Собирайся, мы едем домой!

      — Ты прости её, она ведь так сильно вас всех любит, — говорил ему мистер Уизли, выглянувший из самого ближнего к порогу окна.       Да, прямо так, приоткрыл створки и втихую, чтобы никто не видел, высунул голову в прохладу вечера и стал убеждать Гарри, что сердиться на Молли — занятие бесполезное и глупое, поскольку сопротивление ей похоже на «сражение с ураганом или штормом — лучше расслабиться, набраться терпения и переждать».       Вид Артура, постаревшего за этот год, словно их прошёл целый десяток, изрядно поседевшего и осунувшегося, но не утратившего этой отеческой понимающей сердечности, заставил Гарри почувствовать вину. Мистер Уизли всегда был к нему так добр. И, пускай через окошко, пускай, так, чтобы никто не увидел, пускай, вполголоса, но он говорил с Гарри в то время, пока остальные даже не захотели выйти и попрощаться. Конечно же, не считая Гермионы. Ведь она едва не задушила его после того, как помогла собрать оставшиеся вещи. И даже самостоятельно уменьшила их с Сириусом заветный ящичек с запасом огневиски. Гарри не хотелось оставлять такое богатство здесь, в этом доме.       — Ничего страшного, я понимаю. Просто нам, — на этом слове он сделал особый акцент, — будет тяжело здесь находиться после всего этого. Скандал, драка… И всё то, что они наговорили друг другу… Всё, что я наговорил… А Сириус, он… — начал было оправдываться Гарри, но оборвал себя на полуслове.       Сириусу бы не понравилось то, что он собирался сказать. Поэтому он просто добавил:       — Куда он, туда и я.       — Конечно, Гарри, конечно… — мистер Уизли понимающе кивнул, но потупил глаза. Видимо, ему всё же было неловко говорить на эту тему.       Гарри бросил короткий взгляд поверх его плеча. Отсюда была видна часть кухни. На столешнице стоял судочек с обгорелыми остатками пирога, которые так никто и не выбросил. Из дома едва ощутимо тянуло гарью, но от этого скорбного запаха ему болезненно сдавило горло. В груди защемило. Никогда Гарри не забудет ту горечь, стоявшую в воздухе над хогвартским пепелищем. Над его сожжённым, разрушенным домом.       Внезапно Гарри захотелось снова войти в Нору, оказаться на этой кухне, где его столько раз принимали, как родного, обнять каждого из присутствующих, а особенно — заплаканную миссис Уизли. Захотелось попросить у неё прощения за те гадкие слова, а ещё — извиниться перед Джинни. Захотелось сказать им всем: «Ну, что вы? Что вы? Это же я, ваш Гарри, ваш прежний Гарри!»…       Но следующие слова Артура избавили его от этого щемящего сердце наваждения:       — Тебе лучше не заглядывать к нам пару недель. Может быть, вообще до конца августа. Нужно, чтобы всё утряслось, ты ведь понимаешь. Молли поворчит, поворчит и забудет…       — Всего хорошего, мистер Уизли. Спасибо за всё! — наигранно доброжелательным тоном ответил Гарри и, не дожидаясь ответа, развернулся и пошёл прочь — в сторону гаража.       Ноги его заплетались в высокой траве, сердце билось быстро-быстро, а голова гудела, словно его здорово приложили чем-то тяжёлым. Гарри подумал, что, будь он ровесником мистера Уизли или немного старше, его бы обязательно хватил удар, — так сильно его захлестнул гнев. А ещё что-то невыносимо болезненное, похожее на чувство потери. То самое ощущение скорбного триумфа, родившееся в нём в утро третьего мая — горькое облегчение вместе с физическим и духовным изнеможением. А ещё — понимание, что детство навсегда закончилось.       Гарри несколько раз говорил себе: «Вот и всё, кончилось твоё детство, дружище. Теперь ты взрослый!». Когда он лежал в больничном крыле сразу же после Турнира, а Сириус, свернувшись в его ногах Бродягой, слушал его тихую исповедь, Гарри говорил себе: «Со смертью Седрика моё детство кончилось». После сражения в Отделе Тайн, когда все они чуть не погибли, до самого своего шестнадцатилетия он повторял: «Вот и всё, теперь, будь добр, будь взрослым». Множество раз он напоминал себе, что теперь он взрослый, получив право свободно колдовать вне школы. И пускай, ещё целый год официально он должен был находиться под опекой крёстного, Гарри не чувствовал прежней юношеской беспечности. Шла война.       