В темноте зазеркалья

Офис по научным исследованиям и разработкам. Галифакс, Канада 19 апреля 2000, 13.59 Поднимаясь ко входу в Офис по научным исследованиям и разработкам, Коннор еле успел подхватить споткнувшуюся женщину и уберечь её от падения с высокого крыльца. Она робко улыбнулась, поблагодарила его и, притянув за руку девочку лет семи, поспешила скрыться за входными стеклянными дверями. А Коннор, продолжив путь, машинально глянул на часы и скривился. Он почти никогда не опаздывал. Всю сознательную жизнь внутри словно тикал механизм, позволяющий чётко сверить время, расстояние и количество свалившихся дел, из-за которых можно не успеть куда-то к положенному сроку. Но даже чувствуя, что он не успевает прибыть к назначенному часу, Коннор редко торопился, считая суету плохим союзником навёрстывания упущенных минут. Ведь в спешке легко упустить из внимания важные моменты: будь то забытые в быстрых сборах дома документы или красный свет светофора. Коннор неторопливо подошёл к дверям лифта, нажал на кнопку и принялся ждать, осматриваясь по сторонам. В очередной раз с усмешкой подметил странную закономерность: когда едешь без опозданий, никогда не обратишь внимания на слишком медленно движущиеся перед тобой машины, на плотную толпу неизвестных людей, которых в дверях офиса ни разу столько не скапливалось, и на уехавший за секунду до приближения к нему лифт. И только маячащий риск куда-то опоздать заставляет нервно реагировать на подобные вещи. Даже таких спокойных и уравновешенных личностей, как он. Коннор покачал головой, вытерев испарину со лба. Какой он теперь или каким он был раньше? Года четыре назад его такие мелочи не нервировали. Коннор более резко мотнул головой, в очередной раз прогоняя раздражение от навязчивых сравнений себя прошлого и настоящего. Пусть он уже допускал — тело перекроили, но не хотел верить, что его разума тоже коснулись необратимые изменения. Коннор, как и раньше, старался осознанно держать ум холодным, цепким и ясным. Но все установки рассыпались во снах. Там не только собранное по кускам тело преломляли и отражали разбитые зеркала, заставляя Коннора кричать, как загнанного зверя, от боли и страха в моменты, когда горящей кожи касались скальпели хирургов, а мозга — понимание: он может быть не тем, за кого себя выдаёт. Ведь тот он сгорел живьём на заводе в Архангельске, а этот порой казался таким знакомым, но в то же время совсем чужим. Очевидно, окружающие и не замечали разницу между привычно спокойным профессором Дойлом, умеющим всегда держать эмоции под замком, и замороженным кошмарами пережитых событий бывшим пленником лаборатории, отстранившимся и замкнувшимся на переживаниях глубоко внутри себя. Но в свете солнечных лучей Коннор смотрел на себя в настоящее, неразбитое зеркало и видел лишь бледную, измученную оболочку, которую вернули с того света, но забыли вдохнуть в неё жизнь. Но она ворвалась в нутро сама… С дыханием весны и трогательным сопением курносого носика. Николь невероятным образом стремительно заполняла пустоту переживаниями, стряхивая со слабо бьющегося сердца чёрную копоть выгоревшего под плитами завода естества. Коннор призрачно улыбнулся, потерев грудь, и снова ощутил, как участилось сердцебиение. Пусть в его прошлой жизни никого не было, зато эта с появлением Николь резко заиграла всеми оттенками смыслов, даже если совершенно необъяснимых и порой доводящих до головной боли… О чём бы он ни думал, сейчас он наконец начинал чувствовать. Всё ещё погружённый в новые ощущения, Коннор вошёл в конференц-зал и увидел там женщину и девочку, с которыми столкнулся на крыльце несколько минут назад. — Миранда, а вот и наш руководитель — Коннор Дойл. — Антон широко улыбнулся, но покосился на часы, висевшие справа от него. Он оперативно ввёл Коннора в курс дела. Тот молча кивал, слушая детали, но его мысли, ненадолго вернувшиеся в рабочее русло, снова невольно устремились навстречу Николь из-за серо-голубого цвета глаз ребёнка, пришедшего вместе с Мирандой. Стоило Коннору только войти в зал, девочка прошила его острым взглядом и с того момента не смотрела в другую сторону. Практически