Не по-настоящему

Очнуться было труднее всего. Какаши тогда не было целый день, а Ирука пролежал все это время на диване, свернувшись в клубок. Он встал лишь один раз, только чтобы найти таблетки, которые были сейчас так нужны — упаковка нашлась в спальне, в тумбочке. Ирука принимал их давно по рецепту психиатра, еще до того, как переехал сюда. Они помогали справиться с чувствами, заглушали ненужные мысли, приносили спокойствие. Оно было безразличным, безликим, пустым, и именно оно сейчас так было нужно ему. Таблетки заглушили боль, и когда Ирука очнулся в очередной раз, он больше ничего не чувствовал. Физическая боль никуда не ушла — казалось, болела каждая часть его тела, но удушающего чувства злости и обиды больше не было. Состояние было заторможенным, а самому Ируке действительно стало все равно. Вечером Какаши заставил его встать. Душ ненамного привел его в чувства — стало лишь холодно. Ирука не плакал и ничего не говорил, он молчал, пока Какаши, казалось, разговаривал сам с собой — ему не нужно было слышать ответы, чтобы считать себя правым. Какаши всегда был прав. — Все ведь было хорошо, — говорил он. — И ты, на самом деле, неплохой парень. Просто в последнее время ты стал каким-то неуправляемым. Тебе нужно следить за своим поведением. Ирука молчал, не поднимая взгляда с пола. Какаши не потребовал от него ответа и, высказав все, что хотел, о том, что Ирука неблагодарный и совсем не ценит его, и что у них все слишком далеко зашло, чтобы Ирука просто мог взять и уничтожить это, что он просто бесится с жиру, и что никто никогда не полюбит его так, как это делает Какаши. Но даже он теперь сомневается, стоит ли Ирука этой любви, если он не прикладывает никаких усилий, чтобы сохранить их отношения, и ведет себя просто отвратительно. Следующие несколько дней Ирука спал в гостиной, на диване. Какаши занимался своими делами, делая вид, что не замечает его. Если Ирука мешался ему, как он говорил, «путался под ногами», то он сгонял его с дивана, и Ирука брел в спальню, где укладывался на краю постели, ожидая, когда Какаши придет спать и прогонит его обратно. Он почти ничего не ел за эти дни — Какаши сказал ему, что еда в холодильнике была куплена на его собственные деньги, а Ирука ничего не заработал, чтобы есть. Замок на холодильник Какаши не вешал, но Ирука знал, что он точно знает, что лежит у него в холодильнике, и пропажу он заметит быстро. Ирука ничего и не брал, только пил изредка воду, продолжая принимать таблетки. Единственное, что его волновало, это то, что скоро они закончатся, а купить их снова будет проблематично, потому что они отпускаются только по рецепту. Без таблеток ему будет совсем худо. Какаши наконец простил его к концу недели — не полностью, как он сказал. Ирука сам довел его до такого состояния, сказал он. В его глазах действительно было что-то похожее на вину. При виде его взгляда, которым Какаши смотрел на него, Ирука даже вновь чувствовал глухое раздражение и злость, но они были все же не такими значительными и не могли побудить его сказать или сделать что-то. Молчание — знак согласия. Ирука молчал, а Какаши начинало это бесить. Тогда Ирука говорил то, что он хотел услышать. Соглашался с тем, что был неправ, и что он не собирался никуда уходить. Что он слишком зациклен на себе и страдает ипохондрией, занимаясь какой-то херней у мозгоправов, и они ему не нужны. Единственное, что не мог сказать Ирука, это то, что он любит Какаши. Он его не любил и не ненавидел — по крайней мере, сейчас. Сейчас он только боялся его, страх, это первобытное чувство, присущее всем живым организмам, это все, что Ирука мог сейчас чувствовать. Какаши же вполне устраивало то, что Ирука боялся его. Наоборот, он считал такое положение дел правильным. — Часто мнения людей могут не совпадать, даже таких близких, как ты и я. И когда эти мнения сталкиваются, в конце концов все сводится к тому, что кто-то один должен подчиниться другому. Ирука подчинился, признав поражение. И когда это случилось, жить стало неожиданно легче.