А когда случился май, когда за несколько часов они потеряли столько близких людей, когда Гарри сам успел побывать на том свете, когда Хогвартс навсегда преобразился, как разграбленный и сожжённый дом после нападения, когда прошли похороны, он не мог допустить даже мысли о том, что в его сердце осталось хотя бы немного детства. Но, как оказалось, Гарри снова был неправ.       За эти три месяца в Норе он снова научился дышать. Он смог притвориться, что всё так, как было раньше, словно он наконец выбрался от Дурслей, чтобы провести остаток летних каникул здесь, среди друзей. Словно ничего этого не было, словно он просто мальчишка, в этом году начинающий последний школьный курс. Словно…       На этот раз рык мотоцикла прозвучал громче, внушительнее. Видимо, Сириус всё же разобрался с какой-то неполадкой. Не успел Гарри пройти и половины пути, как ворота гаража распахнулись с металлическим скрежетом.       Он уже успел забыть, какой великолепной и огромной была эта махина. Харлей-Дэвидсон, родом из конца семидесятых годов, сияющий в лучах закатного солнца, с большими колёсами и новым, удобным кожаным седлом. На ручке управления карбюратором — защитные очки для Гарри. Вторые уже болтались у Блэка на шее.       А ещё… А ещё… никакой коляски. Сириус избавился от неё сразу же, как они с Артуром занялись ремонтом мотоцикла в прошлом году.       Щёки Гарри вспыхнули. Он только теперь осознал, как именно они полетят сегодня. Ведь не может Сириус оставить своего зверюгу здесь, на попечение Уизли, после всего произошедшего.       — Готов, детка? Застегнись только, там, наверху, не так тепло, — Блэк, ослепительно улыбающийся и взбудораженный их новым приключением, кивнул куда-то наверх.       Сердце Гарри пропустило несколько ударов. Теперь покраснели не только его щёки, но и уши. Во рту пересохло. Одеревеневшими пальцами он принялся застёгивать пуговицы на джинсовке, но взгляд его то и дело останавливался на пальцах Сириуса, затянутых в чёрную кожу перчаток, на такой же чёрной и кожаной — дорожной куртке, на которую он сменил свой обыкновенный сюртук, на поношенных полосатых брюках, заправленных в тяжёлые ботинки. Пятки — в землю, как будто этого железного зверя нужно удерживать ещё и так. А не уследишь, не упрёшься в мягкую почву, не придержишь его бёдрами, так рванёт вперёд, скинув тебя без всякой жалости.       — Садись. Надо свалить, пока им не взбрело в голову просить у нас прощения, — смеялся Сириус, ловя на себе каждый быстрый, горячий взгляд.       И Гарри сел. Перемахнул ногу через седло и сразу же оказался притиснутым к Сириусу, прижался грудью к его спине, лицом окунулся в тепло его волос. Тот, всё ещё весело посмеиваясь, надел защитные очки и дождался, пока Гарри справится сразу с двумя — этими полётными и своими круглыми стёклышками.       — Готов? Тогда держись крепко, он после починки необъезженный, может показать характер! — последние слова Сириуса заглушил рёв мотоцикла.       Разогнавшись по дорожке, вытоптанной от дома до курятника, махина взмыла в воздух. Гарри, у которого захватило дух от столь быстрого взлёта, покрепче сцепил руки на животе Сириуса. Убедившись, что в ближайшие несколько секунд мотоцикл не собирается скидывать своих седоков, он, поддавшись дурацкому и какому-то детскому интересу, повернул голову назад насколько мог. И не ошибся. Там, внизу, на пороге Норы, странного, хлипкого, кривого и такого любимого строения, стояла целая толпа. Гарри не успел пересчитать их, но откуда-то знал, что посмотреть ему вслед вышли все до единого.

