Мой дорогой друг (книжка)

      Спал я долго и крепко. Видимо, еще сказывались последствия не до конца отступившей болезни. Продрал глаза, уже когда за окном светило яркое солнце. Отражаясь от снега, его лучи превращали окно в огромный прожектор и, даже несмотря на полиэтиленовую толстую пленку вместо стекла, заливали всю комнату светом. В сторону окна и голову повернуть было больно, особенно спросонья. Так бывает, наверное, только в ясные зимние дни. Собственно говоря, я и проснулся только из-за этого. Или нет.       Из-за стены раздавался громкий топот, перемещающийся все время из одной стороны в другую, как маятник. Маятник в сапогах. Я даже слегка запаниковал. Что такое могло случиться?       Открыв дверь и отодвинув все еще стоящий перед ней стул, я прошел по коридору и остановился в дверях кухни-гостиной-комнаты хромого, или как ее там, по которой тот как раз метался, как тигр по клетке, из стороны в сторону. Как в зоопарке.       — Будь ты проклят, чертов Желтый Карлик! Как вообще можно причинять столько боли живым существам, находящимся на таком расстоянии от тебя?! — взвыл он куда-то в потолок, не обращая на меня никакого внимания.       Казалось, он не знал, куда себя деть. Про такое говорят «ищет пятый угол». Круги под глазами стали еще ярче, чем обычно, а из глаз лились крупные слезы. Да что с ним?! Этот вопрос я и задал. Бросив в мою сторону полный боли и страдания взгляд, он отмахнулся и резко плюхнулся на стул, уткнувшись лбом в столешницу, но, просидев так от силы секунд пять, снова вскочил и принялся расхаживать кругами.       — Мне позвать Татьяну? — обеспокоенно поинтересовался я, но он агрессивно замотал головой из стороны в сторону и схватился руками за лицо. — Не надо, — замычал он в ладони. — Просто стекло пошло.       — Что? — на мгновение показалось, что крыша у него пошла.       — Стекло! — почти кричал он, всхлипывая. — В лице стекло!       В памяти мелькнули его мелкие шрамы от порезов. Я вроде начал понимать, о чем он. Он тем временем завалился на тахту, прямо в сапогах затащил ноги, съежившись в комок, и выл сквозь сжатые пальцы.       — Я могу чем-то помочь? — я и сам понимал, что вопрос тупой. Ну чем я могу помочь в данной ситуации? Да ничем! Но и наблюдать в стороне, ничего не предпринимая, было тошно. Я думал, что он проигнорировал вопрос. И правильно сделал…       — Можешь! — он резко сел на кровати после долгого молчания. — Бегом сюда!       Пара шагов — и я около него. Мне даже не пришлось спрашивать, чем помочь.       — Смотри, вот здесь! Сейчас выйдет, убери его из ранки! Только когда полностью выйдет!       Быстро протерев очки и нацепив их обратно, я уставился на его щеку. Под глазом виднелась маленькая красная припухлость, похожая на назревающий прыщ. В центре появилась красная точечка, в которой постепенно проступал блеск то ли сукровицы, то ли действительно стекла.       — Не трогай! Не трогай! — хромой испуганно схватил меня за руки.       — Я не трогаю! Не строгаю! Успокойся! — как можно тверже заверил я, убирая его трясущиеся руки.       Из малюсенькой ранки появился почти незаметный осколок и, будто вывалившись из-под кожи, остался лежать на припухлости. Это даже не осколок, это стеклянная крошечка. Тонкая и вытянутая. Меньше хлебной крошки в несколько раз. И вот это причиняет столько боли? Я осторожно подцепил его пальцем. Даже в очках нужно было напрягать глаза, чтобы четко разглядеть его очертания.       — Ты не смотри, что он такой маленький. Когда он двигается под кожей, прорезая себе путь, ощущение такое, будто там осколок размером с ладонь, — вытирая рукавом слезы, выдавил из себя хромой. — У меня в лице таких целая куча.       