На следующее утро Ирука проснулся рано. Он не знал, сколько именно было на часах — в комнате было недостаточно светло. Какаши спал, а значит, полвосьмого утра еще не наступило.
Ирука вслушивался в его мерное дыхание, уставившись в потолок опухшими, усталыми глазами. Потом медленно повернул голову в сторону Какаши, поморщившись от боли. Он смотрел на его спящее лицо, казавшимся таким безмятежным во сне, насколько безмятежны могут быть дети.
Ирука полежал так еще немного, прислушиваясь к утренней тишине, которая почти звенела в его ушах, лишь изредка с улицы доносились глухие, отдаленные звуки. Он чувствовал себя так, словно и не спал вовсе — не было привычной сонливости с утра или желания еще полежать немного. Все его тело было словно одним сплошным синяком, и любое движение отдавалось болью.
Он решил встать, не видя смысла лежать так и дальше.
В ванной в зеркало он не смотрел — не хотел видеть свое опухшее, помятое лицо. Коротко умылся, а потом пошел на кухню, готовить завтрак.
Претензия Какаши о том, что Ирука ничего не делает по дому, была отчасти правдивой. Ирука работал по графику два на два, с девяти утра до шести вечера. Иногда его смены выпадали на выходные дни, что было еще одной причиной недовольства Какаши. После работы Ирука приходил домой и просто падал в кровать, и ему не хотелось ничего, кроме как поесть и поспать. Работа продавцом была очень утомительной — целый день нужно было держать лицо, дежурно улыбаться, взаимодействовать с людьми и выполнять одни и те же действия, уже заученные до автоматизма. Попадались и неадекватные покупатели, которые считали, что они всегда правы, и к каждому из них нужно было найти подход — в ответ ведь орать не будешь, хотя Ируке иногда очень хотелось это сделать.
С таким распорядком дня у него оставалось не так уж много времени и желания заниматься домашними делами, но отчасти, если честно, он просто ленился. Готовил он редко и обычно по выходным, реже делал сухую уборку. Сам Какаши не заморачивался по этому поводу, но всегда был чистоплотен и педантичен, и вот у кого действительно не было времени на домашние дела, так как он работал пять дней в неделю.
Когда Какаши прошел мимо кухни, было как раз полвосьмого утра. Он молча кинул взгляд в сторону Ируки и удалился в ванную, где спустя какое-то время послышался привычный шум воды.
Ирука приготовил яичницу на двоих, поджарил бекон, сделал тосты и заварил Какаши свежемолотый кофе. Он как раз закончил накрывать на стол, когда Какаши вошел на кухню.
— Доброе утро, — сказал он, усаживаясь за стол.
— Доброе, — пробормотал Ирука в ответ. Он стоял спиной к Какаши и мыл грязные сковородки в раковине.
Завтрак прошел в тишине. Ирука не сел вместе с Какаши за стол, а продолжил убираться, даже после того, как посуда в раковине закончилась. Он избрал тактику игнорирования, хотя и не игнорировал Какаши полностью. Он хотел показать, как ему плохо, и что именно Какаши виноват в этом — в синяках на его руках и лице, в его молчании и холодности, и в том, что ему было обидно и больно.
Какаши, позавтракав и оставив грязную посуду на столе, встал и подошел к Ируке.
— Покажи лицо.
Ирука повернул голову в его сторону, впервые за все утро встретившись с ним взглядом и тут же отведя его. Глаза у Какаши были как всегда непроницаемые, у него был такой взгляд, какой обычно бывает, когда он был слишком уставшим или что-то его раздражало, но вместе с тем в нем была капля укора и вины. Какаши взял его за подбородок, заставляя поднять голову.
— Сегодня не ходи на работу, — сказал он тоном, который не терпел возражений.
Ирука ничего не ответил и не поднял взгляд, а сам вяло подумал про себя, что с таким видом у него и самого нет желания куда-либо идти.
Потом Какаши собрался и ушел, хлопнув дверью.
После его ухода Ирука взялся за телефон, кусая губы. Как бы ему не хотелось этого делать, он позвонил своему менеджеру и кое-как уговорил его дать ему неоплачиваемый отгул, соврав что-то о внезапно свалившей его болезни. Тот нехотя позволил ему поболеть недельку, но в следующий понедельник Ирука должен был быть на своем рабочем месте, если не хотел вылететь с работы. Ирука заверил его, что обязательно будет, потому что работу он терять очень не хотел.
Весь оставшийся день Ирука пролежал в кровати, мучаясь от боли. Не было сил что-либо делать, а ближе к обеду он незаметно сам для себя уснул. Проснулся с колотящимся от чего-то сердцем около пяти вечера, и, осознав, сколько сейчас времени, поспешил на кухню. Какаши заканчивал рабочий день как раз в пять, а потом еще полтора часа проводил в тренировочном зале и сорок минут тратил на дорогу. В итоге он приходил домой около семи.