***

      — В уши не дует? — Сириус пытался перекричать ветер, и Гарри, как раз прижавшийся ухом к середине его спины, ощутил, как вибрировал голос где-то внутри него… наверное, в лёгких. Или где там ещё может так приятно, гулко гудеть?       В первые десять минут полёта руки Гарри совсем одеревенели от холода, поэтому он сунул их под край блэковской куртки. А затем случилось так, что майка Сириуса немного задралась, и теперь пальцы Гарри, сцепленные в замок, лежали аккурат в самом низу его живота. Ладонь ощущала тёплую, нежную кожу и мягкий пушок.       Уже через полчаса солнце совсем зашло за горизонт, и вид английских холмов и полей с редко встречавшимися деревнями и городками больше не радовал своей живописностью. Стало совсем темно, и Сириус ориентировался только по огонькам внизу — порою редким, а порою и собранным в своеобразные созвездия, а то и многочисленные звёздные скопления. Они удалялись от южного побережья на север, и огоньков становилось всё больше и больше.       — Стейнинг! Я там бывал. Ску-учный городок, а вот пабы отличные. Саутуотер! Вот и Хоршам! Там живёт один мой знакомый… Наверное, всё ещё живет. А вон Хорли, за ним сразу будет Рейгейт! — время от времени говорил Сириус, как бы уверяя Гарри, что он всё держит под контролем, что они не сбились с пути и совсем скоро доберутся до Лондона. И окажутся дома.       Но Гарри было совсем не до их географического положения, не до городков, не до знакомых. Ему было плевать, сколько времени они проведут здесь, наверху. Во-первых, это их путешествие напоминало ему полёт на метле. Даже эти защитные очки — точно такие же были частью его квиддичной формы. И, хотя квиддич Гарри любил всем сердцем, только сейчас он осознал, как сильно скучает по этой дурацкой, весёлой и очень травмоопасной игре. Так он и сказал Сириусу, постаравшись найти его ухо и отчётливо проговорить туда:       — Знаешь, я наверное вернусь в сборную по квиддичу… Если он, конечно, будет! Стадион-то тоже разрушен! — свист ветра уносил его слова, но Сириус услышал его. И, хотя Гарри и не видел, но мог поклясться, — улыбнулся.       — Построят заново. Это дело двух дней! Если все несущие стены и башни Хогвартса уже на месте, то твой стадион никуда от тебя не денется! — прокричал Сириус, и Гарри пожалел, что вовремя снова не прижался ухом к его спине, чтобы послушать гудение его голоса.       И это всё ещё было «во-первых». А во-вторых…       Он не мог удержаться от соблазна окунуться лицом Сириусу в волосы и то и дело прижимался губами к основанию его шеи или ласкался щекой к мягким, трепещущим от ветра кудрям. И дышал, дышал — теплом, горечью и чем-то таким, принадлежащим одному Сириусу и больше никому. А ещё — покрепче обнимал его за талию, как-то нетерпеливо и будто просяще о чём-то поводил ногами, льня своими бёдрами — к его бёдрам, сильнее прижимаясь грудью к его лопаткам.       Гарри был благодарен тем, кто придумал джинсам жёсткие серединные швы. Ведь будь те чуть помягче, Сириус бы почувствовал, как ему в задницу бесстыднейшим образом упирается свидетельство гарриной испорченности. И хотя жёсткий шов сильно давил на уже полностью вставший, ноющий без внимания член, Гарри был готов стерпеть все неудобства, только бы не выдать своего неуместного, дурацкого возбуждения. Уж лучше мучиться от невозможности дотронуться до себя (руки заняты — едва заметно поглаживают низ живота Сириуса), чем показаться озабоченным идиотом! Должно быть, во всём было виновато мелко вибрировавшее сидение мотоцикла. Никак иначе!

