Горячий салат с тунцом и клубникой

– Гокудера, пойдем. Голос доносится до него, словно издалека, хотя Ямамото стоит рядом, протягивая руку. – Пойдем отсюда. Тебе не стоит сидеть ночью в лесу одному, здесь опасно. – Нет, – отрезает Гокудера. Не спорит, ничего не объясняет, просто выплевывает одно короткое «нет», так и не поднимая головы. Ему больше некуда идти. Остальные уже ушли, только Ямамото задерживается, последний раз прося пойти с ними. Но Гокудера никуда не пойдет, он уже решил, а отказываться от собственных решений – это не для него. Попроси его Десятый – кинулся бы. Кто-то другой – нет. Кто-то другой – не причина и не повод. Пусть холодно, темно так, что кажется, что глаза завязали плотной черной тканью, такой же черной, как гроб, прислонившись спиной к которому сидит Гокудера. Он останется здесь. Должно быть, это выглядит жутко со стороны – сидеть ночью в лесу одному рядом с трупом, но ему не страшно. Страшно бывает, когда есть что терять, а когда терять больше нечего, то и бояться ни к чему. Наоборот, тут будто теплее, чем в особняке или на базе, и Гокудера только прижимается ближе к на самом деле давно остывшему дереву, потому что ему кажется, что так будет лучше. Прижимается, как к последнему существующему в беспроглядной тьме осколку реальности. Вот только тьма на самом деле реальна, а Тсуны больше нет. Гокудера сам не знает, чего он ждет. Может быть, так глупо и бессмысленно, что Десятый вдруг выйдет из-за ближайшего дерева, улыбнется ласково и скажет, что это такая глупая шутка, что это ошиблись просто, перепутали его с кем-то. Опустится рядом в траву и позовет: – Гокудера. Невозможно. Это просто сознание все не желает признавать очевидного. – Гокудера? На этот раз звучит совсем близко и голос этот ни с чем не перепутать. Гокудера понимает, что заснул – шея затекла и его всего передергивает от холода. Он трет глаза и замирает – перед ним сидит Тсуна, неестественно бледный в свете растущей луны, с нездорово блестящими глазами, смотрит грустно и обеспокоено: – Почему мы здесь? Гокудера не может ответить, все слова застревают в горле и получается только полу-вздох: – Десятый? Тсуна кивает и тянет растерянно к нему руки, кладет их на плечи и гладит, чуть сжимая. Гокудера не задумывается ни на миг, сон ли это или он просто сошел с ума и бредит, просто прижимает его к себе, вдыхает жадно запах лилий, которым пропитались волосы и костюм. Тсуна прижимается ближе, вцепляясь в Гокудеру изо всех сил, запуская пальцы в спутанные светлые пряди. А потом немного отстраняется и тянется за поцелуем. Гокудера отвечает ему, жадно, бездумно. Это дико и неправильно, Тсуна бы никогда так не сделал, но ему все равно. Он смотрит в шальные светло-карие глаза, словно подернутые дымкой, и ему не важно, как и зачем – он рядом, еще хотя бы мгновение. Но, когда Тсуна принимается расстегивать его рубашку, становится как-то не по себе. Гокудера останавливается, хватает его руки и тихо шепчет на ухо: – Десятый, давай пойдем на базу, здесь холодно, не надо здесь. Тсуна замирает, моргает удивленно, будто приходя в себя, и кивает. Они поднимаются с земли и Тсуна берет Гокудеру за руку, интимно переплетая пальцы. Спустя несколько шагов этого оказывается мало и он почти полностью виснет на руке, пытаясь прижаться ближе. Гокудера не думает, просто обнимает его за плечи, притягивая к себе. Наверное, если бы умер он, ему тоже было бы страшно. База встречает их тишиной и полумраком. Гокудера смотрит на Тсуну и ждет, что он скажет. – Я останусь с тобой, – говорит Тсуна и отказать ему он не может. Гокудера боится спрашивать, что случилось. Ему кажется, что скажи он что-то не то, и этот сон развеется сразу, исчезнет безвозвратно. А ему так не хочется просыпаться. Они ложатся вместе на узкую кровать не раздеваясь, но Тсуна тут же усаживается на бедра Гокудеры и наклоняется, снова