Мой дорогой друг (книжка)

      Проснулся я от сильного чувства голода. В желудке печально завывали киты, все кишки будто склеились и прилипли к позвоночнику.       Представьте, что вы — в меру упитанный человек с более или менее устойчивым режимом питания. Представьте, что вы не ели со вчерашнего обеда.       Похоже, уснул я в полусидячем положении, прижав колени к груди, упираясь щекой и виском в деревянную спинку кровати. Шея и плечо затекли, их страшно ломило. Я понял, что не могу сделать голову прямо, потому что у меня свело мышцы. Из-за того, что я весь пропотел прошлым вечером и не помылся, тело зудило и источало явно не свежий аромат альпийских лугов. Я вообще имел привычку принимать душ утром и вечером, а тут такое.       Еще, кажется, я пускал слюни во сне, так что кожу на подбородке сейчас стягивало, а изо рта неприятно пахло, ведь я не почистил зубы. Вы когда-нибудь видели отличника, примерного студента и просто замечательного сына, который не чистил бы зубы? Я — нет.       Так как я до этого столько времени не проводил в ботинках, а тем более не спал в них, ноги ныли от усталости. Да, я спал обутый, взобравшись на кровать с ногами. Моя мама была бы в ужасе, если б увидела это. Она вообще была бы в шоке от того, как я выглядел. В общем, чувствовал я себя примерно так же, как выглядел — отвратительно. С опухшим лицом, весь помятый и грязный, я был больше похож на какого-то бомжа, чем на отличника, примерного студента и хорошего сына. Мамины подружки и тетя Валя явно бы больше не стали ей завидовать, если бы увидели меня тогда.       Я спустил ноги с кровати и нащупал на столе свои очки. Дверь в комнату была открыта, в коридоре на табуретке сидел сами понимаете кто все в той же черной куртке. Только я сел на кровати, он замахнулся и кинул в меня чем-то. Я закрыл голову руками. Свернутое махровое полотенце мягко шлепнуло меня и плюхнулось на грязный пол.       — Ну ты и криворученька! Оно же чистое, а пол грязный, — с досадой произнес он. — Иди помойся, свинья.       Честно говоря, я был шокирован. Меня никто раньше не называл свиньей, да и, вообще, поведение у этого человека было очень странным для похитителя, хотя судить было трудно, меня ведь не так уж и часто похищали до этого.       — Я не понимаю, что вы от меня хотите, — промямлил я, поднимая полотенце и отряхивая его от серой пыли и песка. Руки затекли то ли от долгого сна в неудобной позе, то ли от того, что были связаны шнурками, то ли от всего вместе взятого, так что делал я это очень неуклюже.       — Я хочу… — он выдержал паузу, пристально глядя на меня, — чтобы ты помылся. Ты тупой, что ли?       Я был настолько обескуражен, что так и застыл с открытым ртом и полотенцем в руках. Неприятно засосало под ложечкой.       — Только не надо тут реветь опять. Второй раз я этого не переживу, — раздалось из коридора.       — Я… Я не реву, — отрезал я и смял пальцами полотенце. На какое-то время воцарилось неловкое молчание, хотя, скорее всего, только для меня оно было неловким.       — Ну и чего ты сидишь, кого ждешь? — разорвал тишину его голос.       — Как… — я взглянул на свои руки, мнущие полотенце. — Как я пойду мыться со связанными руками… Я ведь не смогу снять с себя свитер.       — Ой! Я дурак, не подумал даже, — как-то повеселев, он подорвался со стула и быстро захромал ко мне. Я аж вздрогнул и отклонился назад, когда он схватил меня за руку.       — Туго все-таки, — бубнил он себе под нос, возясь с узлами. — Сразу надо было говорить, что туго.       Я в это время все смотрел на его руки. Они у него были очень худыми, узловатыми, костлявыми, в мелких шрамах от порезов. Ногти почернели, некоторые лопнули, кожа вокруг них была обкусана, вся в засохших ранках. Как-то странно выгнутый мизинец на левой руке вообще не двигался и торчал в сторону. Руки, похоже, были обморожены, поэтому кожа была шершавой и грубой, покрасневшей, шелушилась с тыльной стороны, а пальцы подрагивали.       Покончив со шнурками, он сунул мне в руки полотенце и указал на дверь.       — Душ там. Раздевайся и иди, я посторожу твои вещи, — он уселся на кровать и принялся сматывать шнурки. — Только входи аккуратнее, не запнись там.       «Меньше всего на свете я хотел бы, чтоб мои вещи сторожил ты, идиот, — подумал я, поспешно двинувшись к двери, подальше от этого типа. — И что значит „посторожу твои вещи“? Будто кто-то вообще решит сунуться сюда добровольно».       Я открыл дверь и растерянно остановился. Раньше вход, кажется, был не из этой комнаты. Дверь вообще была врезана намного позже, чем установили всю сантехнику. Получилось так, что из детской приходилось шагать сразу в поддон душевой кабины.       — Свет я тебе уже включил. Ты только разуйся сначала, — раздалось у меня из-за спины. Я поморщился и передернул плечами, но все же нехотя наклонился развязывать шнурки на ботинках, сунув полотенце под мышку. Дно душевой кабины было все в желто-коричневых ржавых потеках и на вид казалось не намного чище пола во всем остальном доме. Жуть нагоняло еще и то, что вся остальная ванная комната была отделена от кабины выцветшей шторкой, из-за которой лился тусклый свет висящей под потолком лампочки. Я неуверенно шагнул босыми ногами на холодный пол кабины и обернулся.       — Давай раздевайся и кидай сюда вещи. Там их класть некуда, — с натянутой улыбкой урод призывно помахал рукой. Я скорчил в ответ жалкое подобие улыбки, решив, что лучше я останусь один в этой плохо освещенной ванной комнате, чем проведу с ним еще хоть минуту. Тем более мне очень не хотелось его злить, поэтому я начал нервно стягивать с себя одежду. Оставив только белье, я скомкал все остальное в большой ком и кинул ему.       — Мда-а-а, бросок у тебя неважный, — протянул он, собирая разлетевшиеся по полу вещи. Он говорил что-то еще, но я уже не слышал, потому что поспешно захлопнул дверь.       В ванной было гораздо темнее, чем в комнате. И холоднее. Или, возможно, мне казалось так из-за того, что я остался в одних трусах. Я сел на корточки и обхватил руками колени. С одной стороны от меня была дверь, за которой слышались шаги и возня, которую в любой момент мог отворить тот маньяк и порезать меня на ремни, с другой стороны — шторка, за которой, как мне казалось, мог прятаться кто-то еще — кто-то пострашнее этого хромоногого. Я сидел и дрожал от холода в ожидании чего-то ужасного, но ничего не происходило. Я все сидел и сидел, ждал и ждал, сердце долбилось в прижатые к груди коленки, пробивая грудную клетку, но ничего не происходило. С той стороны шторки под потолком в тишине мирно звенела горящая лампочка, на дно кабины капала вода с насадки душа.       Решив, что дальше так сидеть нельзя, иначе замерзну окончательно, я отодвинул краешек шторки и заглянул в ванную комнату. Тусклый свет лампочки озарял все небольшое помещение. Меня аж перекосило от увиденного. Раковина была разбита, ее кусок стоял здесь же, у стенки, все крючки и полки, сорванные со стен, валялись на полу, залитом чем-то зелено-голубым, в некоторых местах по кафелю на стенах паутинкой расползались крупные трещины, будто от ударов чем-то тяжелым, крышка, сорванная с унитаза, стояла рядом с ним, опертая на стену, часть ее крепления осталась приделанной к унитазу. В стене слева, по-видимому, располагался старый дверной проем, заложенный неровной кирпичной кладкой с торчащим из щелей цементным раствором. Но больше всего меня поразило зеркало над раковиной. Оно было разбито, отколотая часть отсутствовала, а остальное было замазано уже засохшей черной краской. Красили, похоже, размашисто, широкой кистью, так что мазки выходили за пределы зеркала на кафельную стену. Ну, я хоть смог облегченно выдохнуть уже оттого, что мои опасения не подтвердились и я был здесь один. Я задернул шторку, чтобы не видеть всю эту жуть, оставшуюся после какого-то побоища, и открыл наконец воду, повесив портки на дверную ручку.       