***
Вальтер и Хора сидели на первом этаже дормитория в гостиной и, неспешно играя в шахматы, курили одну трубку на двоих. Хора уже успел успокоиться касательно всего, что происходило с репликами, осознав, что они были вполне безобидны и никак не влияли на окружающую действительность, а потому вернулся к своему привычному образу мышления. К несчастью. — Эти «полуденники» знают явно больше, чем мы можем себе предположить, потому что если бы они просто действовали по древним трактатам — в числе их предводителей был бы Лоран. Вот бы попасть к ним, — мечтательно вздохнул Хора, затягиваясь ещё раз. — Ты уверен, что это тебе нужно? — вздохнул Вальтер, напряженно улыбаясь. Когда размышление Хоры заходили в такое русло, он забывал не то что, какой хотел сделать ход — даже во что они вообще играли. — Да. Всё, что может приблизить нас к истине, заслуживает внимания. Я почти уверен, что они занимаются чем-то, что и повлияло на появление тех странностей, которые мы наблюдаем в последнее время. Тихо раздражаясь, Вальтер дёрнул трубку, чуть не выбив Хоре пару передних зубов, и затянулся. — Я всё пытаюсь понять, ты действительно так думаешь или просто играешь… Даже не могу сформулировать, кого! — Я? — хмыкнул Хора, — играю? Не смеши. Хора нахмурился и замер, как если бы пристально смотрел на Вальтера. Когда-то образ мышления этого молодого человека был для него примером для подражания и всецело повторял собственные помыслы об идеальном студенте; теперь же Вальтер казался простым не очень интересным человеком, являющимся заложником собственной болезной осторожности. Хора в вопросах границ дозволенного, конечно же, не был столь же радикален, сколь Гудвин или Лоран, но уверен был, что именно в умении балансировать на этих границах и вершит открытия. — Я не понимаю одного: почему молчат профессора? — Вальтер задумчиво приложил палец к губам и позвонил в колокольчик, напоминая себе расположение фигур на доске. — Я тоже! — удрученно воскликнул Хора, переставляя фигуру и меняя ход игры, — мастер Дорес знает о зеркальной Луне, но ничего не говорит нам. Даже никаких собраний преподавателей не проводилось! Я бы и сам разобрался, проблема в том, что я даже не знаю, где искать! — Хора сокрушенно покачал головой и наугад подвинул фигуру, — вернее, я знаю, что в этом как-то замешано это… Тайное общество, но как с ними связаться, если Гудвин точно ничего не знает?! — Советую поговорить с Бальмашем. Он в последнее время часто шатается по старому саду, и даже без свиты из первокурсников. Это крайне подозрительно, — Вальтер не соврал, но при том уверен был, что будущий профессор ничего не знает. Нужно было всеми доступными косвенными способами не дать Хоре связаться с сумасшедшими, кем бы они на самом деле не были. Вдруг неслышно, чуть прихрамывая, в зал вошла третья реплика Хоры и бесцеремонно присела на подлокотник кресла, где сидел сам юноша. Вальтер страдальчески вздохнул. — Ты даешь им разгуливать, где вздумается? С ума сошёл? — даже за маской было видно, что Вальтер нахмурился. — Вообще… — Почему нет? — перебила реплика, снимая с головы Хоры шляпу, точно желая проверить наличие под ней разума. — Их невозможно прогнать или как-то разозлить без фонаря, а кто будет носить токсичный хрупкий предмет в помещении, где тьма неуклюжих первокурсников? — «Их»? — переспросил Вальтер. — Он имеет ввиду «нас», — пояснил Хора. Реплика уже перестала казаться чем-то забавным, но и особого беспокойства не вызывала — будто бы она существовала всегда. — Во что вы играете? — поинтересовалась реплика. — Это шахматы, — пояснил Вальтер, про себя начиная подумывать о том, что окончательно сошёл с ума. — Шах-маты? Любопытно, — потянувшись через Хору к доске, реплика начала хаотично перебирать фигуры, путая весь ход партии. Понимая, что разговору не суждено завершиться, юноша пихнул реплику под локоть, отчего та вскрикнула и убрала руку от его лица. — Что ж, — Хора с трудом поднялся на ноги — перелом всё ещё давал о себе знать — и забрал у Вальтера трубку, — вы пока доигрывайте, а я проведаю Бальмаша…***
