Необратимо

Art is not what I create What I create is chaos

У этого чувства не было корней. Так абсурдно, почти иронично, но Драко не мог найти и тонкого, убогого корешка, как ни копай глубже. Если быть честным, он предпочитал не признавать, что корни тому вообще есть, что ползут они ему по венам, и может быть, пробили насквозь лёгкие, и потому ему тяжело дышать. Может, эти проклятые корни повредили ему голову, и теперь там роятся мысли ему чуждые, не его крови и плоти. Может, он всё это выдумал, как форму эскапизма, чтобы суровой реальности избежать, а если ей удастся его сцапать, то хотя бы эту реальность выдержать. Драко было всё равно, кому это вменять, небу, омеле или каким-нибудь магловским богам. Только бы не себе. В конце концов, этой чести вполне может удостоиться и сама Лу. В конце концов, она тоже к этому причастна, если не сказать больше. Соучастница, пособница, соратница, бьётся бок о бок или же ему об плечо в надежде на пробоину, но выходит неважно, если не сказать, что не выходит вовсе, потому что Драко сам и есть пробоина и суть его дыра. Драко выходит из купе в тамбур, в тишину. В приоткрытое окно рвётся осенний ветер, и Лу подставляет ему лицо. Драко протягивает руку над её чёрной головой и опускает створку. Лу оборачивается, её синие глаза смотрят спокойно и будто бы отрешённо. Она снова была не здесь, не в этом экспрессе, а мыслями уносилась в те дали, о которых Драко не думал почти никогда. Он оглядывает её сверху до низу, не изменяя своей привычке оценщика. Драко молчит, Лу говорить не торопится. Она всегда тонко чувствует, её ощущение мира так схоже с её собственной скрипкой, главное — касаться струн аккуратно, с должным умением и в нужных местах. Лу чувствует его подгрифком, своим музыкальным слухом разгадывает сердечный ритм. Она протягивает пальцы, и они, алчущие бледной руки Драко, повисают в воздухе, пока он ладонь из чёрного рукава не вытягивает. Их руки, сокрытые в тени их тел, соприкасаются, осторожно, впервые. На языке будто взрывается очередная экспериментальная конфета из магазина близнецов Уизли: сначала приторно сладко, так, что хочется осушить озеро, а затем сразу горько, так, что хочется выплюнуть язык. Но выше всего этого — тепло её ладони, Согревающее заклинание, сотворённое без палочки. Лу большим пальцем рисует Малфою круги на линиях жизни, ума и сердца, медленно, почти медитативно, будто вплетает ему в кожу руны. Этот раз Драко решает запомнить, чтобы потом разобрать всколыхнувшееся по крупицам, расщепить до частиц. Воспоминания о её губах из его головы исчезли. Он совсем не помнит, каково ему было, когда Лу поцеловала его под омелой, а потом, полтора года спустя, окропила ему щёку на ступенях замка. Этого будто никогда не было, и Драко выдумал всё сам. Это лето выдалось на редкость паршивым, так плохо ещё не было. Эти странные чары с травяным душком усилились настолько, что Лу, кажется, чувствовала метку Пожирателя и на своей руке. Их сны чередовались, но каждую ночь, находясь далеко друг от друга, они вместе были в темноте. Эта темнота была больше всего мира. Эта темнота была в них. Лу делает шаг вперёд. Драко не сводит с неё глаз, следит, как её свободная рука ползёт ему на плечо с тихим шорохом, как пальцы застывают там, будто плечи его лепили специально для них, как щекой она прижимается к нему, отвернув своё лицо, а ему оставив лишь смолу своих волос. Лу думает, он её оттолкнёт, но она так долго носила в себе тоску именно по нему, такую не летнюю и вовсе не светлую, что сейчас не может удержаться. Всё становилось только хуже, уроборос всё туже кольцевался, больнее кусая свой хвост. Лу писала ему письма, но ответа совсем не ждала. Она даже не уверена, что Драко их читал. Наверняка сжигал нераспечатанными в камине. Драко неспешно опускает свои белые пальцы ей на волосы, медленно тянет их вниз, чувствуя