Я промолчал. Мне было его искренне жаль. С одной стороны, я хотел бы узнать, что с ним произошло, а с другой, я боялся, что не смогу потом жить спокойно, если все-таки узнаю, и страх был сильнее любопытства. Меня сейчас-то трясло от всего этого!       — Если пытаться вытащить, когда он до конца не вышел, или выдавить как прыщ, они, наоборот, уходят глубоко под кожу и болят потом гораздо сильнее, — криво улыбнулся он сквозь слезы, отчего я сам чуть не заплакал.       — Понятно, — процедил я сквозь сжатые зубы и с трудом проглотил комок горечи.       Он завалился на бок и больше не вставал с дивана. От еды тоже отказался, так что мне пришлось одному дожевывать вчерашнюю картошку.       Его щеки и лоб горели, он громко сопел и, похоже, даже не мог поднять голову. На мое повторное предложение позвать Татьяну он отреагировал резким отказом, так что я решил просто дать ему отдохнуть. Чтобы хоть чем-то улучшить его состояние, я завесил окна чем придется и как получится — шторкой из душа и его огромной черной курткой. Добиться темноты, конечно же, не вышло, но хоть свет приглушил.       День за окнами был необычайно погожим и ясным, птицы громко насвистывали, а я сидел за столом и прислушивался, дышит он или уже нет. Мне было страшно. Действительно страшно, что он вдруг ласты склеит и я останусь тут наедине со своей новой жизнью. Я отчетливо понимал, что жить… нет, что «жить», как раньше, у меня уже не получится, да мне и не хотелось уже как раньше. Здесь, за пределами моей комфортной теплицы, было столько всего нового и интересного! Я за эти несколько дней не без помощи человека, дремавшего сейчас на тахте, узнал о социуме гораздо больше, чем за два с лишним десятка лет в этом самом социуме. Удивительно! Кажется, иногда, чтобы понять суть, нужно действительно отойти подальше и свежим взглядом окинуть все со стороны. А он сейчас был в роли моего наставника, что ли. Его общество для меня как дополнительные колесики на детском велосипеде. Или как надувные нарукавники у ребенка, не умеющего хорошо плавать. Что будет, если я лишусь этого? Упаду я или помчусь дальше? Поплыву или же пойду ко дну? Я боялся. В голове бились мысли, что еще рано, что я не смогу встать на ноги. Я не готов был оторваться от него, да и он мне нравился. Несмотря ни на его внешнее уродство, ни на то, что мы знакомы слишком мало времени, да и, вообще, ничего толком друг о друге не знаем, он смог стать для меня и отцом, и хорошим другом, и старшим братом. Может, и рано еще было говорить об этом, но все же… Какая семья может считаться настоящей? Этот малознакомый странный парень с его ворчливой старухой, от которых я не ушел бы, даже если бы меня гнали палкой, или мои родные, о которых я уже и не вспоминал, а когда вспомнил, понял, что я не хочу назад? Могут ли называться семейными отношения, где один человек руководит другим, как марионеткой? Дрессирует как собаку для своего же удобства, наплевав на все чувства и желания подопечного. Любили ли меня когда-нибудь вообще? Или я так — ошибка молодости глупой? Я уже ни в чем не был уверен. Знал лишь одно: если сейчас хромоногий перестанет устало сопеть и воцарится гробовая тишина, это станет моей личной трагедией и я ничего не смогу с этим сделать. Похоже, я привязался к нему гораздо сильнее, чем думал.       Что ж, поэтому я молча сидел за столом, мучительно вслушивался в его тяжелое дыхание и переосмысливал всю свою прошлую жизнь, а за окнами тем временем этот чертов прекрасный и бесконечно солнечный день тянулся медленнее, чем ирис «Кис-Кис» или «Золотой ключик», которыми когда-то в далеком детстве мы вырывали молочные зубы.

