Трек для атмосферы: https://youtu.be/1ZYbU82GVz4
Рассвет был прекрасен. Старик Гэндальф ласково погладил белогривого жеребца, прикрыл глаза, стараясь запомнить каждый звук этого места, и зашёл в хижину. Его подопечная сидела на стуле, сгорбившись, закрыв лицо руками, и тихо плакала, когда длинные, дымчатые волосы падали ей на колени. Впечатление от доброго утра, которым хотелось поделиться, резко оставило его, и сердце сжалось. Доска под ногой неприятно скрипнула, и Гэндальф привлёк её внимание: отрешённо посмотрев в окно, откуда пробивались ранние лучи, она смахнула слёзы и, плотно сжав губы, взглянула на старика. — Прямо сейчас? — после минуты молчания спросила та, медленно вставая и расправляя подол платья. — Потом будет поздно. Гости прибудут сюда уже скоро, — пояснил Гэндальф, задвигая шторы и выводя её на улицу. — Простите, что снова плакала. Я старалась, но вышло плохо… — Да, получилось не очень, — хрипло посмеялся он, усаживая девочку на Тенегрива* и внимательно смотря ей в глаза. — Трудно поверить, что огонь обжигает, пока не прикоснёшься к нему. Зато потом всё, что тебе скажут об огне, западёт в самое сердце, — приложив ладонь к её груди, прошептал Гэндальф. — И… как это понять?.. — Нам пора, — с неприсущей старику лёгкостью взобравшись на Тенегрива, он похлопал его по бокам и выпрямился. — Berfãrto, — жеребец негромко фыркнул и, помотав головой, двинулся вперёд. Солнце ещё только поднималось над ближайшим лесом, когда они выступили в поход. В воздухе до сих пор стоял ночной холод, заставлявший вздрагивать. Путь занял чуть больше пяти дней. Они прошли через водоёмы, пустыни, леса, преодолели горный спуск и оказались у нового жилья. Селлитиль устало выдохнула и, спрыгнув с Тенегрива вместе с мешком одежды, подошла к новой хижине, окружённой старыми елями. Пройдясь кончиками замёрзших пальцев по деревянной двери, она зашла в дом за Гэндальфом и осмотрелась. Влажный простой домик с печкой, скрипучей дверью, грязными окнами и старой мебелью — такой же, как и все предыдущие. Однако Селлитиль не жаловалась, ведь здесь ей было хорошо: в тишине природы, под крылом Гэндальфа, вдалеке от поселений. — Завтра утром мне надо будет уехать, — сказал Гэндальф, снимая остроконечную шляпу и выходя на улицу. — Но мы ещё даже не обустроились, — склонив голову набок, хмуро прошептала Селлитиль. — Король Рохана желает меня видеть, и я никак не могу его подвести, — положив ладонь на её плечо, проговорил он. — Селлитиль, тебе не о чём волноваться, я очень долго наблюдал за этим местом, сюда уже давно никто не ходил, а в нашем случае никто близко подойти и не сможет — я заколдовал дом. Смотри, даже Тенегрив чувствует магию. — Да, поэтому за нашу территорию не хочет выходить, здесь-то теплее, — улыбнувшись, нехотя согласилась она, наблюдая за лежащим на земле и поедающим траву жеребцом. Развернувшись к Гэндальфу, Селлитиль посмотрела на него внимательными серыми глазами и, словно ветер, прошелестела: — От кого мы постоянно уходим? — От тех, кто хочет сделать тебе больно, — спустя время спокойно ответил он, пальцем стукнув по посоху. — И кто они? Но ответа так и не последовало — как всегда. Подул ветер, и фигура Гэндальфа резко исчезла. Картинка перед глазами на мгновение померкла, пока за спиной не послышались крики. Селлитиль бежала, то и дело прячась за усыпанными стрелами валунами. Судорожно дышала, тряслась и сжимала в руке трофейное оружие — острый клинок, выбитый из рук часового. Мгновение назад выбравшись из крепости, она бросилась бежать в неизвестном направлении, куда глаза глядят, не успев придумать ничего умнее. Нежить гналась за Селлитиль, она слышала их крики за спиной, и потому вырывалась вперёд ещё быстрее. Воздух грубо толкал в спину, туман окутывал дорогу, заставляя спотыкаться и быстро вставать. Она не чувствовала сбившегося дыхания и головокружения, не ощущала ноющей боли от впившихся в ноги еловых иголок. Селлитиль хрипло закашлялась и резко затормозила у лесной границы. Еле заметный луч тумана привёл её к тёмному, окутанному мраком лесу. По сказаниям он хранил в себе сотни страхов и секретов, и ещё никому не удавалось выйти оттуда живым. И даже это казалось лучше, чем с позором вернуться обратно — в сырую клетку. Там ли скрыться от преследователей? В ответ Селлитиль лишь услышала шёпот изувеченных, умирающих деревьев. Когда громкие голоса стали приближаться, она позабыла о страхе и ринулась в чащу, крепче сжав ятаган. Зачем он ей вообще был нужен, Селлитиль не знала, ведь сражаться не умела… Лес встретил её мраком и