Бора

В предрассветный час северное море холодно, черно и неотличимо от неба. Обернешься, глянешь вниз на волны, что лижут руки-выступы скалам, и в груди затрепещет что-то, упругим комком начнет биться о клетку ребер. Прыг-скок. Успокоилось. Кожу ладоней искололо инеем, поселившимся на камнях крепостной стены за ночь. Руки устали держать тело на весу да подтягиваться — дрожь от перенапряжения всё никак не утихала. Или это от страха трясёт? Остался бы дома, в тепле и покое, но нет, потянуло геройствовать. Теперь вот приходилось пальцами рыть заледеневшую известь, выскабливать мелкие камешки, ломая ногти, оставляя багряные мазки на кладке и собственном лбу, когда волосы лезли в глаза. В высоченной гладкой стене обнаружилась единственная брешь, нечиненная, быть может, ещё со встречи с дубинкой Ледяного Великана. Дело оставалось за малым — расширить её, чтобы протиснуться в зазор, проползти угрем. За малым — будь с собой кирка с лопатой, но и голыми руками справиться можно, даже не век возиться. А боль и сломанные ногти — ерунда, когда всё как на собаке заживает. Он прислушался к звукам во внутреннем дворе — ни шагов, ни голосов людских, ни дыхания караульного, прикорнувшего на посту. Значит, память не подводила. Что при свете дня, что ночью на стражу в крепости никого не ставили. Опрометчиво. И невероятная удача для того, кто вздумает тайком пробраться внутрь. Он сунул руки в темный провал в стене, схватился за камни с обратной стороны и полез головой вперёд, зажмурившись, будто это могло уменьшить его в плечах или превратить узкий проход в просторный коридор какого-нибудь дворца. Малоприятная участь застрять и ждать до утра, пока его не заметят, миновала, однако булыжники знатно протёрли бока, точно плоские коровьи зубы сено. Он упал бы носом в землю, но успел выставить руки вперёд. Прямо пред лицом пролегла тропа, ведущая к башне. Снег лежал здесь странно, словно дурная служанка вздумала вычистить его метлой, а в итоге только пригладила чуток. Впрочем, снег да и снег, в сумерках куда ни глянь — что-то чудится. Главное, что ни одно из окон крепости не светило во тьму — все обитатели мирно спят, не ведая о непрошенном госте. Холодное белое покрывало, застеленное госпожой-зимой поверх песка и сухой травы, сминалось, похрустывая тихонько на его пути. До входа в башню уж рукой подать, оставалось молиться, чтобы замок не заперли на ключ. Однако сей повод для беспокойства оказался напрасным — дверь легко поддалась, приоткрылась слегка, не скрипнув новенькой петлей, но распахивать её он не торопился, замер в нерешительности. Как мог Камски быть столь глуп, столь неосторожен?.. В груди засело шипучее чувство, что кто-то соорудил из крепости громадный капкан, заманил в него «смельчака» да сцапать вздумал, как кролика. Теперь-то не развернуться, за спиной стальные зубья щёлкают, коли то на самом деле западня. Он вдохнул морозного воздуха, сколько позволили лёгкие, будто впрямь под воду нырнуть собрался, дабы сети рыбацкие резать. Расхрабрился, рванул на себя дверь и чуть не прыжком через порог перекинулся. Куда торопился только? В засаде здесь поджидали разве что темнота да тишина. Он мягко притворил за собой дверь, проморгался, несколько удивлённый. Пред ним вился ряд ступеней — вверх и вниз. Чуйка тянула спуститься сначала, и не потому что поджилки тряслись при мысли о большой высоте, откуда недолго свалиться, разбиться, растечься по скалам алыми сгустками. Чутью следует доверять — и всё тут. Лестница неожиданно оборвалась, и он практически споткнулся, когда засмотрелся на дверной проем с распахнутой дверью и за ним — на горящие свечи в канделябре, красовавшемся на столе у