целуя его. Кажется, что больше сойти с ума невозможно, но Гокудера словно падает куда-то и никак не может остановиться – прикусывает чужие губы, лижет их, дрожащими пальцами стягивает с Тсуны пиджак. Они раздеваются, не отрываясь друг от друга, быстро и неловко, путаясь в одежде и собственных руках, но не прекращая прикосновений. Дышат часто и горячо, и Гокудера тихо стонет от одной только мысли о том, чем они занимаются. Он столько лет хотел и ждал, молчал, боясь хоть жестом, хоть взглядом выдать свои желания, он думал уже, что этой ночи никогда не будет. А все такое настоящее: вкус Тсуны на губах, его тело под руками, его тихие вздохи: все это не шло ни в какое сравнение с самыми смелыми мечтами. Тсуна то нетерпеливо тянется к нему, дергается, подставляется под его ладони, то отстраняется смущенно и смотрит, чуть улыбаясь и тут же опуская глаза. Когда они остаются полностью обнаженными, он прижимает Гокудеру к постели и опускается к его члену. Облизывает тщательно и берет в рот, сжимая губами и посасывая. У Гокудеры кружится голова и перед глазами все плывет от желания. Он никогда и никого не хотел так как Тсуну, и никогда – как хотел сейчас. Ему кажется, он не в состоянии контролировать себя, весь он сейчас – там, внизу, где пульсирует и горит плоть; весь он – один спутанный клубок желания и распутать его, стать снова человеком возможности нет никакой. Только когда Тсуна приподнимается, что бы принять в себя его член, к Гокудере возвращается какая-то способность мыслить. – Подожди, – шепчет он и, пытаясь шевелить только рукой, копается в тумбочке возле кровати. Он ищет хоть что-нибудь, способное заменить смазку, потому что даже теперь ему страшно причинить Тсуне боль. Пальцы натыкаются на какой-то тюбик, то ли мазь от ожогов, то ли крем для рук – Гокудера не успевает рассмотреть, как Тсуна отнимает его, торопливо откручивает крышку, бросая куда-то на пол, и выдавливает немного себе на пальцы. Гокудера смотрит и не может оторваться от его лица со стекающими по вискам капельками пота и крепко зажмуренными глазами. Ловит каждый судорожный вздох, прикусив нижнюю губу в предвкушении. Ждать приходится не долго, Тсуна растягивает себя быстро и нетерпеливо, хватается запачканными руками за бедра Гокудеры и опускается на его член с негромким стоном. И Гокудера стонет в ответ, наслаждаясь невообразимым чувством близости, ощущением горячих и влажных мышц Тсуны, сжимающихся вокруг его члена. Никогда, ни с кем не было так, ничего похожего, даже отдаленно. – Десятый, – стонет он, ему хочется сказать, как ему хорошо, как он счастлив, как благодарен за все это, но просто не может говорить и верит, что Тсуна поймет его без слов. Тсуна понимает – выгибается, вскрикивает и кончает, сжимаясь так, что у Гокудеры темнеет в глазах. Гокудере кажется, что его нет больше: он исчез, испарился, выплеснулся внутрь Тсуны с каплями спермы и остался там. Он не в состоянии пошевелиться, вдохнуть, открыть глаза. Он снова в самом сердце тьмы, но ему не хочется уходить отсюда, возвращаться в реальность – здесь слишком хорошо. Тсуна поднимается, позволяя члену выскользнуть из него, и ложится рядом с Гокудерой, прижимаясь щекой к его плечу. Гокудере хочется обнять его и прижать к себе, но сил нету совсем, и от усталости он сразу проваливается в сон, даже не успев накрыть их одеялом. С утра Гокудера чувствует себя совершенно разбитым. Ночью он почти не спал и так и проснулся, лежа на спине с раскинутыми руками и ничем не прикрытый. Голова болит, холодно, но всю усталость как рукой снимает, когда он видит, что Тсуны рядом нет. Должно быть, это был все-таки просто сон. Но на полу валяется тюбик мази с отвинченной крышечкой. Гокудера мгновенно одевается прямо в мятую одежду, на которой остались следы от травы и земли, и выбегает в коридор. Там безлюдно и все еще царит атмосфера траура. От