Хора стоял в коридоре возле ванной, дожидаясь Бальмаша. Он забыл полить свои цветы в саду, а после захода солнца студенты были обязаны ходить по двое или группой, чтобы избежать опасных иллюзий, и потому по-быстрому одному было уже не управиться. Правда, голова у юноши, что весь день, что сейчас, была забита отнюдь не цветами, и нужно было бы как можно быстрее выдумать способ заставить Бальмаша рассказать всё, что он знает. — Опять! — раздался надрывный раздосадованный вскрик где-то возле умывальника. Хора встрепенулся и коснулся рукой приоткрытой двери. — Ты там жив? Что случилось? — юноша, не дожидаясь приглашения, поспешил подойти к Бальмашу, склонившемуся над умывальником. На белую керамику капала кровь, а тишину нарушал стук лезвия о край раковины, сжимаемого дрожащей рукой. — Я опять порезался! Мне снова сделают выговор! — сокрушенно покачал головой юноша. На его щеках было уже приличное количество шрамов, не по уставу отличающих его от других. Студентам запрещалось отращивать бороды или иметь татуировки на не скрытых формой частях тела, а случайные шрамы на лице Бальмаша уже начинали походить на нарочно оставленный причудливый узор, — Хора, скажи мне, почему я такой ничтожный? Как я смогу совладать с силами Космоса, если не могу справиться даже со своими руками?! — Я понимаю тебя. Хочешь, мы все скажем мастеру Гьюле, что ты правда не нарочно? — Он спросит, как ты мог увидеть, что я действительно не специально режу себе лицо, и тебя тоже отчислят! — юноша почти плакал. Несмотря на всю свою нарочитую независимость, он, наверное, больше, чем кто-либо другой, боялся покинуть стены академии. Ему нравилось здесь: и идеи, и люди, и сама атмосфера — он планировал остаться в академии после обучения, чтобы однажды тоже начать преподавать. Бальмаша было, конечно, жаль, но вдруг Хоре в голову пришла воистину гениальная идея. Осталось только молить Фортуну, чтобы они были здесь одни. — Ладно, тогда… — вздохнул юноша и прислонил трость к умывальнику, — Давай я тебе помогу, — это предложение помощи звучало скорее как неоспоримое утверждение. Хора в мгновение выхватил бритву из дрожащих тонких пальцев Бальмаша и оказался к нему вплотную, заставляя шагнуть назад и прижаться спиной к холодной стене. — Хора?! — испуганно позвал Бальмаш, не узнавая своего друга и тут же, предположив самый вероятный исход, потянулся за маской, но его руку в мгновение перехватили. — Тихо, тихо, не вертись, а то опять порежешься, — елейным голосом произнёс юноша, одновременно с тем зачерпывая лезвием немного пены и размазывая по щеке Бальмаша тупой его стороной. — А пока давай поговорим, скажем, о Полуденниках. Такая интересная тема для разговора, знаешь ли, — Бальмаш был до жалкого бестактен и никаких намёков не понимал, а потому и разговор следовало начинать без лишнего политеса. Для большей убедительности Хора снял маску и бросил в умывальник. Он не помнил, видел ли вообще когда-то Бальмаш его лицо, а ежели нет — сейчас было самое время для знакомства. Зла он на будущего профессора не держал, но, не прояви сейчас настойчивость, граничащую с поводом поссориться навсегда — не услышит желаемого. Бальмаш часто дышал от испуга и старался не шевелиться, но мелкая дрожь только усиливалась с каждой путающейся мыслью. — Я ничего не знаю! — тут же выдал себя Бальмаш, — совсем… Совсем ничего не знаю! Хора, мягко, но крепко придерживая Бальмаша за челюсть, с тихим шуршанием прошел лезвием по его щеке. — Ты что, с ума сошел? — прошептал Хора, пристально глядя в бегающие серые глаза, — в моих руках лезвие и я буквально держу его у твоего горла. Рассказывай! Ещё ловкое