В глубине ванной внезапно раздался хлопок и чьи-то шаги, из-за чего я чуть ли не лег на дно душевой кабины. Шаги удалялись, отражаясь от кафеля на стенах и разносясь эхом по комнате. Сердце выбивало из меня остатки спокойствия, перебравшись куда-то в горло. Я с трудом сглотнул, приподнял край шторки и заглянул внутрь комнаты. Все та же разбитая раковина, тот же залитый пол и больше никого. Прятаться здесь было негде. Шаги почти стихли. До меня дошло, что они доносятся не из ванной, а из-за стены, и я немного успокоился. На всякий случай я припал ухом к двери и вслушался. За дверью было тихо, хромой ушел.       После того как помылся, я еще долго продолжал сидеть в ванной под струей теплой воды, не желая возвращаться в комнату, но потом теплая вода сменилась на холодную. Выкрутив вентили, я быстро натянул исподнее на мокрое тело, после чего примотал шланг душа к дверной ручке, забаррикадировав таким образом дверь. Конечно, я не думал, что это спасет меня, но даже мысли о том, что мне придется выйти наружу, вгоняло меня в предынфарктное состояние.       — Эй, ты всю горячую воду выплескал, засранец, — постучал он в дверь через какое-то время. Переступив через край поддона, я тихо задернул за собой шторку, перешагивая через куски ломаного пластика и зеленые вязкие лужи, пролез в угол напротив унитаза и присел на пол беззвучно, насколько это возможно, сдвинув из-под себя сор в сторону.       — Ты там живой? Выходи давай! — снова раздалось из-за двери. — Я слышу, что ты уже закончил! Вода не льется!       Я весь дрожал то ли от страха, то ли от холода. Ледяной кафель обжигал голую спину, но я продолжал вжиматься в угол. Пугающий тип за дверью выждал паузу, но, не получив ничего в ответ, похоже, решил действовать сам и со словами «я вхожу», потянул на себя дверь. Шланг со скрежетом натянулся и ободрал косяк, позволив приоткрыть лишь небольшую щель.       — Это что за… Да ты больной, что ли?! Душ сломать решил? Он у нас один вообще-то! — его голос звучал четче и громче, эхом разносился по ванной, из-за чего он сам казался гораздо ближе. Меня словно пулеметной очередью прошило, я осознал, что совершил страшную ошибку, которая, возможно, будет стоить мне жизни, и тихо заплакал от безысходности.       — В последний раз говорю! Открывай дверь! — охрипший голос похож был на злобное рычание.       «Если я выйду сам и извинюсь, есть ли вероятность, что он простит меня и оставит в живых? Нет, раньше надо было думать, а теперь он разозлился, — думал я, утирая слезы. — Он убьет меня! За что мне это?! Почему я?»       Я так ничего и не ответил, лишь закрыл лицо руками, по привычке просунув пальцы под очки. Из глаз лились крупные горячие слезы, просачивались между пальцами и скатывались до локтей. Со стороны моих баррикад слышалось мерное поскрипывание.       — Не хочешь по-хорошему, как хочешь! Знаешь — что? Я вот сейчас откручу эту дверную ручку, а потом зайду и отверну твою башку! — словно в подтверждение моим мыслям раздалось из-за шторки. Я громко всхлипнул, тут же зажав рот руками. В зобу дыхание сперло — всхлип гулким печальным стоном разнесся по ванной как по пещере. Скрип на время стих, но потом возобновился. В тишине он больно резал по ушам, заглушая дребезжание лампочки под потолком.       — Ты опять там ревешь? — после долгого молчания заговорил хромой более спокойным голосом. — Ну не плачь. Я погорячился. Я не буду тебя обижать, обещаю.       Внезапно раздался грохот, скрежет металла о дно кабины. От неожиданности меня встряхнуло, очки сползли, я вжался в угол, обхватив себя руками. Дверь распахнулась, и на шторку упал прямоугольник света, в центре которого был огромный жуткий черный силуэт. Я с трудом подавил вскрик ужаса, не дав ему вылететь из горла, и уставился на тень. Ее длиннющая рука с паучьими пальцами потянулась к краю шторки. Шторка со свистом сдвинулась влево, и тень исчезла в ее складках.       — Вот же запрятался. Будто я тебя не найду, — с улыбкой протянул урод, отчего мое сердце сжалось. Он неспешно зашагал прямиком ко мне, под ногами хрустели осколки пластика и громко чавкали сине-зеленые лужи.       — Идем, — он потянул меня за руку, поднимая с пола. Я неосознанно встал и подался немного вперед. Все мысли разбежались и попрятались по углам, в опустевшей голове гулял ветер. — Посмотри на себя. Весь уже синюшный, как щипаный гусь, — он накинул мне на шею забытое в кабинке махровое полотенце и, обхватив рукой за плечи, потянул к выходу. Мое оцепенение в этот момент вдруг исчезло, я начал вырываться и верещать.       — Угомонись, дикошарый! Я тебе муравей, что ли?! Мы с тобой в разных весовых категориях! — кричал он, волоча меня к выходу в то время, как я брыкался и выдирался из его рук.       — Не убивайте меня! Я не хочу умирать! — орал я в ответ булькающим из-за соплей голосом и упирался руками ему в ключицу.       — Да с чего мне тебя убивать?! — он увернулся от ладошки, нацеленной ему в лицо, и сгреб меня в охапку, прижав руки к телу. Я лягался и извивался в его цепких объятиях, а он уже почти нес меня перед собой, пыхтя и поскальзываясь на вязких лужах.       — Ты же страшный! Ты украл меня! Мама! — заверещал я что есть мочи, как только он вытолкал меня из ванной. Он разжал руки, и я шлепнулся на пол, потеряв очки. Ноги казались ватными и совсем меня не слушались, так что я ползком забрался под стол и прижал их к себе. Сердце так бешено колотилось в груди, что я даже не сразу заметил замешательство своего «убийцы».       — Страшный… значит, — словно через силу выдавил из себя он. — Ну и сиди тут один!       Он яростно пнул меня в ногу и вылетел из комнаты, от души хлопнув дверью. Я взвыл и опрокинулся на пол. Мне еще не прилетало носком кирзового сапога по голой ноге. Вообще, многое из того, что случилось со мной в этом доме, было для меня впервые.       Не знаю, сколько времени прошло после его ухода. Я вылез из-под стола, только когда боль поутихла и сквозь нее начало пробиваться тошнотворно-ноющее чувство голода. Я ведь не ел со вчерашнего обеда. В комнате вкусно пахло едой, от этого живот заунывно подвывал и бурлил, но все же я решил первым делом отыскать очки. Нашлась моя вторая пара глаз довольно быстро и, к моему величайшему сожалению, с треснутым стеклом.       Пожалуй, я впервые смог внимательно осмотреться за время пребывания в этом месте. Пока я был в душе, хромоногий, по-видимому, смел сор на полу в угол комнаты и застелил кровать старым потрепанным пледом, оставив сверху свернутое теплое одеяло. На столе стояла тарелка с гречкой и кружка чая, а возле кровати — мои ботинки. Все это меня успокоило. Что-то мне подсказывало, что такая забота несвойственна человеку, собирающемуся в скором времени лишить меня жизни.       Свою одежду я так и не нашел, но вместо нее мне оставили на кровати огромную ярко-синюю футболку с мордой тигра и спортивные трико, слишком длинные, совершенно не по росту.       В комнате было тепло, из закрытого полиэтиленовой прозрачной клеенкой и забитого несколькими досками окна лился яркий дневной свет. Я облегченно вздохнул, уселся на кровать и, закутавшись в одеяло, принялся за трапезу. Гречка была с тушенкой, она, как и чай, уже давно остыла. Все же могу сказать честно, мне до сих пор кажется, что вкуснее я ничего не ел, и плевать, что к небу прилипал жир и что чай был горьким и без сахара. После того как я все умял, в коконе из теплого одеяла, в тишине и спокойствии меня разморило и потянуло в сон. Даже и не скажешь, что до всей этой безмятежности была такая жуткая встряска, вследствие которой, казалось, у меня вымерла половина клеток нервной системы. Об этом напоминали только ноющая боль в ноге и здоровенный яркий синяк под коленкой. Хромого не было ни видно, ни слышно, так что я завалился на бок и задремал.       Примерно через пару часов я проснулся оттого, что нос заложило, голова была горячей и тяжелой и гудела, как чугунный котелок. Во рту все пересохло, горло заходилось болью, когда я сглатывал, а еще меня знобило. Я понял, что все-таки зря затеял эту игру в Брестскую крепость в ванной, все равно позиции не удержал. Теперь если не враг меня убьет, то это сделает простуда. Здесь же нет мамы, которая бы занялась моим лечением. Да здесь и возможности самому заняться лечением нет.       