет, стоит ли идти в тот самый деревянный толчок, или можно поссать и в траве. Без угрызений совести выбрав второй вариант, он отходит чуть в сторону и принимается за дело. В это мгновение на луну слегка находит облако, и становится темнее, в духе всех ужастиков порывом ветра шерудит траву, а где-то вдалеке начинает выть собака, и Антон честно признаётся себе, что, если бы он уже не ссал в этот момент, скорее всего, позыв сделать это он бы ощутил невозможно остро. Быстро стряхивая, он торопится обратно в дом. — Арс? Арс! — Антон зовёт громко, очень надеясь, что в голосе не слышно истерики — лол, его напугали ветер и луна, — но Арсений не отзывается, и холодок пробегает по загривку. Когда он один, дом кажется ещё менее привлекательным, чем до этого, и в разбитой кружке, в перевёрнутом кресле чудится что-то уже совсем мрачное. Антон спешно, стараясь не смотреть по сторонам, проходит все комнаты и оказывается в спальне, но Арсения там нет, только матрасы лежат на кровати, а на них стоит их сумка. — Арс? — совсем тихо почему-то зовёт Антон. — Это не смешно, Арсений. Антон осматривается, но вряд ли Арс сидел бы где-то в шкафу, к тому же тот открыт и очевидно пуст. Голос садится, и Антон, крепче сжав телефон с фонариком, возвращается обратно. Сердце, по ощущениям, стучит где-то в голове, а ноги трясутся. В зале Арсения тоже нет, и Антон не хочет ничего надумывать, но надумывает. Когда он заходит в кухню, паника бьётся перед глазами, и Антону кажется, что он сейчас ебанётся. — Ты уже вернулся? Смотри, мы не заметили эту дверь, — спокойно раздаётся за его спиной, и Антон истошно орёт. Кабачок, вертящийся у Арсовых ног, начинает ему подтявкивать. Когда до Антона доходит, что за ним стоит всего лишь Арсений, причём жутко удивлённый Арсений, а не его убийца с ножом, он начинает материться. — Дурак, блядь, что ж ты делаешь на хуй, гандон ёбанный, никогда так больше не делай, блядь! — Бля, Шаст, что случилось? — растерянно переспрашивает Арсений. — Ты, блядь, пропал, на хуй! Вот что случилось! — Антон машет руками, а после хватается за голову. — Сука, чуть не обосрался. — Антон, я всё это время здесь был, мог бы позвать, — аккуратно произносит Арс, предусмотрительно не приближаясь. — Так я, блядь, звал! — снова орёт Антон. — Прости, я не слышал. — Арсений даже выглядит виноватым, но подрагивающий голос его выдаёт. — Ты что, сука, ещё ржать будешь? — Антон закипает с новой силой, а Арс не сдерживается, смеётся в открытую. — Если ты это специально устроил… — Нет, не! Не специально, честно, — быстро оправдывается Арс, и по тону Антон ему всё-таки верит. — А ты что, прям сильно испугался? — Ни хуя я не испугался! — надувшись, вскидывается Антон. — Подумал, что тебя утащил маньяк и мне теперь надо с Кабачком сматываться. — Ага, то есть искать моё бренное тело и мстить за меня ты не собирался, да? — обиженно выпячивает губу Арс, но глаза у него шкодливые. — Нет, конечно, я же не дурак, — вроде бы уже совсем успокоившись, вертит пальцем у виска Антон. — Понятно, значит, как ты меня любишь, Антон Шастун, — по-актёрски вскидывая подбородок, возмущается Арс. — Я тут, сука, чуть коньки не отбросил, а это всё, что тебя волнует? — обвиняюще поджимает губы Антон. — Это в принципе всё, что меня волнует. — По Арсовому тону не понять: шутит он или серьёзно, но Антон всё равно смущается. — В любом случае, теперь ты мне должен два желания! Антон негодующе стонет. Когда они наконец укладываются, предварительно обработав руки антисептиком и почистив зубы водой из пятилитрушки по настоянию Арсения, стрёмная кровать оказывается вполне себе удобной, и Антон целует лежащего на боку Арса в висок. — Я реально ужасно испугался, когда решил, что ты пропал. Арсений слабо смеётся. — Прости, я не хотел, чтобы ты волновался. Он целует Антона в щёку, а потом в подбородок, в шею и за ухом. Кабачок недовольно вошкается у них в ногах. — Что тебе сказал отец? — тихо спрашивает Антон, и Арс прекращает выцеловывать ему линию челюсти. Они не обсуждали это ещё, потому что тогда после разговора Арс вышел из ванной потерянным, и Антон