стены. Движения его замедлились, очи вперились в пламя, зачарованно наблюдая игру жёлто-оранжевых языков над белыми столпами воска. Ещё в тот миг нутро должно было взбунтоваться, закричать об опасности, но оно молчало. Молчало, пока он не миновал порог комнаты, и горячая ладонь не вынырнула из темноты и не зажала ему рот. Вторая рука перекинулась через бок, обездвижив запястья, жёстко прижав их к животу, точно толстый железный прут. Он замычал, дико вертя глазами, неспособный развернуться лицом к лицу к трусу, напавшему со спины. Задергался, извиваясь всем телом, а затем вдруг разинул рот, со всей дури сжал зубы на чужих пальцах — сзади раздался сдавленный стон боли и негодования. Он и сам от себя не ожидал эдакой выходки, зато узы рук исчезли, будто и не было их мгновенье назад. Разворот — и ступор. Человек размахивал ладонью, разгонял ею воздух, будто это могло облегчить боль. Морщинки страдания и обиды расползались по лицу змейками, отходя от рассеченного носа. — Чтоб тебя, хвостатый! Зубки-то при себе держи! — ругался Гэвин на все лады, да было бы из-за чего! Нашел, в чем сирену обвинить, а сам так прообраз галантности! Ричард вспыхнул, заалели щеки поди, но мрак скрыл пеленою румянец возмущённого молодца, стёр краски. Напустил он хладнокровия на лицо, упрятал возмущение поглубже и затем лишь позволил себе рот раскрыть. У него бед с неукротимостью нрава не водилось, в отличие от ведьмаков, что хватают ручищами всё и вся, прежде чем мозгами пораскинуть малехо. — И чего ты ждал, когда набросился на меня сзади? — ни эмоций, ни дрожи у кончика хвоста. — Не чаял вновь встретиться, Гэвин. Камски тебя без награды оставил, вокруг пальца обвёл, и ты вздумал выкрасть золотишко, пока он на ночь прикорнуть улегся? Дык в башне не денежки хранятся. Беги лучше отсюда, да побыстрей, пока не разбудил кого. Плавно очертил молодец круг, подтягивая тело своё руками — умело и споро, но глазу человека, привыкшего на двух ногах по тверди земной шагать и за собратьями да зверьём ходячим наблюдать, он бы калеку или юродивого напомнил. А то и побратимом змию невежды кликать бы стали. Однако видел то зрелище один ведьмак, и странное выражение на лице его проявилось в игре пламени свечей. Не похоже, что речи сирены начертили эту складку меж бровей, не они прищур кошачий вызвали и за кадык беднягу дёрнули. Не от страха у того в горле пересохло, а от чего-то… чего-то… — Зря в остроумии упражняешься. Долгожданный мешочек я получил, и не из алчности сюда пробрался, — Гэвин поворачивался за сиреной, как луна следует за солнцем. — Ярл помышляет делами странными, неестественными. Людям он кровь успел попортить алхимией и колдовством, а они мне жалуются, слезы льют. Не смог я по-тихому улизнуть, разобраться решил. Скорее уж из интереса, чем по доброте душевной, — врёт, как пить дать, брешет — от каждого слова ложью несёт за версту. Ну и бес с ним, пусть держит свои мысли драгоценные под семью замками — какой от них прок? — Ты-то куда заполз? Ещё и разукрасился… — Ведьмак будто с жалостью посмотрел на поломанные ногти и следы крови на лбу морского молодца, хотя с чего бы ему — снова коварная игра света. — Или на воле не понравилось, взаперти ещё пару-тройку годков посидеть захотелось? Понимаю, тут и кормят, и поют, и ванну громадную отстроили, водицей подогретой наполняют, — он махнул рукой вдаль, за стол, где в полу зиял прямоугольный провал с ответвлениями-коридорами, испещрившими комнату. Подвал под башней не стёрся из памяти Ричарда, и столько лет-ветров должно голову продуть, чтобы он выветрился, испарился, что одной жизни не хватит. В искусственном каменном «кармане» вода почти иссохла. Незачем