не моргала и никак не реагировала ни на маму, ни на остальных взрослых в помещении. Коннору от её пристального внимания стало не по себе, и ассоциация с дочерью распалась. Он глянул на Линдсей. На секунду их взгляды пересеклись, но Линдсей, еле заметно вздрогнув, тут же встала и пошла к кофейнику. — Мою дочь зовут Саманта. — Миранда старалась говорить как можно тише. — Вы извините, она не слишком разговорчива. У неё специфическое расстройство речи, при котором дети общаются не со всеми. Она невероятно умная девочка, но говорить предпочитает только со мной и со своим учителем в школе. — Избирательный мутизм? — предположил Антон. — Да, именно, — ответила Миранда, едва заметно тяжело вздохнув. — Понятно. — Антон мягко улыбнулся и коснулся плеча Миранды. — Ну что ж, давайте мы с вами и Питером пройдём в другой кабинет, чтобы провести предварительные тесты. А Коннор и Линдсей пока присмотрят за вашей дочерью. Оставшись с Коннором наедине, пусть даже в компании с ребёнком, Линдсей не знала, с какой стороны к нему подступиться, чтобы начать разговор и нарушить затянувшуюся, абсолютно непрофессиональную тишину. Она чувствовала себя глупо, понимая: ничего особенного между ними не произошло, но все слова предательски застревали в горле. Коннор же, не глядя больше на Линдсей, молча взял папку с документами и принялся с невозмутимым лицом изучать содержимое. Так и не придумав, как начать беседу с Коннором, Линдсей попыталась разговорить Саманту. Но, задавая вопросы, в ответ слышала только царапание карандаша по бумаге. Девочка увлечённо раскрашивала картинку, принесённую с собой, и не обращала внимания на Линдсей. Но иногда поглядывала в сторону Коннора, и он уже дважды ловил её взгляд, когда оборачивался. Когда это случилось в третий раз, Коннор вдруг бросил ручку на стол, взял в руки мобильный и вышел из конференц-зала. — Какой прекрасный рисунок! — восторженно протянула Линдсей, глядя, как Саманта положила карандаш и то ли с тревогой, то ли с грустью посмотрела вслед Коннору. — Это ведь ты на нём, а здесь — твоя мама? А вот… — Линдсей нахмурилась, заметив едва различимый контур тёмного силуэта рядом с Мирандой. Саманта холодно глянула на неё исподлобья, поджав губы. В её взгляде призрачно мелькнула знакомая сталь, заставившая Линдсей поёжиться… И в оглушающей тишине зазвенело понимание: девочка не произнесёт ни слова. Перед ней не тот взрослый, кому она готова открыться. В следующие медленно текущие минут десять Саманта, как застывшее изваяние, смотрела в окно, продолжая игнорировать Линдсей. Зависшее тягостное молчание наконец прервалось, когда двери открылись, и на пороге показалась озадаченная Миранда. Саманта спрыгнула со стула и, побежав к матери, вцепилась в её юбку. Напоследок обернулась и снова холодно посмотрела на Линдсей. Миранда же только пролепетала что-то невнятное и повела дочь из конференц-зала, на пороге столкнувшись с Антоном. — Мы с Питером едем к миссис Спрингз домой, — неспешно проговорил он, глядя на задумавшуюся Линдсей. — Необходимо сделать замеры электромагнитных полей, пронаблюдать за поведением матери и дочери в домашней обстановке. А тебя на совещание зовёт Блевинс. Коннор уже там. Линдсей растерянно кивнула, взяла свой отчёт по последнему расследованию и направилась в кабинет к начальнику. Стоило ей войти, Блевинс одарил её приветственной улыбкой, а Коннор так и остался сидеть спиной к ней в кресле напротив директорского стола. Инструктаж по рабочим вопросам и принятию отчёта по последнему расследованию затянулся примерно на полчаса. Линдсей плохо слушала, о чём говорил Блевинс, то и дело бросая взгляды на напряжённую позу Коннора и его нервно играющие желваки. В какой-то момент монотонного монолога директора Коннор снова достал из кармана мобильный и дёрнул уголками губ. Линдсей повела бровью, узнав позабытый жест. Коннор делал так крайне редко и только в моменты, когда ситуация принимала критический оборот, а он всё равно старался вести себя максимально собранно. Но сейчас, похоже, эмоции усиленно прорывались через маску невозмутимости. С момента, как Коннор вернулся, она ни разу не видела