щекотку. Они стоят вот так, совершенно безмолвно, потому что обсуждать ничего не хочется. Лу уже слышала все новости от отца, а за Драко говорили его кошмары. У Драко под сердцем лежит что-то тяжёлое, что сдвинуть он не в силах, но пронести обязан. Это всё, что Лу смогла разобрать. Это всё, что Драко позволил ей понять. — Жди меня на платформе, — бросает он, когда поезд прибывает. Лу отпускает его руку и заглядывает в глаза. Она видела такое прежде, когда смотрелась в зеркало после смерти Винсента. Глаза Драко медленно погибали. Лу кивает и выходит в потемневший вечер. Её пугает собственная слепота — теперь она различает лишь холодные оттенки и тёмные тона, хорошо видит тень и плохо реагирует на свет. Она присаживается на скамью, и когда окна во всём вагоне закрываются шторами, сжимает пальцами виски, пряча глаза в ладонь. Из-за этой дурацкой омелы и собственного озорства Лу стоит над обрывом и смотрит вниз. Из-за омелы ли? Драко выходит, когда Лу не успевает дать себе ответ. — Возьмёшь меня за руку или шарахнешься, как от чумной? — спрашивает она, поднимаясь. Драко смотрит на неизменную нитку жемчуга, что она всегда носила вне школьной формы как окаменевшую душу матери. Он мог шарахаться от неё сколько угодно, но какой в этом толк, если его тянет к ней обратно. Драко на ходу отыскивает её пальцы и сжимает в своих, потянув за собой. Когда мосты под ногами рушатся, нет никакой разницы, за что хвататься — за тающий в воздухе поручень или же чью-то руку. После традиционного праздничного ужина Драко сбегает на квиддичное поле под рассыпанные по небу звёзды. Левая рука с меткой кажется чужой и какой-то кукольной, и будто бы плохо слушается. Отец носил змею из черепа на коже, сколько Драко себя помнит, и гордился ей, кажется, даже больше, чем собственным сыном. Только теперь позор с его дома смывает не она. Позор с дома Малфоев должен смыть Драко, не гнушаясь при этом замарать свои руки. За спиной слышится скрип дерева, шорох мантии и шаги. Если Лу сейчас оступится, Драко не сумеет её поймать, потому что проход далеко. Он вдруг задумывается: а что, если эта несносная девчонка каждый раз оступалась специально? Что, если часовая стрелка пошла вразрез с минутной ещё до этой несчастной омелы? — Ты становишься пугающей, — произносит Драко не поворачивая головы. Лу шумно вдыхает и так же шумно выдыхает. — Ставлю пять галеонов, я напугала тебя ещё на первом курсе, когда улыбнулась, залитая кровью, — отвечает она, разглядывая его профиль. Ночь выдаётся лунная, её рука мягко обводит черты лица Драко по контуру. Он молчит, опуская голову. Белые волосы ложатся на лоб. Лу поднимает глаза в небо. — Винсент однажды сказал мне, что на самом деле никаких созвездий не существует, — говорит она, вытаскивая Драко из болота мыслей, — люди просто придумали их, чтобы не быть одинокими и потерянными в таком огромном мире. Порядок из хаоса. А я ответила ему, что он ничего не смыслит в звёздах. Драко хочет кольнуть: магл, что с него взять, но молчит. Лу больше не снится вода. Драко надеется, никогда больше не приснится. — Я никогда не мог найти Цирциторес, — внезапно признаётся он, поднимая голову. — Отец постоянно злился, потому что она была прямо перед моими глазами. Нужно было ориентироваться по Полярной звезде, но я шёл от Дракона и постоянно путался. — Цирциторес? Я никогда не слышала об этой звезде, где она? Драко смотрит на неё снисходительно. — Ты, видимо, тоже ничего не смыслишь в звёздах, — бросает он, едва дёрнув уголком губ. — Смотри на малый ковш, О’Коннелл, вторая звезда от Полярной. — Но ведь это Уроделус, Малфой, — возражает Лу. Драко смотрит ей в глаза, напившиеся ночного неба, оттого теперь тёмно-синие. — Цирциторес — официальное название звезды, — поясняет он. — Убедил, — соглашается она и от малого ковша спускается к Дракону. — Тебя назвали в честь