наполнять бассейн, коли его покинул единственный обитатель. И всё-таки на дне осталось немного водицы, чтобы смочить чешуйчатый хвост. Крепость с надземной частью башни воздвигнута была для людей — камень и древесина, ковры и камины — защита от возможной осады и уют в мирное время. Подвал же появился значительно позднее, каналы с водой по всей комнате служили для «удобства» пленника, сирены. — Видишь ли, я просил о помощи в поисках брата одного ведьмака, да он отказался, — слова свои Ричард щедро приправил язвительным тоном. — Приходится своими силами справляться. Он опустил хвост в бассейн, крепко вцепившись в борт, расплескал им прохладную влагу. Хватило и руки смочить, и умыться от пыли и крови. Это немного успокоило, привело в порядок мысли. Рассвет слишком близко, скоро и в башню заглянуть кто-нибудь может, нечего лясы точить и обиняками перекидываться. Гэвин, видать, подумал о том же, умолк, в пол уставился, точно застенчивая служанка пред купающейся леди. Вдруг голову поднял, да не в глаза посмотрел, а на переполненные книжные шкафы, за которыми не видно было стен. — Обстоятельства изменились, — ведьмак пожал плечами, подобравшись к старинным томам в красочных переплетах и фолиантам, пробежался пальцами по форзацам, щуря зенки бесстыдные. Как же! Обстоятельства — это народец городской о помощи взмолил, а не Ричард? Не чудище морское, не монстр… И спор ведь не затеешь — правду ведьмак говорил. Не пристало ему с сиреной возиться — разве что голову к конскому седлу привязать может да заказчику доставить. Радоваться надо, что с мечом не накинулся ещё, но отчего тогда тоска берёт? — Гэвин, не думаю, что резонно задерживаться внизу. Не знаю уж, что ты ищешь, но ни Коннора, ни чего-либо… — Ричард попытался было воззвать к благоразумию ведьмака, но тот резко развернулся, и лик его оказался страшен — брови сошлись на переносице, напустили тени на очи, губы скривились, а самое дикое — взгляд, как у загнанного зверя. — Что ж ты заладил — Коннор да Коннор! Хочешь знать, где брат твой? — в два шага очутился ведьмак рядом с сиреною, чуть локтем не задев его лба, встал впритык и зашарил нервозно ладонью в нагрудном кармане. — На, читай, коли грамотный. Ярл потрудился на полях дневника пару строк оставить о нём. Ричард прочёл. Сначала отыскал заметку о брате, горькую для него, а от скупости и бездушности слов ещё более жестокую. Затем перевернул листок, пробежался с первой строки до последней, впитав в себя каждую фразу, каждую мысль рукописную. Дочитав, Ричард осел, опустился на локти на хладный каменный пол. Только дышать он и мог. Гэвин забрал листок из ослабевших рук. Шорох бумаги пощекотал слух молодца, затем смолк, и когда от тишины зазвенело в ушах, горячие пальцы бережно притронулись к плечу молодца. — Как я и говорил, обстоятельства изменились, — ведьмак молвил тихо-тихо, словно боясь спугнуть диковинную пташку с насеста. — Мне нужно выяснить, что здесь творится, прежде чем что-либо предпринять. Тебе бы уйти, пока не рассвело, спрятаться от крепости подальше и… — Нет, — подивился молодец, как уверенно, как спокойно звучал его собственный голос. У иного бы горечь и слезы, и дрожь, а он оклемался за жалкий миг. Может, и правда о человечности не ведает, не чувствует сожалений. — Нет, я пойду с тобой. В толк не возьму, о чем Камски писал в дневнике, никогда здесь подобного не видел. С эдакой решимостью можно замки в одиночку брать. Ничего не оставалось ведьмаку, кроме как согласиться. *** Узкие бойницы в стене не давали света — над пока Ундвиком властвовала ночь. Ведьмак поднимался первым, освещая путь себе и сирене канделябром. Острые края ступенек впивались в мягкое