Мой дорогой друг (книжка)

      Утром я снова пошел топить печь, а заодно решил позвать на праздник Татьяну, которая наверняка просидела весь реальный Новый год в гордом одиночестве. «Пусть хоть и поздно, но встретит год по-человечески», — подумал я тогда на свою голову. До сих пор не понимаю, на кой черт я ее привел.       — Дорогая, ты же не собираешься переезжать, насколько я понимаю? — было первым, что она заявила продавщице, встреченной нами во дворе, когда мы наконец доползли до места.       — Нет… А вы к чему? — дружелюбно улыбнулась ей та.       — Это я к тому, чтобы ты подумала, сможешь ли ты жить в доме, зная, что там кто-то умер, — слова бабки нас с продавщицей вогнали в ступор, обрушились на наши головы как снег с крыши, и, пока мы не могли даже звука из себя выдавить, та продолжила: — Я видела, в каком он состоянии, не ровен час — коньки отбросит. Зачем ты впустила их к себе в дом?       — Да ты совсем кукухой съехала, дура старая?! Смотри, при нем такого не ляпни, иначе я тебя придушу на месте! — взорвался я, после чего скрылся в доме, громко бахая дверями.       — Что-то случилось? — встревоженно промямлил хромой, приподнявшись в постели, но я не мог ответить. В тот момент я давился злобой, обидой, сожалением и подступившими слезами, стараясь не завыть. Зря я ее позвал. Знал же, что ничего хорошего от этой грымзы ждать не стоит. Вот же он! Живой! Пусть у него и жуткие головные боли, когда на улице солнечно, но ведь, когда небо снова затянет тучами, он снова будет в порядке! Так какого же черта?! Как можно хоронить живого просто из-за того, что он болен?! Черт бы побрал эту бабку!       Сам того не осознавая, я обутый прошел до дивана и, обхватив друга обеими руками, крепко прижал к себе. Сердце бешено билось в грудной клетке, пропуская удары, горло душили спазмы, а глаза были на мокром месте, но я все же надеялся, что он ничего не заметит, и все сжимал его в объятиях, стараясь удостовериться, что он все еще живой и теплый и шевелится.       — У тебя все в порядке? — настороженно произнес он, пытаясь высвободиться из моих рук.       — Наверное, нет, — прохрипел я, стараясь проглотить сухой колючий ком в горле.       — Ну хорошо, тогда давай еще немного так побудем, пока ты не успокоишься, — сказал хромой, приобняв меня в ответ. — Только ослабь хватку, а то я будто в чеснокодавилку попал… Домой хочешь?       — Было бы неплохо. Не хочу здесь оставаться.       — Тебя кто-то обидел?       — Нет, но… Мы с Татьяной никогда не поладим. Зря я ее позвал, — я наконец выпустил его из рук.       — О! Баба Таня тут? — хромой очень воодушевился. — Сто лет с ней не виделись! Она на улице?       — Да.       — Пойду поздороваюсь! — он подскочил с дивана и, радостно приплясывая, начал обуваться.       Я в это время быстро прошуршал к окну, выходившему во двор. Мне повезло, старуха и продавщица все еще о чем-то переговаривались на том же месте, где я их оставил. Я постучал в окно и, когда обе повернулись, жестом попросил из заткнуться. Видимо, вовремя я их отвлек, потому что сразу после этого хромой вышел и принялся обнимать заносчивую старушенцию.       — Знал бы ты, что она про тебя говорит за спиной… Хотя это хорошо, что не знаешь, — расстроенно бубнил я, глядя на его наивно-радостное лицо и вытирая мокрые щеки. Бабка тоже улыбалась и обнимала парня. Не в силах больше смотреть на этот лицемерный цирк, я отошел от окна, снял ботинки, умылся и сел за стол нарезать продукты на салат.       Когда все со двора завалились в дом, хромой освободил место на диване, чтобы усадить Татьяну, а сам стал сворачивать постель, болтая с ней о всяких житейских глупостях как старые друзья. Тошно было смотреть на эту притворную идиллию, но я был рад уже тому, что он вспомнил старуху. Это значило, что ему лучше. Он и выглядел лучше, и двигался увереннее, хотя снаружи, как и вчера, сияло слепящее солнце. Я был счастлив видеть, что ему легче, и во мне теплилась надежда, что он все же сможет поправиться и прожить долгую счастливую жизнь, как он и хотел.       Рядом со мной за стол тихо присела бледная продавщица. Она порывалась что-то мне сказать, но какое-то время не решалась, лишь тяжело вздыхала и продолжала молча крошить вареную морковь.       — Знаешь… Ты извини, конечно, но… — прошептала наконец она, наклонившись ко мне поближе. — Может, вам действительно стоит пойти к себе…       — Сейчас? — я напрягся, сжав рукоятку ножа. Она замялась и пожала плечами.       — Какие мы мнительные, я прям не могу! Наслушались бредней старой маразматички и сразу хвост поджали! Может, выставишь нас за дверь все-таки после праздника? — зашипел я ей в ухо. — Подожди до полуночи. Мы оба свалим и больше не будем раздражать вас обеих своим присутствием.       — Ну зачем ты так, — скривилась она. — Она ведь действительно права…       — Да, права! Но почему-то тебя пугает только то, что этот парень может помереть у тебя здесь в любой момент, а то, что и у этого ископаемого такие же шансы сдохнуть здесь и сейчас, тебя как-то мало волнует! — я со скрежетом стряхнул ножом свою нарезку в чашку. — Мало того, любой из нас может в любой момент ласты склеить! И я! И ты тоже можешь отдать концы! Мало ли — кто-нибудь подавится, или тромб оторвется, или инсульт скрючит! Да хоть гирлянда на елке вспыхнет, и мы все вместе с ней, но нет! Тебя волнует только ЕГО внезапная смерть! Внезапная смерть человека, которому, если ты не заметила, сейчас стало гораздо лучше, чем было вчера!       — Извини… — шепнула она после долгой паузы и захлюпала носом.       — Вы чего такие мрачные тут сидите? Как год встретишь, так его и проведешь! Давайте веселее! — хромой уселся за стол напротив нас. — Что-то случилось?       — Нет-нет, я просто лук резала только что, не обращай внимания, — отмахнулась женщина.       — Ну ладно… — его взгляд скользнул по чашке с неочищенным луком, стоявшей на столешнице кухонного гарнитура. Видно было, он смекнул, что женщина лжет, но сделал вид, будто ничего не заметил. — Может, помочь с чем?       — Можешь пока чайник поставить и глянуть, что там в холодильнике на обед есть из готового уже.       Мне вдруг закрались в голову мысли о том, сколько всего еще он знает, слышит, видит и понимает из того, что происходит вокруг, вот так же делая вид, что ничего не заметил. Пусть у него и проблемы с головой, но он же далеко не глупый человек. Стало не по себе. Вдруг он и наши разговоры слышал? Не хотелось бы, конечно, чтобы это было правдой.       Обед, как ни странно, прошел без происшествий. Все, включая Татьяну, немного успокоились, или, может, так казалось на первый взгляд. Я лично изо всех сил изображал спокойствие и дружелюбие, скрывая в себе душевные протесты, негодование и полное нежелание сидеть за одним столом с этой женщиной.       Время безжалостно неслось к намеченному праздничному ужину, который, по моим ощущениям, грозил разразиться катастрофой. Все усердно старались себя чем-нибудь занять, так что в доме кипела бурная деятельность ровно до того момента, пока все не сели за стол — дальше изображать неистовую занятость не представлялось возможным, все оказались лицом к лицу в тишине друг напротив друга. Натянутая «праздничная» атмосфера вдруг стала похожа на пытку или на игру в молчанку. У всех было что сказать, но никто, похоже, не хотел быть тем самым засранцем, испортившим всем настроение на год вперед.       Естественно, первым тишину нарушил хромой. Кто, если не он? Он начал веселиться как-то гораздо сильнее, чем обычно, отчего это смотрелось неестественно и… судорожно? Будто он пытался выжать себя по максимуму, стараясь уделить внимание всем и каждому, подложить еды в тарелку, вовлечь в беседу, но… Не в этот раз. У него не получалось, что, несомненно, его расстраивало. Думаю, у него не вышло исправить положение, потому что в тот день камнем преткновения был именно он. Мне очень хотелось поддержать его, помочь, но в голову лезла всякая дрянь, и я прекрасно понимал, что, если открою рот, — это будет началом конца, поэтому я мог лишь виновато смотреть на его потуги и натянуто улыбаться.       Татьяна не притронулась не то что к еде, даже к столовым приборам. Скрестив руки на груди, она отвернула от всех голову и лишь недовольно фыркала каждый раз, как хромой к ней обращался.       «Вот и вскрылась твоя подлючая сущность», — подумал я, когда она таки решилась сделать первый шаг и перейти в наступление.       — Это что, пир во время чумы?! Или твои преждевременные поминки?! — резко повернулась она к хромому, когда он снова попытался обратить на себя ее внимание.       Продавщица охнула и закрыла лицо руками.       — А ты, я смотрю, собираешься жить вечно, — с улыбкой и до невозможности спокойно произнес хромой, глядя прямо ей в глаза. Меня от его голоса всего передернуло, я непроизвольно поднял на него взгляд.       Я его таким еще никогда не видел. Он весь был напряжен, будто сжатая пружина, готовая в любой момент сорваться и взвиться вверх. Его зрачок сузился в точку. Воздух в комнате застыл как желе, стало трудно дышать.       — Что ж, вы пытались, но, как обычно, инициатива наказуема, — он повернулся к продавщице, которая уже снова захлебывалась слезами. — Спасибо за гостеприимство. Очень жаль, что не удалось осуществить задуманного. Я видел, как вы оба старались, и очень ценю это, но, похоже, праздник все-таки не удался. Думаю, нам лучше уйти.       — Хоть еды… возьмите. Мы же… готовили… все это, — выдавила та, сморкаясь в платочек.       — С твоего позволения, — хромой поднялся со стула. — Спасибо.       Продавщица тоже поднялась со своего места и начала собирать нам сумку с собой, капая слезами себе на руки, в тарелки, на пакет и громко сопя. Больше всего из присутствующих в сложившейся ситуации мне было жаль ее. Она ведь ничего плохого не сделала, даже, наоборот, приняла нас, позволила переночевать, накормила своими продуктами, поддержала все мои глупые идеи. По отношению к ней такое окончание дня было совершенно несправедливо. Мне очень не хотелось бросать ее всю зареванную наедине с этой скверной старушенцией, но хромой был прав. Нам нужно было уйти, чтобы все это наконец-то закончилось.       — До встречи, — я опустил руку ей на плечо, когда она бессильно плюхнулась на свой стул. — Извини, что так все получилось. Это я виноват. Дурная затея была.       Женщина помотала головой, вытирая мокрые щеки, и снова скуксилась. Уже когда мы обувались на пороге, она нашла в себе силы крикнуть нам: «Берегите себя, мальчики».       Когда я обернулся, мой взгляд упал на Татьяну. Она молчала, глядя в пол, осунувшаяся, сгорбившаяся и постаревшая. От ее прежней статной осанки и горделивой выдержки не осталось и следа. Все-таки хромой не так прост, как кажется — сумел одной лишь спокойно брошенной фразой поставить ее на место, превратив из воинствующей гарпии в ссохшуюся маленькую старушку. А ведь я, сколько с ней ни ругался, всегда оставался в проигравших и униженных.       — Ну так что тебе в полиции сказали? — вдруг будто невзначай проронил хромой, не спеша шагающий рядом со мной мимо домишек с гаснущими окнами. Когда до меня дошла суть вопроса, я покраснел так, что аж чертовы очки запотели. Достали уже, надо будет переходить на линзы.       — Ах ты! Ах ты, поганец! Ты все помнишь!       — Ну, ложь во благо, я все понимаю, — заразительно расхохотался он.       — «Ой, а что вчера было? Я все забыл», — ехидно спародировал я. — Чушка ты бессовестная!       — Но-но-но! Попрошу не выражаться!       — Не выражаться! Я тебе сейчас выражусь! В сугроб закопаю сам вот этими ручками! Забыл, что мы из разных весовых категорий?!       — Думаю, мы уже сравнялись. Я все-таки не такой клоп, как ты, — он снова залился звонким смехом.       — Да хватит ржать! — я пнул дорогу под ногами, и в его сторону полетели снежные брызги.       — Ты когда злишься, у тебя рожа, как у бандита, — он пихнул меня в бок, и я чуть не выронил очки, которые пытался прибрать в карман, все равно толку с них не было — замерзли напрочь.       — А тебе, видать, нравится, раз ты не упускаешь возможности меня позлить! И вообще, кто бы говорил! Сам не лучше, так еще и мне все лицо разбил! Вот посадили бы меня на полмесяца в обезьянник — сидел бы тут один в своей халупе!       — Что, не поверили, что ты меня знаешь? — в его голосе слышалась наигранная грусть.       — Да они даже не поверили, что я — это я! — заорал я на всю улицу, забыв, что все нормальные люди уже ложатся спать. — Арестовать меня хотели! Я еле как вырвался!       — Да ты же бедняжечка! — хромой обхватил одной рукой меня за шею, зажав голову, а второй принялся ворошить мои отросшие волосы. Я пытался вырваться, но он продолжал свои издевательства, давясь смехом и приговаривая: — Бедненький! Бедняжечка! Обидели маленького!       — Да отвали ты! Идиот! Придурок! Я тебе покажу! — я бился и выворачивался в этих тисках, пытаясь высвободить голову, но вскоре устал, и шея уже ныла. — Ладно, ты победил, сдаюсь.       — Это как ты от них сбежал, если от меня не можешь? — он наконец выпустил меня из своей мертвой хватки.       — Сделал вид, что у меня истерика, а когда они растерялись, сдернул почти на четвереньках. — На секунду мы оба замолчали. Хотел бы я взглянуть на выражение его лица в этот момент. Жаль, что увидел лишь бледное пятно в свете фонаря.       — Пф-ф-ф… — вдруг издало светлое пятно, и мы оба расхохотались.       Я не сразу понял это, но все же ему удалось убить гнетущую атмосферу и разрядить обстановку. Такой уж он был человек.