Все то время, пока Ирука готовил, его голова снова гудела от мыслей. С одной стороны, он не хотел ничего готовить, тем более для Какаши. Он чувствовал себя уставшим, у него все болело, а голова была словно свинцовой. С другой стороны, ему хотелось отвлечься и, как он не хотел этого признавать, он хотел задобрить Какаши и наладить разговор. Хотя, честно говоря, Ирука вообще не представлял, о чем они могут поговорить после вчерашнего.
Вспомнив произошедшее, Ирука поджал губы, чувствуя, как злость и обида снова медленно начинают разгораться в нем. Перед его глазами снова возникло лицо Какаши, искаженное злостью, а в следующий момент — бесстрастное, почти равнодушное, не такое, каким он обычно привык его видеть. В голове снова зазвучали его слова, жесткие и обличающие, а синяки словно заныли с новой силой, когда он почувствовал фантомные удары по лицу, по животу. А потом Ирука вспомнил, как говорил, что ненавидит его. Его, Какаши, в которого он так легко влюбился, едва стоило тому обратить на него чуть больше внимания, чем обычно посетители уделяют обслуживающему их персоналу. Ненавидит его, ради которого он бросил все, что у него раньше было, и уехал в чужой город без оглядки.
И Ирука задал себе снова один и тот же вопрос, о котором он размышлял почти все то время, с тех пор как в его жизни появился Какаши, и который теперь крутился на языке — а действительно ли он любит его, и не является ли это все одной большой ошибкой? Иногда Ируке казалось, что вся его жизнь и есть одна большая ошибка.
Пока мясо тушилось, Ирука думал о том, что ему теперь делать. То, что Какаши изменился, было фактом, которым нельзя отрицать, либо он всегда был таким, просто Ирука не замечал этого. Какаши его пугал, и Ирука не знал, когда все пошло не так. Как это все привело его к тому, что он сейчас стоит с опухшим от слез лицом и как ни в чем не бывало готовит ужин, чтобы задобрить своего партнера, который его уже два раза изнасиловал и избил?
Ирука отложил ложку, чтобы вытереть снова намокшие глаза, и сделал глубокий, прерывистый вдох. Он опустил голову, наблюдая, как в сковороде тушатся овощи.
Это было ненормально. Надо было что-то делать.
Мысли о том, что ему нужно уходить, тревожили его, но это было, наверное, единственным верным вариантом, если он хотел все это прекратить. Конечно, он мог бы поговорить с Какаши, но… Тот и в первый раз обещал, что больше такого не повторится, и во второй раз он пообещал ему то же самое, а где гарантия, что все не повторится снова? Ирука перевел взгляд на дверь, представляя, как он открывает ее и уходит с сумкой вещей в руках. Внутренний голос твердил ему, что он идиот, и нужно уходить прямо сейчас, все бросать и уходить, пока Какаши нет дома, а не стоять у плиты. Ирука несмело спорил сам с собой, и в итоге пришел к компромиссу — он дождется зарплату и потом посмотрит, что делать дальше.
Но с другой стороны, куда Ирука пойдет? Этот город был для него чужим, и он был намного больше его родного, где Ирука родился и вырос. Жизнь здесь текла немного по-иному, быстрее, ритмичнее. У него не было здесь друзей, хотя не то, что бы они были у него до этого, так, знакомые, не больше. Нужно было тогда возвращаться назад, но это тоже требовало денег.
Съем жилья — отдельный вопрос и наболевшая тема. Чтобы уйти, ему нужны были деньги. А денег у него не было. Зарплата будет только в следующем месяце, а то, что у него было сейчас, не хватит даже на аренду комнаты. Еще одна проблема была в том, что найти хоть что-то для аренды было довольно сложно. Большинство арендодателей охотнее сдавали жилье только девушкам или на крайний случай женатым парам. Сколько раз Ирука получал отказ, едва только писал о том, что он мужского пола, несмотря на все уверения о том, что он ответственен, чистоплотен и никого не будет водить домой.
К тому же, съем квартиры в одиночку Ирука не потянул бы — на аренду уходила бы вся его нынешняя зарплата, потому что жилплощадь здесь стоила намного дороже, если, конечно, он не хотел поселиться в самом убитом и отдаленном районе города.
Когда Какаши вернулся домой, Ирука был в еще более подавленном состоянии, чем утром. Он злился, боялся, сомневался, и с дрожью в желудке ожидал увидеть Какаши снова.
Какаши же обескуражил его. Он, судя по всему, был в хорошем расположении духа и, зайдя на кухню, он улыбнулся ему и водрузил полные пакеты с едой на стол.
— Привет, как прошел день?
— Привет, — Ирука вытер руки о фартук. — Все нормально, а… у тебя как?