движение руки. Бальмаш даже забыл, как молиться и теперь просто отдавал все силы на то, чтобы не потерять сознание. — Они убьют меня, — одними губами пробормотал Бальмаш в каком-то полубреду. Хора был так убедителен в своих утверждениях относительно осведомлённости своего друга, что тот сам начал верить, — они убьют меня, если я скажу! — Выходит, смерть от руки правоверца Фортуны тебе милее? — Хора на секунду лучезарно улыбнулся, обращая свои слова в шутку, и чувствуя локтём, прижатым к груди Бальмаша, как вот-вот из неё выпрыгнет сердце. — Они… Собираются в подвалах, где старая лаборатория, — юноша уже не сопротивлялся и почти перестал дрожать, просто закрыв глаза и смирившись со своей участью, — я не согласен с их идеями и видел лишь однажды! Кто они — я тоже не знаю, но по голосу не узнал никого из своих знакомых. Хора чуть отстранился и склонил голову вбок, удивлённо глядя на Бальмаша. Он никогда не врал, говоря о своей позиции, значит, и всё прочее было правдой. Наверное, с минуту они просто смотрели друг на друга, не привыкшие к созерцанию реального, и пытались понять, что только что случилось. Наконец Хора, проведя завершающий штрих лезвием, заботливо промокнул лицо Бальмаша полотенцем. С улыбкой такой, с какой мастера смотрят на лучшие свои творения, юноша оглядел своего товарища и, напоследок проведя пальцем по линии челюсти несчастного, надел железную маску. — Пойдём. Быть отчисленным из-за засохшего цветка — ещё более глупо, чем из-за неумения бриться.***
— Зачем ты взялся за эти дурацкие цветы? — Бальмаш, ещё пошатываясь от шока, всю дорогу от корпуса до оранжереи ныл о том о сём, лишь бы не оставаться в тишине. Хора был не против. — Мне нравятся растения. Мне кажется, их сильно недооценивают. Со времен, когда солнце перестало восходить, на полях появились какие-то странные белёсые цветы, похожие на маленькие лилии. Когда мне было двенадцать, я выкопал один такой, принёс домой и посадил в горшок. И знаешь, что? — Хора улыбнулся и запрокинул голову, как если бы рассматривал небо, — цветок реагировал на мою речь. Когда я ругался с младшим братом, с него облетали лепестки, когда я был воодушевлён — он распускался. А потом, когда ему пришёл срок завять, его сердцевина превратилась в подобие лунного камня, причём я не находил таких нигде на полях. Именно эта метаморфоза вдохновила меня начать изучать химию и естествоведение. — Все мы похожи на цветы, — вздохнул Бальмаш, зацепившись за мысль, совершенно не относящуюся к разговору, — ты красивый и прекрасный, как лучшее творение Космоса, но вокруг тебя ещё сотни точно таких. Ты тянешься, тянешься к звёздам, а потом… Тебя берут и срывают. И в лучшем случае, если забирают домой, а обычно — просто выбрасывают и растаптывают. — Ты совершенно прав, мой друг! Люди так похожи на цветы, — улыбнулся Хора, — а некоторые — особенно. Бальмаш удивлённо повёл бровью. Он чувствовал, что с его другом что-то не так. — Фортуна любит милосердных, так какая разница, о каком существе заботиться? — Хора на ощупь нашел ручку стеклянной двери, ведущей в оранжерею, — Вот бы мне доверили Виту вместо этих цветов! — вдохновенно вздохнул юноша и позвонил в колокольчик, чтобы найти нужный цветочный горшок. Бальмаш нехотя прошел следом, ощутив в душе укол чем-то до боли неправильным. — Заботиться о Вите? Как о растении? — переспросил юноша с выражением лёгкого отвращения на лице, — этим вечером я всё больше убеждаюсь, что у тебя едет крыша. Хора набрал лейку в бочке с дождевой водой и вернулся к растениям. — Вальтер называет её овощем. Я — цветком. И то, и то — растение, значит, исходя из математического ожидания этой выборки, сама Фортуна благословила меня на этот вывод! — Ты сказал бессвязный набор высшеисчислительных терминов, чтобы оправдать собственное безумие, — констатировал Бальмаш и нервно коснулся свежего пореза. Всё-таки наказания в этот раз не избежать, даже несмотря на своеобразную помощь Хоры. — Не осуждай меня! Любовь бывает разная. — Хора, прекрати, меня сейчас вывернет! Какая любовь? — Самая честная и чистая.***