решил, что он расскажет, когда время придёт. Но сейчас всё же не выдерживает. — Сказал, что я их с мамой разочаровал и подвёл, — спокойно отвечает Арсений, и когда Антон уже хочет вскинуться, чтобы заявить, что это не так, продолжает: — Но зато он признал, что это моя жизнь и мои решения. Неправильные, с их точки зрения, конечно, но это уже хоть что-то. Вместо того чтобы сказать что-то явно не к месту, Антон только осторожно водит пальцами Арсу по спине, а потом забирается под футболку и гладит голую кожу. — И то, что в этот раз позвонил уже он сам, а не мама. Думаю, со временем они смирятся, — печально заключает Арс. — К тому же, я же не ухожу из дипломатии окончательно. — А ты не уходишь? — удивлённо замирает Антон. — Я пока не знаю, Антош. — Это «Антош» звучит как-то жалобно, и Антон не понимает, что чувствовать, но Арсений быстро добавляет: — Я ещё не уверен сам ни в чём, но клянусь тебе, что все решения буду принимать, только обговорив их с тобой. Не просто обговорив, а чтобы это было по-нормальному, ладно? — Арс находит вторую Антонову руку и сплетает их пальцы. — Ты мне веришь? Антон быстро думает, что работать в МИДе можно и в Москве, что Арсений сейчас искренен, что он никогда не был таким жестоким, чтобы начать это всё, а потом заявить, что он снова Антона бросает. Антон вдыхает через нос, сжимает их ладони и продолжает гладить Арса по спине. — Верю, — на выдохе говорит он. Даже в темноте ясно, что Арс улыбается, прижимается ближе и снова принимается целовать Антону шею, нежно проходясь губами по коже. Они нежатся так ещё и ещё, пока ласки не переходят во что-то более сладкое и жадное, и Антон ловит себя, только когда понимает, что сжимает рукой Арсову ягодицу, а Арсений вылизывает ему ключицу. Антон на пробу перемещает и вторую руку Арсу на задницу, просовывает под шорты и бельё и сначала гладит, а потом стискивает упругие мышцы в ладонях. Арсений жарко выдыхает. — Стой-стой. — Он целует Антона в уголок губ. — Мы же не будем заниматься любовью в старом чужом доме на ужасной антисанитарийной кровати? — Это звучит полувопросительно, и Антон думает, что может настоять, но его слишком умиляет «заниматься любовью», и в целом он согласен, что это совсем не лучшее место. — Тебе опять важен выбор слов? — тепло шепчет он Арсению в губы. — Заниматься любовью, — и фыркает. — Мне важен ты, — отвечает Арс, и его всё ещё немного мятное дыхание щекочет кожу. — И если хочешь, можем заниматься сексом или трахаться, мне нравится, как это звучит, немного жёстко. Можешь даже выебать меня, или я тебя, хотя вот это уже чуть позже, лады? Антон улыбается, качает головой и наверняка краснеет — роли у них меняются в вопросе смущения друг друга. Возможно, не только в нём. Он перемещает ладони обратно Арсу на поясницу и зарывается носом ему в плечо. *** Антон был очень пьян. Просто невыносимо — он был в говно. Стены и пол немного шатались, а перед глазами всё немного плыло, и он даже не совсем понимал, что и где делал, хотя, судя по тому, как хотелось ссать, и по тому, что он находился в узком пространстве, а перед ним стояла ещё пара парней, он был в очереди в туалет в каком-то баре или клубе. Усилием воли он попытался сконцентрироваться и осознать, что вообще происходило. Когда Арсений не приехал на Новый год, потому что «Шаст, ну, сам всё понимаешь, билеты капец дорогие, у меня семья не поймёт, а ещё у них тут дурацкая сессия, она длится несколько месяцев, в посольстве, опять же, требуется моя помощь» и ещё миллион тупорылых и неискренних отмазок, Антон очень сильно загнался, а потом вдруг подумал, что его жизнь, вообще-то, не завязана на Арсении, поэтому начал тосить. По несколько раз в неделю он звонил всем своим друзьям и знакомым и предлагал куда-то сходить. Преимущественно в бар. Первые два месяца все только радовались — наконец-то вернулся Антон, душа компании. Матвиенко постоянно его подначивал, но при этом они с ним обошли как минимум одну треть клубов Москвы и как минимум во всех них Антон нажрался. Дима сначала тоже воодушевился и ходил с ними, но только по пятницам или выходным — хоть у него как раз закончилась сессия, подработка и планирование свадьбы отнимали много сил. Макар на все такие тусовки неизменно таскал Настю, и Антон был совсем не против, но это немного сбивало настрой, к тому же надо было всё спланировать так, чтобы их графики совпадали. В любом случае, после двух месяцев безудержного веселья и Дима, и Макар, и даже Серёжа заявили, что они устали и «Шаст, давай сбавлять обороты?». Тогда Антон не отчаялся и решил наладить связь со школьными друзьями — написал Журавлю, Оксане, Дарине со Стасом, и всё началось по-новому. Ему совершенно не нужен был Арсений, чтобы хорошо проводить время. В пьяном мозгу всплыл древнейший мем, один из тех, над которыми они с Арсом угорали в десятом классе. Нахуй ему этот Арсений не нужон. Антон хихикнул, и в этот момент оказался в кабинке — видимо, подошла его очередь. Пописив, он нетвёрдым шагом попёр обратно в клуб, но на полпути развернулся и решил всё-таки помыть руки, а заодно и ополоснуть лицо. Это был какой-то важный день. Антон уставился на себя в зеркало. Он терпеть не мог смотреть на себя пьяного — красный нос, опухшие щёки, поплывшие глаза. Всё это делало его и так не слишком конвенционально привлекательное лицо ещё более стрёмным. Хотя Арсений всегда говорил, что Антон пьяный становится милым. Точно. Антон непослушными, всё ещё мокрыми пальцами достал телефон из бананки и проверил дату и время. Уже пару часов, как было двадцатое марта, а значит — Арсов день рождения. С тех пор, как Антон начал тусить, их общение сильно сдало, причём не тузов и королей, а какие-то шестёрки и прочую некозырную муть. Просто у самого Антона не особо было времени: бо́льшую часть недели он возвращался домой под утро, заваливался спать, потом страдал похмельем, а потом садился лихорадочно доделывать заказы. У Арсения, видимо, не было ни времени, ни желания. Они переписывались, конечно, но это происходило два-три раза в неделю, и их переписка состояла в основном из каких-то мемов и ответных реакций на них. При этом поначалу Антон писал первым, а Арсений отвечал спустя пару часов или даже сутки. Когда Антон это заметил, он перестал. Впервые в жизни ему стало казаться, что он навязывался. Это было невозможно глупо, ведь это был Арсений, его лучший друг, но Антон представлял себе, как тот в своей новой классной жизни видит уведомление от него, морщится из-за условно-навязанной необходимости отвечать, поэтому прячет телефон обратно, чтобы сделать это по дороге куда-то или во время еды — в любое время, когда он не будет занят новыми друзьями и развлечениями. В какие-то пьяные минуты озарения одна часть Антона говорила, что это по-детски и что, если он хочет общаться с Арсом, он должен это делать, должен писать и звонить сам, потому что это нормально и правильно, он должен говорить правду, что без Арсения хуёво и что он по нему скучает. Но Антон хотел не так, потому что от этого терялся весь смысл. Он хотел, чтобы Арс тоже это чувствовал, чтобы Арсений хотел ему писать и звонить, чтобы он, как раньше, рассказывал, как прошёл его день и что ему жаль, что Антон сейчас не рядом с ним. Очевидно, что это было неправдой, и Арсений не хотел и ничего не чувствовал. От этого было больно и до тянущего волнения тоскливо, потому что по всему выходило, что это он был Арсению не нужон. Антон думал, что у него же есть друзья, есть семья — они любят его и заботятся о нём, спрашивают, как дела, нормально ли он спал и ел ли что-нибудь сегодня, кроме бургеров из доставки. Дима вообще всё активнее намекал, что Антону бы к специалисту и что он о нём волнуется, и это правда было приятно, но это было не то. Как если бы Антон стоял в порту и искал корабль, на котором он мог бы уплыть в какую-то невероятную страну, и он его видел, кричал с берега его капитану, но тот то ли не слышал, то ли игнорировал. И вокруг была масса других кораблей, способных унести его куда-то ещё, где ему тоже наверняка было бы хорошо и интересно, но нужно ему было не туда. И всё это было так бестолково, но так раняще, что Антон просто старался не думать об этом, забивая свой