созвездия, верно? — Семейная традиция Блэков, — кивает он. — Ты как будто состоишь из звёзд, — задумчиво тянет Лу, зачарованно глядя в небо. — Я бы хотела носить похожее имя. — Что значит твоё? — Неужели ты знаешь не только мою фамилию? — Лу вскидывает брови в притворном удивлении. Драко со вздохом качает головой. Она ведёт себя так, будто всё как прежде, по-детски беззаботно, и над головой не нависает туч, полных пепла. — Лукреция значит «богатая», Драко. Ужасно скучно. Я бы предпочла имя Калипсо, что значит «та, которая скрывает», или же Медеа — «хитрость». — Это просто имя, О’Коннелл, не больше, — усмехается Драко, улавливая мечтательные нотки в её голосе. — Тогда почему с именем так принято носиться? — Лу становится серьёзной, а взгляд её за мгновение наливается чугуном. — Почему нам так хочется обелить своё имя и очернить чужое? Почему иногда ради имени мы готовы убить? У Драко в груди что-то колотится, да так сильно, будто ему за рёбра поместили обезумевшую птицу, и она вот-вот расклюёт себе спасительный выход из плоти. Его лицо сминается, а плечи опадают. Лу кладёт пальцы на плечи, единственное отвоёванное место на его теле, и опускает подбородок. — Запомни это. Имя — это всего лишь имя. Имя, порой, не больше, чем звук. *** Поначалу всё идёт так, будто кто-то сверху лично противится исполнению важного поручения Тёмного Лорда. Исчезательный шкаф всё никак не приходит в действие, а ночь по-прежнему как испытание. Драко даже в голову не приходило, что если бы не Лу, было бы хуже. Она забирала на себя ровно половину его терзаний и спала так же отвратительно, как и он. Лу всё чувствовала. Она смотрела через стол Гриффиндора, как он без интереса ковыряется в своей тарелке, и в подгрифке её эхом отзывалась пустота его ответного взгляда. Она ничего не спрашивала, когда как по мановению руки оказывалась рядом. Одним снежным вечером Лу нашла его в Астрономической башне, прижалась щекой к плечу, прошептала единственное «каждый человек — воин», схватилась двумя ладонями за его левую руку и осталась молча глядеть на снег вместе с ним. Её что-то дёрнуло, как тогда с Винсентом, она едва не переломала себе ноги, пока, задыхаясь, мчалась в башню. На этот раз палочка покоилась в рукаве, но Лу она не пригодилась. Драко никогда не признается, что она успела вовремя. Драко не замечает, как тело его методично ползёт трещинами, как разломы становятся глубже и норовят оголить ядро его существования. Драко привык быть слепым. Он умело подавляет чувства, сжимает их до состояния пустоты, не подозревая, что пустота огромна и нет ничего плодовитее неё. Однажды в Исчезательный шкаф ложится птица, умещающаяся у Драко в ладони. Она любопытно чирикает, когда дверь за ней закрывается, и это последнее, что ей удаётся сделать. Она возвращается бездыханной, но всё ещё тёплой. Драко дрожащими пальцами вынимает её из темноты, смотрит в ожидании, что она встрепенётся, но ничего не выходит. Птица мертва. Драко чувствует жар в груди, будто сердце его лопается, он чувствует жар по щекам от непрошенных слёз. Становится трудно дышать, но он всё держит в руках тёплый крошечный труп и понимает, что обречён. Выручай-комната прячет его, пока все слёзы не выйдут, но в этом был весь парадокс: они никогда не кончались и если уже не лились, то застревали в горле комом. Драко теперь осознаёт, почему Лу тогда направила метлу параллельно земле. Он понимает всё, что она говорила о смерти — её лицо поистине пугающее. Лу выходит из Большого Зала со скрипкой наперевес. Драко ждёт её, прислонившись к стене с закрытыми глазами. Видеть больше не хочется, как слышать и осязать. Лу рисует ему в раскрытой ладони круг, пряча их руки в широких рукавах мантий. Драко молча берёт её за руку и ведёт за собой. Лу чувствует неладное, его пальцы в её вгрызаются с невыносимым голодом, будто и правда жаждут