нутро, плоская рыбья чешуя хвоста шеркала о деревянные скосы с неприятным звуком. Ричард давненько не бывал в людских постройках, позабыл уж, как проворно некогда двигался на суше. Гладко отполированные перила, привинченные к стене, к счастью, никуда не пропали, и немало облегчили ему задачу. На первом пролёте он ожидал увидеть дверь из светлого дерева, за которой раньше была маленькая гостиная с длинной низкой софой и мягким ковром. Какой-то месяц назад Коннор засиживался здесь вечерами, читая глупые рыцарские романы и напевая под нос баллады. Ему особенно полюбились «Полвека поэзии» и записанные песнопения одного рифмоплета с цветочным псевдонимом. Ричард всё твердил брату, мол, в тех выдумках нет ни толку, ни остроумия. Да и ни грамма истины, относительно ведьмаков уж точно. Гэвин остановился, поднявшись на площадку, загородил спиной обзор да так и замер молча. Пришлось сирене протиснуться, тронув того локтем почти против желания. От старой двери остались лишь проем и воспоминания — заместо неё от пола до потолка стальной стражей несли караул прутьями решетки. Ричард двинулся ближе, желая разглядеть что-либо в темноте, потянулся было коснуться ладонью металла, как ведьмак больно сжал пальцы на его плече и дёрнул назад. В то же мгновение от мглы оторвался пернатый сгусток гнева, ринулся вперёд — клюв его, перепачканный кровью и остатками плоти, со звоном стукнулся в решетку. Существо из дневника Камски, седьмой образец, походило на грифона с гравюр, да только из последних сил старалось ходить на двух ногах и искореженными руками держалось за прутья. Что-то заставило мышцы его тела перекрутиться, порвало их и кости поломало, а потом срастило, но по-иному, неправильно. Молодец поднял очи на ведьмака в немом вопросе. Тот нахмурился, покачал головой и ни слова не проронил. Отвернулся он от узника и продолжил подъём. Второй пролёт встретил их с Ричардом новой камерой, из которой исходил затхлый запашок, но за решеткой жила лишь тишина. Гэвин попытался осветить комнатенку канделябром — соломенный настил был раскидан по полу и гнил. Мысли сирены заволокло туманом, сквозь который слабо светилась надежда обнаружить и третий этаж в запустении. Он рассматривал сапоги ведьмака — из добротной кожи, поношенные, но по-прежнему крепкие, и так погрузился в простые думы, что не заметил, как очутился вместе с хозяином обуви у новой клетки. Тут было светлее — в комнату сквозь приличное окно, пущай и зарешеченное, начинал пробиваться рассвет. Посередине громоздился вытянутый стол, безбожно захламленный, заваленный набитыми холщовыми мешками. Под ним, на полу стояли ящики, полные неведомых инструментов, и тюк, скрытый тенью от столешницы. Нитями паутины тянулись полупрозрачные трубки от стола к ёмкостям, подвешенным на металлических столбиках у каждого из четырех углов. Ведьмак не торопился идти дальше — прислушивался сосредоточено, чуть ли не принюхивался, будто охотничий пёс в ожидании отмашки хозяина. Ричард решился уже отвлечь его, вывести из животного ступора — эту камеру хорошо бы осмотреть, если удастся отпереть железный замок на решетке. Стоило ему двинуться вперёд, повернув голову, как хлам под столом шевельнулся. — Ричи? Ты вернулся? — то, что принял молодец за тюк, оказалось на поверку девчушкой в грязных лохмотьях. Тоненький дрожащий голосок и бледное, сероватое лицо её с огромными водянистыми глазами, исхудавшее, с полосками от высохших слёз на перепачканных щеках, Ричард тотчас признал. Да и как не признать было Алису, которая с первого дня жизни в крепости отлучалась от Кэры, сердобольной служанки, приютившей сиротку, только за тем, чтобы послушать, как братья по очереди