Бора

Бывают в жизни моменты, когда перестаешь понимать, куда идёшь и зачем только землю понапрасну топчешь. Пред ведьмаком, казалось, эдакой дилеммы стоять не должно — самый трудный выбор у него меж двух мечей — из стали да из серебра — а дальше режь и руби. Нелегко, быть может, с заказчика должную награду содрать, но пригрози ему расправой, и отсыплет монет щедрую горсть, как миленький. В том весь Путь и заключается. Делов-то! Ан нет, не всегда всё так просто оказывается. Порушились представления Гэвина в краткий срок. Как песчаный замок рассек их хвостом своим Ричард, поднял остатки дланями перепончатыми да развеял по ветру. Ведьмак брёл в гору по знакомой уж тропинке, припорошенной снегом. Он желал собственными глазами лицезреть конец Камски, наблюдать суд и исполнение приговора, как изящно выражались чародеи. Гэвин окрестил бы оное действо расправой над неугодным, но никто его мнения не спрашивал. Да и не к чему лишние слова выдумывать — только время драгоценное тратить! Была и иная причина у ведьмака сим себя занять. Тяжко стало вдруг на Ричарда смотреть, куда уж там поговорить по душам. А ведь надобно, ой как надобно. Ничуть не жаль ему было прошлой ночи, не стыдно вовсе, но боязно становилось при мысли, что повторить захочется. Вроде бы поразвлекся и хватит, но… Ещё страшнее делалось, когда представлял он реакцию Ричарда. Проклятого Ричарда, из-за которого саднило горло изнутри, мешая свободно вдохнуть, и снаружи, когда грубая ткань ворота терлась о след укуса. Сирены — создания свободолюбивые и горделивые, если кого и подпускают из прихоти поближе, то ненадолго. Неважно, что тот создан мутагенами, а не природой, — нутром он неотличим от морских сестриц. Хотел ведьмак фору себе дать, дабы поразмыслить над дальнейшими планами, над дорогой своей будущей, а то чушь всякая в голову лезла. Оттого и сбежал на сушу, ещё и дело себе подыскал, чтобы отвлечься. К вечеру поднималась метель, словно силясь в отчаянии укрыть стены крепости от чужих очей. Как пить дать, возвращались штормовые ветра. Бора. Гэвину не по нраву это пришлось, но он надеялся переждать буйства погоды в ярловом доме, за крепкими каменными стенами, раз скоро он останется без хозяина. Высокие врата распахнуты были настежь, но ни единого следа на свежем снегу не приметил зоркий глаз. Видать, припозднился ведьмак — уж пришли чародеи по душу Камски, опередив его, возможно, на какой-то час. Оно и к лучшему — не придется терпеть до окончания их самовлюблённых, занудных речей, без которых те и пальцем не изволят пошевелить. Во внутреннем дворе Гэвин замедлил шаг, осматриваясь предельно внимательно, задумчиво переводя взор с двери главного строения, дома ярла, на осточертелую башню. Вьюга осталась за стенами, не оглушала боле завываниями, не царапала отросшими ногтями-льдинками шею. Ведьмак никогда не понимал советов держать голову в холоде. К лешему народную мудрость, за новую одежу с меховым капюшоном он отдал бы мизинец. Да и любого любителя прохлады, свежести, морозца готов был зарыть сейчас с головой в снег. Камски явно не скупился на поленья для топки — в большущей зале, где принимал он гостя, воздух полнился уютным теплом. Гэвин искренне надеялся, что там ярл и отсиживался, когда пришли за ним чародеи. В противном случае он хотя бы погреет бедные свои косточки, а про «суд» разузнает после, выспросит у Тины. Ведьмак тихонько притворил за собою дверь, встряхнул плечи, отгоняя остатки холода прочь. Ныне зала освещалась скудно, точно халупа бедняка, что особенно поражало на контрасте с ослепительной белизной зимнего дня. Гэвин пересёк комнату, касаясь кончиками пальцев длинного стола — своего немого проводника в потёмках. По пути стащил он оплывший огарок свечи покрупнее — выбор оказался невелик. Новенькие деревянные ступени встретили