у него прежних реакций, связанных с беспокойством. И теперь не знала, как к ним относиться. У всех членов команды проносились мысли — Коннор слишком неэмоционален и спокоен после возвращения. Это больше настораживало, чем радовало. От его спокойствия за милю веяло замкнутостью, иногда даже отрицанием случившегося и уж точно нежеланием делиться тем, что тревожило. А внутри него будто бы тикала бомба, предвещающая взрыв, если защитные барьеры вокруг травматичного прошлого падут, обнажая ужас, боль и накопленные страхи, затаившиеся после произошедшего. Всё то, что пока не удалось отпустить изнутри, могло сдетонировать в любой момент. И сейчас его переживания, не ясно с чем связанные, стремились наружу на работе, заставляя Линдсей волноваться и ещё сильнее всматриваться в лицо Коннора. — Вы хорошо потрудились над делом о похищении мальчика, — подводя итоги, произнёс Блевинс, привлекая внимание обоих сотрудников громким тоном. — Я так понял, долго без работы не сидели и уже приняли новое расследование? Это хорошо, но о нём поговорим после того, как будут получены первые данные. — Он выдержал небольшую паузу и воодушевлённым голосом продолжил: — А сейчас, мисс Доннер, позвольте от лица Управления поздравить вас с днём рождения! Пока Блевинс с широкой улыбкой произносил пожелания, Коннор наконец вынырнул из тревожных мыслей. Минутой назад Адам прислал сообщение, что у Николь снова поднялась температура, но малышка спит и совсем не капризничает. И в конце сообщения приписал: «Всё под контролем, не беспокойся. Но вечером купи и привези лекарства. Напишу, какие». Следующее смс состояло только из названий медицинских препаратов. И, глядя на них, Коннор всё равно ощущал бесконтрольную тревогу, а сейчас ещё и почувствовал себя неуютно. Когда Блевинс закончил говорить, Коннор, откашлявшись, произнёс: — Да, Линдсей, с днём рождения… — он запнулся и ещё больше смутился, — присоединяюсь ко всему вышесказанному. Ситуация, вышедшая крайне неловкой, окончательно выбила Коннора из колеи. Зато память тут же по ассоциации повела к воспоминаниям о собственном дне рождения в девяносто шестом году. Тогда они всей командой собрались в баре «Дикий койот». Встреча до сих пор светилась в памяти тёплыми оттенками и желанием устраивать такие вечера в честь каждого именинника в команде, закрепив празднование их своеобразной традицией. Всегда разделяя личное и профессиональное, Коннор, тем не менее, безмерно ценил каждого сотрудника, считая их сплочённость чем-то большим, а не просто данью рабочему коллективу. Тогда он не знал, что этой придуманной им традиции не суждено сбыться, так как даже свои дни рождения в ближайшие три года ему придётся встречать под наркозом… А теперь желание окунуться в ту атмосферу уюта среди коллег отзывалось лишь крайне блеклым призраком прежнего чувства внутри. Самое последнее место, где он сейчас хотел оказаться, — бар или ресторан. Коннор невольно съёжился сильнее, представив гуляние в мрачном зале, пропитанном бьющей по обострённому обонянию смесью запахов и заполненном давящей на уши какофонией звуков. Но как бы он сейчас ни реагировал на те былые стремления и изменившиеся ощущения, его расстраивал другой факт. Он напрочь забыл дату рождения Линдсей. А ведь как раз Линдсей была в его маленьком круге тех людей, кем Коннор невероятно сильно дорожил. И единственной, к кому он больше не мог относиться так профессионально, как прежде. Но в водовороте событий, закружившемся вокруг Николь, пока не мог разобраться в нахлынувших переживаниях. Его несуществующими клещами, вонзающимися в грудь, прямо сейчас тянуло к себе другое место. То, которое условно называлось домом. И именно туда Коннор так боялся нечаянно привести по своему следу изуверов, чудившихся ему на каждом шагу. Теперь страх угодить снова в «Улей» померк перед ужасом, что его дочерью могут заинтересоваться пытливые умы учёных, ставивших над ним эксперименты. И Коннор хотел бы рассказать всю правду Линдсей, доверяя ей так же, как и себе, но не чувствовал себя пока готовым говорить о Николь. Пусть и видел — Линдсей задевает его отношение и недомолвки, проложившие