***

      Стоило им добраться до Лондона, как погода сразу испортилась. И теперь они страдали не только от холодного ветра, но и от дождя. Низкие дождевые тучи мешали видеть, куда они летят, а поэтому им пришлось спуститься на пару сотен футов… И попасть под ледяной, мерзкий, косой ливень.       Следующей неожиданностью стало то, что водоотталкивающие чары, которыми был оснащён мотоцикл, почему-то не работали. Сириус чертыхался сквозь стиснутые зубы, то и дело бросая на себя и Гарри сушильные заклинания, которые почти не помогали.       — Главное, чтобы мы добрались до того, как кончится топливо! — прокричал Сириус, нервно поглядывая на нужный датчик.       — А ему нужно топливо? — Гарри постарался придать своему голосу побольше беспечности, хотя сам он дрожал.       — А ты как думал, что простая левитация поднимет такую махину в воздух, да ещё и будет толкать вперёд с такой скоростью? Это тебе не метла! — видимо, Сириус пытался сделать то же самое. Но Гарри чувствовал, как того потряхивает от холода.       К тому моменту, когда они приземлились и, сняв с себя чары невидимости, поехали по гудящим, мокрым лондонским улицам, ливень стал ещё сильнее. Сириус давно уже стянул с себя защитные очки — уж лучше вода в глаза, чем вести мотоцикл совсем вслепую.       — Мы где вообще? Я не ориентируюсь в Лондоне. Ты уверен, что нам сюда? — с отчаянием вопрошал Гарри, ощущая, как хлюпает вода в его кроссовках.       — Почти на месте! Надеюсь, на Гриммо нас не ждёт наряд авроров.       Шутка вышла мрачноватой, и внутри у Гарри всё неприятно сжалось в тугой комок. Перед глазами встала жутчайшая сцена — люди в красных аврорских мантиях в гостиной Блэкхауса. «Сириус Орион Блэк? Вы арестованы по подозрению в растлении малолетнего…».       Додуматься до чего-то более ужасного он не успел. Они уже были на Гриммо.