сыростью: деревья плакали и просили о помощи. Но больше ни одного звука… Лишь тёмный бескрайний лес, свист стрелы и… — Elf Gebornt Gurult! (Эльфы приближаются к крепости!) Каменная крепость Дол-Гулдур не спала уже с раннего утра. Отовсюду слышалось тёмное наречие: гортанные утробные звуки били по ушам, не давая Селлитиль спать. «Всего лишь воспоминание… и ужасный кошмар. Воспоминание и кошмар, ничего больше», — разочарованно выдохнула она, не в силах встать. Никуда она не убежала: в нос по-прежнему бил смердящий запах гнили. Оглянувшись, Селлитиль разочарованно прикрыла глаза и прижалась к стене. Сколько всего произошло в её короткой жизни, а она уже и не помнит. Самым любимым временем года Селлитиль было лето — оно стало и самым ужасным, поскольку именно в день, когда солнце светило ярче прежнего, освещая счастливую улыбку девочки после утренних историй Гэндальфа, бесшумный ветер и тихое потрескивание ветвей прервали громкие басистые голоса. Ужасно неприятные и гортанные уханья, в которых Селлитиль смогла услышать главное. «Это она». А потом сильный удар по голове, металлический привкус во рту и… темнота. Все тёплые воспоминания, трепетно хранившиеся у девочки в голове, стёрлись одним щелчком. Тридцать лет*. Уже тридцать лет своей жизни она находилась в плену мерзких приспешников тьмы. В том самом подземном королевстве, что все обходили стороной: где жили гоблины, тролли и волки, и пока последние являлись способом развлечения, остальные предпочитали веселиться с Селлитиль. Жаль, это веселье она никогда не разделяла. Главными здесь были орки. Именно они распространяли ужасный запах: гниль и смерть. Грязные, изуродованные сажей, с крючковатыми носами и впалыми глазами. Безостановочно гоготали, толкались, устраивали драки за сырые куски мяса и флягу отвратительного пойла. Холод, сырость и вонь: её окружали три облезлых стены, заколоченное досками окно, решётка, возле которой днём стояли орки, насмехаясь над Селлитиль, а ночью спали часовые, храп которых разносился по всему коридору, заставляя пол дрожать. Раньше в такие моменты она, пытаясь бесшумно прочистить горло, шмыгала носом и, прислоняясь к стене, медленно оседала на пол. Сворачиваясь калачиком, она старалась натянуть грязную, тонкую рубашку на коленки, чтобы согреться и сомкнуть глаза. Жалела себя — сейчас же сил просто не осталось. — Живее! Не тормози! — рычал орк, толкая Селлитиль в спину. На том этаже всегда было холодно: когда её выводили из темницы, она, ступая босыми ногами по грязным камням, ощущала, что чем дальше отходит от неё, тем теплее становится воздух и пол. Но просить орков о чём-либо — давать себе ложную надежду. Они могли сделать только хуже, переведя ту на самый нижний этаж, где царила вечная зима. — Gul’rok wipr Grombolar urk Gol'kosh. Virbahada Grumpoler Koshkar! Virbahada Grumpoler Morte! (Ты принадлежишь этой крепости, и спустя столько уроков больше не имеешь права говорить на всемирном языке. Только орочий! Только мрак!) — по этажу раздался свист плети и сдавленный крик, а затем долгая, мучительная тишина. Затишье перед бурей. «Гэндальф», — тихо пролетело в голове. Имя её наставника и самого близкого человека неприятно отдалось в висках и потонуло в пучине других мыслей. «Как же я скучаю…» Гэндальф… Ох, этот волшебник знал многое, более того, половину жизни он посвятил изучению эльфов. В отличие от людей, они были бессмертны и жили до тех пор, пока существовала земля под их ногами. У эльфов были прекрасные голоса, которыми они украшали праздники и провожали в последний путь сородичей. Они напрямую контактировали с природой, слышали её плач или смех, видели рассвет и закат её сил. У них не было потребности долго спать или есть, эльфы легко преодолевали длинные дистанции, не чувствуя усталости ни под палящим солнцем пустыни, ни в бурю в горах. Однако было у них и качество, что мешало жить, рисковать и слушать волю разума — чувства. Эльфы страстно влюблялись, громко плакали, яростно срывались и очень быстро привязывались. По природе своей ими руководили сильные эмоции, и только короли эльфийских государств однажды познали хладнокровие, из-за чего смогли руководить народом. Они призывали жителей своего государства быть такими же сильными, учиться не выдавать эмоций и, даже если страшно, сохранять величественный вид. Но те не могли привыкнуть к такому, не могли противиться себе. Так же раньше не могла и Селлитиль. — И это не её вина, — прошептал Гэндальф. Заправил её прядь за ухо, тихо вышел из хижины и пообещал больше никогда не вспоминать эту тему. Сладостными