пропасть в их начавшемся сближении. Но для начала он во всём должен разобраться сам. Узнать, как ребёнок появился на свет и кто его мать. И убедиться, наконец, что никакой опасности для Николь нет. Чтобы своими откровениями не поставить под удар и Линдсей. Ведь ему, как никому другому, хорошо было известно, насколько изворотливыми и беспринципными в добыче информации могут быть охотники за живым материалом для опытов. — Спасибо, мне очень приятно. — Линдсей улыбнулась и опустила глаза, услышав невнятное поздравление Коннора. — Что ж, на этом всё. — Блевинс снова добродушно улыбнулся и кивнул на дверь. Быстро покинув кабинет начальника, Коннор и Линдсей вернулись в конференц-зал. Коннор разложил перед собой бумаги и начал делать первые записи по делу, а Линдсей включила компьютер и стала искать информацию о мутизме и способах общения с детьми, страдающими таким расстройством. Так — молча — они занимались каждый своим делом, но Линдсей то и дело замечала, как Коннор доставал из кармана мобильный. И либо сразу же возвращал его обратно, либо всматривался в экран и затем писал сообщение. Пару раз нахмурился и озадаченно потёр переносицу. И в момент, когда Линдсей наконец набралась смелости спросить, что его беспокоит, даже боясь в очередной раз получить резкий ответ, Коннор вдруг глянул на телефон и широко улыбнулся. Линдсей опешила от такой реакции и отчётливо услышала, как Коннор с облегчением тихо выдохнул. А затем прикрыл глаза и снова растянул губы в более скромной усмешке. Её желание поговорить с ним смыло ледяной испариной. Линдсей отвернулась, теряясь в разрывающих изнутри догадках и чувствуя, как сердце стучит где-то в горле, а перед глазами плывут круги. После пяти часов Коннор мягко попросил её дождаться Антона и Питера, чтобы провести короткое совещание. Она без проблем согласилась: график работы в Управлении всегда был ненормированным. И во время расследований редко удавалось поехать домой раньше восьми часов вечера. В этот раз Линдсей и сама не рассчитывала уйти вовремя, зная, что нужно подвести командные итоги дня, когда все соберутся. К тому же задержка на работе позволяла подольше побыть рядом с Коннором и продолжить незаметно следить за ним. Но после просьбы Коннор вёл себя обычно — больше не смотрел в мобильный, зато полностью сконцентрировался на написании предварительной справки по делу. Антон и Питер переступили порог конференц-зала в половине седьмого. И стоило им только сесть на свои места, Коннор тут же начал совещание. — Никаких электромагнитных полей и источников психокинетической энергии в доме Спрингз не выявлено, — первым проговорил Питер, просмотрев распечатки с показаниями приборов. — Больше мне сказать нечего. — Да и у меня тоже пока нет информации, которой я мог бы поделиться. — Антон развёл руки в стороны и пожал плечами. — Миранда показала себя на тестировании как здравомыслящая женщина с ясным сознанием и отсутствием психических нарушений. С Самантой поговорить не получилось, так что, являясь единственным свидетелем произошедшего, она не смогла ни подтвердить, ни опровергнуть слова матери. И пока никаких доказательств существования феномена в доме Спрингз не обнаружено. — Предлагаю всё же установить видеонаблюдение завтра утром, — предложил Питер. — Вы же знаете, я всегда за перестраховку. Не лишним будет убедиться, что феномен липовый, чтоб потом не кусать себя за локти, если во время очередного проявления психокинетической силы кто-то пострадает. — Абсолютно согласен, — кивнул Коннор. — А на сегодня предлагаю закончить. Завтра утром в девять встречаемся здесь. Мне нужно ознакомить вас с черновиком новой редакции правил проведения выездных расследований. Может быть, у кого-то будут предложения. Блевинс просил не затягивать, ведь наша команда считается одной из самых перспективных и инициативных, поэтому надо набросать хотя бы несколько идей. Затем вместе с техническим персоналом поедем в дом Спрингз для установки камер слежения. Коннор глянул на часы. Невольно сморщился, увидев стрелки, показывающие начало восьмого. Побольше времени с Николь сегодня провести уже не выйдет, учитывая