— Куда вы её дели, черти?! — вместо приветствия выпалил Гудвин. Без маски и шляпы, благо всё-таки в форме, он стоял на пороге комнаты Бальмаша и Хоры, весь покрасневший от злобы. — Кого?! — встрепенулся Бальмаш, подумав, что обращаются, преимущественно, к нему. Когда что-то случалось — первым делом всегда думали на него. — Анастасию! Хора испытывал крайне смешанные чувства, Бальмаш, похоже, вообще и близко не понимал, что происходит, занятый другими мыслями. — Кого?.. — недоуменно поинтересовался Хора, смекнув, что и комната, и сами студенты окажутся целее, если говорить будет он, и отложил книгу. — Она была у нас с Лораном в комнате ещё вечером. Я видел, как Хора шарахался по нашему этажу и ещё удивился, что он там делает! Хора и Бальмаш переглянулись. — Я нигде не шарахался, мы сидели в старой обсерватории! Если не веришь Бальмашу — спроси у Мер, она никогда не врёт. — А как выглядит эта Анастасия? На каком она курсе? — Бальмаш начал перебирать в памяти свои хождения с первокурсниками, которые уже стали своеобразной традицией, но никого с именем «Анастасия» вспомнить не мог. — Она… Не студентка, — Гудвин внезапно осознал, что придётся так или иначе объяснять, кем именно была исчезнувшая и понял, насколько сглупил, начав поиски не в одиночку. Повисла неловкая пауза. — Так ты… Гудвин, ты.! — Бальмаш вдруг зашелся громким смехом, — мы видели вас с ней на поле! Подходить не решились, Хора сказал, что как-то неприлично будет, потому что подумали, что это твоя дама сердца! — А вы там что делали? — Гудвин в мгновение покраснел и очень пожалел, что забыл маску. — Искали камни после звездопада, — пояснил Хора, — я уверен, что она найдётся, рано или поздно, не беспокойся так. — Ты бы хоть… Познакомил нас с ней! — Бальмаш едва-едва удерживался о того, чтобы снова засмеяться в голос. Гудвин беззвучно открывал рот, всё гуще заливался краской. Он и так, по сути, поведывал им о самых неприглядных подробностях своей жизни, а они ещё и смеются! — Её точно кто-то похитил! Да, она — манекен из лаборатории, — пробормотал юноша, скрестив руки на груди, — и сама уйти никуда не могла. Бальмаш присвистнул и тут же получил подзатыльник от Хоры. Того, в свою очередь, внезапно осенило. Юноша поднялся на ноги и принялся ходить туда-сюда. — Что ты там говорил про то, что видел меня? — Ты вчера ходил по нашему этажу, на вид будто пьяный, — польза от того, что Гудвин редко носил маску, порою проявлялась в самых неожиданных ситуаций, например, как было сейчас. — Да уж, — Хора остановился и покачал головой, — дело плохо. Это, как бы сказать… Был не совсем я. — Как это? — Меня, в общей сложности, четверо. Я и три реплики. Они появились случайно, после того, как я посмотрел на зеркальную луну. — Похоже у вас обоих серьёзные проблемы, — покачал головой Бальмаш, — и я просто обязан вам помочь их решить! — То есть ты считаешь, что Анастасию утащила твоя реплика? — спросил Гудвин, не обращая внимание на будущего профессора. — Совершенно уверен, — кивнул Хора, открывая шкаф в поисках фонаря. Откуда их брал Вальтер — не известно, но это был уже третий за неделю. Один Хора разбил, другой — потерял. — Зачем им деревянная девка? — хмыкнул Бальмаш. — Ты меня спрашиваешь? Я ими не управляю. — Но разве реплики осязаемы? Это же просто иллюзия. — Осязаемы, раз украли твою даму сердца. Возможно, они изначально и были иллюзией, но стали крепчать с каждой ночью. — Звучит нехорошо, — вздохнул Бальмаш, наконец уняв приступы хохота, — очень нехорошо. — Ты помнишь, что они тебе говорили? Надо определить, какая именно из них украла Анастасию. Я научился различать их, а