были картины детства, да привкус уже тогда начинал горчить. Фолиантов у великого волшебника Арды хватило бы на несколько городов — и, конечно же, половина из них повествовала о сильных, вымученных и наученных жизнью героях, что шли через боль к победе и побеждали. Этакое напоминание, что везде нужно найти луч света. Этакое напоминание, что боль — это порочная слабость, которою питается сама тьма, тем самым селя в душе издевательский смех. Желание поделиться печалью — слабость, желание разорвать грудь нитями ломаного голоса — позор. И ведь правда: никому нет никакого дела до чужих сдавливающихся душ. При воспоминании о своём первом доме внутри неприятно ёкнуло: Селлитиль потёрла переносицу и опустила ноги в ледяную воду. Ей ясна казалась вся та ложь, в которой она жила прежде, которая начала уже давно расстраивать, тревожить, и теперь стала ей невыразимо смешна и неприятна. В тайне от Гэндальфа она брала перо и по несколько раз обводила все те строки о мужестве и хладнокровии, что плотно засели в голове, мешая размеренно дышать. Как послушная, прилежная девочка, маленькая Селлитиль стала повторять их каждый день, убеждая себя, что это правда, тем самым пытаясь успокоить бурю эмоций в груди. Но стоило столкнуться с проницательным взглядом Гэндальфа, как последняя её уверенность, не дававшая упасть, разбивалась на сотни кусков. — Маленькие дети, теряя близких, не замечают этого, продолжают капризничать, смеяться, учиться говорить: но когда подрастут и не будут готовы, подойдёт один, скажем, человек и, ответив на все вопросы, сломает, разрушит их внутренний мир, — хрипел мягкий голос. — Искалечит, ранит, сказав правду, сказав, что родители мертвы и больше никогда не смогут быть рядом. Подумай, хочется ли тебе такой судьбы? — спросил Гэндальф, наблюдая за небосводом. — Может быть… Я не знаю, Гэндальф, правда, не знаю. В обоих случаях будет больно, неужели нет третьего? — с надеждой в глазах шептала Селлитиль. — Мы живём для этого. Живём для того, чтобы найти этот третий вариант. Жаль, но он тоже не всегда бывает приятным, — заключив её в крепкие, тёплые объятия, ответил он и мягко улыбнулся. И в те объятия Селлитиль вложила всё, что могла, потому что понимала, насколько редкими были такие мгновения. Порой хотелось, чтобы память её была стёрта. Бессмертная, в чьих жилах смешалась человеческая и эльфийская кровь, помнила всё: с проницательными карими глазами и завораживающей улыбкой мамино лицо, которое обрамляли дымчатые длинные волосы. Отца-эльфа с мудрыми, наполненными заботой серыми глазами, светлыми волосами и мягкой, блестящей кожей, к которой она так любила тянуть свои маленькие ручки. Селлитиль помнила их звонкие голоса, которые когда-то заполняли маленькую хижину, заставляя её погрузиться в спокойный и долгий сон, до сих пор ощущала тепло, исходившее от их рук… Эти незабвенные воспоминания порой так сильно овладевали ею, что она с раздражением отталкивала от себя реальность и, скрипя зубами, кричала, чтобы та убиралась вон, что она устала и хочет спать. — Она всего лишь ребёнок. Вечерами старик Гэндальф шептал одни и те же слова, наблюдая за Селлитиль, которая сидела у озера с опущенными в воду ногами и плакала, из-за чего тело её еле заметно содрогалось. Обещала, старалась не расстраиваться, но выходило у неё плохо. Именно тогда, не зная проблем и преград в своих фантазиях, Селлитиль могла бы жить счастливо, как остальные дети: мечтать, веселиться, беззаботно смеяться. Но судьба решила иначе, лишив её и матери, и отца ещё в раннем детстве, проведённым в Средиземье. Зелёные поляны с растущими цветами и пшеном, окружённые пустынями, пугающими лесами и покрытыми снегом горами — это Средиземье, часть Арды. С бессмертными эльфами, живущими в лесах, с алчными гномами, скрывшимися в шахтах с драгоценными камнями, людьми, построившими небольшие деревни, и королями, расположившими государства на склонах гор. Души их были наполнены счастьем, гармонией, а небо над головой заставляло верить в себя, любить жизнь и все её прелести: хотелось вечность улыбаться, смеяться, встречать яркие рассветы, провожать алые закаты — наслаждаться. Средиземье располагало свободой мыслей, волшебной природой: его почитали все живущие там существа, принимали и любили таким, каким оно было создано. Со своими правилами, расами, животными и природой. Но это старая история — больше тысячи лет назад всё изменилось. Какими красивыми ни были бы пейзажи, по другую сторону располагались умирающие деревья или засыхающие ручьи: мрак, надвигавшийся на