день бессмысленными делами, вместо одиноких ночей и вечеров нажираясь в очередном баре. А где-то за полтора месяца до Арсового дня рождения его стукнуло, и он начал планировать подарок, хотя всегда был в этом полным профаном и обычно просто дарил то, на что Арсений сам ему намекал. Но что-то подсказывало, что в этот раз намёков не будет, поэтому Антон приложил все свои усилия к задумке и её осуществлению. Он накупил дюжину пар самых дурацких носков, которые только смог найти в интернете, доебал официальный российский фан-клуб Prodigy и через них связался с официальным британским, таким образом заказав пластинку с автографами всех членов группы, перечитал сотни снобских статей о кофе, чтобы выбрать для Арсения именно тот, который бы «таял на языке», и, наконец, запилил сайт whydowelovearseniy.com, заставив всех их общих друзей и знакомых придумать какую-то плюшку: записать видео или скинуть общее фото с обязательным перечислением причин, почему Арсений лучший, а сам Антон перерыл весь свой гигантский архив связанных с Арсом фотографий, видео или заметок. Придумывая всё это и осуществляя, он впервые за долгое время почувствовал себя хорошо — Антон делал то, что действительно приносило ему удовольствие, а предвкушение Арсовой реакции заставляло его сердце сладко ныть где-то под горлом. Это не мешало ему напиваться по вечерам, но это снова стало его единицей измерения: в таком темпе надо было дожить до Арсового дня рождения, тот увидел бы Антоновы усилия, всё понял бы, и всё бы наладилось. Физический подарок Антон выслал за три недели, а сайт планировал скинуть ровно в полночь по делийскому времени — он всё продумал и просчитал. Кроме. За пару дней до своего дня рождения Арсений радостно (хотя Антон не мог знать наверняка) написал, что он с какими-то своими знакомыми уезжает в Гималаи. «Шаст, представь только — Гималаи!». И тогда у Антона бомбануло, потому что перепрыгнуть самые высокие горы в мире у него точно не получится. Ну и вдобавок к этому отправленный подарок, судя по трекеру, уже пятый день болтался где-то в Калькутте, хотя это была вообще противоположная Дели сторона. Таким образом он и оказался накануне самого др в каком-то баре на Чистых прудах. Антон снова посмотрел на телефон, отошёл в сторону от туалетов, но не оценил доносящуюся из зала музыку, поэтому решил выйти на улицу. В одной толстовке было довольно холодно, и у него по-прежнему кружилась голова, а ноги были ватными и неповоротливыми, так что он чуть не ёбнулся на крыльце, но ему удалось устоять, что он посчитал победой, закурил и открыл Телеграм. Не с первой попытки изменив аудио на видео, Антон направил телефон на себя и как можно более весело заговорил: — Алло, Арсений? Алло? Ты меня слышишь? Там у ся, в Гималаях. — Антон хихикнул и отправил первый кружочек. — Звоню скзать тебе, с Днём рождения, братан! Тебе, канешн, плевать щас на меня, но я-то всё помню-ю. — Антон постучал сигаретой себе по лбу и отправил второй кружочек. — Я щас, можно сказать, отмечаю за тебя. А ещё знаешь чо? Я скучаю. Прям сильно-о, до пизды. Когда ты приедешь? Эт я не рыдаю, прост на улицу вышел, а тут холодно пиздец, поэтому глаза мокрые, сам пнимаешь, братан, физика и биология. — Запустив пальцы в волосы — сигарета выпала из руки, — Антон отправил третий кружочек. — А ты помнишь, как мы с тобой и в Прагу, и в Крым, и в Испанию, и на даче моей — она ничуть не хуже Испании, — и ваще мы с тобой везде, помнишь? Арс, Арс, Арс! Возвращайся скорее, пожалуйста? Мне херово без тебя, прям сильно, прям вот блевово, так херово. Вернёшься? Пожалуйста, я тебя тут жду. Как этот… как Медвежонок. А ты там со своей лошадью носишься где-то. Лошадка-а. А я жду. Антон отправил кружочек и втянул сопли в нос — это от холода, обычная физика. Покрутившись на месте, он вернулся в бар. * Проснувшись наутро, хотя скорее всего надень, Антон застонал. Голова болела нещадно, во рту будто всю ночь испражнялись бомжи, а всё тело ломило и лошомпунило. Удивительно ещё, что он был дома — пару раз за последние месяцы он просыпался вообще не у себя и в первые секунды, пока