его молчанием, да и прочих звуков в доме не слышалось. Ошибся, значит, повелся на прихоти уставшего тела, вот и отупел, позабыл про чутьё. Во двор, в объятья снежной девы-бури ведьмак возвращаться по-прежнему не торопился, решив проверить сперва второй этаж. Мало ли, вдруг притихли попросту самозваные судьи после расправы над провинившимся. Коридор наверху приветствовал Гэвина угрюмой чернотой и запашком затхлости кротовьей норы. Не хватало только свисающих с потолка кореньев и влажных комьев земли под ногами. Ведьмак никогда не подумал бы, что вспомнит о давнем чудно́м заказе в подобных обстоятельствах. Однако тогда в конце пути, в кромешной тьме ждал его заколдованный барский сынок, мечтая всеми своими спекшимися мозгами откусить охотнику на чудовищ ногу. Или руку. Или хотя бы пальчиком его закусить. В конце сего коридора сочился тусклым ореолом свет из приоткрытой комнаты. Кишки превратились в змей, свившихся в тугой клубок, — дурное предчувствие. Кошачья голова мирно лежала на груди, твердя, что за стенкой, по крайней мере, не кроется орда монстров, но Гэвин нисколько не доверял ей в последние дни. Мечи его покоились пока в ножнах — маги быстро откидывают в сторону благосклонность, почуяв душок угрозы. С них станется с ханжеским видом устроить минуту молчания по собственноручно казненному коллеге, и горе простому рубаке, прокравшемуся в комнату с оружием в руках из соображений банальной осторожности. Этого следовало избегать любой ценой, даже под страхом за собственную шкуру и гордость. В прошлые встречи ведьмак не замечал за Камски склонности к аскетизму, но шагнув за порог он лицезрел того, сидящего на софе, прислонившись спиной к голой серой стене. Рядышком на круглом столике с тонкой ножкой красовалось блюдо с двумя фруктами — грушами, кажется. Никакой утвари боле. Даже рамы у единственного оконца, сквозь которое пробивались лучи засыпающего светила, не имелось. Похоже, опередил-таки Гэвин чародеев, да и чуйка не подвела, в нужную сторону направила. Досадно только, что не развернешься теперь, не обождешь спокойно — вынужден он до прихода подмоги лясы точить со свихнувшимся на бесчеловечных опытах алхимиком, осторожничать и зубы ему заговаривать. С магом сражаться один на один ведьмак не подписывался, из-за того он помощи у Тины и искал. Что Камски меч, когда тот, без сомнений, по щелчку пальцев шар из пламени иль ледяную клетку наколдовать способен? — Вечер добрый, ярл, — вместе со слюной в рот сочились другие слова, едкие, как желудочный сок куролиска — «добрый — да не для тебя». Гэвин ожидал ответного приветствия, торжества алхимика, что решил бы, будто охотник на чудовищ кончил наконец обдумывать предложение о заказе и несомненно согласился доставить беглую сирену под крепостные стены. Камски молчал. Не повернув головы, не моргая словно, уставился он перед собой взглядом отрешенным и пустым, как у рыбы не первой свежести. — Он не видит и не слышит тебя, Гэвин, — из-за спины ведьмака шагнула внезапно ярлова прислужница, заставив того отшатнуться в сторону. — И не почувствует ничего, что бы ты или кто-либо ещё ни задумал с ним сотворить. Хлоя оказалась боса — ступни её оставляли на полу из красного дерева влажные следы, алые, точно кровь, пущенная из артерии. Она обернулась лишь дойдя до столика и взяв с него тонкими пальчиками грушу. Свободная длань её опустилась к карману платья и поднялась молниеносно, оставив на миг в воздухе блестящий серп. Гэвин уж раскрыл было рот, чтобы осыпать девицу градом вопросов, не менее подходящих ситуации, чем грязная ругань и возмущение, заполнившие его голову. Опередил его, прервав на полуслове, звук, который тот одновременно отчаялся и предпочел бы век не слышать, — голос алхимика. — А, Хлоя, ты вернулась, — Камски молвил сонно, поднял блеклый взгляд на прислужницу — в нем отражались лишь блики былой самоуверенной дерзости. — Что ты делаешь? — Чищу грушу, — капли сладкого сока ползли по лезвию ножа.