вторая… Кажется, вообще умерла, но я не знаю, способны ли они восстанавливаться. — Этот, которого я видел, таскался с книжкой, если это что-то скажет тебе. — Ты удивишься — но да. «Как закадрить прекрасных дев» или что-то такое, если разглядел обложку. Это — первая реплика, и она судорожно пытается наладить мою личную жизнь, значит, скорее всего, она пошла на музыкальный вечер, либо перепутав с танцами, либо… — Налаживать тебе личную жизнь? С девушкой Гудвина? — снова рассмеялся будущий профессор, — не логичнее тогда было бы… — Бальмаш, помолчи! — одернул разошедшегося Хора, — либо чтобы испортить мероприятие всем остальным. — А если объявится какая-нибудь вторая реплика? — Вторая точно не объявится, — вздохнул Хора, — она, кажется, умерла. — Так почему тогда мы просто их не перебьём? Они всё равно не люди, — произнёс Гудвин, но тут же нахмурился, недовольный собой, — тьфу, говорю уже как Лоран. — Я не уверен, что она не вернётся и что на её месте не появится ещё две новых. Эта реплика была самой раздражающей, как Юнона. Она постоянно попрекала меня тем, что я ничего не делаю! В конечном счёте, заявив, что перелом — не оправдание не чистить крышу, она на неё забралась и упала. Совсем как я тогда, но, вроде как, насмерть. А вот третья неплоха — тяга к знаниям у неё сильнее, чем у мастера Йозефа к научному садизму. — Может тогда проще отыскать… Самую адекватную реплику и заставить её повлиять на первую? — Нет времени, — вздохнул Гудвин, глянув на наручные часы, — У нас полчаса.***
Вскоре трое студентов уже стояли в коридоре, ведущим к залу, где обычно поводили все музыкальные мероприятия, начиная с надоевших всем студентам старше третьего курса утренних песнопений. На открытой веранде никого не оказалось, поэтому они потеряли драгоценное время. Оставалось только прятаться и наблюдать за любыми подозрительными явлениями. — Смотрите! — шепнул Гудвин и, позвонив в колокольчик, коснулся плеча Бальмаша, — Там Хора… Который второй Хора! — Первая реплика, — подсказал юноша. Их легко различить: первая всегда творит что-то непристойное, а третья — всегда движима научным интересом. — Хоть десятая! Я всё ещё не понимаю, откуда они взялись! — сокрушался Бальмаш, — происходит ровно то же самое, что творилось здесь во время экспериментов мастера Мартина! — Не кричи! — нахмурился Гудвин, — советую приложить хоть немного усилий, чтобы эта неприятность осталась только между нашей троицей. «Что они делают?» — Юнона остановилась возле расшитого в звёздное небо гобелена и прислушалась, тихонько позвонив в колокольчик. Трое прятались за углом: Бальмаш и Хора (кто бы сомневался!) и какой-то молодой человек, проявляющий интерес к занятиям по механике. Она заметила, что в Академии стало как-то слишком много студента Хоры, ещё в первый день появления реплики. Светила на него фонарём — не помогало, а потому, ради того, чтобы разузнать, что это, ей пришлось стать тенью этой странной шумной компании из Хоры и его вертлявого соседа по комнате. Реплика, тем временем, неуклюже покачивалась взад-вперёд, словно разминаясь перед танцем, затем снова продолжив свой путь в сторону зала, не замечая засады. Там уже начали играть музыканты, заставляя чувствовать, как от высокого потолка резонирует звук, забираясь под кожу и вынуждая содрогаться изнутри. Бальмашу пришлось закрыть уши. — Он же сейчас тебя опозорит! — покачал головой Гудвин, горько смотря, с какой варварской неосторожностью реплика волочит за собой его будущее совершенное творение. — Я не могу сейчас выйти, и вы — тоже! У вас и так много замечаний, а меня… Меня не может быть двое! Эта чертовщина наверняка закричит как резаная, как только заметит нас, а все вокруг по колокольчику всё поймут! Мероприятие, которого все с таким нетерпением ждали, должно было начаться с минуты на минуту. Действия реплики были непредсказуемы и