***

      Хотя Сириус наложил на них сушильные и согревающие чары, как только они оказались внутри, руки и ноги Гарри до сих пор ощущались онемевшими и заледенелыми. Они слишком устали, а самого Блэка, кажется, ещё и пошатывало.       Дом встретил их полумраком прихожей и по-настоящему гробовой тишиной. Для Гарри это было совсем непривычно. Раньше, во время войны, когда штаб Ордена Феникса находился на Гриммо, здесь постоянно кто-то гостил. И даже в те дни, когда не было назначено никаких собраний, почти все спальни были заняты, кухня вечно была полна, а за длинным кухонным столом постоянно кто-то завтракал, пил чай, читал газету, обедал, ужинал. Ступени лестниц поскрипывали от шагов, а в гостиной всегда велись какие-то разговоры, потрескивал камин, шелестели страницы книг. А тут… абсолютное безмолвие — ни звука, ни шороха.       — Кричер! Покажись немедленно! — рявкнул Сириус с таким раздражением и так громко, что Гарри невольно дёрнулся от него прочь. В это мгновение он очень напоминал свою мать, Вальбургу, грозную и не терпящую ни малейшего непослушания хозяйку.       Здесь больше не пахло гнилью и сыростью, как прежде. И змеиные подсвечники, до этого приспособленные вмещать в себя только живой огонь, теперь вспыхнули мигающим газовым светом, запоздало приветствуя вернувшегося хозяина.       Кричер показался не сразу. Он совсем бесшумно, как и полагается приличному домовому эльфу, материализовался в прихожей и с жутким, но отчего-то довольным оскалом, поклонился. Гарри догадался, что тот просто вышел к ним под чарами невидимости.       — Хозяин вернулся после столь долгого отсутствия. Хозяин наконец вспомнил про родной дом и привёл сюда юного полукровного господина.       — Хватит болтать, Кричер! Горячий чай, горячий ужин, горячая ванна… — Сириус покосился на Гарри, бледного и всё ещё мёрзнущего. — Ему. Мне просто чай. И не забудь про свежие простыни. Поторапливайся!       Блэк сурово сдвинул брови, и Кричер медленно, словно нарочно, поплёлся в сторону кухни, бормоча себе под нос: «Наконец-то Предатели крови показали своё истинное лицо. Кричер надеется, что хозяин проклял этих магглолюбов за нанесённое оскорбление…».       Тяжело ступая, Сириус ушёл наверх и, судя по характерному скрипу двери, скрылся в своей спальне. И хотя Гарри от усталости едва стоял на ногах и хотел бы тоже подняться наверх, умыться и переодеться, он не мог просто так отпустить Кричера, как следует не расспросив его. Откуда старый эльф знал о ссоре с Уизли, о нанесённом оскорблении? Не приходил ли сюда, на Гриммо кто-нибудь этой ночью? Не искали ли их?       — Я помогу, Кричер. Я сделаю чай, а ты, будь добр, накорми нас, — Гарри знал, что, хотя эльф и привык к грубости Сириуса, с его строптивостью можно было справиться, как со строптивостью всякого старого человека. Вежливостью и терпеливостью.       К тому моменту, когда Кричер доковылял до кухни, чайник уже грелся на плите, а чёрный индийский чай в фарфоровом заварнике ожидал порции кипятка. Недовольно скривившись, эльф принялся призывать съестное из стазисного шкафа.       — Откуда ты знаешь, что произошло? О том, что… — Гарри уселся за стол и смотрел, как ловко эльф управляется с ужином. И это с его кривыми, едва шевелящимися руками!       — Откуда Кричер знает, что мерзкие Предатели крови нанесли хозяину оскорбление? Кричер знает хозяина Сириуса с первого дня его жалкой жизни, — скрипучим голосом ответил Кричер. — Как только что-то было не по нём, хозяин Сириус, избалованный мальчишка, прибегал в свою комнату, закрывал двери и обижался на весь мир, сквернословя, как последний пьяница. Расстраивал несчастную матушку.       Гарри сердито нахмурился, но не стал останавливать этот поток ворчания. Теперь он знал, что иногда стоит стерпеть подобное, чтобы добыть правду.       — Так, значит, здесь никого не было? Никто не приходил, не спрашивал тебя о нас?       Кричер перестал натирать куриную тушку перцем и, стоя у столешницы на шаткой подставочке, повернулся к Гарри и снова жутко оскалился.       — Нет, Кричер не видел никого и ни с кем не говорил. Стены Блэкхауса надёжны. Этот дом надёжно сокроет хозяина и все его секреты. Никто ни о чём не узнает. А старый Кричер приготовит праздничный пирог для полукровного господина…       Не зная, что ему ответить, Гарри только и мог, что удивлённо смотреть, как эльф, довольный произведённым впечатлением, натирает несчастную курицу специями.       И откуда только мог Кричер знать?

***

      Уже был пятый час утра, когда они, сытно поужинав и напившись чаю, стали готовиться ко сну. Гарри находился в замешательстве по ряду причин. Во-первых, слова Кричера до сих пор преследовали его. «Никто ни о чём не узнает»? Могло ли это значить, что старый эльф не только понимает, что произошло между «хозяином и полукровным господином», но и… одобряет это? Во-вторых, Гарри так и не выяснил, где ему положено спать… теперь. После всего, что произошло за последние несколько часов. В-третьих… Гарри не знал, как отнесётся Сириус к тому, что его крестник вовсе не прочь продолжить установившуюся летом традицию делить постель на двоих. Одно дело — он, пьяный, не отдающий себе отчёт в своих действиях. Другое — трезвый, пристыжённый и, как ни горько это осознавать, напуганный. Гарри никак не мог забыть ужас, который видел в глазах крёстного, пока Молли, словно разъярённая львица, защищавшая своего львёнка, бросалась на того в приступе ярости. И хотя после… Нет, Гарри не сошёл с ума. Эти жаркие поцелуи в комнате Сириуса ему не померещились. И разве могло за время их пути до Лондона хоть что-то измениться? Гарри не знал.       Нанежившись в тёплой воде, высушившись и почистив зубы, он несколько минут стоял перед зеркалом в ванной, рассматривая своё лицо и будто бы пытаясь разглядеть в близоруких, сонных глазах какой-то вразумительный ответ.       Гарри заглянул в свою спальню. Ту самую, что «вверх и направо», где они по обыкновению жили вместе с Роном. Две кровати, две тумбочки, тёмный шкаф, пыльные шторы и пустой портрет на стене. На этот раз Финеас Найджелус Блэк не только скрылся за рамой (должно быть, сейчас он присутствовал в Хогвартсе), но и не издавал привычных покашливаний и смешков. Школьный чемодан одиноко стоял у кровати, и от этой картины Гарри стало так тоскливо, что захотелось выйти прочь и никогда больше не заходить в эту пустую, мрачную комнату.