* Нож этот прекрасно знаком был ведьмаку. Миниатюрный прибор с барского стола — короткое лезвие и извитая перламутровая рукоять, почти целиком помещавшаяся в ладони. Заточили его на славу. Неужто Ричард нарочно тогда через ведьмака передал вещицу, знакомую Камски? Кожица груши полупрозрачной лентой спускалась вниз, скручиваясь в гипнотическую спираль. Мимолётными движениями Хлоя превратила спелый мягкий фрукт в идеальные дольки, все равные по форме и размеру, разложенные вокруг уцелевшей груши на блюде. Композицию из яств и серебра она передала в руки своего господина, но тот, съев один лишь кусочек, вновь обратился в подобие статуи белого мрамора с потерянным взглядом. Девица улыбнулась ему ласково, слизнула сок, испачкавший её пальчики, а после нахмурила брови, обратив сердитый взор на Гэвина, поморщилась, будто лимона отведала. От ядерной ненависти в её глазах ведьмак отмер, развязался его язык. — Я здесь, чтобы помочь. Тебе больше не нужно прислуживать ярлу, покрывать его опыты, — он говорил вольно и прямо, совсем не страшась, что слова дойдут до ушей Камски. — Просто скажи, что он сотворил? Наложил чары? — Как мало ты видишь, Гэвин, — брови её удивлённо взмыли вверх, на злобу в лице не осталось ни намека. Её сменило нечто другое, схожее с завесой липкой паутины арахноморфа. Снисходительность и жалость. — Это я позаботилась об Элайдже, дала ему выпить особое снадобье, когда поняла, ты не оставишь нас в покое. Он жив, но не чувствует боли, не замечает ничего, что могло бы его расстроить. — Но ты ведь подкинула мне страницу с записями из журнала, выдала эксперименты Камски над людьми, вывела на след убийства Коннора… — мысли бешено носились в голове, ударялись друг о друга, неспособные найти ответы-выходы. Гэвин искренне верил, что поступок Хлои у ворот был мольбой, что тогда он видел в её взгляде страх вперемешку с надеждой на спасение. Ныне же он ощущал себя заплутавшей овцой, что отбилась от стада. Или попросту тупым бараном. Он всё старался понять одно — как эта девица вообще могла быть настолько предана своему жестокому господину? — Это должно было напугать тебя, убедить, что ждёт тебя не прибыль, а верная смерть, — Хлоя покачала головой. — Подумать только — ведьмак, ещё и Кот, вздумал поиграть в благородство. Элайджа оценил бы шутку… Гэвин дивился погрустневшему облику девицы. Нечто по-прежнему гаденько скреблось, прорываясь в его думы, не давая покоя. С первой встречи в таверне Хлоя виделась ему странной, необъяснимо зловещей со своими бесшумным шагами и плавными, как у дикой кошки, жестами. Любопытство встрепенулось в нём, завладело рассудком и речью, да и время тянуть до прихода Тины с чародеями за беседою проще — деваться некуда. — И зачем же тебе это сдалось? — напыщенная загадочность порядком надоела Гэвину — достаточно, чтобы скатиться до грубости. — Неужто по нраву жить под пятой жестокого безумца? Звонкое хихиканье, пугающе веселое, искреннее эхом прокатилось по комнате. Девица смеялась над ведьмаком, над наивностью его вопросов, застенчиво прикрыв ладошкой рот. — Поведаю свой маленький секрет, — голос сделался тягучим, как мёд, и чуть слышным, почти уходящим в шепот. — Всё равно ты никому его не выдашь. Хлоя склонилась слегка над алхимиком, всматриваясь в его лицо, точно читая книгу. Кончиками пальцев невесомо провела она по его волосам — так порой в восхищении поступают ценители ветхих артефактов древности, страшащиеся повредить, но жадно желающие прикоснуться к предмету старины. — Я попала в услужение к Элайдже ещё девочкой, когда сам он не имел титулов, а на Скеллиге никому неизвестно было его имя. Первые его опыты с мутагенами над