он не понимал, чья это квартира (чаще всего Матвиенко), его жойско крыло. Он постарался разлепить глаза и проверить на телефоне время. Разблокировав айфон, Антон почувствовал, как сердце куда-то ухнуло. Он вспомнил, что ночью записывал Арсению видео. Головная боль и ломота ушли на второй план, и Антон дрожащими пальцами открыл телегу. Он не помнил, что конкретно говорил, но в том состоянии это могло быть всё, что угодно, и если Арсений это увидел, он даже не мог предположить, как он отреагировал. Но Арсений не увидел. На кружочках с опухшим покрасневшим еблом по-прежнему была одна белая галочка, и Антон вдруг понял, что от этого только хуже. Он как-то спокойно удалил видео, даже не пересматривая их, а потом бесцветно написал «С Днём рождения» и скинул ссылку на сайт. Подарок за эту чудесную ночь, естественно, не оказался волшебным образом у Арса на пороге, да и какой в этом был смысл, раз самого Арсения там не было? Антон отключил телефон, перевернулся на живот и закрыл глаза. Арсений позвонил спустя часов пять — по его времени это был уже не его др — и долго и восхищённо хвалил, какой замечательный подарок «они все» ему сделали, имея в виду сайт. Антон тускло согласился со всем этим, ещё раз поздравил, извинился, заявив, что у него дела, и сбросил. Отправил ещё трек-номер, чтобы Арс не проворонил посылку, она всё-таки была дорогая. *** Антон распаренный выходит из душа в полотенце на бёдрах и видит, как Арс смущённо сидит на их кровати. Они в Хабаровске — ещё не осматривали город, но, судя по тому, какой хороший в нём есть отель, он им уже нравится. Кабачок сопит на своей лежанке в углу, а Арсений окидывает Антона волнующим взглядом, и от этого в горле появляется ком, а в животе бабочки — от этого Антон сам в целом становится каким-то клише, потому что у него даже ноги подгибаются. Он несмело подходит ближе, и Арс встаёт ему навстречу. — Не ожидай от меня… слишком много, — сбившись, тихо просит Арсений. — Я не… Я немного волнуюсь. Антон хочет пошутить, что не понимает, как с таким подходом Арс переспал со столькими девушками, хочет признаться, что он волнуется тоже, хочет схватиться за голову и убежать от нервов. Вместо этого всего он аккуратно берёт Арсения за голую руку — тот сам после душа сидел только в шортах — и осторожно кончиками пальцев ведёт вверх до плеча. У Арсения красивые руки, и Антон иногда залипает на его мышцах, но сейчас они расслаблены, и это красиво тоже. Арсений смотрит доверчиво, будто бы Антон знает, что делать, но это не так: все его фантазии улетучиваются стайками колибри при виде него — такого простого, с по-воробьиному взъерошенными после душа волосами, несмелой трогательной улыбкой на губах и громко бьющимся сердцем. Антон не выдерживает, прижимается всем телом, целует ласково и сильно, чувствуя жар чужой кожи. Арсений мягкий и гибкий, откидывается немного, когда Антон переходит на его шею, а потом просто тянет на кровать и сам укладывается сверху, перенимая инициативу, выцеловывая что-то тонкими губами у Антона на груди, осторожно сдёргивая его полотенце. У Антона сердце берёт курс на какой-то вальс, отстукивая то длинные, то короткие такты, а Арсений трогает его везде, гладит, слегка щипает, губами спускаясь всё ниже. Когда он запускает язык в пупок, Антон резко выдыхает и чувствует на коже тихие тёплые смешки. — Я помню, что ты боишься щекотки, — с нежностью бормочет Арс. — А у тебя руки не холодные, — максимально не в тему заявляет Антон и сам посмеивается, подрагивая животом. Арсений чмокает его в выпирающую косточку, а потом целует всё ниже и ниже, пока, наконец, просто не берёт в рот, совершенно без предупреждения. Антон давится воздухом и закрывает глаза рукой — дело не в том, как Арс сосёт (у Антона до него-то было всего две партнёрши, но даже так он уверен, что паршиво), дело в том, что это Арсений. Он выводит языком какие-то узоры, берёт неглубоко, помогая себе рукой, и делает это всё неумело и неловко, но у Антона сердце буквально распирает от нежности, от любви, от наслаждения. Он смотрит Арсению в глаза и кончает, издавая стон