— Тоже хорошо, — ответил Какаши. — Вот, держи, это тебе.
Какаши поставил пару питьевых йогуртов на стол. Ирука очень любил питьевые йогурты, и Какаши знал об этом.
— Спасибо, — пробормотал Ирука, настороженно смотря на него.
Вел Какаши себя так, словно вчера ничего не было. Может, на него так благотворно повлияла тренировка, где он сбросил весь пар?
Они поужинали, и Какаши отметил, что ужин очень вкусный, и это лучшее, что с ним могло случиться после тяжелого рабочего дня. При виде Какаши с хорошим настроением, все негативные чувства Ируки отошли на задний план, как будто с его плеч упал тяжелый груз, хотя он и не исчез полностью, затаившись где-то внутри. Внутренний голос вкрадчиво шептал ему, что это все ненадолго, но Ирука отмахнулся от него.
После ужина Какаши отвел его в ванную и обработал его раны, что Ирука не удосужился сделать сам за весь день, так как не видел в этом смысла. Ирука отвел взгляд в сторону, пока Какаши обрабатывал его синяки мазью, а потом он снова извинился, прижал к себе и положил подбородок ему на макушку, поглаживая его по волосам.
Ирука прерывисто вздохнул ему в грудь, шмыгая носом, и они стояли так какое-то время. Ирука несмело прильнул ближе к горячей груди, и он был напряжен, стараясь собраться с силами, чтобы сказать короткое «прости» и то, что он не ненавидит его, но его язык словно онемел и он не мог выдавить из себя ни слова. Ему всегда было сложно извиняться или говорить банальное «доброе утро», потому что он просто не привык это делать, и, наверное, Какаши было неприятно, что Ирука мало проявлял свои чувства.
Но потом Какаши предложил ему посмотреть вместе фильм, и Ирука, так и не решившись сказать что-либо, малодушно уцепился за эту возможность сбежать от самого себя. Ему просто хотелось верить, что все произошедшее вчера было просто временным помутнением, ночным кошмаром, чем угодно, и что будет лучше просто забыть это.
***
Так прошла неделя.
Ирука вставал утром, готовил завтрак и провожал Какаши на работу, а потом весь день проводил дома, стараясь чем-нибудь себя занять. Первые дни он посвятил уборке — в квартире Какаши было три комнаты, не считая кухни и ванной, и на каждую он потратил почти по одному дню. Ему отчего-то хотелось, чтобы все блестело и сияло, и чтобы не осталось ни одного угла, в который он бы не залез. Психотерапевт сказал бы, что у него обострилась тревожность.
К нему Ирука стал ходить всего ничего, лишь месяц, до этого перебрав несколько других специалистов. Ему стоило больших усилий собраться и впервые обратиться за помощью, раньше он не мог себе позволить этого из-за финансов и предубеждений. Мужчин-психотерапевтов он отмел сразу, потому что едва стоило ему заикнуться о своей ориентации, как они меняли к нему свое отношение, пусть и сохраняя рамки дежурной вежливости. Нынешним его специалистом была женщина, и Ируке казалось, что с ней ему было наиболее комфортно, чем с остальными до этого, пусть ее услуги и были довольно затратными.
Он ходил к ней два раза в неделю, и поэтому ему пришлось солгать о болезни и ей. Какими бы доверительными не были их отношения, Ирука не мог ей рассказать о таком, по крайней мере, пока. Может быть, он просто боялся услышать осуждение с ее стороны, и ту правду, что она скажет.
Но те слова Какаши о психотерапии действительно сильно задели его. Он правда нуждался в лечении, потому что чувствовал, что прошлое давит на него, и он никак не может отпустить его. Детские обиды, страхи, невысказанные эмоции и чувства, по сути, были причиной того, где он был сейчас. Все это порой вызывало у него желание просто закричать, но сколько бы он ни плакал, ни кричал, это не помогало ему, либо имело временный эффект. Было тяжело нести весь этот груз в одиночку, и Ирука просто устал притворяться, что с ним все хорошо.
Ирука передвинул, наверное, всю мебель, не считая встроенных в стену шкафов, собирая пыль по всем закоулкам, натер полы до блеска, почистил ковры, постирал шторы, протер потолки, полки, подоконники, натер зеркала и кафель в ванной. Занимался этим Ирука, скорее, чтобы чем-то занять себя, и, к тому же, сделать что-то полезное. Уборка в какой-то степени успокаивала его, в его голову не лезли ненужные мысли, и он мог сосредоточиться на чем-то другом, более простом и понятном. Помыл полы — хорошо, постирал одежду — хорошо. Что может быть проще?