Хромоногий не появлялся до самого вечера, пока за окном не стемнело. Если раньше я готов был полуголым сидеть и мерзнуть в кафельной пещере, лишь бы его не видеть, то сейчас мне оставалось только молиться на то, что скоро он все же придет и хоть как-то мне поможет, мне было тяжело вариться в собственном соку от поднявшейся температуры, завернутым как голубец в одеяло, и замерзать изнутри оттого, что меня морозило. Казалось, не только язык, но и все тело вязало как от неспелой хурмы. Я сам превращался в неспелую хурму. Как же мне было плохо! Я все ждал и ждал и с надеждой пялился в полумраке на закрытую дверь, а он все не шел и не шел. Один раз я даже попытался позвать его, но из горла вырывались только свистящие хрипы. Очень хотелось пить.       «Ну все, это конец. Я умру здесь и сегодня долгой мучительной смертью. Больше никогда не увижу маму и бабушку. И маминых подруг тоже не увижу. И тетя Валя меня больше никогда не похвалит. И реферат я никогда не сдам. Хотя какой к черту реферат. Ненавижу учебу, век бы глаза мои ее не видели. С детства старался, учился хорошо, только чтобы мама из-за меня больше не плакала. Я вообще что-нибудь делал для себя в этой жизни? Я вообще что-нибудь хотел сделать для себя? Разве что в детстве, пока не пошел в школу».       Я все лежал и лежал, жалел себя, пока в какой-то момент дверь не распахнулась и мне в глаза не ударил яркий свет вспыхнувшей под потолком люстры.       — Знаешь, я тут думал… У-у-у, — вынырнувший из светлого марева хромой склонился надо мной, накрыв тенью. Моего лба коснулась холодная шершавая ладонь. — Окуклился, е-мое. Ну-ка, давай раскукливайся. Не нагревай температуру.       Он потянул на себя одеяло. Я не хотел разворачивать свой кокон, мне и так было холодно, так что, вцепившись в одеяло руками, я недовольно хрипел и тянул его обратно, но все же слабость взяла свое, и я быстро сдался.       — Это я забираю, — он закинул одеяло на плечо, прихватил со стола грязную посуду и направился к двери. — Сейчас все будет.       Вернулся он достаточно быстро, в руках была бутылка водки.       — Антисептика подъехала, — он поставил бутылку на стол и поднял меня за плечи, заставляя сесть.       — Нн… Нен… нет… Не пью. Я не пью, — хрипел я, мотая головой.       — Ну-ка, быстро глубокий вдох! — грозно скомандовал он, и я рефлекторно вдохнул.       Он подхватил меня за подбородок, надавив пальцами на щеки, разжал челюсть и силком залил полный рот алкоголя.       — Теперь глотай.       Я сидел с раздутыми щеками как хомяк и тряс головой в знак протеста. Во рту все горело и щипало, в нос вдарил едкий запах.       — Глотай! Глотай, говорю! — не унимался он, наклонившись ко мне и глядя глаза в глаза. Бельмо у него было только на одном глазу с той стороны, где было больше всего порезов и от глаза по щеке шел тонкий длинный шрам, который я не замечал раньше, второй глаз был светло-серым. Я еще не встречал людей с серыми глазами, ну или не замечал просто. Я вообще редко смотрю кому-нибудь в глаза.       Через силу я все же сглотнул, и жгучая жидкость твердым комом двинулась по пищеводу к желудку, а я наконец смог выдохнуть.       — Молодец, — он улыбнулся и легко похлопал меня по щеке. — Теперь руки вытягивай. Растирать буду.       Он линул себе на ладонь из бутылки и быстрыми движениями стал тереть мои руки от пальцев до самых плеч. После этого заставил задрать футболку, так же потер спину и начал было растирать мне живот, но я сказал, что дальше справлюсь сам. Комната наполнилась спиртовым запахом, или, может, он стоял у меня в носу.       — Дотирайся тогда, а я сейчас что-нибудь поесть соображу. Про ноги не забудь! — бросил он через плечо и скрылся за дверью.       «Да что с тобой не так?» — подумал тогда я, глядя ему вслед. Голова больше не гудела, стала не такой тяжелой, но я, похоже, захмелел, потому мысли путались и разбегались. Комната вокруг меня кружилась как на карусели, даже когда я закрывал глаза, но я продолжал втирать в себя спирт в надежде, что мне полегчает. На этот раз его не было довольно долго, я уже успел загрустить и подумать о том, что меня, больного и замерзающего человека, бросили на верную гибель.       — Тушенка закончилась, так что пришлось готовить из того, что было под рукой, — он подал мне тарелку с торчащей из нее алюминиевой ложкой и поставил на стол стакан с чаем, после чего уселся рядом, положив руки на колени.       «Опять гречка, — подумал я, с грустью ковыряя ложкой в каше. — Ну в ней какое-то мясо есть, так что ладно».       После этого у меня в голове промелькнуло что-то вроде «не слишком ли ты обнаглел и расслабился?» и я все же принялся за еду. Гречка была жесткой, подсушенной, царапала больное горло, заставляя болезненно морщиться, из-за этого я даже не мог понять, какая она на вкус. Ну может, и не только из-за этого. В носу все еще стоял горячий запах спирта, а на онемевшем языке чувствовалась горечь.       — Извини, что пнул.       Я повернулся на голос. Жуткий тип сейчас не выглядел таким уж жутким. Казалось, ему трудно было спокойно сидеть на месте. Он все время переставлял ноги, видимо, ища удобное положение, напряженно хмурился и ковырял ногтями заусенцы на пальцах, глядя куда-то в дальний угол комнаты.       — Ну ты вообще сам виноват, — продолжил он после недолгого молчания.       — Это ты мне? — неуверенно спросил я, проследив за его взглядом. Похоже, это прозвучало действительно глупо, потому что он вдруг вздрогнул и резко повернулся.       — Ты здесь видишь еще кого-то? Ты что, дурак? — на его лице читалось недоумение. Внезапно мне стало как-то стыдно, и я уткнулся в свою недоеденную гречку.       «Да кто тебя знает?! Может, у тебя тут воображаемые друзья какие есть! Маньячина! Притащил меня невесть куда, а теперь еще удивляешься чему-то», — думал я, недовольно набивая рот кашей.       — Ешь нормально. Нельзя так в себя напихивать, — продолжил он, внимательно следя за моим агрессивным поглощением пищи. — Ну я, вообще-то, не об этом хотел поговорить… Я хотел сказать, что ты мог бы быть повежливее. Тебя что, не учили в детстве, что неприлично говорить человеку, что он страшный? Тем более находясь у него в гостях…       — В гостях?! — из-за нахлынувших эмоций гречка попала не в то горло.       — Тебя и не болтать, пока ешь, видно, не учили, — возмутился он, наклонив меня вперед и похлопав по спине. — Заплевал мне весь пол! А я ведь только сегодня подметал. Ты вообще хоть слыхал про какие-то нормы приличия? Совершенно не уважаешь чужой труд.       — Я у тебя… не в гостях, — прохрипел я, когда откашлялся, вытирая слезы и высмаркивая из носа попавшую в него гречку. — Ты меня похитил!       — Ну чего ты опять начинаешь?! Ты что, мешок, который можно взять и унести? Или коза на веревочке? Я тебя позвал, и ты пошел со мной!       — Да кто захочет с тобой идти?!       — Какого черта ты тогда не сопротивлялся, если не хотел никуда идти?! Ты немаленький уже, и ты не девчонка какая-нибудь!       — Да как бы я не пошел, если ты такой огромный и страшный?! — сорвался на крик я, после чего отполз от него подальше к спинке кровати. На несколько минут воцарилась тишина. Я понял, что наговорил лишнего, и мне снова стало боязно за свою жизнь. Я чувствовал, как он сверлит меня взглядом, и не мог решиться даже просто открыть глаза.       — Ну, знаешь ли! Так-то ты тоже не красавец! — в его голосе было столько обиды и возмущения, меня это удивило. Я ожидал несколько другой реакции. Я, наверное, только и делал, что удивлялся, с того самого момента, как переступил порог этого дома.       — И… и я бы еще поспорил, кто из нас огромный! Жирдяй очкастый! И я не извиняюсь за то, что тебя пнул! Так тебе и надо! Я забираю свои извинения обратно! — он снова с грохотом вылетел из комнаты, громко бахнув дверью.       «Да что с тобой не так? — снова подумал я. — Что вообще происходит? Что я тут делаю? Что ему надо от меня? Ничего не понимаю. История повторяется. День сурка какой-то».       Я закатал длиннющие штанины и лег на кровать, пытаясь ни о чем не думать, но мысли сами лезли в голову, еще долго не давая уснуть.