читают вслух. — Я ненадолго, Алиса. Всё так поменялось… — он приглушил голос, старался говорить мягко и не обращать внимания на косой взгляд Гэвина. — Ярл очень разозлился, когда ты исчез, — девочка встала с колен, подбежала к стальным прутьям, уткнулись в них лбом, только бы быть поближе к старому другу. — Приказал запереть нас всех, восьмерых оставшихся, кого в башне, кого в подвале под большим домом — боится, что и мы его бросим, раз он такой… Одна Хлоя свободна, но она при нём день и ночь напролёт. Не лучше, чем в клетке! — Алиса нахмурила бровки, глядя себе под ноги. — Неужто и с Кэрой вас разделили, малышка? — Ричард пожалел, что эти слова сорвались с его губ, но куда там, поздно. Девчушка вцепилась пальцами в волосы, скомкала зелёные листья, неизвестно откуда попавшие в её путанные космы. Не заплакала, нет, кончились к сему дню все детские слёзы. — Мама, она… — Алиса обернулась, метнула мимолётный взгляд на стол и сразу же отвернулась, зажмурилась, точно могла таким образом спрятаться. — Нас держали тут, вместе, но в один день пришел ярл, велел слугам привязать её руками и ногами к столу, чтобы лежала смирно. Он поил её снадобьями, колол страшными иглами, от которых ей было очень больно. Когда я попыталась остановить его, меня стали уводить в камеру этажом ниже, но я слышала, как мама кричала, и потом начала замечать, что она меняется. Ричи, сегодня ночью я перестала слышать её дыхание, мне кажется, она… — Чшшш, — опустился молодец морской на пол, протянул руки к Алисе, погладил ласково по головушке, успокаивая, очами же уставился на стол. Теперь, когда солнце взошло над горизонтом, он узрел, что не мешки вовсе лежали там, а женщина, укрытая полотном от носа до пят. Он поднял взгляд на ведьмака — быть может тот уразумел, что творится в крепости, разгадал загадку об узниках, зельях да чудищах с человеческими чертами. И ведь действительно Гэвин открыл было рот, дабы молвить что-то серьезное, значимое, судя по тягостному выражению его лица, но его перебил худший звук, что мог раздасться в башне в этот момент. То хлопнула входная дверь внизу. — Вот холера! — ведьмак цапнул сирену за предплечье, потянул на себя, а тот противиться и не думал — испугался, по-настоящему ужас его пробрал впервые за вылазку ночную. Сердце забилось у горла, душило, точно мечтало отомстить хозяину за страх свой. — Есть здесь другой выход? А то я не горю желанием браться за стальной меч. — Разве что подняться ещё выше, на крышу, но прыгать оттуда — верная смерть. Упадешь прямиком на скалы… — Ричард уставился на Гэвина, как на последнего дурака, несмышленыша. — Не собираюсь я падать — крылья тебе на что? Вытянешь нас обоих, не надорвешься, — ведьмак рванул на лестницу, уводя молодца за собой. Тот воспротивился, отклонился назад, к решетке, заслышав жалобный голосок, тонкий, как мышиный писк: — Ричи, постой. Ричи! — у Алисы слёзы на глазах наворачивались, губы задрожали и ноздри затрепетали крыльями бабочки. — Не бросай меня! Гэвин притормозил, цокнул языком. Всем видом своим старался он показать, что важнее уйти до того, как их тайное вторжение раскрыли, даже если придется трусливо сбежать. Да пальцы, сжимавшиеся в кулаки в нерешительности, выдавали его с головой — совестно ему было девчушку в плену оставлять. — Тише, малая, — он понизил голос, но слова прозвучали столь ласково, что Ричард заслушался невольно. — Мы вернёмся за тобой. Обязательно вернёмся, веришь? Ты смотри только, не выдай нас ярлу ненароком. Девочка посмотрела на сирену, будто в немом вопросе — можно ли верить страшноглазому незнакомцу или врёт он, дабы шкуру свою спасти. Ричард молча протянул ей кулак с оттопыренным мизинцем — извечная детская клятва произвела на Алису должное впечатление. Она пожала его своим миниатюрным пальчиком, затем вытерла сопли и без того грязным рукавом и кивнула на прощание. Последний лестничный пролет промелькнул пред глазами ястребиной тенью. Люк, ведущий на крышу не запирался, по видимому, со времен постройки башни. Холодный утренний свет ударил в лицо не слабее, чем лютый ветер — любитель гор, морей и высоких людских сооружений. Ричард подполз к краю, заглянул за оградительный заборчик. Ночью расстояние до смерти казалось чуточку меньше — в этом он готов был поклясться. — Я летал один раз в жизни и без всякого груза, — молодец разминал крылья несколько скованно и наблюдал, как размеренно Гэвин шагал к нему — чересчур уверенно для своей лихой затеи. Самоубийственной затеи, если быть точнее. — Будет надёжнее переждать здесь — коли на крышу никто не поднимется, то уйдем тем же путем, что и пришли. — Не боись, чешуйчатый. Знаю я вашу братию — можете барана целиком в воздух поднять, пронести на сотни ярдов, не вспотев. Моя туша не тяжелее будет, — слова эти прозвучали так, словно Ричарду с мертвым телом ведьмака на руках лететь предстоит, и от мысли сей в тугой, болючий комок потроха завязались. — Или ты пред высотой робеешь? Возмутился было молодец, но стук каблуков по дереву послышался очень уж близко. Решимости от этого не прибавилось, разве что чувство безысходности прокралась в сознание через ушной проход. Сколько ни силился Ричард впоследствии вспомнить, как удалось ему с ведьмаком в небо взлететь, не рухнуть камнем в море, никак не получалось. В памяти осталось лишь то, что руки и крылья натрудил он нещадно, стараясь поудобнее ухватить того поперек груди — Гэвин вертелся, словно бешеный кот в мешке. Когда коснулись они земной тверди, зенки его навыкате были от страха, а ведь столько храбрился и сирену в трусости обвинял! Ричард приземлился на тихом, нелюдимом бережку близ Набережной марлинов. Отдышались товарищи по несчастью да стали думы друг другу излагать. Молодец морской примолк вскоре. Ведьмак, конечно, поболе из увиденного вынес и завёл рассказ. Догадался он, что Камски — алхимик и чародей, которого черная магия как дитя малое пальчиком поманила, сладости, власти иль ещё чего наобещала да так и не выпустила из ручищ. Все пленники, мол, жертвы опытов его колдовских. Сказал и что стол в последней камере — не просто стол. То аппарат особый, для вживления людям мутагенов применяемый. Действо сие болезненное, жестокое, зачастую смертью грозящее. Подобное некогда для создания ведьмаков применялось, но ярл будто бы хотел из людей чудовищ ваять, ради придания им свойств и сил различных существ, навроде грифона. Гэвин разворчался, наворачивая круги по заледенелому песку. Бормотал себе под нос, к сирене уже напрямую не обращаясь, что давно пора магию такую чародеям под запрет поставить, если ещё не состряпали они этого, и наказанием неплохо бы смерть назначить, никак не меньше. Ричард слушал его поначалу внимательно, а потом, призадумавшись, в пол-уха. Ведьмак, кажись, и к кому, и как за подмогой обратиться придумал — знавал тот чародейку, к которой прочие маги непременно прислушаются. Похвальной, конечно, казалась сирене проснувшаяся в Гэвине тяга к справедливости. На легендарного героя из баллад он походить не стал, но лицо его как будто стало добрее, милее сердцу молодца морского. Однако иное завладело думами его. С раннего детства Ричард у Камски приживался. Знал он, что не всю жизнь в крепости пробыл, да где до того обитал, кому сыном приходился — не припомнить никак. Но сильнее всего мучило его новое сомнение — не человеком ли, как брат, он был рождён?