Средиземье, поглощал добро, заволакивал в туман и уничтожал свет. Животные спрятались, замерли деревья, разговаривавшие столетиями, ушло солнце, что так яро грело душу. Эльфы перестали слагать радостные песни: они чувствовали, как природа умирала. В Средиземье настало страшное время: тёмный маг Саурон пытался поработить землю, сделать живых людей, гномов, эльфов и животных своими подчинёнными. Он больше сотни лет готовил армию к бою, а превращение цветущей земли в мрачные горы пепла — идеал для тёмного мага. Но светлая сторона обитателей этого мира так не думала: государства под началом королей готовились к войне, выбирая сильнейших воинов, заточенное и самое лучшее оружие. Опустить руки и сдаться они не могли и обязаны были сражаться до конца. За свой народ, погибших воинов и свободу жизни.Вся эта история началась с Колец…
Во вторую эпоху Средиземья эльфами и великим волшебником Сауроном было создано девятнадцать Магических Колец. Девять из них были отданы людям, семь — гномам: во всех них была тайно заложена часть тёмной силы и воли Саурона, пока ещё три были выкованы эльфами без его участия и не несли в себе угрозы. После создания колец Саурон самолично и тайно выковал самое сильное — Кольцо Всевластия, вложив в него большую часть своей силы и воли. Он был одержим идеей порабощения Свободных Народов Средиземья и, благодаря артефакту, заполучил столь долгожданную, злую, губительную власть над остальными Кольцами и их Хранителями: оно дало ему невидимость, порабощение воли, удлинение жизни. Однако три эльфийских кольца не поддавались его силе и рушили все грандиозные планы. После первой войны, в которой были уничтожены сотни человеческих домов, захвачены эльфийские замки и подземные государства гномов, Кольцо пропало, а Саурон лишился облика. Потому часть души, без которой он не мог вернуть прежний вид и оставался слабым, до сих пор находилась в правильных руках, хоть и в прошлом послужило причиной гибели сотен эльфов, гномов и людей, защищавших свои семьи, народы и добро, чья сила угасала с каждым днём. Тёмный маг постоянно искал артефакт, но ощутить его месторасположение мог только тогда, когда его Хранитель, задыхающийся от алчности и тёмной магии, исходящей от украшения, надевал его на палец. Часть души Саурона, заключённая в кольцо, всё время желала вернуться к нему, однако после смерти одного Хранителя переходило по распределению судьбы сильным духом существам, таким образом лишь отдаляясь от истинного хозяина и принося ему обжигающую боль. Последние несколько сотен лет именно родители Селлитиль хранили кольцо у себя, храбро сражаясь за свою землю. Так как созданиями они были приземлёнными, без особенностей и с простой душой, чёрная аура кольца иногда поглощала их разум, приводя полные гармонии отношения к тупику, ссорам и болезненным словам, случайно вырывавшимся из уст. Но на то она и эльфийская любовь — мужчина отдал своё бессмертие богам и предпочёл любовь к смертной. И это самая сильная, крепкая, правдивая любовь, которую только можно встретить в любых мирах, потому что эльфы влюбляются один раз — навсегда. Когда враг нашёл их, пара не сломалась от пыток и угроз: они умерли, защищая свою дочь — новую обладательницу Кольца. Вот так просто, по щелчку, и всё обернулось против её воли. Потому что кровные узы, потому что наследство, и никому в такое время, кроме своего дитя, доверять нельзя — и не важно, что плечи этого дитя могут хрустнуть в любую секунду. Никто не учил Селлитиль, как держать мир в одном шаге от войны. Взаимопонимание с первого взгляда и трепетная любовь между эльфом и обычной человеческой женщиной — таким образом на свет появилась полуэльфийка Селлитиль. Все свои последние силы родители отдали на её спасение, на спасение своего сокровища: напряжённые пальцы затягивали стрелы, женские руки перехватывали рукоять меча. Слышалось эльфийское шипение, сверкали огни гонцов мрака, лужи крови мешались цветами, и лишь свет без остановок продолжал теснить тьму. Только не всегда добро побеждало. И даже друг земли, друг народов и самой семьи — великий маг Гэндальф Серый, славившийся на всю Арду своими знаниями и могущественной магией, не успел помочь. Опоздал и застыл, увидев два бездыханных тела, лежащих в луже собственной крови. Не веря, что такое произошло на его веку и за такую потерю придётся отвечать перед небесами. Свою четырёхлетнюю дочь Хранители, несмотря на большой риск, спрятали под домом: враги, искавшие Кольцо, не пощадили никого и ничего на своём пути: убили сотни невинных созданий, сожгли их дома дотла. Но