и краснея от того, что тот глотает. Арс подлазит вверх и нерешительно целует в уголок губ, но Антон переворачивает их и целует глубоко, руку запуская Арсению в шорты, медленно водя по члену. — Худший минет в моей жизни, — шепчет он ему в шею, и тот смеётся. — И тем не менее ты кончил, — игриво возражает Арс, кажется, совсем не удручённый такой оценкой его минетных способностей. — Не хотел тебя расстраивать. — Антон цепляет зубами напряжённый Арсов сосок и снова удовлетворённо ловит жаркий выдох. — Предлагаю тебе показать, как нужно, — сбивчиво бормочет тот, и Антон слушается и повинуется, потому что как иначе? Он начинает по-другому, выцеловывая Арсению бёдра, ластясь головой, будто кот. Щекой к разгоряченной коже, вдохнуть запах, провести языком. У Арсения немного дрожат ноги, и это приводит Антона в восторг, он ставит засос на внутренней стороне бедра под тихий стон и недовольное «ты там скоро вообще?». Это смешно, и хорошо, и Антону в целом так прекрасно, что у него искры перед глазами. Он снова целует, а после размашисто лижет, вырывая ещё один совсем тихий стон. И он вообще-то тоже не эксперт в минетах, но Арсений почти неслышно скулит, когда он насаживается ртом, и этого, наверное, достаточно. * Этой ночью они не заходят дальше, но у Антона ощущение, будто он летает. Он выходит на балкон покурить и смотрит вверх на звёздное небо, немного ёжась от прохладного ветра. — А когда мы с тобой поссоримся? — вдруг спрашивает Арсений, совершенно бесшумно появляясь сзади, и Антон едва не давится дымом. — Чего? — переспрашивает он с огромными глазами. — По всем канонам мы с тобой должны посраться до того, как доедем до Владика. Ну, или уже там. — Арсений пожимает плечами и облокачивается о перила. Он голый, и в свете дальневосточных звёзд это выглядит слишком красиво — будто Арсений сам соткан весь из этого чарующего звёздного света. Антон мимолётно думает, что меньше, чем полчаса назад, ловил губами и языком это свечение, этот космос. Но он тут же мотает головой — это постоянно происходит, Арс своей нереальностью постоянно отвлекает от той чуши, которую несёт, вот Антон и ведётся. — По каким это канонам? — всё ещё не догоняет он и подозрительно щурится. — Ну, книжным и сериальным, или киношным. Нельзя, чтобы у героев всё было хорошо, читатель или зритель теряет интерес, — как маленькому, объясняет ему Арс и тянется за сигаретой. Арсений — поп-культурное оружие: взведёшь курок беседы, и в тебя очередью выстрелят всеми возможными фактами и вымыслами. — А мы с тобой, по-твоему, герои? — фыркает Антон, наблюдая за тем, как Арс действительно слишком по-киношному красиво выдыхает дым. — Конечно, герои! Герои-любовники, очевидно же. Антон качает головой, улыбаясь. — Как тебе тогда идея, что мы скучные герои-любовники, у которых мало читателей и совершенно нет кульминационного конфликта? Арсений мечтательно улыбается, и Антон внутренне аж обмякает от нежности и восторга — таким невозможным тот кажется в этот момент. — Согласен со всем, кроме того, что мы скучные. Скучные люди не ездят с собакой через всю Россию на машине. — Ты очень доволен этим фактом? — смешливо спрашивает Антон. — Очень, — не лукавя, сияя, признаётся Арсений. — Ты только подумай. Почти девять тысяч километров. Я чувствую себя совершенно другим человеком после этого. Антон принимает сигарету обратно, задумывается на мгновение над этими словами и соглашается. Почти месяц назад в Москве он сам действительно был другим человеком. И дело не только в том, что сейчас любовь всей его жизни стоит совсем рядом, прижавшись тёплым боком и целуя его плечо. Дело в совокупности многих факторов — в том, что он согласился поехать, в том, что и как он переживал, в том, как он с удивлением находил в себе силы, о которых не подозревал раньше. Это ещё не конец их путешествия, но Антон согласен с Арсом — оно навсегда поменяло их жизни. Он вдавливает бычок в пепельницу, стоящую на столике за ними, а после обхватывает Арса обеими руками и прижимает так крепко, что тому наверняка больно, но он совсем не возражает. Они целуются долго и правильно.