крови. Выручай-комната появляется перед ними как по щелчку. Оглянувшись, Драко тянет её внутрь. — Ты становишься пугающим, — подаёт голос Лу, беспокойно осматривая его болезненное лицо. Он забирает из её рук скрипку, ставит рядом с ворохом вещей и ведёт к Исчезательному шкафу. Дверь раскрывается, а мёртвая птица всё лежит там. Лу смотрит на это в смятении, глаза перебежчиво оказываются то на птице, то на Драко. — Я проклял Кэти Белл, — он бьёт её как обухом. У Лу схватывает в горле. Вот что саднило где-то под сердцем в последнее время. Тёмный, буквально проклятый секрет. — Я должен убить Дамблдора. Мир, что Лу знала, рушится прямо за её спиной, оглушительно громко и с катастрофическими последствиями, его осколки ранят ей тело. Драко после признания не держат ноги, он сползает по стене шкафа. Лу хватает воздух ртом, но дышать не получается. Она садится рядом с Драко, обнимает его за плечи и тянет к себе. Её сердце обрывается и гулко падает куда-то вниз, когда она слышит его первый слёзный всхлип. — О, мой бедный мальчик, — шепчет она онемевшим языком и раскачивает его как младенца, поглаживая по волосам. Её собственные слёзы тают в горле и собираются в глазах. Драко упирается затылком ей в ключицу, хватается за её руки вокруг себя и чувствует, как орган отказывает один за одним, и так больно, как не было никогда. Лу целует его в висок, в белую голову, прижимается влажной щекой к его и держит, пока хватает сил. Если служить Тёмному Лорду — великая честь, то почему же тогда им отмеченные так мучаются? Люциус Малфой был беспощадным лгуном. Люциус Малфой однажды убил сына своей любовью. Они сидят в Выручай-комнате так долго, что время перестаёт существовать. Успокоившись, Драко отвечает на единственный вопрос Лу кратко и ёмко: либо Дамболдр, либо он. И Лу не может его судить, потому что сама бы наверняка такой дилеммы не вынесла. Убийство ради спасения семьи — звучит достаточно благородно, но не в этом случае. Не сейчас, когда неокрепшего, переломанного мальчишку бросают на столетнего волшебника. Это заведомый провал. В этом, наверное, и есть вся суть. Лу не говорит Драко не делать, Лу не говорит Драко не быть. Лу не выпускает Драко из рук, всё прижимает к себе в надежде, что эта холера, что медленно тянет из него жизнь, перекинется на неё. Она не замечает, как хватает чуму сама и застревает между двух берегов. Предупредить Дамблдора, как велит ей воспитание, все её принципы и моральные устои, или держать поломанного Драко до тех пор, пока ей не отсекут руку? Лу мысленно просит прощения у матери, а затем у отца. Лу решается на ампутацию. *** Когда Поттер выпускает в Драко Сектумсепра, Лу рядом нет. Она сидит в туалете Плаксы Миртл, плачет так, что начинает щемить в груди, пока её снова не дёргает чувство опасности. — Миртл, найди Малфоя, прошу тебя! Миртл, не обременённая телом, жалостливо качает головой, но из своего убежища выплывает быстро. Лу из её туалета выскакивает абсолютно растерянная, не зная, куда же податься. Сердце колотится так громко, что слышен лишь его стук. Миртл появляется прямо из пола и велит ей бежать в мужской туалет. Лу впервые в жизни боится упасть на какой-нибудь ступеньке только потому, что может снова опоздать. Она клянёт строителей замка с их винтовыми лестницами и ветвями коридоров, злится на саму себя, на Малфоя, на омелу, на Тёмного Лорда. Лу в этот момент ненавидит весь мир, потому что в мужском туалете уже вспыхивают искры, а Поттер выплёвывает неизвестное заклинание. Под ногами хлюпает вода, а по полу ползут красные тонкие змеи. — Миртл, зови на помощь! — кричит Лу, отталкивает Поттера, застрявшего в проходе и бросается внутрь. Истерика зарождается в горле и перекидывается тремором на руки. Лу падает в воду, кладёт голову Драко на свои колени, безумными глазами глядя на расплывающуюся по белой рубашке кровь и достаёт