дорогу туда и обратно, а ещё в аптеку нужно заехать. Разумнее тогда будет остаться на ночь у Адама. Но в любом случае настал момент заканчивать совещание и отправляться в путь. Хоть Адам и успокоил его следующими сообщениями, в которых расписал, что Николь в норме и даже улыбается, Коннор всё равно не мог не чувствовать зудящую тревогу и абсолютно безудержное желание поскорее оказаться рядом с дочерью. — На этом завершим совещание, — громко заключил он. — Всем хорошего вечера. Быстро встал, схватил со спинки стула пиджак и стремительной походкой пошёл к двери. Уже одной ногой ступил за порог, когда его окрикнул Питер. — Коннор, стой! — Он стукнул себя по лбу. — Вот мы болваны, сегодня же девятнадцатое апреля! День рождения Линдсей! Как мы могли забыть? Лицо Антона на секунду прояснилось. Он коснулся пальцами лба и потёр переносицу, следом расстроенно покачав головой. — Линдсей, извини, — затараторил Питер, — что мы так поздно вспомнили, но ещё целый вечер впереди. А давайте поедем в бар и посидим командой? Помните, как отлично мы отметили день рождения Коннора в девяносто шестом? И с тех пор ни разу не собирались вместе на праздники! Позвоним Клэр? Линдсей неловко улыбнулась и охотно кивнула. Как раз Клэр Дэвисон — патологоанатом ОНИР — оказалась той единственной из команды, кто не забыл о дне рождения. Свои поздравления Клэр озвучила утром по телефону. И весьма непрозрачно намекнула, что её планы на одинокий вечер «грандиозные»: свидание с пиццей и телевизором. Но она не прочь их изменить, если будут другие интересные предложения. — Отличная идея, — воодушевлённо поддержал Питера Антон. И три пары глаз внимательно посмотрели на ещё одного человека в кабинете, пока никак не отреагировавшего на предложение. Застывший в дверях Коннор пронзил внимательным взглядом Линдсей, которая смотрела на него с надеждой, и сухо отчеканил привычным рабочим тоном: — Простите, но у меня безотлагательные планы на вечер, уже нужно ехать. Ещё раз с днём рождения, Линдсей. — И захлопнул дверь за собой. В кабинете повисло долгое неловкое молчание, прерываемое только тиканьем часов. Спустя полминуты тишину нарушила ошарашенная Линдсей: — Знаете, предлагаю перенести нашу встречу на другой, более удобный для всех день. До завтра. Схватив сумочку, Линдсей с залитым пунцовой краской лицом выскочила из конференц-зала, не желая пересекаться взглядами с коллегами. Виндзор стрит, 458/30. Галифакс, Канада 19 апреля 2000, 20.51 По дороге домой, словно мантру, Линдсей бесконечно повторяла про себя: «Не плакать!» И как только за ней закрылась дверь квартиры, слёзы, которые она из всех сил сдерживала, хлынули рекой. Линдсей сползла вниз по стене, села на пол и безудержно зарыдала. Мысли, переживания и воспоминания раскрутились такой бешеной каруселью, что от мельтешения закружилась голова. К горлу подступала тошнота, будто Линдсей укачивало. Но грудную клетку сжимало нечто другое. Обида. Она душила не только из-за планов на празднование дня рождения, в одночасье замерцавших на горизонте и тут же стремительно угасших. И даже не только из-за поведения Коннора. Линдсей захлестнуло неприятно скребущим изнутри чувством ещё и из-за себя самой. Все вокруг относились к ней, как к профессионалу. И это незыблемо означало, что она, выбирая между эмоциями и логикой, всегда отдаст предпочтение последней. Дабы не сплоховать, не подставить под удар других членов команды. Любой сотрудник Управления, поставленный в ситуацию сложного выбора, обязан подходить к решению, не беря в расчёт личные предпочтения и симпатии. Коннор как раз всегда выделялся среди других кейс-менеджеров своей стальной волей и феноменальным умением во время расследований распределять обязанности членов команды с учётом возможных рисков. В его поведении постоянно невероятным образом пересекались две параллельные черты: близость и дистанция. Он относился к каждому, как к родственнику или другу, при этом чётко очерчивая границы общения. Никому не давал ответного шанса узнать, что он за человек за пределами Управления, чем живёт, чем дышит. Охотно слушал чужие проблемы, учитывал любую мелочь при