Мой дорогой друг (книжка)

      — Опять будешь сидеть и пялиться на меня спящего как какой-то извращенец?       — О, ты проснулся!       — А если бы спал дальше, ты бы дальше на меня тут глазенки пучил в полумраке? Идиот. Заняться нечем?       Я сам еще был сонный. Буквально пару минут назад вышел из комнаты и присел на стул, чтобы продрать глаза, а на меня уже наезжают! Что за дела?!       — Чего бесишься с утра пораньше? — недовольно хрюкнул я, придерживая пальцами все еще распухший нос.       — Рыло твое бесячее увидел, вот и бешусь. Рожу попроще сделай, я еще не помер. Только глаза открыл, а день меня встречает твоим страдальческим лицом.       — Ну уж извините, с каким родился, с таким и сижу…       — Ну и сиди где-нибудь в другом месте! В магазине, например. Грехи свои вчерашние искупай, ей там по-любому помощь не помешает, — он отвернулся к стенке и накрылся с головой.       — И уйду! — подскочил я со стула. Я тут, видите ли, волнуюсь за его самочувствие, а он вот так со мной!       — И уйди! — раздалось из-под одеяла.       — И уйду!       И ушел. Нацепил его черную куртку и вышел за дверь.       Солнце еще не взошло, но его первые лучи уже окрасили зубчатую линию горизонта на востоке в малиновый и неторопливо ползли дальше. Крыши частного сектора оттеняли небо и сливались воедино, походя на лезвие перевернутой ножовки. Мерцали не поддающиеся пылающему горизонту звезды на глубоком ясном небе, на котором не было ни тучки. День снова обещал быть беспощадно солнечным, к несчастью одноглазого, а пока что на темно-синем фоне ярко светилась половинка луны, лежащая на черных ветвях лысого дерева в Татьянином дворе. Гулкую тишину утра нарушал только очень отдаленный звонкий лай собаки, разносящийся эхом по тугому холодному воздуху.       Постояв чуть-чуть на крыльце и надышавшись морозной свежестью, я поскрипел до магазина. Он, к сожалению, был еще закрыт, а морозная свежесть начинала кусать за уши и разболевшийся нос. Идти обратно хотелось меньше всего, так что, зажав уши в кулак, я ждал прихода продавщицы. Спустя пару вечностей где-то слева от меня раздался ее насмешливый голос:       — Давно сидишь, снеговик?       — Давненько, — промычал я куда-то в ту сторону, стараясь не трястись от холода.       Самое обидное — я снова ее не видел. Очки покрылись ледяной коркой и напрочь лишили меня зрения.       Замок щелкнул, и протяжно заскрипела дверь. После короткого «заходи» я наконец ворвался в долгожданное тепло помещения, правда, на ощупь и не без помощи женщины. Мне дружелюбно поставили стульчик прямо возле обогревателя и предложили горячего чаю, пока я старательно соскабливал со стекол очков намерзшие айсберги.       — Ты без них вообще ничего не видишь, что ли?       — Почти, — я пожал плечами и отпил из кружки. Стекла постепенно отпотевали, покрываясь влагой и поблескивая в желтом свете лампочки.       — А, так вот почему у тебя вчера такой взгляд был.       — Какой?       — Беспомощно-рассеянный, — захихикала женщина.       Я наконец смог увидеть ее лицо, и, к моему удивлению, выглядела она гораздо старше, чем я думал. Похоже, я сказал это вслух.       — Ну спасибо, настоящий джентльмен! — она недовольно скуксилась.       — Вы не подумайте! Нет! Я не имел в виду, что вы старая. Я хотел сказать, что ваш голос очень молодой! Ну не прям чтобы совсем, но гораздо моложе, чем вы выглядите…       — Лучше просто замолчи уже. Я поняла, — отрезала она, подойдя ближе и приподняв мое лицо за подбородок. — Вот это пятак у тебя! Разбарабанило-то как! Бедняжка.       — А-ай! — вырываясь, взревел я, когда она надавила пальцем на ноздрю.       — А тут кожа лопнула… Ты хоть помазал чем?       — Да чем я помажу? У него ничего нет!       Продавщица смахнула с моей щеки слезинку и отошла к прилавку. Вернулась она со своей сумочкой, после чего долго рылась в ней, поставив ее мне на колени. Тетя, похоже, не знает про личное пространство. Мда.       — Нашла! — радостно мурлыча забавную мелодию, она начала размазывать какую-то вонючую гадость по моему лицу вокруг носа. Мало того что эта ее мазь жутко смердила, так еще и была холодная, из-за чего я все время этого действа отодвигался и вздрагивал, а она смеялась и призывала меня потерпеть.       — Все! Вот теперь все заживет и будешь ты красавчиком! — констатировала она.       — Зажить-то заживет, но насчет красавчика — это вряд ли. Мое лицо никакая мазь не исправит.       — Не говори ерунду! — она потрепала меня по голове. Боже, сколько телесных контактов за одно утро! Это уже слишком…       — Да, кстати… Я вот все думаю, ты это или не ты? — из той же сумочки, все еще стоявшей у меня на коленях, женщина выудила свернутую газету. — Какое-то сходство есть, но ты сейчас выглядишь лучше, чем там… Если это ты, конечно.       — В смысле? — я поднял на нее взгляд, но она тут же нарушила наш зрительный контакт, сунув почти мне в лицо страницу газеты с маленьким фото.       — Сам смотри.       Под фотографией красовался прямоугольничек текста, который венчала жирная надпись большими буквами: «ВНИМАНИЕ! ПРОПАЛ ЧЕЛОВЕК!» В описании под ней я сразу же узнал себя, тем более под всем этим были мамин и бабушкин номера телефонов.       — О боже, где они взяли вообще эту уродскую фотку?! Кошмар какой-то! Я здесь раз в пять жирнее, чем в жизни! Что это за свинтус, е-мое?! Стыдобище! Я б на такое глянул и подумал бы, что, мож, лучше ЭТО и вовсе не искать? А описание? «Мама и бабушка очень переживают» — да вы издеваетесь?! Это весь город видел, да? Скажите, что не весь!       — Думаю, весь, — продавщица состроила сочувствующую мину и аккуратно забрала у меня этот «Вестник позора».       — Очень надеюсь, что мои одногруппники не читают газеты, иначе я стану еще большим чмошником в их глазах… Хуже чма только заблудившееся чмо, — мне жаром обдало лицо, а полки с продуктами пошатнулись и завертелись перед глазами как в калейдоскопе, я сжал голову руками, чтобы не видеть всего этого, но комната по-прежнему кружилась вокруг меня, и я чувствовал себя как космонавт в центрифуге.       — Милый, не говори так! Ты хороший парень, и я не думаю, что кто-то всерьез может плохо к тебе относиться, — она положила руку мне на плечо, а у меня снова, как вчера, хлынул неконтролируемый поток соплей, отдающих железом. Кажется, я накапал ими ей на сумку, все еще стоявшую на моих коленях.       — Ох, кровь пошла! — женщина запрокинула мою голову и, вскрыв пачку ватных дисков с хозяйственной полки, осторожно заткнула мне ноздри. Наверное, я опять выглядел глупо. Почему каждый раз, когда эта дамочка оказывается рядом, я выгляжу как полный болван?       — Какой-то ты бледный. Ты в порядке?       — Какой позор…       — Да перестань! Стоит из-за этого так переживать? Что сделано — то сделано.       Пару минут мы просидели молча напротив обогревателя: я — пытаясь переварить информацию, она — ожидая от меня хоть каких-то признаков жизни.       — Зря я тебе показала это… — расстроенно вздохнула она.       — Да нет, я теперь хоть знаю, чего ожидать… — вздохнул я в ответ.       После этого я помогал ей с ценниками на товарах: она диктовала, изредка отвлекаясь на редких покупателей, а я записывал маркером на стикерах и расклеивал на места, — мы почти не разговаривали на отвлеченные темы. Вечером она закрыла магазин, и мы разошлись в разные стороны, кивнув друг другу на прощанье.       О том, что хромой все же поднимался сегодня с кровати, свидетельствовала только грязная посуда на столе и почти прогоревшая печь. Сам он все так же тяжко сопел и хмурился во сне на своей тахте, укутавшись в одеяло как в кокон. Каково это, когда у тебя все болит настолько, что не можешь встать весь день? Нет, не хочу знать.       Тихо, насколько это возможно, я подбросил дров, чтобы ночью не замерзнуть, и прошуршал к себе. Еще долго не мог уснуть, вслушиваясь в хриплое дыхание за стенкой, и провалился в сон только под утро.