безмолвными зверьками кончались прискорбно, но процесс, полный чистого творчества, вдохновенного созидания… захватывал меня, — она погрузилась в воспоминания, окунулась в них с головой, точно в реку. — Знаешь, вас, ведьмаков, создавали похожим методом, наделяя выносливостью и силою сверх возможностей простого люда. И всё благодаря частичкам, взятым у созданий, что пришли в сей мир после Сопряжения Сфер. Камски грезил сблизить человека с ними, смешать оба начала, породить нечто новое телом и разумом, абсолютно прекрасное. Для каждого опыта он брал что-то от одного из существ. Гэвин внимал словам Хлои не без доли жалости — та, верно, лишилась рассудка. Если тянулись поначалу руки к стальному мечу, аж кончики пальцев подрагивали, когда он почуял угрозу, то теперь ярость улеглась, осела, как оседает со временем наземь пыль после вытряхивания ковров. Беспокоили его лишь хищные очи оголодавшей твари, обращённые к собственному лицу. До него дошло, отчего медальон не реагировал ни на Ричарда, ни на прочих пленников башни. Собственно, по той же причине, что не реагировал он и на Гэвина, и на других ведьмаков. Все они прошли чрез мутации, но чудовищами оттого не стали. По небу за окном пробежалась темная рябь, смутно знакомая, но нежданная. Сердце подскочило к горлу, забилось быстро-быстро, давя на кадык. Девица дернулась, очевидно тоже заметив это, хотела развернуться, выглянуть наружу, но ведьмак отвлек её, переманил на себя взор. — Ха, немного путного вышло из потугов Камски — те, кто не помер на полпути к «совершенству», либо начисто лишились рассудка, либо дали дёру от своего создателя! — Гэвин молол языком, изливался обиняками и насмешками, только бы Хлоя отошла от окна. Пусть подойдет к нему так, что сможет схватить за горло, пусть застудит нервы льдом голубых глаз, но не посмеет ни сам он оторвать взгляд от её стана, ни позволить девице обернуться на сизый квадрат в стене. А в квадрате том появился словно из ниоткуда Ричард. Вцепился он руками в карниз с обратной стороны да повис на стене, следя украдкой за ведьмаком и ярловой прислужницей. Гэвин клял хвостатого на чём свет стоит. Зачем ему в укрытии мирном не сиделось, зачем вздумалось крылья кожистые размять? Не входило это в их планы… — Как ты жестоки твои слова, Гэвин, — девица скрестила руки на груди так, что ладони её спрятались в подмышках, покачала головой, опустив веки на миг, а затем сделала очередной шажок навстречу ведьмаку. — От юношей, о которых ты завёл речь, никто и не ждал благодарности, но когда Коннор принялся угрожать мне, приставил к горлу нож… Что ещё мне оставалось делать? А ведь Элайджа не трогал его и изменениям не подвергал. Ричардом же он всегда гордился более всех опытов, величал лучшим своим творением… — Единственным сколько-нибудь удачным, как я погляжу! — в кривоватом оскале ведьмака не было ни тени веселья. — О, тут ты снова ошибся, — Хлоя хмыкнула, уголки её губ приподнялись, обнажая кромку беленьких зубов. — Задолго до сирены Камски достиг успеха впервые. Когда решился он наконец подвергнуть мутациям человека, я вызвалась по доброй воле. Детскому телу проще приспособиться, преображаясь по мере взросления. Угадаешь, в кого я выросла, ведьмак? Все бестии на белом свете тебе хорошо знакомы, на кого только ни доводилось серебряный меч поднимать. Девица застыла в какой-то сажени от Гэвина, горделиво провела руками по талии, задрала подбородок, уставившись в кошачьи зенки напротив. Образ подернулся дымкой, поплыл, растворяясь в воздухе и делаясь отчётливее вновь. Про серебро неспроста Хлоя заговорила, ой, неспроста, — сверкнули заострённые клыки под алыми губками. Вместе с тем спал дурман, испарилось спокойствие, навеянное её чарами. — Брукса! — ведьмак молвил ответ на выдохе да завёл руку за спину, потянувшись-таки за