расстановке кадров, будь то внезапно разболевшийся зуб во время дежурства или мелкая ссора с домочадцами. Но никогда и ни с кем профессор Дойл не делился событиями, терзавшими его самого. Здраво оценивая ресурсы своих людей и не скупясь на похвалу за хорошо выполненные задания, Коннор ни взглядом, ни намёком не давал личного одобрения, позволяющего понять, кто из членов команды для него более значим. Все они были одинаково ценны и важны для него… Линдсей порой восхищала эта черта, а иногда — ужасно раздражала… У неё самой не всегда выходило отделить профессиональное от личного, ведь речь шла о преодолении рабочих границ. Сегодня она так желала видеть на празднике своего руководителя в другой роли… Просто Коннора, а не профессора Дойла. И отчаянно хотела почувствовать его иное отношение к ней, не как к главному аналитику его команды. Изо дня в день напоминая себе, что в Управлении отношения между сотрудниками, тем более между руководителями и членами команд, порицались, Линдсей всё больше понимала: вряд ли от взглядов коллег ускользают её непрофессиональные чувства к Коннору. И сегодня она, в присутствии Питера и Антона, отреагировала как девчонка, полыхнувшая краской и еле сдерживавшая слёзы из-за отказа любимого мальчика… Сейчас, сидя на холодном полу в неудобном положении, Линдсей сжималась всё больше и тёрла ладонями плечи. Но уткнувшись носом в колени и на миг забывшись во сне, она резко вынырнула из забытья и выпрямилась. Вытерла дорожки слёз, понимая, что совершенно затерялась во времени и не заметила, как прошло больше часа. Разрывающие изнутри эмоции начали угасать. И укачивающая карусель вдруг приостановилась, дав подняться на ноги. Пошатываясь и машинально отряхивая юбку, Линдсей перебралась на диван в гостиной, обняла подушку и легла. И теперь мысли сменили направление. Захотелось попытаться понять, какие тревоги терзают Коннора, но Линдсей тут же прикусила губу — нерешаемая задача. Коннор не только никогда не делился ничем, связанным с ним, но и всегда крайне резко обрывал разговоры о личном. Означало ли это, что вчера он так остро среагировал на её вопрос об отлучке, потому что она перешла допустимые границы? Вроде и ничего необычного, если бы не его нетипичное для работы поведение. И кое-что ещё… Полыхающий незнакомый огонёк, явно не связанный с профессиональной деятельностью. Нежный, согревающий чей-то образ в мыслях. И мерцающее пламя прожигало сердце Линдсей, как и другие моменты, которые она не могла не заметить… Бесконечные подглядывания на часы и экран мобильного, быстрое набирание текста сообщений, мелькнувшая искренняя улыбка или сошедшиеся на переносице брови при прочтении ответов, полное игнорирование Линдсей — всё это наводило на подозрение, что Коннор встретил кого-то. И поэтому спешил все эти дни… Линдсей снова сжалась, задрожав от разрывающей душу догадки и недавних воспоминаний. Но разве не он сам подтолкнул её к сближению, сделав первый шаг после своего возвращения? Почему же тогда позволил тёплым искрам метаться в глазах в их встречу после трёх лет разлуки? Зачем произнёс нежные слова и щедро одарил надеждами? Теперь всё это осыпалось крошками разбившихся мечтаний о вновь неприступные границы Коннора … Или, может, лишь показалось, что Коннор изменил к ней отношение? А он и не собирался давать надежду на совместное будущее? Линдсей невольно прикрыла веки, снова возвращаясь в вечер финала расследования о призраках в частном замке Максвеллов во Флинте. Злость сжала горло, стоило только в мыслях коснуться образа Патрика Максвелла, скрывшего убийство любовницы и родного сына, чтобы не потерять жену и её капитал. Возмездие за содеянное чуть не настигло Патрика, а вместе с ним его невиновную супругу и четверых учёных ОНИР, когда призрак убитого мальчика захотел наполнить помещение газом и поиграть с отцом, взяв его зажигалку. И если бы следом не появилось приведение женщины, задушенной за обычное человеческое желание создать с Патриком семью, всё бы закончилось весьма трагично. Они все чуть не погибли, но кто-то получил шанс на раскаяние, а кто-то — просто на жизнь... Линдсей всегда знала, насколько