Вспомни, о всемилостивая Дева Мария

      Молодой врач внимательно вглядывался в лицо пациента: зеленые глаза мужчины вяло осматривали кабинет.       — Сколько пальцев?       — Два.       — А, по-моему, один, — еле сдерживая смех, пробормотал в кулак Монтгомери. –Не знал, что вы посещали драмкружок, мистер Розенталь. Представляю, что было бы, если бы жнецы падали в обморок каждый раз при таких мелких травмах.       — Заткнись, Отелло, — седовласый приподнялся на кушетке и осмотрел левую руку. –Очень правдоподобная защитная реакция. Не сделай я этого, людишки бы без сожаления и разбирательств оторвали мне голову, — жнец многозначительно посмотрел на коллегу. — Просто так не пришьешь.       — Ах вот как!       Врач придвинул стул к кушетке и стал внимательно рассматривать пострадавшего. Кажется, он хотел что-то сказать, но не мог до конца собраться с мыслями, чтобы начать. Наконец, прикусив кончик большого пальца, Отелло задумчиво пробормотал:       — Я сказал им, — очевидно, жнец говорил о хозяевах, — что произошел несчастный случай. Резаная рана кисти руки, никаких следов сопротивления, что говорит о ненамеренности произошедшего, и прочая чепуха, — Монтгомери поправил очки. — Но мы же с вами оба понимаем, господин Розенталь, что это неправда, верно?       Седрик вновь принялся осматривать руку: тонкая работа, можно даже сказать — ювелирная. На память об инциденте не останется и следа, осталось только швам зажить.       — Не понимаю, о чем вы.       — Бросьте, вы не похожи на идиота, — Отелло усмехнулся и подхватил ладонь напарника. — Рана была очевидно рваной, господин Розенталь, и я даже не могу предположить, что такого вы сказали леди Лилит, что она настолько зверски с вами поступила. Впрочем, — молодой человек встал со стула и принялся ходить по комнате, — я очень сомневаюсь, что это сделала она. Я прав?       Седрик не выглядел удивленным, но продолжать разговор ему совершенно не хотелось. Он прекрасно понимал, что Монтгомери уже и сам знает, что произошло, просто не хочет озвучивать это первым. А признать, что оторванный палец — это дело рук взбунтовавшейся пленки, было равнозначно быть пойманным на лжи. Гордость Розенталя была задета.       — Что ж, мистер Монтгомери, признаю, вы правы, — мужчина закинул ногу на ногу и скрестил руки на груди. –А еще я полагаю, что вы сами очень хорошо понимаете, что произошло. К чему тогда весь этот цирк с допросами?       — О, совершенно ни к чему, Блондиночка!       Отелло продолжал наворачивать круги по кабинету, чем успел порядочно надоесть своему напарнику. Воздух искрился напряжением.       — Вчера, над Стоунхенджем… Это тоже пленка?       Розенталю казалось, что он готов услышать догадки коллеги, но при упоминании вчерашнего происшествия, внутри у седовласого что-то дернулось.       — Да, — ответ вышел бесцветным.       — Покажи мне, — от обычной манеры Отелло говорить весело и беззаботно не осталось и следа. В конце концов, его тоже можно было назвать профессионалом в своей области.       «Пациент» колебался, но вскоре осознал, что правду так или иначе раскроют, поэтому «явка с повинной» будет самым лучшим решением. Седовласый расстегнул рубашку и дал Монтгомери осмотреть шов.       — Ты неплохо справился, шов замечательный, воспаления нет. Однако, не могу не сказать, что поступил ты, как кретин.       — Неужели? — на лице седовласого появилась хищная улыбка. –Думаешь, я должен был побежать в Департамент из-за какой-то ранки?       За черной тканью рубашки мелькал огромный красный шрам, тянувшийся от солнечного сплетения до пупка. «Какой-то ранки…».       — Нет, ты все-таки идиот. Мне казалось, что потенциальный преемник начальника отдела по борьбе с демоническими сущностями должен быть куда более дисциплинирован в таких вопросах, — Отелло достал из кармана скальпель и легонько дотронулся острием до шва Седрика. Седовласый не сопротивлялся, но загоревшееся пламя в его глазах не предвещало ничего хорошего. — Ты хоть понимаешь, что можешь сорвать операцию? Где пленка в следующий раз решит оставить свой след, м? Может быть она решит оторвать тебе руку или голову, как думаешь? Или в следующий раз она пройдется по грудной клетке и разорвет твои легкие к чертям собачьим? А может, — Монтгомери отодвинул упавшие на лицо напарника седые пряди, — ей будут по душе твои чудесные глаза, а, Блондиночка?       — Довольно.       Кабинет врача залило зеленым светом. Седрик был близок к тому, чтобы выйти из себя; очевидно, что подобные игры не приходились мужчине по вкусу. Было ли существо с горящими глазами Седриком Розенталем? Было ли это существо легендой поискового отдела? И да, и нет. Жнец балансировал между холодной рациональностью и чистейшим безумием, охватившим его столь внезапно. Мужчина целой рукой вцепился в горло напарника.       — Хочешь сказать, что я саботирую планы Департамента?       — О нет, дорогуша, — прохрипел Отелло. — Я хочу сказать, что сон бы тебе не помешал.       Седрик почувствовал, как на его плечо легла чья-то рука. Игла вошла в яремную вену, и изображение перед глазами жнеца начало расплываться.       — Ч-что за черт? — мужчина оглянулся и попытался увидеть того, кто только что поставил ему укол.       — О, нет, друг, не стоит тебе сейчас волноваться!       Отелло подхватил стоявшего на подкашивающихся ногах коллегу и потащил того в сторону кушетки.       — Когда-нибудь я тебе все объясню, милый, — слова еле долетали до сознания Седрика, — а пока, тебе нужно отдохнуть. Ты неудачно стартанул, по правде сказать, а завтра важный день.       — Что вы мне вкололи?       — Ничего, что могло бы тебе навредить.       Монтгомери приподнял голову напарника и просветил фонариком зрачки.       — Аффект у нас практически прошел, это замечательно, — врач с видом искреннего восхищения бубнил себе под нос. — Я же говорил, что она выберет глаза. Что ж, главное, чтобы не вошла глубже, а то совсем умом тронешься.       — Что ты несешь? — Седрик перешел на хрип.       — Джоанн предупреждала, что может начаться нечто подобное… Но она не говорила, что все будет так скоро! Не думал я, что легендарные работники доставляют столько проблем.       Седовласый пытался следить за действиями своего коллеги, хотя и не различал перед собой практически ничего. Только лишь слабые отблески света и размытые пятна.       «Где второй? — собственный голос уносил жнеца от реальности все дальше и дальше. –Что происходит?..».       Мужчина почувствовал, как его переложили на спину и начали закатывать рукава. Сил сопротивляться не было.       — Прости, это для твоего же блага, — ласковый голос Отелло казался уже слишком далеким.       Укол, второй. Сознание жнеца окончательно помутилось, и мир провалился в темноту.       «Спи сладко…».       — Изволите ли вы, чтобы я сообщил в Департамент?       — Нет необходимости, Отелло. Пока нет.       — Я вас понял.              

***

      Лилит очнулась у себя в комнате. Окна были настежь открыты и зашторены, чтобы яркий дневной свет не проникал в комнату и не слепил и без того обессилившую девушку. Мисс Уоррен приподнялась и обнаружила, что лежит под одеялом в одном нижнем платье.       — Марта?       — Марта не сможет к вам подойти, моя дорогая.       Девушка вздрогнула. Этот голос…       — Мистер Салливан, вы!.. Что вы делаете в моей спальне? — Лилит стыдливо прижала одеяло к себе и испуганно начала водить глазами по комнате, не зная, куда деваться.       — Меня попросили побыть с вами до тех пор, пока вы не придете в себя.       Мужчина стоял, облокотившись на шкаф, и, совершенно не стесняясь, рассматривал сидящую перед ним на кровати Лилит.       — Вас попросили?..       — Вы были в плохом состоянии, поэтому господин Отелло вколол вам лекарства, чтобы вы могли отдохнуть. Отменить примерку платьев и репетицию праздничной речи было его идеей.       Салливан обошел кровать и встал справа от Лилит.       — Завтра вы объявляете о помолвке. Помнишь? — голос мужчины смягчился. Горячие длинные пальцы коснулись плеча девушки.       — Не надо, прошу вас…       — Ты думаешь, я хочу сделать тебе плохо? Ты боишься меня?       — Н-нет… Я не боюсь. И не думаю так, просто… — у Лилит начиналась паника.       — Я просто хочу осмотреть тебя, дорогая, — прошептал мужчина и наклонился к уху девушки. — Я не сделаю тебе больно.       — Прекратите, я прошу… — голос Лилит задрожал, из глаз полились слезы.       — Чш-ш!.. — управитель легко прикрыл ладонью рот девицы. — Я же сказал, что ничего тебе не сделаю. Просто посмотрю.       Мужчина аккуратно расстегнул передние пуговицы платья мисс Уоррен и отодвинул в стороны «лишнюю» ткань. Грудь, ребра и живот девушки покрылись мурашками.       Скованная ужасом, Лилит глазами пыталась найти пути к отступлению, чего не мог не заметить господин Салливан. Слегка усмехнувшись, мужчина промурлыкал:       — На дверь можешь не смотреть, она закрыта на ключ. Впрочем, я почти убедился, что с тобой все в порядке, — в голосе мучителя проскальзывала ирония.       — Ч-что?.. В порядке?..       — Именно. Этот учитель… Признайся, он распускал руки? –глаза цвета липового чая стали темно-янтарными.       — Я не понимаю, о чем вы.       — Он посмел притронуться к моей чудесной воспитаннице и получил по заслугам, я прав?       — Мистер Салливан, я клянусь вам, всеми святыми клянусь, он и пальцем меня не тронул! — голос девушки начал срываться на рыдания. — Это просто случайность! Я…       — Спокойно, милая, спокойно, я не посмею ни в чем тебя обвинить. Дай мне осмотреть тебя полностью, тогда я буду спокоен.       Лилит прижала ладони к лицу. Она надеялась, что все происходящее — это сон, злая шутка подсознания, но сколько бы она ни пыталась, проснуться девушка не могла. Одеяло, прикрывавшее ее ноги, в момент было сорвано. Теперь у Лилит не осталось даже такого укрытия. Деваться было совершенно некуда.       -Поднимись, — голос управителя стал вдруг неузнаваемым: холодный садизм и жестокость, ничего более. — Я же сказал, что не сделаю тебе больно, поэтому не заставляй меня нарушать обещание. Я не хочу применять силу.       Девушка подчинилась. На ватных ногах она поднялась и попыталась прикрыть грудь отогнутыми лоскутами миловидного нижнего платья.       — Не трогай!       Салливан подошел к Лилит и, поглаживая ее дрожащие руки, ласково прошептал: «Сними его, пожалуйста».       Через несколько неуклюжих движений, платье бесшумно полетело вниз. Девушка не могла кричать, не могла даже нормально пошевелиться: все тело сковал страх. Действия господина Михаэля вызывали отвращение у Лилит, но какой-то своей частью она понимала, что сопротивление может вызвать еще большую агрессию, чего ей совершенно не хотелось.       Мужчина внимательно рассматривал девушку и в какой-то момент саркастически выдал:       — И все-таки загар на тебе совершенно не держится! Всего три месяца прошло, а ты уже снова бледная. Но меня это радует, Лилит, — Михаэль нежно обнял голые плечи девушки. — Ты чиста, ангел мой. И ты познала стыд, как самая достойная из всех!       Лилит не слушала. Она никуда больше не торопилась, не вырывалась, не стремилась защититься. А может, уйдя в себя, она уже нашла защиту, которой не было вовне? Как знать. В ее голове крутились слова отца, ее родной матери и ненавистного Михаэля Салливана: «Достойная наследница своих родителей должна расти в строгости, познать скромность и стыд и иметь в сердце рыцарскую храбрость, чтобы не посрамить честь своего рода…».       «Боже милостивый, неужели это то, о чем все говорят?».       — До встречи, моя милая! — мужчина, стоя в дверях, послал Лилит воздушный поцелуй, как будто бы он только что не подвергал ее дичайшему унижению. — Сама Дева Мария будет гордиться тобой.                     Девушка стояла у окна, завернувшись в одеяло.       «Ненавижу».              