мечом, но поздно он спохватился. Хлоя резко прижалась вплотную, и одновременно с рывком её пронзило болью левый бок. Взгляд упал вниз — девичья ладошка отпустила полированную рукоять из раковины морского моллюска. Подумать только, кожаный доспех не спас от ножа для чистки фруктов, а всё из-за жуткой силищи вампирши. Звон разбитого вдребезги стекла разошелся по комнате штормовой волной. Осколки разлетелись по комнате, попали и на неподвижного алхимика. На дланях и лице, не прикрытых одеждой, сразу же налились красным мелкие порезы. Хлоя ринулась к окну с яростным шипением, позабыв о ведьмаке за спиной. Гнев её обратился к сирене, к тому, кто неумышленно посмел повредить Камски. Ричард не очухался ещё толком после собственной выходки, попытался приподняться на локтях, но разъехались израненные осколками руки, пачкая пол кровью. В страхе смотрел он то пред собой, то на бруксу, намеревавшуюся разорвать ему глотку во что бы то ни стало. Широко распахнутые серые очи отрезвили Гэвина, точно Белым мёдом опоили да толкнули вперёд. Он выхватил серебряный меч на ходу, полоснул было по спине вампирши, но та растворилась в тумане и была такова. Ведьмак держался на ногах, готовый встретить удар длинных когтей из ниоткуда, как бьют обычно бруксы, да видно Хлоя была осторожнее или же спугнул её топот на лестнице. Вслед за звуком этим раздались голоса. — Гэвин! — выкрик Тины с порога облегчением прокатился в груди, позволил устало прикрыть глаза. Колени подогнулись сами собой — ведьмак осел на пол, не разжимая пальцев на эфесе меча. По комнате перемещались люди, раздражающе шумные, суетливые, будто перепуганные лисой куры в курятнике, но наплевал он на их возню. К лицу прикоснулась прохладная ладонь, размазала что-то липкое, пахнувшее железом по щеке, и Гэвину захотелось прижаться к ней щекой, несмотря ни на что. К боку, куда вонзила вампирша нож, прижалась бережно и мучительно одновременно другая рука. Ведьмак накрыл её своей, чувствуя, как сочится влага из раны, огладил перепонки между пальцев. Сознание утекало столь же поспешно, что и живая кровь. *** В полудрёме Гэвин перевернулся на левый бок, непроизвольно пряча лицо от утреннего солнца, которое словно целиком пролезло в комнату чрез восточное оконце. Это было громадной ошибкой — скатавшееся в жгут одеяло под ним надавило с удалью чемпиона кулачных боёв. С горьким стоном проснулся он на самом мягком ложе из всех, где доводилось когда-либо почивать. Чу́дное начало дня, ничего не сказать. Скинул ведьмак одеяло, оперся спиной о спинку кровати, подпихнув пуховую подушку под поясницу. Свободная рубаха не принадлежала ему. От старого платья не осталось ничего, кроме портков, даже доспех пропал. По старому-доброму коричневому дуплету Гэвин определенно будет скучать, но латать прореху от ножа для фруктов — стыдоба. Ни за какие коврижки, всяко лучше на новый потратиться. Мечи в ножнах красовались на комоде, отчего худшие подозрения спешно покинули думы. Волновало его теперь, куда подевалось золото, рассованное по карманам прежней одежды. Последние надежды скинул ведьмак на Тину — верная подруга наверняка уберегла кровные его, не посеяв ни единой монеты. Гэвин задрал рубаху выше пупка, потянул за бинт, чуть окрашенный бурым. Ткань присохла к ране, отрываясь буквально с треском и скрипом. Он морщился и шипел от малоприятных ощущений. Именно потому лечение эликсирами, старой доброй Ласточкой, к примеру, было угоднее нутру охотника на чудовищ — дрябнул из склянки залпом, дабы вкуса не распробовать, затем продрых сутки, а очнулся с диким голодом, аж желудок сводит, зато на месте распоротых мышц и содранной кожи блестящий розовенький шрам. И ведь заклинания действовали ничуть не хуже, однако среди кучки магов, приведенных на Скеллиге Тиной, не нашлось ни одного, кому не жалко