***

      Босиком, в тонкой новенькой пижаме (да, той самой, что стала первой уликой против них с Сириусом) Гарри бесшумно крался по коридору третьего этажа. Почему он хотел действовать бесшумно, он не знал. Ведь всё равно рано или поздно он подойдёт к двери «хозяйской» спальни, постучится (возможно), заглянет туда… И, наверное, попросится остаться. Или же Гарри не должен спрашивать разрешения? Может быть, ему будет лучше просто поставить Сириуса перед этим фактом. Мол, я буду ночевать здесь, и ты не сможешь ничего с этим сделать. А не нравится — прогони, если осмелишься.       Но Гарри не пришлось ни стучаться, ни заглядывать, ни просить разрешения. Дверь в комнату Сириуса оказалась открыта, словно его, Гарри, всё-таки ждали. Блэк сидел на кровати и в тот момент, когда Гарри, босой и взъерошенный, появился на пороге спальни, как раз гасил свечи.       — Холодно что-то, камин плохо топится. Накинь.       Сириус указал на свой старый халат, висевший на подножьи кровати. Гарри, перешагнув невысокий деревянный порожек и наконец ступив на тёплый ковёр, накинул халат на плечи. Его полы приятно обняли гаррины голые щиколотки, а рукава оказались длинноваты.       — Не стой, ложись… — Сириус отчего-то избегал смотреть ему в глаза, но в его голосе звучало такое облегчение, что у Гарри тут же потеплело на душе. Сириус ждал его. Сириус хотел, чтобы он пришёл. Сириус не гасил свечей, пока не услышал его тихие шаги в коридоре или ещё раньше — на лестнице.       Едва сдерживая улыбку, он залез под тяжёлое пуховое одеяло, привычно улёгся набок, подложив руку себе под голову, и стал щурить глаза, посматривая на Сириуса из-под полуопущенных век. Тот тоже лёг, накрылся своей половиной одеяла, немного повозился, укладываясь поудобнее и, наконец, замер. На Гарри он не смотрел, предпочитая разглядывать вдруг ставший таким интересным потолок.       Гарри, который раз дивясь собственной смелости, подвинулся ближе. Одно движение руки под одеялом — и вот он уже обнимает Сириуса поперёк груди, прижимается подбородком к его плечу, носом тыкается в его кудри. Ластится всем телом и дышит, дышит этим теплом, а надышаться не может.       Спать хотелось неимоверно. Но Гарри не желал упускать такой момент. Он высунул руку из-под одеяла, ладонью коснулся щеки Сириуса, поворачивая его голову в свою сторону. Зачем-то указательным пальцем погладил его усы, дотронулся до кончика носа, скользнул вверх до переносицы и замер так, практически прижав остальные пальцы к его губам.       — Не спеши. Завтра… — выдохнул Сириус, касаясь их губами — сначала мизинца, а затем безымянного.       — Завтра уже наступило. Оно уже сегодня, — Гарри пробормотал это, чувствуя, как сами собой закрываются его глаза.       — Тогда с Днём Рождения… А теперь засыпай.       Через несколько мгновений Гарри уже спал.