Какаши был приятно удивлен преображениями, и Ирука был рад его одобрительной реакцией. Казалось, он вел теперь себя как обычно и пребывал в хорошем настроении, каким Ирука всегда привык его видеть. По вечерам они вместе ужинали, смотрели фильм или просто какое-нибудь шоу, а потом ложились спать. Ируке отчего-то отчаянно хотелось, чтобы Какаши был рядом, даже несмотря на то, что он по-прежнему боялся его, пусть страх и прятался теперь где-то глубоко внутри. Ирука знал, что он просто выжидает подходящий момент.
***
В понедельник, после завтрака, Ирука стоял перед зеркалом и пытался привести себя в нормальный вид. По его опыту, понадобится как минимум две недели для того, чтобы синяк под его глазом пожелтел и стал менее заметным. Он бы посидел еще пару дней дома, но он не мог. Впрочем, тональный крем, который он попросил Какаши купить, вполне хорошо ложился на его кожу, скрывая синяк.
За всю ту неделю, что он провел дома, он отвык от уличного воздуха, и как-то заторможено оглядывался вокруг, пока они шли по парковке к машине. Была осень, и с каждым днем становилось лишь холоднее и холоднее.
— Остался бы сегодня дома, сдалась тебе эта работа, — снова сказал Какаши, заводя мотор. — Рвешься туда, словно там медом намазано.
— Мне сказали, что я должен быть сегодня на работе, иначе меня уволят, а я этого не хотел бы, — попытался оправдаться Ирука, теребя карман куртки. — Я и так по неуважительной причине пропустил целую неделю.
Какаши ничего не ответил, только кинул на него взгляд, прежде чем сосредоточиться на дороге.
На работе, однако, казалось, и не заметили его отсутствия. Все здесь было ровно так, как было, когда Ирука уходил в последний раз. Напарник на соседней кассе лишь кивнул в знак приветствия, продолжая подготавливать свое рабочее место. Менеджер же смерил его неодобрительным взглядом, пока Ирука мямлил что-то про простуду.
— Это было в первый и последний раз, — сказал он. — Если случится что-то подобное снова, пеняй на себя. Желающих на твое место много.
Ирука еще раз извинился и встал за кассу, а на душе было очень неприятно от полученного выговора в самом начале смены.
День тянулся невыносимо долго, словно резина. Поначалу Ирука боялся, что кто-то может заметить замазанный синяк на его лице, но потом понял, что всем было все равно. Покупатели иной раз даже не смотрели на него, выкладывая покупки на ленту, и он заученными до автоматизма движениями пробивал их, говоря одни и те же дежурные фразы, иногда не слыша в ответ даже банальное «здравствуйте». Покупатели расплачивались, забирали пакеты и уходили, и все волнение и тревожность Ируки исчезли, подавленные окружавшими его равнодушием и рутиной.
Работа казалась теперь ему еще невыносимее, хотя раньше Ирука находил даже что-то привлекательное в ее монотонности и предсказуемости. После недельного болтания дома ему теперь было сложно снова привыкнуть к полноценному, рабочему дню, где ему нужно было сидеть несколько часов подряд на одном и том же месте и до скрипа в суставах делать одни и те же движения. На отдых у него было всего полчаса в обед и десять минут в полдник.
Когда до обеда оставалось полчаса, у него все никак не получалось пробить гребанную коробку с салфетками, и ему пришлось искать и набирать код вручную под недовольный ропот очереди. Покупательница стала высказывать претензии о том, почему ее так долго обслуживают, и как некстати в это время мимо проходил менеджер. Он, увидев это, подошел, выслушал клиентку и извинился перед ней от лица всего магазина за нерасторопность их кассира.
Когда Ирука пробил покупки последнего покупателя в очереди, он получил еще один выговор, второй за день, за который его вполне могли оштрафовать.
На перекуре Ирука выкурил три сигареты подряд, сплевывая себе под ноги. Напарник посочувствовал ему, ведь с ним тоже не раз случалось такое. Потом разговор плавно перетек в обсуждение его проблем — он жаловался на то, что не успевает сделать ежемесячный платеж по ипотеке, который будет вот уже на следующей неделе, что его достала жена, что грудной ребенок плачет по ночам, и как он вообще задолбался.
Ирука молчал и иногда кивал, а самому ему почему-то стало стыдно — его собственные проблемы казались теперь такими незначительными на фоне других.
После конца смены он позвонил Какаши и спросил, сможет ли тот забрать его. Какаши ответил согласием, и Ирука почувствовал себя намного лучше после такого изнурительного рабочего дня, ведь ему не придется тащится домой пешком, на метро, и Какаши, судя по голосу, был в более-менее хорошем настроении.
— Может, ты был прав насчет того, что у меня дерьмовая работа, — сказал Ирука, пожаловавшись на то, как у него прошел день, пока они ехали домой.
— А когда я бываю не прав? — усмехнулся в ответ Какаши, и Ирука ничего не ответил.