рискованной являлась их работа, знала, на какие риски идёт. Гибели среди учёных изредка случались во время столкновений с необычными опасными феноменами. Но всё же не так часто, чтобы испугаться за свою жизнь и уволиться… Ещё реже находились те, кто жертвовал собой ради спасения других… Такие, как Коннор. Линдсей приоткрыла глаза, наполнившиеся слезами… Пусть Коннор снова с ними, но вспоминать то время, когда он считался погибшим, всё равно было больно. Однако невыносимо сдавливающие грудь оковы враз разорвались и заскрипели пушистым февральским снегом под ногами, стоило только Коннору спустя три долгих года вернуться живым… Невозможно больше слушать невнятное бормотание хозяина замка, настоящего монстра во плоти. Алчного, подлого и трусливого… Линдсей, подавшись порыву выбежать из помещения, не помнит, как оказалась на улице, желая вдохнуть свежий морозный воздух… Горло всё ещё саднит от газа, но больше — от ненависти к Патрику, убившему любимых и близких людей… За столько лет Линдсей научилась быть почти беспристрастной, не оценивать и не судить фигурантов расследований, но в этот раз эмоции буквально захлестнули её с головой… Вдох… Глубокий выдох… Прикрытые веки. Режущая по сердцу безумная мысль. «Увидеть бы тебя хотя бы призраком, Коннор… Понять, простил ли ты нас за то, что мы оставили тебя… Простил ли ты меня, когда я ушла, послушавшись приказа, а не попыталась отговорить жертвовать собой и вытащить тебя оттуда». В пелене подступивших слёз и в белизне усыпанного снегом леса чёрный силуэт. Невозможно. — Коннор! Это ты? — Я, Линдсей, я… — Ты? — лепет, сорвавшийся с губ. — Ты правда жив? Его тёплое дыхание на коже. Не призрак! Живой… Белый яркий свет сменяется на тусклое освещение ночника… Ночь, проведённая за разговорами. Слетающие с губ Коннора ужасающие откровения о том, в какое кошмарное место он угодил после взрыва в Архангельске, и правда, что как только после спасения встал на ноги, отчаянно захотел побыстрее вернуться в прежнюю жизнь. — Адам просил повременить, дождаться, пока агенты ФБР арестуют работников «Улья». — Коннор говорит медленно, тем самым привычно внушающим доверие и уверенность голосом. Словно о себе и в то же время о ком-то чужом. Ни намёка на эмоции, такой собранный и удивительно спокойный. — Я не спрашивал, откуда он это знает, как и не тормошил его вопросом, кто помог нам бежать. Но я не мог поставить под удар спасшего меня человека. Поэтому ждал… И использовал это время для достижения одной своей цели. Я не мог вернуться просто так, ожившим призраком, сделав вид, что ничего не знаю. Там, в «Улье», я выжил лишь благодаря двум сильным желаниям. Уничтожить Элсингера, отдавшего меня в руки учёных «Улья». Я собирал сведения о его причастности к махинациям, заручившись поддержкой одного из наших коллег… И моё первое желание, как ты понимаешь, — месть, а второе… Его голос срывается, а взгляд наполняется нежностью, скользя по лицу Линдсей. Коннор подсаживается ближе и берёт её за руку. — В какой-то момент, почти собрав компромат на Элсингера, я понял, что больше не могу сдерживаться. Я был на кладбище в день своей гибели, знал, ты придёшь… Следовал за вами тенью сюда, во Флинт. Хотел видеть всех вас. Но больше — тебя. — Его голос окончательно обращается в бархат, становится сокровенным. — Я хочу, чтобы ты знала, Линдсей. В «Улье» было много боли, но чтобы не сойти с ума от ярости и гнева, я из последних сил держался за светлые образы. И ты — мой самый главный «якорь», который помог мне пройти через все испытания и вернуться. Мне больше не за кого было цепляться, только ты… …Только ты. Линдсей помнила его фразы слово в слово. Такое невозможно забыть… Помнила и выражение глаз, интонацию. Ей не могло только причудиться. К чему же тогда была демонстрация открытой симпатии, если сейчас серые радужки снова отдавали не только цветом металла, но и льдом? В лаборатории он видел её спасением, открыто озвучил такое, на что вряд ли бы решился без серьёзных намерений. Только не Коннор Дойл, который в прошлом вообще лишнего слова никогда никому не сказал, никого не выделил среди других и не проявил