***

      Июль 1816 года. Бат, графство Сомерсет.              — Лилит, дорогая! Подойди, пожалуйста, сюда, мы с папой хотим тебя кое с кем познакомить.       — Иду, мама!       День выдался теплым и солнечным — большая удача поймать такую погоду. Шантель Уоррен, кажется, совершенно не изменилась с тех времен: все те же волосы, собранные в тугой пучок, все то же строгое серое платье. Образ этой женщины ярко контрастировал на фоне воздушных ампирных красавиц, предпочитавших свободный покрой и легкие, практически прозрачные ткани, такие удобные в теплые летние дни. «Сколько не рядись, легкомысленные наряды не выиграют мне место в раю!» — такова была позиция Шантель.       — Лилит, детка, познакомься — это папин партнер по бизнесу, мистер Гюнтер Баумгартен.       — Безумно рад встрече, мисс Уоррен! Генри очень много о вас рассказывал.       Девушка с любопытством рассматривала красивого молодого человека. «Глаза похожи на гранат…».       — Рада знакомству, господин Баумгартен.       Лилит воспитывали в строгости, поэтому покрой ее платья был такой же закрытый и целомудренный, как у матери. Единственным, что напоминало о цветущей юности девушки, был нежно-голубой, подобный лепесткам незабудки, цвет ткани; это, пусть и в малой степени, все-таки роднило Лилит с ее ровесницами, одержимыми ампирной модой.       — Сколько тебе лет, милая?       -Шестнадцать, — девушка оглянулась на родителей. — В октябре исполнится семнадцать, сэр.       — Какая прелесть… — молодой человек аккуратно заправил прядь волнистых волос Лилит за ушко. –У вас чудесные глаза.       — Что?       Юная мисс Уоррен была растеряна: впервые в жизни ей делали такой комплимент.       — Этот цвет принесет вам удачу, мисс. Вам определенно есть, чем гордиться, — Баумгартен подхватил ладошки Лилит и обратился к отцу девушки:       — Генри, ваша дочь, право слово, просто чудо.       — Вы правы, Гюнтер, вы совершенно правы, — мистер Уоррен похлопал парня по плечу. — Придет время, и она засияет ярче всех остальных.       — Всенепременно, сэр, — улыбнулся молодой человек. — Очень был рад встрече с вами, миледи, но сейчас я вынужден откланяться. Прошу меня извинить.       — Господин Гюнтер, так скоро? — в голосе Шантель послышалось разочарование.       — Да, работа не отпускает, хе-хе.       — Что ж, тогда мы очень ждем вас на ужин!       — Раз уж вы настаиваете, Шантель, я буду негодяем, если откажусь. До скорых встреч!       Баумгартен поцеловал тыльную сторону ладони Лилит и, отвесив поклон родителям девушки, поспешно удалился.       «До скорых встреч…» — произнесла про себя девушка и аккуратно прикоснулась к месту, которое только что поцеловал ее новый знакомый.                     Лилит, кажется, с трудом дождалась ужина. Весь день она тревожилась о том, что вечером вновь придется встретиться с любезным и загадочным коллегой отца. Разве можно было винить ее за это? Впервые в жизни девушка сталкивалась с тем, что можно назвать «интересом полов».       — Я не хочу пучок, Дора. Оставь их распущенными.       — Простите, мисс? — с явным удивлением переспросила служанка. На секунду она остановилась и перестала расчесывать волнистые каштановые волосы юной хозяйки. — Госпожа не одобрит, миледи, если вы придете на ужин, как селянка, — Айседора вновь принялась расчесывать волосы девицы.       — Почему же сразу селянка, Дора? — тон девушки был одновременно возмущенным и жалостливым. — Мы их пригладим, будет аккуратно. Прошу тебя, оставь волосы распущенными.       Обычно грубая служанка смягчилась. Лилит Уоррен, несмотря на свой статус, была все же юным созданием, которому не чужды теплые и трепетные всполохи сентиментальности. В такие моменты Айседора Митчелл вспоминала своих младших «сестер» из приюта, в котором выросла.       — Хорошо, я сделаю так, как вы просите, мисс, — Дора обошла девушку и посмотрела той в глаза, — ответьте мне только на один вопрос.       — Какой?       — Это все из-за господина Гюнтера, я права?       Лилит покраснела и отвела взгляд. Как ни странно, бестактность служанки нисколько не задела девушку. Лилит была даже благодарна Доре за то, что та сама озвучила переживания своей хозяйки и не стала мучить ее странными вопросами и косвенными беседами.       — Считаешь меня глупой? — ироничным тоном спросила девушка.       