палочку. — Нет, — бросает Снейп, чёрной тенью просачиваясь внутрь. Драко стонет от боли, в тело вонзается сотня лезвий и вспарывает кожу, и всё это происходит одновременно, а вода зло щиплет. Лу держит его голову и глазами, полными слёз, с надеждой смотрит на Снейпа. Миртл под потолком закусывает губу, а Поттер срывается с места и исчезает. Снейп заклинанием останавливает кровь, затягивая порезы. Болеть не перестаёт. Теперь болит всегда. Они несут Драко в больничное крыло к Мадам Помфри. Она быстро осматривает его, Снейп советует бадьян, чтобы не осталось даже шрамов, и выходит, бросив на Лу суровый взгляд. — Ему нужна сухая одежда, — говорит Мадам Помфри, стягивая с Драко мокрую форму. — И тебе тоже, Лукреция. Иди, переоденься, и возвращайся. Он будет в порядке. Лу просто смотрит на белое тело Драко, такое же белое, как и простыни под ним, и чувствует, как осыпается. — Лу, — Драко смотрит на неё умоляюще, раздирает ей лицо так, что Эпискеи не спасёт. Лу зажимает ладонью рот и на ватных ногах покидает больничное крыло. Переодеться ей помогает Полумна. Она очень аккуратно снимает форму, просит поднять руки, чтобы натянуть свитер, расчёсывает ей волосы, даже застёгивает жемчужную нить на шее. Лу сидит как оглушённая, абсолютно потерянная и опустошённая. — Лу, — Полумна гладит её по щекам, мягко заглядывая в глаза, — я не могу помочь тебе со штанами, если ты не встанешь. Лу будто приходит в себя ото сна и встряхивает головой, ощупывая собственное тело. Заботливая Полумна терпеливо ждёт. Она единственная, кто остался делить с ней спальню — остальные не могли выносить её ночных криков. — Я справлюсь, Луна, — шепчет Лу, накрывая её ладони пальцами, и слабо улыбается, — спасибо. Полумна улыбается ей в ответ, заправляет прядь за ухо и оставляет её одну. Лу сидит так ещё немного, опустив руку на чёрный жемчуг. Это украшение упорно не вязалось с матерью, светлой от волос до фибр души. Но теперь оно кажется самым что ни на есть ей подходящим. В природе всё должно быть в балансе. Лу поднимается с кровати рывком, вытирает уже почти высохшие ноги полотенцем и натягивает брюки. Пальцы на ногах стынут как в самый лютый мороз. Лу стягивает волосы на висках и торопится в слизеринскую башню, плохо представляя, как проникнет в спальню Драко, но на глаза ей попадается Панси. — Паркинсон! — Лу хватает её за оба плеча, и Панси морщится: пальцы у неё будто деревянные и все в занозах. — Помолчи и послушай. Драко в больничном крыле, ему нужна пижама и сухая одежда. Отнеси их Мадам Помфри, она ждёт. Ты поняла меня? Отнеси, Панси, проклянёшь меня потом, прошу тебя! Панси понимает: ещё немного, и Лу рухнет на колени в слезах. Она бы ни за что не упустила этот момент в любой другой день, но сейчас Лу просит не за себя. Ради Драко Панси бы тоже рухнула. — Ладно, О’Коннелл. Только пусти. — Спасибо, — шепчет Лу и отходит к стене. Панси исчезает, Лу сползает на пол, упираясь лбом в колени. — Лу? Над головой раздаётся чей-то голос, она не может разобрать, пока не поднимет глаза. С Джинни у неё никогда особо не складывалось, а судя по Поттеру рядом с ней, больше и не сложится. — Джиневра, — Лу кивает, запрокидывая голову. Её полное имя всегда нравилось ей больше, чем общепринятое сокращение. Джинни кривится. — Тебе нужна помощь? — спрашивает Поттер. Лу качает головой и проводит ладонью по лицу. — Мне нужно с тобой поговорить. Можно? Джинни отпускает его руку и уходит, участливо кивнув. Гарри опускается на пол рядом с ней. Он пару раз заставал Руфуса О’Коннелла с дочерью в Норе. Руфус производил приятное впечатление несмотря на угрожающий вид, да и Молли с Артуром всегда были им рады. Про саму Лу Гарри сказать ничего не мог, она всегда пропадала с Фредом и Джорджем, лишь за общим столом она правда смешно шутила и ела так же много, как и Рон. Оттого ему кажется ужасно странным, что