личную симпатию. Но теперь он вдруг что, пожалел о сказанном и решил — никакой «якорь» ему больше не нужен? Или, похоронив прежние желания и защитные ассоциации, нашёл другую женщину, способную возродить его до конца? За тревожными, дерущими на части мыслями Линдсей не заметила, как задремала. И, пребывая на границе между сном и явью, вдруг отчётливо услышала рядом голос, зовущий её по имени. — Линдсей, дорогая! — Ласковый шёпот коснулся слуха. Она резко открыла глаза и села на диване. Осмотрелась, думая, что зов просто приснился. Блуждающий сонный взгляд наконец остановился на картине в углу прихожей. За весь день Линдсей ни разу не вспомнила о ней, но сейчас тысячи невидимых нитей как бы потянули к полотну. — Линдсей! — прозвучало громче. Картина мерцала в тусклом свете лампы, притягивая внимание к фигуре, изображённой на холсте. Стряхивая остатки сна, Линдсей вспомнила загадочную записку подруги и то, что утром фигур на картине было две: женская и мужская. Сейчас же, даже в слабом освещении, отчётливо виднелись очертания лишь мужского силуэта, стоявшего лицом к ней. «Сон… Просто сон», — пронеслось у Линдсей в голове. Словно доказывая, что это действительно грёза, мужчина сделал шаг навстречу Линдсей и сошёл с полотна. Остановился и протянул руку вперёд. Линдсей, даже прищурившись и подавшись вперёд, не могла толком рассмотреть его лицо: свет падал невыгодно и освещал пространство позади фигуры. Но различить тот длинный плащ, в котором она видела незнакомца утром, Линдсей могла. Ткань зашелестела, когда мужчина подступил ещё ближе. — Линдсей, прости меня, я был не прав. — Бархатный шёпот снова разрезал тишину. — Я люблю тебя и хочу быть только с тобой. Ты — моя единственная любовь и радость! Пойдём со мной, я уведу тебя туда, где будем только ты и я… Линдсей остолбенела ещё на первых словах, произнесённых мужчиной. Этот голос она узнала бы из тысячи, — нет — из миллиона. Голос Коннора Дойла. И именно Коннор сейчас стоял перед ней. Он сделал несколько неспешных шагов и приблизился к ней на расстояние вытянутой руки. Её взгляд сначала пробежал по атласной жилетке с вышитыми узорами, блестящим пуговицам на белоснежной рубашке и цепочке со свисающим на грудь крестом. Линдсей с шипением втянула воздух ртом и посмотрела на лицо Коннора. Серые глаза, с мерцающими в свете ночника обжигающими огнями, тут же обласкали её с ног до головы, а губы вытянулись в располагающей улыбке. — Коннор! — выкрикнула Линдсей. Он здесь, рядом с ней, пусть и всего лишь во сне — таком ярком и кажущимся до безумия реальным. — Прости меня, Линдсей, — сокровенно проговорил Коннор и уверенно добавил: — Иди же ко мне! Линдсей сделала порывистый шаг к нему, и их пальцы переплелись, а губы соединились в горячем поцелуе. Тепло кожи и дыхание Коннора моментально заставили миллион несуществующих мурашек бежать по телу. Сладкое иллюзорное исполнение мечты заиграло пламенем на губах и в сердце. Только бы не проснуться и запомнить до мелочей ощущение головокружительной близости к Коннору. И высечь в памяти ненастоящий, но такой живой поцелуй. Коннор, нехотя оторвавшись от губ, взял Линдсей за руку и, развернув её, поцеловал в ладонь. А затем повёл к полотну. Таинственно улыбаясь, он шагнул в нарисованный лес, где не было ни души, и теперь смотрел манящим взглядом с холста. Линдсей же остановилась в полушаге от рамы и дотронулась до ели позади Коннора. Пальцы не коснулись поверхности картины, пройдя сквозь неё. Она не заметила, как изображение Коннора поменяло позу. И теперь он стоял, протянув ей руку. Ни секунды не сомневаясь в чарах сновидения, Линдсей шагнула Коннору навстречу. Её бирюзовая блузка и тёмно-зелёная юбка, едва коснувшись холста, упали на пол прямо под ноги застывшим фигурам по ту сторону… А их на картине снова стало две, как и утром. Сияя улыбкой посреди сверкающего сотней капель росы леса, Линдсей, чьё бежевое ажурное платье прикрывала накидка малахитового цвета, с любовью смотрела на своего спутника. Но стоило ей оказаться в картине, его лицо сразу же размылось, превратившись в туманное пятно, а по поверхности полотна прошла серая рябь…