Мисс Митчелл усмехнулась. Влюбленность, кажется, настигает даже аристократов. Конечно, у Айседоры были свои соображения на этот счет: любовь возможна, только если с тебя нечего взять. Чтотогда можно говорить о людях, за душой у которых варятся немыслимые состояния? «Там уже каждый заботится только о себе». Но, несмотря на непоколебимую убежденность, где-то на задворках сознания служанки промелькнула мысль, что пусть это первый и наверняка последний раз, но ее юная хозяйка испытывает самые, что называется, чистые и искренние чувства.       — Нет, мисс, — Айседора улыбнулась, — нисколько. Думаю, пара васильков в прядях будут смотреться вполне уместно.       Глаза Лилит засияли.                     — … не извольте беспокоится, миледи, цветы будут доставлены в самом лучшем виде!       — Господин Гюнтер, вы так любезны! Господь свидетель, я всей своей душой доверилась вам в вопросе украшения торжества.       Игриво обменивающуюся с немцем всевозможными ужимками девушку звали Изабелла Монтеруд. Предстоящий ужин, по существу, был посвящен ей и только ей.       Будучи двоюродной племянницей графа Уоррена, девушка учтиво пригласила все его семейство на грядущее торжество, которое обещало быть поистине грандиозным. Изабелла выходила замуж за весьма состоятельного потомка бежавших в Англию французских аристократов–Кристиана Пельтье. Девушку в свое время очень привлек загадочный, меланхоличный, тяготеющий к поэзии молодой человек, и, как это бывает у юных особ, та совершенно потеряла голову. Прошло не многим больше двух лет от начала их романа, и Кристиан набрался достаточно храбрости, чтобы сделать своей напористой возлюбленной предложение. К сожалению, трепет и волнения первых месяцев утихли, и Изабелла с большим сожалением начала замечать, что ее избранник не столько загадочный, сколько угрюмый, не поэтически меланхоличный, а просто недовольный всем и вся, а стихи его настолько плохи, что это поймет всякая неискушенная личность, не имеющая никакого отношения к поэзии.       «Зато он богат!» — уговаривала себя каждый раз племянница Генри Уоррена.       Венчание было назначено на двенадцатое июля в церкви Св. Петра и Павла, то есть через четыре дня, начиная с сегодняшнего. Изабелла Монтеруд всегда славилась эксцентрическими выходками, поэтому никто не удивился ее желанию закатить пышный банкет, посвященный проводам последних дней ее холостой жизни. Грандиозный «девичник», о котором будет говорить вся английская аристократия.       Смирившись в определенной мере с тем, что жених совершенно не подходит ей как человек, но способен преумножить ее состояние, доставшееся от родителей, мисс Монтеруд поставила перед собой новую цель: нелюбящей жене нужен тот, кого она полюбит. Проще говоря, развернувшийся ивент был просто хорошей площадкой для вербовки любовников. Очевидно, Изабелла сделала свой выбор.       — Мистер Баумгартен, — отпивая шампанское, обратилась к молодому человеку виновница торжества, — я слышала, что вы очень много времени посвятили изучению цветочной символики. Мне и нашим дорогим гостям было бы очень интересно послушать ваши соображения на этот счет, — девица театрально похлопала глазами.       — Белла, дорогая, не стоит смущать нашего уважаемого гостя! –попытался спасти коллегу от расспросов слегка захмелевший Генри Уоррен, на что незамедлительно получил снисходительный ответ самого Баумгартена:       — Не надо, Генри, — парень жестом остановил поток неудовольствия графа, — для меня честь поделиться своим опытом.       Молодой человек поправил красную жилетку и, свистнув официанту, пальцем указал на рядом стоящий снифтер*.       «Прошу прощения за опоздание». К густо заставленному выпивкой столу подошла Лилит Уоррен. Опоздания не были привычными для девушки, но васильки никак не хотели держаться на ее волосах, поэтому пришлось хорошенько потрудиться (и задержаться тоже), чтобы более менее вплести их в мягкие пряди. Девушка со спокойным видом села на первое попавшееся свободное место за столом и покосилась на Баумгартена; очевидно, он поймал ее взгляд.       — Итак, о чем я? — отпивая только что налитый коньяк, обратился к слушателям молодой человек. — Цветы, точно. Как вы знаете, мой покойный отец передал мне самый большой в Европе цветочный концерн «Монблюме», который как раз занимается оформлением вашего свадебного торжества, Изабелла, — немец приподнял бокал в сторону Монтеруд. –Мы выращиваем разные цветы, на разные вкусы и запросы, на разные торжества, но нашей истинной гордостью являются белые цветы, — Баумгартен сделал еще глоток. — Пусть это и выглядит хвастовством, но их, без преувеличения, можно назвать воплощением абсолютного внешнего совершенства и идеи.       — Идеи? — неожиданно для всех вмешалась в разговор Лилит.       