она теперь часто водится со змеями. — Малфой… — Жив. Бадьян не оставит даже шрамов. Послушай, Гарри. Ему тяжело в последнее время, это очевидно. — Поэтому он проклял Кэти? — Просто послушай. Ты пустил в него неизвестное заклинание, когда у него был нервный срыв. Были ли у тебя на это причины? Были. Так вот у него они тоже есть. У всех есть причины, Гарри. Знаешь, есть такие войны, которые никогда нельзя увидеть. Ты не будешь знать, кто и с кем воюет, и уж тем более за что. Ты будешь видеть только поле битвы — человека. Гарри молчит. Ему паршиво, но он упрямится до конца. — Он выбрал сторону. Лу усмехается. — Сторону? Нельзя выбрать сторону однажды и оставаться там навсегда. Ты выбираешь её каждый день, каждую минуту. Думаешь, когда отец растил меня с убеждением, что любой мрак должен быть рассеян, я думала, что буду плакать в коридоре из-за Пожирателя смерти? Человек — это не про стороны, и даже не про цвета. Человек — это про чувства, решения и ошибки. — Почему ты его защищаешь? — Ты видишь кого-то ещё, кто может это сделать? За твоей спиной стоят Уизли, Молли любит тебя, как сына. За тобой стоит Грейнджер, даже Дамблдор. После этого случая ты наверняка был окружён друзьями, а он лежит в лазарете один. Он просто мальчик, как и ты. Мы все ещё совсем дети, мы не должны воевать друг с другом. — Мы не должны воевать совсем, — горько отзывается Гарри. — Не должны, — соглашается Лу. Гарри смотрит на неё, побледневшую и осунувшуюся, совсем истощённую. — Тебе, наверное, лучше вернуться в больничное крыло, — предлагает он. Лу медленно и часто кивает. — Мне жаль, Лукреция. — Мне тоже. Так не должно было случиться, но мы те, кто мы есть. Поможешь мне встать? Панси выбегает из лазарета недовольной. — Ему нужен покой, он и так натерпелся, — говорит Мадам Помфри, и Панси толкает Лу плечом. Лу смотрит на целительницу. У Мадам Помфри сжимается сердце. Она лечит её с самого первого курса, и каждый раз от той же беды — её собственная неуклюжесть. — Можешь остаться на ночь, Лукреция. Мадам Помфри берёт её ладони в свои и сжимает. — Я сделаю тебе чаю, — говорит она, материнским жестом касаясь её щеки. Лу слабо улыбается, прижимая её ладонь плечом. Мадам Помфри уходит, и она приближается к кровати. Драко лежит с закрытыми глазами, а восковое лицо больше похоже на маску. — Где ты была? — голос словно замогильный шорох. Лу вздрагивает. Она обходит кровать, устраивается полулёжа с левой стороны, подтягивает подушку и Драко кладёт голову ей на грудь. — Ты будешь язвить, но я говорила с Поттером, — Лу устраивает подбородок на его голове и выдыхает, когда его холодные пальцы принимают её ладонь. Драко морщится как от новой порции порезов. — О чём? — Защищала тебя. — Мне не нужна твоя… — Замолчи. Просто замолчи, я тебя не спрашивала. Мадам Помфри возвращается с чаем, а на блюдце в луне блестит сахарное печенье. — Убери ноги с кровати или сними обувь, — велит она, и закрывает их ширмой. — Спасибо! Лу тянется за чаем, одновременно сбрасывая туфли на пол. — Печенье будешь? — она тянет Драко курабье. Через несколько часов зелёная вспышка из его палочки должна лишить жизни древнего волшебника, а Лу предлагает ему печенье. Глупая, глупая богатая Лукреция. Драко принимает курабье. Лу отпивает горячий чай и прячет холодные ноги под край одеяла. — Это всё из-за омелы, а, О’Коннелл? — Драко забирает у неё чашку и делает пару глотков. — Плевать я хотела на эту омелу, — Лу допивает чай и ставит чашку на блюдце. Жить становится на самую крупицу легче. Её пальцы опускаются на его белые волосы. — Если бы дело было только в ней, я бы давно всё рассказала и не мучилась. Драко закрывает глаза. Его трещины слишком глубоки, чтобы Лу заполнила их за один раз. Но она такая упрямая, под стать ему. — Это случится сегодня, — тихо произносит он. У Лу по щеке течёт слеза. — Нарцисса пела