Селлитиль с открытым в удивлении ртом, так и не обнаружили: то, что находится в опасной близости, никогда не замечают — на это её родители и надеялись. Гэндальф до сих пор помнил, как под скрипящими, поломанными орками половицами она сидела с пальцами во рту и стеклянным серым взглядом, полным вопросов, смотрела на него. Так долго, так изучающе, пока рука приближалась к бороде, а щёки краснели от жара вокруг дома. Селлитиль ждала маму и папу, но вынес из дома её совершенно другой. Она не проронила ни одной слезы и лишь завороженно смотрела на мерцающие огни. Только голова дёрнулась в сторону, из уст Гэндальфа вырвался тяжкий вздох, и пелена ткани скрыла обездвиженные тела, а рядом с ними и стрелы, и меч. Единственное, что Гэндальф смог пообещать родителям и богу Эру — дать юной Хранительнице Селлитиль шанс на новую жизнь. Сделать то, что они не успели, научить всему, чему захочет обучиться она сама. Гэндальф Серый видел самых сильных и могущественных магов, королей и просто эльфов с даром. Все они — взрослые, мудрые, храбрые и хитрые, в любом месте Средиземья являлись почётными гостями, вдохновителями и Святыми существами: их боялись, но уважали, шептались за спинами, но при встрече покорно кланялись. Таких личностей можно было сосчитать по пальцам, ведь бог Эру никогда не размахивал своими полномочиями попусту. Для Селлитиль Эру, оказалось, уготовил иную судьбу. Когда великий Эру создал Арду, он украсил землю почвой и ветвистыми деревьями, небо поднял выше, повесил облака. Солнце наделил теплотой, а Луну сделал спутником в ночи, создал пустыни, горы и реки. Расширив картину птицами с проницательным взором и волшебными животными: водяными и сухопутными, травоядными и хищными, Эру понял, что не достроил цепочку. Чего-то не хватало — мир казался неинтересным, тихим, без будущего. Думал он долго, глубокими ночами не смыкая глаз, днём задумчиво вглядываясь в лучи Солнца: повеселить себя или осчастливить землю? Наконец Эру решился и создал эльфов — бессмертных, развитых существ, в отличие от всех предыдущих созданий, святых, идеальных, подобно красоте мира. Далее Эру отправил на землю гномов и людей, созданий смертных и, как оказалось, алчных. Всё то, что создал Эру из чистого и нетронутого, стало искажаться. Первые топоры безжалостно срубали деревья, с корнем вырывались столетиями росшие цветы, вода загрязнялась и главное — гномы стали врагами эльфов, а люди презирали и тех, и других. Не было той мирной жизни, о которой с наслаждением грезил Эру, больше не приносило удовольствия наблюдать за бесконечными боями, сражениями, кровью, что отравляла землю и вгоняла Средиземье в тоску. Пришлось задуматься и изменить свои устои: таким образом на землю спустились четверо. Эвилана управляла стихией голубого чистого неба и воздуха, данной Эру взамен на верность, беспрерывный труд, храбрость и справедливость, коей должна была она проучить алчных существ. Воздухом они дышали, небо над головой забирало их мечты, а облака, плывущие над головой бесконечной, завораживающей взгляд чередой, хранили в себе сотни молитв, чьи отголоски слышались в стучащих каплях дождя. Стихия воздуха — стихия ветра и свободы, стихия полёта и стремления души. Во время правления Эвиланы любой, кто замышлял в душе зло, желая причинить вред окружающим или природе, испытывал на себе гнев, убивающую силу воздуха, дававшую ему шанс исправиться и молить Эру о прощении грешных мыслей. Но обхитрить Эвилану было невозможно: она чувствовала животный страх, смешавшийся с ложью, видела, как за спинами грешных скрещивались пальцы, в надежде высвободиться из удушающих рук природы, незаметно, но крепко врезавшихся в горло. Эру просил об одном: обойтись без невинных жертв и вернуть миру гармонию, миллионы лет правившую землёй. Вторым посланником был Коэхрий — он отвечал за средиземскую растительность: за сотни лесов с могучими деревьями, огромные поляны, заросшие яркими цветами, и почву, порождающую эту красоту. Однако в этой красоте дремала могущественная, пугающая сила. За беспричинное срывание цветов земля под ногами эльфа, гнома или человека обращала тех в каменные статуи, унося в своё царство: мрак, где мерещатся забытые страхи, оживают картины с кошмарных сновидений. Земля не терпит неуважения. Длинными ветками пылающие, разъярённые дубы хватали обидчиков, поджигавших деревья в целях сбежать незамеченными с поля битвы, и безжалостно уносили с собой в агонию. Вот только деревья, благодаря Коэхрию, восстанавливались, а люди — нет. Умирали из-за своих же ошибок: устраивали войну