было время и чары на простого ведьмака, приблуду с геройскими замашками. За сим безмолвным ворчанием и застала друга Тина. Она вошла в комнату с чистой одеждой, ботинками, предсказуемо звенящим мешком и бинтами для Гэвина в руках. — О, ты уже занялся сменой повязки! — за вуалью напускного весёлого тона чародейки скрывался упрёк, очевидный и беспощадный. — Как мило с твоей стороны проделать половину моей работы собственноручно, пущай и грубо, неумело, да и в целом вредительски. — Рад снова вас видеть, госпожа Чень, — Гэвин не запамятовал за долгие месяцы разлуки, как чародейка ненавидит подобные обращения. Перебрасывание колкостей из уст в уста было их давней забавой, корнями уходившей в юные годы. Ни он, ни она уж не в состоянии вспомнить, кто выдумал эту игру, но при каждой встрече заводили её непременно. Слово цеплялось за слово, пока Тина наматывала туры чистого бинта. Рана, нанесённая Хлоей, оказалась едва заметной узенькой полоской на коже, но лезвие погрузилось глубоко, прорезав мышцы, однако ж миновав важные органы на своем пути. По правде говоря, ведьмак готов был уверовать в богиню удачи, которой посвящено немало баек и похабных ругательств пиратов островов. Неужто небритой рожей с перебитым носом очаровал он её? Одно в думы Гэвина пробралось, сточив древесину преград, точно жук-короед хитиновым челюстями. Оттого меркла радость от встречи, торжество победы и вовсе печалило. Разговор, за которым время поначалу летело незаметно, застопорился, слова рыбьими костями в горле застревать повадились. — Ты уже столько сделала для меня, Тина, — он глядел в очи примолкшей чародейки, не зная с какого края речь завести. — Но есть у меня ещё просьба, да не за себя. Честно признать, сам не ведаю, выполнима ли, — усмехнулся печально, главой встряхнул и продолжил. — За Ричарда неспокойно мне. Не бросать же его как есть, в обличье сирены. Не проклятье на нём и не чары, похлеще беда, обратить содеянное вспять немалого труда стоит, коли вообще осуществимо. Возьмёшься, а? Я не обижусь, если… — Постой, Гэвин, выслушай меня, пожалуйста, — чародейка потерла лоб запястьем — вид у неё сделался смущённый слегка и тоскливый. Будто бы виноватый даже. — Я заметила, как ты сердцем к Ричарду прикипел. И не спорь! Потому пока ты спал, я нашла его, про магию расспросила, сама предложила попробовать ноги ему вернуть, но… Он отказался. Всё твердил о других пленниках, мол, собрался при крепости остаться и опекать их. Про собственный облик сказал, что кем всю жизнь себя считал, тем он и является. Сиреной со Скеллиге. Видно, и правда ему так лучше. Ведьмак было вспылил — слова чародейки кольнули его, словно в свежую рану под повязкой, а не в здоровое сердце. Быстро остыл он, поняв, что Тина лишь передала речи Ричарда. Благодарить её надо за это — то он и сделал. Однако ж наковальня грузная на душу опустилась, силу и тягу к беседам с подругой раздавила. Той явно тоже дурные вести нести не по нраву было, но ничего не попишешь. Ложь более жестоким ответом вышла бы. На том распрощались они до вечера. Недолго Гэвин в постели просидел. Стоило захлопнуться двери за чародейкой да стихнуть шагам её, как подскочил он лихо, заскрипел зубами, неудачно потянув больной бок, но стерпел, оделся, обулся, как путний. Гнало его нечто углями тлеющими под ноги, Ричарда найти требовало, с глазу на глаз переговорить. Пересёк двор, не чувствуя, как колется морозный воздух в лёгких, как льдом кожу оглаживает. Хоть бы увидеться, посмотреть в лицо сирене, заорать, обругать, поцеловать, будто изменить так решение можно. Права Тина — привязался ведьмак, сотней морских узлов Путь опутал. Одна дорога, одна дверь теперь перед ним — в комнату под башней, где у стен водные коридоры, где в искусственном водоёме, опершись локтями о борт, совсем не ждёт его Ричард.