***

Ирука обнаружил для себя, что был рад, когда Какаши наконец прикоснулся к нему. Прикоснулся не чтобы ударить, это было почти нежное, любящее прикосновение, так Ируку касался только Какаши. Он ненавидел сам себя в этот момент, но ничего не смог поделать и сам невольно прильнул к нему, подставляясь под его ладонь. Ирука ошибался — Какаши не простил его, но почему-то в глубине души надеялся, что когда-нибудь простит. И Ирука ошибался, считая, что он стал безразличным — даже несмотря на таблетки, помогающие выносить все, что Какаши делал с ним. Ирука боялся, а это уже значило, что он не был безразличным. Кроме страха, он испытывал еще и потребности — желания. Желание получить одобрение было сильнее всего — оно заглушало страх и делало его существование не бессмысленным. Если Какаши будет хорошо, значит и Ируке будет хорошо — простое тождественное уравнение. Получить одобрение можно было по-разному. Не разговаривать много, не отвлекать, не возникать, при этом уделять достаточно внимания, улавливая его настроение. Не страдать херней, а заниматься полезным, например, выполнять обязанности по дому. Проще всего получить одобрение можно было через секс. Иногда Ируке казалось, что Какаши в первую очередь нравится трахать его, а уже потом все остальное. Он часто говорил ему, что у него красивое тело, чаще это происходило, когда они уже были в постели. Может, так оно действительно было, Ирука не знает. Он никогда искренне не считал себя красивым. Какаши говорил ему, что у него красивые глаза и овал лица. Что у него красивый оттенок кожи, и сама она тоже очень приятная на ощупь. Что у него красивые длинные волосы, которые тоже очень нравятся ему. Еще одним открытием для Ируки стало то, что в новой форме их отношений секс тоже стал другим. Больше не было никаких фальшивых мольб и стонов, ролевых игр и масок — только они двое. Ирука теперь вел себя так, как это подразумевается вести себе подчиняющейся стороне, чутко прислушиваясь к доминирующей и подстраиваясь под нее. Несмотря ни на что, ему все также нравилось, когда Какаши касался его. От его прикосновений в желудке что-то скручивалось, а страх и удовольствие смешивались в равной степени. По телу обязательно пробегала дрожь, а сам он с терпел любые прикосновения Какаши, которые могли быть как нежными и любящими, так и болезненными и грубыми. Какаши лишь брал свое, и Ирука должен был быть благодарен ему за это, потому что теперь он действительно давал ту боль, которая была нужна Ируке, ведь зудящее, изводящее его желание, потребность в ней так и никуда не делась. Теперь эта была иной, может, более настоящей, искренней. Когда-то Ирука пытался оседлать эту боль, взять под узды, но теперь он осознавал, что это сделать невозможно и не нужно. Эта боль прекрасна в своем естественном проявлении, она подобна капле краски, случайно упавшей на воду, растекающейся дымчатым облаком, гипнотически клубясь, словно сигаретный дым. Ирука покорился ей, а вместе с тем покорился и Какаши. Покорился — звучало странно, но до этого, как оказалось, Ирука даже понятия не имел, что именно это значит. Первая стадия покорения — непринятие, вторая — сопротивление, третья — осознание бессилия, четвертая — смирение. Помимо боли, Ирука любил секс с Какаши еще за то, что ор позволял ему забыться на какое-то время. Казалось, не было никаких ссор, переживаний, волнений, сказанных в пылу слов, которые уже нельзя было забрать назад. Исчезало чувство опустошения и непроходимое чувство вины и стыда. Какаши брал его, впиваясь ногтями в кожу, лез руками под одежду, шарил ими по телу. Ируке это нравилось, нравилось чувствовать Какаши на себе и в себе. Какаши указывал ему на его место, и Ирука каждый раз с покорностью принимал это, внутри ненавидя себя за то, что кончает от этого, с высыхающими, размазанными по щекам слезами и подрагивающим от слабости, боли и удовольствия тела. Ирука не заслуживал ничего другого — это бвло единственным обращением, которое стало нужным ему. Так он чувствовал себя на своем месте, рамки, которые создал для него Какаши, направляли его, давая ощущение защищенности и определенности. Ирука знал, кто он, где он и для чего он. И Ирука действительно был благодарен Какаши за это.