тебе, когда ты был ребёнком? — невпопад спрашивает она. Драко задирает голову и смотрит в её заботливые глаза. Если бы дело было только в омеле. Если бы только. — Да, но я не помню, что. — Я спою тебе, и твои страхи заснут, — так говорила ей в детстве мама, но Лу не верит ей до сих пор. Драко впервые не спорит. Он снова закрывает глаза, удобнее устраивая голову на груди Лу, и она начинает петь про падающий лондонский мост. Драко только сейчас понимает, как же смертельно он устал. Сон овладевает им мгновенно, заботливо оглаживая щёку, и Драко уже не различает, где его касается Лу, а где — грёзы. Драко просыпается первым пару часов спустя. Он какое-то время смотрит в потолок, собираясь с силами. Лу мирно сопит над ухом, не выпуская его руки. Впервые за столько времени его сон действительно можно было назвать сном, а не урывками забытья. Драко лежит ещё немного. На груди покоятся руки Лу, всё так же пахнущие канифолью. Ему очень хочется поддаться сентиментальности, почувствовать себя обычным мальчишкой, пока хоть что-то от этого осталось. Пока он ещё немного жив. Лу всё время была рядом, когда этот кошмар начался, даже если он чертил между ними линию. Но она с завидным упорством её стирала, брала его за руку и рисовала на ладони круги. Она слушала и молчала, гладила его по волосам и говорила, что не боится только дурак. Только так человек и может быть храбрым. Лу носила его секрет, ни разу не выронив и капли. Каждый вечер она доводила его до башни и обнимала перед сном, шепнув на ухо какую-нибудь несуразицу. Лу надеялась, что это сработает, как Ридикулус работает с боггартом. Лу очень этого хотелось. Драко стягивает змеиный перстень с левого пальца и надевает его Лу на указательный, чтобы не спадал. Лу шевелится во сне, но не просыпается. Драко аккуратно выпутывается. Холодный пол иглами впивается в босые ступни. Драко не спеша переодевается, стараясь оттянуть неизбежное, но время будто специально недвижимо замирает. Он оборачивается к Лу. Её слова всё зудят в голове и перемешиваются. Всё, что она говорила про имя из звёзд, страх смерти, войны и Поттера, даже та несусветная, но ужасно забавная чушь, что она несла на балу — это всё остаётся в нём, находит своё место на его плечах, в оттисках её пальцев. Драко касается её щеки. Лу распахивает глаза и резко садится. Она протирает лицо ладонями и замечает чужой перстень на пальце. — Пора, — просто говорит Драко. Лу встаёт с ногами на кровать и сгребает его в охапку, цепляясь за него так, будто он тонет. Лу боялась этого больше всего. — Помни, что я говорила тебе, — судорожно шепчет она, снова готовая разрыдаться. Драко смыкает руки на её спине. Он запомнит, это жизненно необходимо, чтобы не исчезнуть вместе с Дамблдором. — Ты всегда много болтаешь, — её волосы лезут в лицо. Драко шумно вдыхает. — Каждый человек — воин, — повторяет она. На этот раз Драко запоминает, что губы её солоны от слёз, но ужасно шершавые, потому что она их вечно облизывает на ветру. Лу обхватывает ладонями его лицо. Ей страшно так, что хочется забиться в самый тёмный угол и потерять сознание, чтобы выпасть из реальности. У Драко колотится всё тело. — Останься здесь, — говорит он, и отходит, поправляя костюм. Остался последний шаг, сущий пустяк и всё будет кончено. Так думать проще, чтобы не прийти к ужасному выводу — всё только начинается. Драко убирает ширму и медленно выходит из лазарета, заставляя себя не оглядываться. Взгляд Лу жжёт ему затылок, и если она сейчас закричит, его сломает надвое. Лу молчит. Она зажимает рот и молчит, с детства привыкшая плакать беззвучно. Змеиный перстень холодит кожу и держит её в спасительном шаге от края. — Куда это он направился? — Мадам Помфри вбегает в лазарет. Лу всё-таки всхлипывает. Целительница садится на кровать. — Он что, обидел тебя, Лукреция? Малфой разбил тебе сердце? — Он его забрал.