и трусливо сбегали. Те, кто уважали волю природы, могли получить помощь: то редкое лечебное растение находилось в час нужды, то растения возвращали матери потерявшегося на поле боя ребёнка. Сумир — защитник воды. Подобно всем стихиям, она заставляла обращаться с ней на «Вы», могла утопить, погубить. Эльфы, гномы, люди, животные, тролли — абсолютно все перестали уважать данное богом питьё, загрязняя реки кровью, пролитой совершенно зря. Создания Эру стали жадными и скупыми, они отвоёвывали и воровали воду, захватывая на свою территорию как можно больше водоёмов и порождая в других расах голод, отсутствие питья, засуху. Сумир находился возле рек, озёр, ощущал всем телом любые изменения водоёмов, скрытно наблюдал за жизнью средиземцев, а шуршащие тростники нашёптывали, рассказывали ему всё, что слышали и ощущали. Когда же храбрецы приступали к действиям, он, не сдерживаясь, командовал, выплёскивал всю злость, скопившуюся в средиземской воде — ломал дома враждующих, затягивал в реку и топил, создавая тайфуны. Делалось всё возможное, чтобы существа образумились и поняли, что пора прекратить уничтожение своей земли. Последней избранницей была Милаона — королева животного мира. После того, как расы Средиземья обучились своим языкам, они пробовали использовать животных в своих целях. К сожалению, плохих. Заговаривали птиц, злили лошадей, чтобы могучей силой своих копыт они топтали «недоброжелателей». Это уже переходило границы дозволенного, ведь ненависть — самое ужасное чувство, на которое только способны существа, и когда она беспричинна, в душах грешных порождается неисправимый хаос. Милаоне приходилось восстанавливать здоровье животных, которых брали в качестве приманки, пытались затмить разум или же просто убить. Все звери, птицы и даже насекомые беспрекословно ей повиновались: она приручила их и приучила нести добро и пользу. Звери создавали в Средиземье особенную атмосферу, каждый обладал особенной магией, которая могла действовать на разум людей, обманывать эльфов, убивать гномов. Они могли внезапно напасть на них и растерзать, но, если кто-то действительно нуждался в помощи, волшебством успокаивали и подлатывали раны. Четыре Духа в облике воронов и орлов каждый день по очереди влетали в чертоги Эру, чтобы открыть ему свои мысли: взор их видел глубины морей и пронзал толщу гор, проникая в тайные бездны, сравнимые с душами средиземцев. Так ему приносили вести обо всём, что творилось на земле. Казалось, все создания Эру стали спокойнее, ведь с ужасом осознали — природа обладала страшной силой, неспособной на пощаду или поощрение за кровопролитие. Всё медленно начало налаживаться, наступило перемирие, потекла беззаботная череда дней, называющаяся жизнью, поскольку за всем тщательно следили четверо избранных. Короли и королевы, подданные бога, бессмертные или просто духи? Никто точно сказать не мог, да и это было не особо важно. Важным оказалось то, что даже такие мудрые существа совершили ужасные и непростительные ошибки, подобно смертным идя на поводу у желаний и алчности. Ночь вступила в свои права, весело журчали ручьи, ветер играл с кронами дремлющих деревьев, и святой квартет встретился. Они разговорились и узнали, что чем-то похожи: все посланы богом, чтобы управлять одной из стихий и заботиться о земле. Внутри каждого быстро зародилась зависть, не оставившая даже маленькой частички добра и справедливости: привыкнув к своим особенностям, отличии от других существ, их охватил гнев, ведь каждому хотелось забрать все четыре стихии себе, став величественнее, чем сам Эру. Позабыв про свои обязанности, они перешли все границы приличия, убив друг друга своими же силами. Эру был очень зол, ох, он был в ярости и в то же время разбит. Доверил Арду тем, кто оказался извергами. С тех пор он правил один и никому не доверял, потому что был разочарован в тех, кого создал. Вот только никто не догадывался, что, когда четверо духов умерли, их силы не покинули великую землю, распределившись в разных уголках: лесах, водах, животном мире. Энергия копилась столетиями, выжидая одного момента. И этот день настал. Когда солнце сменяло луну, бушевал ураган, от которого тряслась земля, и река топила приближённые дома, все живущие существа в ту ночь не спали, стояли на коленях, молясь о пощаде, желая встретить рассвет живыми, со своей семьёй и в своём доме. Природа ещё никогда не была такой злой и пугающей, её чувства вырывались наружу, будто предупреждали о чём-то. И как только в небольшой хижине послышался детский крик, всё стихло, погрузив Средиземье