***

      — Сколько я проспал? — послышался тихий хрип со стороны тахты, после чего она пронзительно скрипнула в полумраке комнаты.       — Да черт знает, — выдохнул я, вырванный из своих длительных раздумий о жизни, смерти, вечном и другой лабуде, и невольно улыбнулся. Живой, значит. Думал уж, не проснется. — Можно сказать, весь день, — пожал я плечами чуть погодя.       — У тебя жопа к стулу не приросла столько сидеть? Медитацией занимался, что ли, все это время? В доме дубак! — недовольно пробубнил он, поежился и сполз с лежанки.       — Не хотелось тебя будить…       Хромой строго зыркнул, закутавшись в снятую с окна куртку. Его лицо казалось еще худее и болезненнее в синем вечернем свете, упавшем на него, а заплывший бельмом глаз нагонял жути. Аж не по себе стало. Зомбяра.       Выдержав по всем правилам серьезных разговоров драматичную паузу, он вроде хотел продолжить возмущаться, но его перебил внезапно запевший унылый кит в желудке. После этого, похоже, мы оба почувствовали зверский голод.       Ну я хоть картошкой перебился с утра, а он-то вообще ничего не ел уже почти сутки.       — Кстати, картошка закончилась, — виновато промямлил я, отведя взгляд.       — Значит, у нас есть только остатки собаки, но ты от нее не в восторге, как я понял.       — А гречка?       — Без гречки, — его сухой голос разрушил мои последние надежды.       — Ну должно же быть хоть что-нибудь! — заскулил я. — Может, тогда к Татьяне сходить попросить?       — Не стыдно старушек объедать? Она сама еле ходит, сейчас еще попросим, чтоб она помимо себя еще на двух здоровенных лосей что-нибудь сварганила? Ага! Как же!       То ли я что-то не то сказал, то ли из-за утренних болей, то ли от голода сейчас он казался нереально злым. Взъерошенный, помятый, сгорбившийся в своей безразмерной куртке хромой выглядел хищно и агрессивно, но при этом жалко. Лучше было бы оставить его в покое и не лезть лишний раз, конечно. Да я и не лез бы, но проблему как-то нужно было решать. Кишки склеились у обоих, а знал, как поступить в такой ситуации, только он.       — Что делать-то будем? — на свой страх и риск решил я его колупнуть.       — Значит, так: ты сейчас шуруешь за дровами и печь топишь, чтоб мы не окочурились здесь ночью, а я в магазин…       — У тебя что, деньги есть? — я действительно был очень удивлен.       — Да ты дурак, что ли? — ощетинился вдруг он, будто я спросил сущую тупость.       Хотя, возможно, так и было.       — Были б у меня деньги, торчал бы я тут?       У-у, за живое задело, видать…       — Я же просто спросил! Чего злиться-то сразу? Кто вообще в магаз без денег ходит?!       — Я хожу! Выцыганю пойду что-нибудь, а ты займись делом уже, медитун чертов! Дыру в штанах просидишь!       — Сам в магаз схожу, а ты сядь уже со своим стеклом, а то поналомаешь дров там в таком-то настроении, на всю зиму хватит! — подскочил я, разъярившись то ли от его издевок, то ли от голода, то ли от того, что он хорохорился, будто все ему по плечу, хотя видно было, что его состояние все еще оставляет желать лучшего.       — Гадина, — рыкнул он, но все же вернулся на тахту.       — На себя посмотри, — вызверился я и вышел за дровами.       Морозный вечерний воздух пах свежестью, колол в носу, жег щеки. Хорошо как. И небо такое чистое-чистое, глубокое, мерцают первые звезды. На западе пронзительно-синий купол плавно выливается на крыши низеньких домов лилово-фиолетовым свечением. В центре города такого не увидишь. Дух захватывает.       