суматошных действий снова кружится голова, Гокудера тихо ругается и бросается по коридору. Тсуна здесь, точно здесь, и он должен его найти. За очередным поворотом он сбивает с ног Ямамото. – Гокудера? Когда ты вернулся? – Где Десятый? – перебивает он. Ямамото смотрит на него тоскливо и встревожено: – Тсуна умер, Гокудера. – Идиот. – Подожди, – Ямамото хватает его за рукав. – С тобой все в порядке? Может быть, тебе стоит показаться врачу? – Это тебе надо к врачу, отвали от меня. Гокудера вырывается и бежит в лес, туда, где он вчера встретил Тсуну. Может быть, он там? На поляне никого нет. Гокудера оглядывается, но вокруг ни души. Подходит к гробу и осторожно и опасливо снимает крышку. Дыхание перехватывает, когда он заглядывает внутрь, это что-то совсем ненормальное, но он должен проверить. В гробу никого не оказывается. Гокудера не знает, радоваться ему или огорчаться. То, что Тсуна исчез, еще ничего не доказывает, только дает какую-то надежду. На что – Гокудера не знает. Он еще немного стоит в лесу, растерянно и бесцельно, а потом возвращается на базу. К ночи Гокудере удается убедить себя, что ему все приснилось. Ему тяжело, ему одиноко, он только что потерял близкого человека, единственного настолько близкого человека. Нет ничего удивительного, что ему мерещится Тсуна, нет ничего странного, что он рехнулся. Гокудера прикрывает глаза и мысленно ставит точку. Снова. Тсуны нет, Десятого нет. – Гокудера, – зовет тот его, словно издеваясь, и прохладные ладони опускаются ему на плечи. В этот раз кровать оказывается ближе. Гокудера больше его не отпустит. Прижимает к кровати сам, гладит сам, целует, впитывая каждое мгновение. Тсуна прикрывает глаза, отдаваясь ощущениям, и уголки его губ подрагивают – в те моменты, когда он не стонет, он пытается улыбнуться. В этот раз все оказывается еще лучше. Скажи кто-то Гокудере вчера, что может быть лучше – он бы не поверил. И теперь не верит, ни во что и никому, зачем верить, если можно наслаждаться таким сильным, но хрупким телом в руках, горячим дыханием. Тем, как взъерошенные волосы шекочут кожу. Тсуной. Его Тсуной. Гокудера еще ошалелый после секса, но быстро приходит в себя, когда видит, как меняется выражение лица Тсуны. Тот только что смотрел на него и улыбался, прикрыв глаза, а теперь во взгляде – безграничная тоска и боль. Хаято обнимает его, гладит по плечам, понимая, что не поможет, но ничего другого сделать он не в состоянии. Даже спросить, что случилось, от чего-то не поворачивается язык. – Прости меня, Гокудера. – Нет, Десятый, тебе не за что... – Прости. Я люблю тебя. Это первое признание, кажется, первое в жизни – были глупые валентинки в школе, были неуверенные просьбы и смешливые шепотки за спиной. Но так было впервые, искренне и неожиданно, и от этого становится страшно и счастливо одновременно. – Я тоже тебя люблю, – шепчет Гокудера, уже ничего не понимая. – Я тоже... А Тсуна утыкается ему в плечо, стыдливо пряча глаза и повторяет как заведенный: прости, прости, прости... Он уже давно взрослый, но сейчас так похож на себя пятнадцатилетнего. Гокудера, конечно же, прощает. Сколько это продолжается, Гокудера не знает. Он спит почти весь день, иногда выходя на кухню, чтобы что-нибудь поесть. Но есть не хочется – хочется спать и чтобы поскорее настала ночь. Гокудеру никто не трогает, никто не уговаривает, дверь вечно заперта – его призраку не нужны открытые двери, а для других они имеют значение. С каждой встречей Тсуна все потерянней и потерянней. Говорит все меньше, все больше тянется за поцелуями. Иногда Гокудера не одевается сутками. А Тсуна вроде бы не такой бледный уже, кожа теплее, с волос исчез наконец запах лилий, остался только запах Гокудеры, который тот чувствует, прижимая Тсуну к себе. Где-то внутри что-то кричит, что это неправильно и так не должно быть, но Тсуна наклоняется и вылизывает Гокудере