никак не контролировались со стороны оригинала. Музыканты взялись за инструменты и замерли, готовясь снова играть. Реплика, взяв Анастасию за талию, стояла за колонной, готовая в любой момент выскочить на всеобщее обозрение. Однако, не успел Хора попрощаться с жизнью, как мимо него пронёсся чей-то силуэт и выхватил у него трость. За полшага до того, как реплика вышла из укрытия, она споткнулась о выставленную ногу и получила по затылку тростью. Студенты, встревоженные странным звуком, медленно и осторожно подошли чуть ближе, благо всё внимание зала было на музыкантах. — Пожалуйста, — холодно произнесла Юнона, возвращая Хоре трость, — вы у меня в долгу. Гудвин, на радостях схватив девушку в объятия, тут же бросился поднимать Анастасию, уже вовсе не заинтересованный в дальнейшим развитии событий. — А что мы… Должны тебе? — спросил зачем-то Бальмаш, смотря то на девушку, то на реплику. Юнона закатила глаза и цокнула языком. — Молчание. И тело этой… Сущности. Поможете дотащить до лаборантской. — А зачем тебе.? — не унимался Бальмаш, но его тут же пнул коленом Хора, чтобы тот замолчал. — Молчание. Я попросила так много? — Юноне самой было стыдно. Она не должна была делать ничего из того, что делала сейчас, но тяга к тайнам сознания была сильнее. Не решившись больше спорить, Хора и Бальмаш взяли лежавшую без сознания реплику за руки и за ноги. — Почему ты такой тяжелый? — ныл Бальмаш, осторожно ступая следом за Юноной. Она почему-то напоминала вторую Мер. Когда той почти не стало, место великой спасительницы заняла, как не странно, вредная и несговорчивая Юнона, чему неудачливые студенты были, конечно, несказанно рады, но отчего-то вместе с этим делалось как-то не по себе. — Каши надо было больше есть, тогда бы так не казалось, — проворчал Хора, про себя моля Фортуну о том, чтобы им сейчас никто не встретился. — А что ты будешь с ней делать? — всё же спросил Бальмаш, когда они спускались по лестнице в подвал. — Запру там, — неохотно ответила Юнона с несвойственной тревогой в голосе, — и немного изучу. Хора, они точно никак с тобой не связаны? — Совершенно точно нет, — кивнул юноша, перехватывая выскальзывающие руки реплики, — одна из них вообще погибла и я ничего не почувствовал. Не носи Юнона маску, стало бы ясно видно, как у неё заблестели глаза. Это обстоятельство полностью развязывало ей руки. — А как именно она умерла? Куда ты дел тело? — Никуда, в том и дело. Она упала с оранжереи, где я сломал себе ногу и исчезла, растворившись в пыль! — Невероятно, — пробормотала Юнона. Других версий, кроме как того, что грядет новая волна сумасшествия, у неё не было: происходящее слишком сильно походило на коллективную галлюцинацию. Наконец, запыхавшиеся студенты оказались в подвалах, где располагались лаборатории. — Куда класть? — спросил Хора, медленно и чуть неловко проходя в открытую Юноной дверь. Где-то здесь, в одном из этих помещений, и началось помешательство, что в очередной раз заставляло задумываться, насколько тесен был мир и переплетённые в нём события. — На стол, — девушка деловито указала на широкую поверхность, убирая с неё чернильницу и мелкий мусор. — Всё? — нетерпеливо спросил Бальмаш. Руки словно налились свинцом, а спина болела так, будто грозилась сделать, чтобы будущий профессор не мог встать ещё пару дней. — Всё. Идите. И постарайтесь сделать вид, что ничего не произошло, — Юнона молилась, чтобы они сейчас не вспомнили случай в старом музее. — А может, лучше сходим к ректору? — не удержался Бальмаш от язвительной насмешки. Молитвы Юноны не помогли. — Да, он обрадуется тому, что те, кто пробрался туда, куда не нужно, связались с потусторонними сущностями, — парировала девушка. — Но ты же… — юноша косо поглядывал на лежавшую без сознания копию себя. Жуткая картина. — Во имя науки, Хора. Если почувствуешь что-то неладное — найди меня.