Дрова набирал на ощупь с высоко задранной головой и все никак не мог налюбоваться… Пока стекла очков не замерзли. Возвращаться в дом пришлось тоже на ощупь.       — Точно сходишь? — поинтересовался хромой, когда я скинул дрова к печи. Пыл поостудил, видимо, пока меня не было.       — Схожу, конечно! Скажи, куда идти — схожу!       — За калитку выйдешь, направо и прямо по улице до поворота, там увидишь уже. В окне гирлянда красная светится — не перепутаешь. Печь оставь, сам затоплю.       — И что, прям дадут что-нибудь? — меня гложила неуверенность. — Прям вот так — без денег?       — Ну, я помогаю обычно, — его тоже гложила неуверенность, невозможно было не заметить.       Помогает… А-а, «помогает»! Ну и я «помогу» тогда!       Приободрительно улыбнувшись, я оставил его наедине с этой его неуверенностью. Пусть сидит и мучается, а я все смогу! Что я, хуже, что ли?       Повертевшись на полуразобранном, вернее, полуразломанном крыльце в раздумьях, наткнулся на его палку с гвоздями, стоявшую за дверью, решил, что может пригодиться. Кстати, сопоставил некоторые факты и понял, что эта палка сама была когда-то частью крыльца. Гвозди из нее торчат, скорее всего, по той же причине. Ну да ладно, кого это волнует. Более волнительно то, что я впервые иду в магазин без денег! Зато с палкой! И чем ближе этот самый магазин, тем больше разрастается моя неуверенность. Если из калитки я выходил почти вприпрыжку, окрыленный тем, что скоро утру нос хромому, то к двери магазина я доплелся уже под невыносимо тяжелым грузом сомнений и почти в полной уверенности, что провальная это затея. Замерзшие к чертям от тяжелого взволнованного дыхания очки только усугубляли положение. Я уже даже в том, куда наступаю, не был уверен, не говоря уже про грабежи какие-то. Разум всеми силами противился, говоря не входить внутрь, но тошнотворный, рвущий внутренности в клочья голод подталкивал вперед. Это мне так плохеет сейчас от голода или от нервов? Я уже не мог разобрать. Если от голода, то хромому еще в разы хуже, я понимал это прекрасно, так что медлить было нельзя.       Прибрав в карман напрочь заледеневшие очки, я ввалился в павильончик и, кажется, забыл, как дышать. Вцепившись в палку обеими руками и вытянув ее перед собой, я беспомощно блуждал взглядом по цветастому расплывающемуся пространству в поисках продавца. В голове роились мысли, перемешивались и сбивались в тугой комок какого-то бреда. Я вообще не знал, что мне делать дальше. Громить тут все своей палкой? Выйти? Заплакать? Что мне делать? Может, здесь вообще продавца нет? Вышел куда-то? Может, хватать первое, что под руку попалось, и бежать? А что хватать-то? Ни черта не вижу! Принесу хромому какую-нибудь пачку наполнителя для кошачьих лотков, вот наедимся-то! Гребаные очки! Поганое плохое зрение! Что делать-то? Уйти, пока никто не видел?       Ну насчет «никто не видел» я хватил, конечно. Если я никого не вижу, это не значит, что меня никто не видит. Гениальность — не порок. Жалкое, наверное, было зрелище.       — Вам что-то подсказать? — послышался дружелюбный женский голос где-то неподалеку от меня, от которого я чуть не скончался на месте.       Да, где у вас тут веревка и мыло? Ну серьезно. Что брать-то? Ладно, не буду изобретать велосипед.       Я собрал в кучу свои трясущиеся коленки и почему-то решил, что чем громче буду орать, тем больше у меня надежды на успех.       — НУ-НУ-КА, ГРЕЧКИ МНЕ ДВЕ ПАЧКИ! — заверещал, сорвав голос на писк под конец. Еще и вздрогнул, напугавшись собственного крика! Позор какой!       — Тише-тише… Сейчас все будет…       Я сначала и не понял, голос у нее дрожал от испуга или от смеха, честно говоря.       — Пакетик надо?.. — продавщица снова похрюкивала, будто давилась.       — Что? А! Да! Нет! Надо! — после слишком долгой паузы все же смог выдавить я.       — Большой или маленький? — ее похрюкивания перешли уже в писклявые сдавленные смешки. Я вообще в осадок выпал. Даже палка сама собой опустилась.       — Так! Ну-ка, быстро! — прикрикнул я и замахнулся своим куском крыльца.       — Все-все, держите! — засуетилась она, шурша пакетом. — Вот, возьмите, пожалуйста.       Отлепив пальцы одной руки от деревяшки, я шарил ими в воздухе в направлении голоса. Вновь раздалось это ее «икикики», и в мою протянутую руку вложили ручки пакета.       — Держите крепче, тяжелый, — заботливо предупредил женский голос, после чего я чуть не завалился от неожиданно большого веса двух пачек гречки. Палка мешала, так что я засунул ее под мышку. Сзади что-то с пластмассовым грохотом повалилось на пол.       — Извините! — вскрикнул я от неожиданности.       — Аккуратнее, говорю же, — голос стал строже.       — Извините, пожалуйста!       — Да не переживайте!       — Спасибо! До свидания! — заорал я и выбежал туда, где была до этого дверь, сбив еще что-то своей дубиной. Как слон в посудной лавке. И на кой черт я извинялся?! Это ограбление или что?! Идиот!       Услышав в спину «Приходите еще!» и уже несдерживаемый громкий смех, я пулей помчался по улице, на ходу нацепляя очки. Даже не знаю, что было быстрее: мое рвущееся наружу сердце или сверкающие пятки. Чем ближе становилась калитка, тем радостнее было на душе! У меня получилось!       — Быстро ты… — как-то подозрительно недовольно кинул мне хромоногий, когда я залетел в дом. — Это… Это откуда все?!       Чего он опять злился? Я же принес еду! И тетушка та в пакет помимо гречки еще кучу всего напихала… Даже мясо?! Ну да ладно! Нам же лучше!       — Где взял, спрашиваю! — сверкнув видящим глазом, наступал хромой.       — В магазине! Как ты и сказал! — водрузив пакет на стол, я стал вытирать очки краем футболки.       — И что же ты такого сделал, что тебе столько всего наложили, м?!       — Да ничего… Зашел, говорю: «Ну-ка, гречки мне быстро»…       — Что сказал?! — он внезапно встряхнул меня за ворот так, что у меня голова назад откинулась. Я так напугался. — Что сказал, я спрашиваю?!       — Гречки, сказал, быстро мне, — запищал я, пытаясь отодрать его цепкие клешни от своего воротника.       — Да ты охренел?! Никогда! Слышишь?! Никогда я ничего за свою жизнь не украл! Ни разу в жизни! И тебе не позволю прикрываться мной, уяснил?! — он тряс меня как грушу, мне стало тяжело дышать. — Каким бы уродом я ни был с виду, никогда не позволю! Поэтому сейчас мы все это берем и несем обратно! Ясно тебе?!       Мне удалось-таки расцепить его пальцы и высвободиться, но он, похоже, решил шмякнуть мне оплеуху. Повернул голову я в этот момент крайне неудачно, так что удар пришелся четко в нос. Казалось, из глаз вперемешку со слезами брызнули искры. Нос моментально наводнили сопли, которые я не смог сдержать, меня затошнило. Я закрыл лицо руками, и сопли полились по пальцам. Какой кошмар! Хромой осторожно убирал мои руки от лица, но я все равно пытался зажать нос. Не хотел, чтоб он видел, как я тут впадаю в слюнявые рыдания. А сопли все лились и капали с подбородка, попадали в рот. Когда хромой в очередной раз отдернул мои руки от лица, они показались в каких-то черных пятнах и до меня наконец дошло, что у меня разбит нос.       — Да убери же ты их! — он выругался, но даже ругательства звучали сейчас гораздо мягче, чем то, как он буквально минуту назад тут рычал на меня.       Хромоногий усадил меня на табурет у стола и запрокинул мне голову, потом очень аккуратно пощупал мой пульсирующий от боли нос и приложил к переносице замороженное мясо из пакета.       — Вроде не сломан… Держи так, — он тяжело вздохнул и сам сел на другую табуретку, опустив голову на сложенные на столе руки. Некоторое время мы так и сидели молча. Потом он вздохнул снова, поднялся со стула и опять принялся за мой нос. Кровь остановить получилось не сразу.       — Я… Сам виноват, конечно. Прости, — каким-то очень грустным голосом вдруг начал он. — Мне просто и в голову даже не пришло, что ты можешь такое вычудить… Я еще подумал, зачем ты дрын этот взял, но… Каким-то образом мне пришло в голову «чтобы не поскользнуться», и я благополучно успокоился. Прости меня. Надо было нормально объяснить.       — Да я сам дудак. Дадо же было так подять. Тупость какая. Так стыдно… — гундел я, прижимая к лицу кулек мороженого мяса.       — Молчи давай, а то опять начнется.       За входной дверью послышалось цоканье каблуков, и мы оба обернулись. Затем раздался стук в дверь и знакомый женский голос:       — Вот закрылась, решила вас тут проведать.       — Входи! — крикнул ей хромой.       — Бо-ожечки… Ты что, убивать его тут удумал? — раздалось на пороге.       — Это сдучайно вышдо…       — Ага, оно и видно, — перебила меня женщина. — Ну ты так уж прям не надо. Я ж сама ему сумку складывала. Думаю, раз ты уже вместо себя присылаешь, значит, совсем плохо все.       — Ничего не плохо. Все со мной нормально. И не хрен ему воровать, я его этому не учил.       — Он все вдет! Ему было плохо весь день, тодко под вечед поддявся!       — Вот и я думаю, что врет. А насчет продуктов не волнуйся, скоро Новый год, на праздники закроюсь все равно, чтоб не портились, хоть часть вам отдала. Я же за тебя тоже волнуюсь, как ты тут с ногой своей.       Хромой забрал у меня мясо.       — А этот дружочек твой такой забавный! Ты бы его видел! — женщина снова разразилась смехом. — «Извините! Спасибо! До свидания!», — передразнила она мои вопли в магазине, после чего к ее хохоту присоединился и заразительный смех хромого.       Я зарделся от стыда, что развеселило их еще сильнее.       — И совсем не смешно, — буркнул я, опустив голову.       — Ладно, хорошего вам вечера, мальчишки. — Дверь захлопнулась, и цоканье каблуков удалилось в темноту за окнами.       Я наконец нацепил очки. Я так и не увидел ни разу, как она вообще выглядит.       Хромой, скособочившись и согнув в колене больную ногу, принялся что-то готовить у плиты. Вскоре я понял, что он старается не смотреть на меня, и это меня задело.       — А что это мы на меня не смотрим, а?!       — Аппетит портить не хотим, — наигранно скривился он вполоборота. — А я-то думал, ты опять будешь от меня бегать типа: «Нет! Не убивайте меня!» и все такое.       — Да было бы от кого бегать. У тебя на роже написано, что с той собакой из гречки сходства больше, чем с маньяком. И вообще, мы с тобой в разных весовых категориях.       Почему-то это его развеселило и успокоило. Плотно подкрепившись, мы оба решили отправляться уже на боковую. Хоть и проспал весь день, но выглядел он все равно неважно, так что отдых ему был нужен даже больше, чем мне. После еды-то спать вообще очень полезно. Ага, для пищеварения особенно. Хех.