шею и ключицы, и отказать ему невозможно. Даже если это просто секс, даже если этот секс – наваждение, он не может ему отказать. Тсуна появляется рядом после заката. Проскальзывает в комнату по светящейся дорожке лунного света. Подкрадывается со спины и дует Гокудере на ухо. И снова в который раз все внутри сжимается от предвкушения. Гокудера уже оборачивается и поднимает руки, чтобы обнять Тсуну, но останавливается. Что-то изменилось. Гокудера смотрит в ужасе на маленькие острые крылья, на чудовищные когтистые лапы вместо ног и на безумную, хищную улыбку, искажающую до неузнаваемости родное лицо. Тсуна смеется заливистым звонким смехом. Гокудера понимает, что это больше не Тсуна, это тварь, которая посмела его забрать себе, которая почему-то выглядит как он, как тот, кого Гокудера обожает больше всего на свете и хочет, даже сейчас хочет до безумия. Плюнуть на все, забыться снова, обнять, чувствуя под ладонями выступающие лопатки, а грудью – как движется грудь Тсуны в такт дыханию. И он делает шаг вперед, чувствует, как дрожат руки, но все еще держится. Если он сегодня прикоснется к нему – он погибнет. И эта мысль помогает терпеть. Тварь улыбается снова, очаровательно и заискивающе смотрит прямо в глаза, облизывает губы. – Ты не Тсуна, – шепчет Гокудера. Тварь огорчается и грустно опускает голову. Стоит, одиноко и брошено в темной комнате, изредка взмахивая острым черным хвостом. Полностью обнаженная, открытая. И в этой позе столько печали, что Гокудере снова нестерпимо хочется подойти. Он не подходит. Он кидается к столу, где где-то среди завалов бумаг должен лежать его пистолет. В холодных пальцах холодный металл кажется теплым и живым. Тварь смотрит тсуниными глазами, смотрит умоляюще и вдруг улыбается: – Ты не выстрелишь. Не сможешь. – Не смогу, – хрипло соглашается Гокудера. Он ни за что не выстрелит в Тсуну. Тварь только смотрит расширившимися от ужаса глазами на кровь, брызнувшую из раны в груди. Гокудера смотрит так же, забыв дышать, слыша только громкий частый стук собственного сердца. Ему хочется лечь прямо здесь на пол, ноги не держат, но он бросается вперед, что бы подхватить падающего на пол – Тсуну. Теперь это снова Тсуна – бледный и тоскливый. Гокудера прижимает его к себе и говорит, тихо, едва слышно: – Прости меня. Тсуна не отвечает, только ледяными пальцами стискивает его руку. Им не за что друг друга прощать. Гокудера не знает, сколько сидит вот так на полу с Тсуной на руках. Лунная полоска проползла почти половину комнаты, еще чуть-чуть – скользнет за окно и станет совсем темно. Гокудера сидит, боясь пошевелиться. Где-то в горле не просто комок – там ком, огромный, куда больше Гокудеры размером – куда ему одному такой, как он еще его терпит. А прорывает не сразу, сначала просто он чувствует как-будто прикосновение к щеке, а потом утыкается лицом в волосы Тсуны. Он не плакал с тех пор, как сбежал из дома. Не плакал, когда умер Десятый – правая рука должна быть безупречна даже в такую минуту. А где-то внутри что-то сломалось еще тогда, и только теперь понемногу начало заживать. Однажды оно заживет окончательно. Гокудера поднимается с пола, находит одежду Тсуны и, бессовестно оставляя на костюме темные влажные следы, одевает его. Все еще спят, когда он выходит с базы с ним на руках. Лес вокруг спит тоже – шумно и настороженно. Ветер шелестит листьями, гулко завывает между стволов. Неделю назад Гокудере тоже очень хотелось завыть. Он кладет Тсуну обратно в гроб и смотрит на него несколько минут, прежде чем закрыть крышку. Ложится на неё и прижимается щекой к холодному влажному от росы дереву. Если Тсуна вернулся к нему таким – он вернется еще раз. Гокудера сам виноват, что позволил себе сомневаться в Десятом. Конечно же, он вернется. И Гокудера будет ждать, потому что теперь он точно знает – однажды он вернется к нему снова человеком.