в мирную, сладкую ночь: природа перестала бушевать, передав все четыре стихии одной юной полуэльфийке. Гэндальф несколько раз рассказывал Селлитиль легенду о её же способностях, но ни после первого раза, ни после седьмого, она не соглашалась верить в этот дар, не замечая его наяву. История великих избранных впечатляла маленькую полуэльфийку каждый раз, когда великодушный дедушка Гэндальф пересказывал ей легенду, и все слова она знала наизусть. Но Селлитиль искренне не понимала, почему Эру выбрал её. Она бы отдала всё, чтобы вместо дара рядом с ней оказались родители: пока были живы они, существовало детство. Они собирали её по кусочкам: учили говорить, видеть, разрешали громко смеяться и запрещали плакать. Любили, сильно любили, и говорили об этом каждый день, только тогда она не понимала, насколько эти слова нужны, чтобы не упасть духом, не сломаться. Но время текло, она понимала, что избавиться от воспоминаний не получится, поэтому училась с ними жить. С годами она перестала скорбеть по родителям, стала жить дальше, смогла принять в свой мир Гэндальфа, находила радость, счастье в мелочах: в конце концов вздохнула полной грудью и поняла, что больше не может, не хочет плакать. «Эру, видимо, посмеялся надо мной», — подумала Селлитиль, прокручивая историю попадания в плен. Тот летний день, когда Гэндальф уехал в людское королевство, а она присела у озера с книгой в руках — с него всё и началось. Будучи ребёнком, Селлитиль первые месяцы в темнице не находила себе место, зовя Гэндальфа, родителей, Эру. Их хижина всегда была заколдована, Гэндальф сам проводил обряд, чтобы окружающие не видели дом. Однако защита не сработала, испарилась, что значило одно — с волшебником, удерживающим магию, что-то случилось. Селлитиль не унималась, продолжала молиться: звала кого-угодно, кроме орков, которые смеялись над её жалкими попытками выбраться. Во всей крепости был только один страж — главнокомандующий, который относился к пленнице иначе. Он беспрекословно выполнял все приказы Саурона — своего Властелина, патрулировал границы и считался авторитетом среди своих, потому что был строгим. Но когда орк находился в крепости, то никто не смел подходить к темнице Селлитиль. Приказ это или страх — она не знала. — Держи, поешь, — открыв двери, Гомбар присел на корточки рядом с ней. На его лице никогда не было жалости: только равнодушие и надменная ухмылка. — Я не ем человеческое мясо… — Это вообще-то хлеб… И вода, — усмехнувшись, он поставил миску рядом, не заметив, как перешёл на всемирный язык. — Сегодня был у северной границы, там ручей ещё не иссох. Оттуда и вода. — Спасибо. Но… — Селлитиль быстро осушила миску и хрипло прокашлялась. — Почему вы мне помогаете? — Ну, осталось тебе всё равно недолго. Хоть и Тёмный Властелин подпитывает тебя своей энергией, сама ты еле двигаешься. А мне лишних проблем не нужно, нет желания смотреть на твой труп и потом подставлять голову под секиру. Правда была это или Гомбар просто сжалился, было неизвестно, но благодаря или из-за него Селлитиль была жива. Когда тысячелетиями искавший кольцо Саурон вычислял его нынешних владельцев, он перечитал огромное количество книг, написанных на разных языках, в разные столетия, и наткнулся на старинные легенды, начерченные рунами. Прознав про дар четырёх стихий, глаза его загорелись, и он поставил себе цель — во что бы то ни стало найти хозяина этих способностей. Запереть того в темнице, медленно сводя с ума, принося моральную боль, и в день совершеннолетия безжалостно убить, испив его крови и забрав всю силу в свои руки. Чем больше тот будет истощён, тем меньше сможет сопротивляться, этим обеспечив Саурону дикое, хищное удовольствие — сверху вниз смотреть на избранника Эру, видеть его мольбу в глазах, страдания, чувствовать своё превосходство. Именно в день совершеннолетия энергии станет больше — это будет самым большим и неконтролируемым выбросом силы. Саурону нужно было именно это — неограниченная власть, огромная сила. И он нашёл — нашёл Селлитиль. Вот она: обмякшая, сломленная, побитая — сидит в коморке его подданных и ждёт весёлой смерти. На момент начала этого кромешного ада Селлитиль было лишь сто тридцать пять лет*, и она уже потеряла счёт дней, забыла, какое время года. К счастью или сожалению, но Саурон не догадывался, что его подданные ослушались приказа и стали развлекаться с пленницей, забыв о том, что она должна остаться живой… Бояться ему было всё равно нечего — он отдавал часть своей тёмной энергии Селлитиль, когда здоровье начинало отказывать раньше