Мужчина еле заметно улыбнулся внезапной смелости юной особы и продолжил:       — Да, именно так. Я много ездил по миру, господа, собирал легенды, слушал истории. Видел много мифического и загадочного, но лишь одна история, поведанная, кажется, в Бергамо, оставила истинный след в моей душе, — молодой человек замолчал и уткнулся взглядом на просвечивающее сквозь коньяк донышко.       «Много веков назад, на заре человечества, по миру путешествовала единая Великая Сила, которая решала, когда садиться Солнцу и зажигаться звездам, когда сменять летом зиму и когда жизнь должна уступить вечному сну. — собравшиеся притихли. — Стоило только Великой Силе взмахнуть рукой, в мире непременно сталкивались две мощи, стремящиеся уничтожить друг друга. Восход Солнца ознаменовал одновременно и начало, и конец для противоположных частей света. Так продолжалось долгое время, пока Великая Сила не решила, что мир нуждается в новых порядках, которые она уже не может устанавливать самостоятельно. В разных уголках Земли эта мрачная сущность проронила несколько семян, которые проросли и стали сильными и прекрасными белыми цветами: маком, лилией и хризантемой.       «Каждый из цветков теперь будет мне верным Сыном, вскормленным моей любовью и плотью». Один цветок Сила кормила своей кровью, другой — слезами, а третий — теплом прикосновений, пока каждый из них не превратился в прекрасного юношу.       Так родились Мания, Агапэ и Филия.       С тех самых пор братья взяли на себя управление всем живым на Земле, однако оставили за Матерью право сохранять вечный баланс жизни и смерти, за что та и получила новое имя — Бессмертная Смерть.       Однажды Мать узнает, что самый любимый Сын ее, вскормленный горькими слезами, погибает, связавшись со смертной женщиной. Несчастная не могла найти себе места от горя и, в конец обезумев, рассыпалась по Земле миллиардами белых лилий».       Все молчали. Вытянутое лицо Изабеллы приобрело крайне озабоченный вид, отчего вытянулось еще больше и напомнило рассказчику об увиденных когда-то в Риме карикатурах.       — Хотите сказать, что лилия — это об Агапэ, о жертвенности? — Лилит вопросительно вскинула брови.       — Кажется, вы единственная, кто слушал! — расхохотался Баумгартен. — Так можно как минимум предполагать, Лилит. Но конкретного ответа вам, к сожалению, не получить. Пока что не получить.       — Что значит «пока» не получить?       — Довольно!       Изрядно выпившая Изабелла Монтеруд подошла к молодому человеку с глазами темно-вишневого цвета и, приобнявши того самым бесстыдным образом, сказала:       — Я не думала, что вы так сентиментальны, господин Гюнтер! Поразительно, что история вдохновила вас выращивать именно эти цветы.       — Мы выращиваем белые цветы с тем посылом, что каждый по отдельности — воплощение какой-то из ипостасей Вечной Силы, как и говорится в легенде. Композиция же создает всегда нечто новое, такое же могущественное, как и Бессмертная Смерть. Но, к сожалению, это слишком сложный концепт, милая леди, так что рассказываю вам о нем только сейчас, — посмеиваясь, заключил немец.                     Гости постепенно начали расползаться по отдельным компаниям, Уоррены-старшие беседовали о чем-то с виновницей торжества. В воздухе смешались ароматы всевозможного алкоголя, поэтому Лилит, воспользовавшись увлеченностью своих родителей, незаметно для всех вышла в сад подышать воздухом. Небо было ясным и венчалось огромной серебряной луной. Девушка прикрыла глаза и ощутила, как смешиваются запахи растений, заполонивших сад; неожиданно для себя, она почувствовала, как нечто водрузилось ей на голову, отчего Лилит испуганно дернулась.       — Как я уже сказал, лазоревый цвет очень идет вам, леди Лилит, — Баумгартен задумчиво смотрел на луну. — Пусть это будет моим небольшим подарком.       Молодой человек коснулся щеки Лилит, после чего поспешно покинул сад.       «Что это?». Девушка растерянно поднесла руку к макушке. «Венок?». Сняв его с головы, Лилит обнаружила, что он целиком и полностью состоит из прекрасных васильков, подобных тем, которые она вместе с Дорой пыталась прицепить на свои волосы несколько часов назад.       «Этот цвет принесет вам удачу, мисс…» — слова, произнесенные днём новым знакомым, раздавались в голове мисс Уоррен многократным эхом.       — Гюнтер…                                                        Снифтер — классический бокал для коньяка.       Мания — любовь-одержимость;       Агапэ — жертвенная любовь;       Филия — безусловная любовь.