времени. Однако это то же самое, что лечить простреленное плечо водой: более менее ухоженный снаружи, мёртвый внутри. Каждый день к ней приходили несколько надзирателей и отыгрывались как хотели: сначала пытались разговаривать мирно, желая узнать о кольце Всевластия, вдруг Селлитиль знает, где оно. Она знала, вот только глупой не была и навсегда пообещала никому и никогда не рассказывать о его местоположении на своём теле. Всё равно увидели бы его только те существа, которым девочка доверяла — для других оно скрыто чарами. Однако чувство тревоги за его сохранность её не покидало никогда. Помешивая коричневую, словно грязь, похлёбку, настолько ужасную, обжигающую лёгкие, что после первого раза любые вкусы перестали ощущаться, Селлитиль просто не понимала, куда попала. Маленькая, мечтающая о счастье и заботе полуэльфийка сотню раз на дню спрашивала Эру, что она сделала, где согрешила, раз оказалась здесь. Мечтала, как в книгах, учиться петь, танцевать, вышивать, как остальные эльфийские дети, и просто спокойно жить. После того, как Селлитиль ничего не сказала о кольце, орки перестали быть послушными, забыв про приказ Саурона просто следить за пленницей. Тряся за плечи, насмехаясь, избивая, орки наглядно объясняли, насколько она никчёмная без своих сил и насколько их Тёмный Властелин добр, раз оставил её в живых. — Guberpro Kolsh mirnep Groder gruber worlte! (Ты должна быть благодарна ему, жалкая девчонка!) — на что она лишь тихо проглатывала слёзы и закрывала глаза, осознавая, что попала сюда надолго. Селлитиль толком не знала ничего о даре: когда и как он покажет себя, можно ли его контролировать, поэтому из-за того, что ничего не замечала, перестала верить в его существование. Перестала верить и в себя. Бывают минуты отчаяния, такого всепоглощающего уныния, что в душе гаснет последний луч надежды: тогда она почувствовала себя окружённой непроницаемым, беспросветным мраком. Ей, как любому ребёнку, была необходима поддержка, потому что справиться одной с данной Эру судьбой оказалось невозможно. Тридцать лет. Кажется, для эльфов это незаметно пролетевшее мгновение. Но не тогда, когда каждый день тебя пытают, бросают в яму с голодными волками, лишь бы скрасить скучные дни службы. — Gubermar dep per nole Germor Gerpol! (Ставлю на то, что и пяти минут не продержится!) — хохотал гоблин, кладя на стол монету. Закидывая Селлитиль в яму с волком — свирепым, голодным, орки и гоблины получали неимоверное удовольствие, выкрикивая оскорбления и лишь больше раззадоривая животное. Страх в глазах Селлитиль был диким — она играла в танец смерти: бегала из стороны в сторону, из последних сил карабкалась наверх, цепляясь за острые камни и обрубленные ветки. Веселье продолжалось до тех пор, пока Гомбар с рёвом не распихивал наблюдающих и вытаскивал её из ямы, приносил в темницу и поливал раны водой со словами: «Жить будешь». — Sor Kohlshor depe Kornot! (Она принадлежит Властелину!) Когда чудеса становятся невозможными, разум превращается в безумие. Грязная, истощённая, запуганная, избитая до полусмерти. До полусмерти — ключевая фраза. Она мечтала безболезненно, быстро умереть, но ей сохраняли жизнь. Избивали, морили голодом, пытали, но не давали того, чего хотелось — уйти за черту. Эру, как же Селлитиль мечтала об этом. Закрыть глаза навсегда, отправляясь в чертоги предков. Лучше было оказаться с родителями, чем находиться там и терпеть всё то отношение: сидеть на холодном полу, чувствовать, как текут слёзы не потому, что плачешь, а потому, что глаза стали слишком сухими, ощущать неконтролируемую дрожь во всём теле, когда над тобой нависает грязный и уродливый орк… Чёрные наречия надолго вбились в светлую голову, отдаваясь в мыслях каждый божий день. И если остальные полуэльфы не чувствовали боли и холода, тихо могли перемещаться по сугробам и пшеничным полям, а раны на их теле быстро заживали, обеспечивая бессмертие*, то Селлитиль из этого досталось лишь последнее — и то со своей каплей дёгтя. Эру сделал кольцо невидимым и недоступным для Саурона, однако за это отобрал у неё столь ценные навыки эльфов. Сломанные кости, вечная темнота, ссадины и побои — всё это стало привычным для Селлитиль, она перестала сражаться, потеряла веру во что-либо хорошее и навсегда усвоила одну вещь — Эру не сделает её жизнь счастливой, как в эльфийских песнях. «Может, Эру и не сделает, а вот Гэндальф…» — шептал сладкий голос, пробиваясь в сон Селлитиль и наполняя её энергией. Но она не слышала. Перед глазами её стояла кромешная тьма, а в сознании плавали строки из сказок.