Знаменитый питерский гей

      Антон даже и не подозревал, какие проблемы он поимеет после того абсолютно, по его мнению, ничего не значащего разговора у окошка в квартире Арсения. Для него всё шло, как шло до этого, но вот в голове Попова, похоже, происходили метаморфозы мыслей просто грандиозного масштаба.       — То есть ты хочешь сказать, что ты реально динамишь его всё это время? Тебе самому-то нормально?       — Обе руки ещё на месте.       Паша вытянул мораль из всего сказанного Антоном, после чего постукал пару раз кольцом на пальце по стакану, что держал в руках. Антон кивнул, подтверждая правильность суждений Воли. Он сделал глоток Куба либре, рассматривая без какого-либо интереса бутылки за стойкой у Позова, пока тот общался весело о чём-то с шефом. Их с Матвиенко хохот периодически долетал до Антона. Паша сбоку усмехнулся, дёргая головой в сторону, разворачиваясь и ставя за спиной локти на стойку.       — Ну ты и даёшь. Ну, точнее, наоборот, не даёшь, но я не в этом смысле. Блин, доведёшь же мужика.       — Потерпит.       — А вот возьмёт и не дотерпит. Это же Арс.       — Значит, не сильно надо было.       Воля замолчал, после чего вновь, как до этого, развернулся в сторону Антонового профиля, но теперь уже с прищуром. Он задержался на секунду со словами, будучи не до конца уверенным, но через мгновение заговорил:       — У тебя там план какой-то в башке, что ли, стратег?       — Да нет плана как такового, Паша, — Антон выпрямился, чуть изменяя положение, потому что тело начинало затекать в одной и той же позе. — А если и есть, то он до банального прост.       Паша наклонил голову к нему ближе, вытягивая длинную шею.       — Посвятишь?       Антон сморщился, ведь, как он и сказал, не во что было посвящать, но тем не менее попытался как-то обрамить свои мысли во вразумительное предложение.       — Грубо прозвучит, — глянул он на Пашу.       Тот лишь пожал плечами небрежно, мол, «валяй». Антон снова облокотился на стойку, хватая пальцами стакан и топя свой краткий ответ в напитке.       — Не заслужил.       Вопреки ожиданиям Шастуна, разъяснять Паше не пришлось. Тот его на каком-то подсознательном уровне понял и твёрдо кивнул, хмыкнув и тоже принимаясь за виски.       Это действительно могло звучать грубо, но описывало ситуацию самым ёмким образом. Конечно, Антон испытывал к Арсению очень сильную симпатию, которую он сам не помнит, когда испытывал к кому-либо в последний раз. Но тем не менее он вынужден был признать: они буксовали. Причём оба.       Любой, кто знал Антона, не мог отрицать только два факта: первый — у Шастуна в очке моторчик, который всё время заставляет его бегать, как хорёк по клетке, а второй — если он за что-то взялся, то его проще было убить, чем от этой затеи отвадить. Упёртости в нем было больше, чем даже собственного двухметрового роста. Поэтому всем было понятно, что раз детектив Шастун решил заняться делом Арсения, то надевайте каски — будут щепки лететь в разные стороны, но он это дело доведёт до конца. Сейчас же Антон чётко ощущал, что это состояние спокойствия и благополучия дел — не больше, чем мираж. Дело ещё слишком далеко от счастливого разрешения. Он на подкорке осознавал, что что-то не так. И не нужно было проводить глубокий самоанализ, чтобы понимать что.       Ситуация образовывалась патовая. Он и Арсений существовали в последнее время в каком-то странном бесполезном симбиозе. Антон уходил на работу, когда в его квартире был Арс; когда приходил, он всё ещё был там. Ничего не делал, смотрел сериалы, зевал тут и там. Глядел на все вещи, помимо самого Антона, так безучастно и бездумно. Иногда Антон просыпался в квартире Арса, когда он был там, иногда просыпался, когда не был. Приходил домой, садился за дела, приходил и Арс, затем просто сидел. В этом и была проблема, Антон понимал. Арсений всегда просто сидел. В квартире Шастуна, когда тот работал, или когда не работал, или даже у себя дома с Антоном, или в баре — Арсений просто сидел, и из всех занятий у него было — смотреть на Антона. Шастун чувствовал, будто завёл себе кота, честное слово. И если поначалу это сравнение было забавным, то спустя время это начало действовать на нервы. Потому что, уж извините, но кота Антон трахать не собирается. Он хочет быть рядом с человеком. А у людей, как правило, есть хобби, работа, занятия, попытки в карьерный рост. Арсений, что самое глупое, не то чтобы не способен был на это, он просто от этого отказывался с натянутой улыбкой. И пусть Антон готов был концентрироваться на самочувствии Попова сколько угодно, но рано или поздно свои желания и потребности начинали вылезать наружу. Антону было нехорошо, потому что он искренне начинал хотеть живого и настоящего Арсения рядом. Только его — он сам себе признавался абсолютно честно. Но другого. Такого Арсения, который, как казалось, всегда представлялся в голове Паши, когда тот слышал фамилию Попов. Такого Арсения, который проглядывался наружу в широких улыбках и искреннем заливистом смехе. Или даже в порой приходившей печали. Там тоже виднелась эта великолепная натура живого человека. Он начинал ночами напролёт мечтать о том, чтобы работать весь день, с мотора ехать забирать Арсения с репетиции в театре. Он бы слушал уже привычно рассказ мужчины о том, как прошёл его день, впитывал бы все жалобы, пока тот пристёгивался ремнем безопасности, а если бы не пристёгивался, то он бы сначала давал тому люлей и уже потом начинал впитывать, наперёд думая, как бы помочь тому расслабиться и отдохнуть от долгого дня тренировок. Возможно, Антон стареет, но эти видения были настолько настоящими, что он в реальности начинал чувствовать, как крутит живот от тепла внутри. Как он этого хотел. А этого не было. Вместо того самого знаменитого Попова у Антона на руках была будто какая-то безликая оболочка. Лишь плохая копия подлинного экземпляра. И Антон тосковал, что прекрасно замечал и Арсений, правда, тот не понимал, конечно же, в чём причина, и из-за этого очень часто впадал в какое-то меланхоличное состояние, чувствуя, будто он делает что-то не так, а что конкретно — понять не может. Поэтому всё, что ему оставалось — интерпретировать усугубляющуюся апатию Антона по-своему.       А это у него получалось из рук вон плохо.       Антон и предполагать не мог, насколько сильно у Арсения стояла мысль о том, как бы затащить его в постель. У Антона, конечно, тоже стояло всё, что могло стоять, но Паша описал всё верно — Шастун того динамил. Уже который месяц динамил, и не сказать бы, что по своей воле, но на то были причины, которые казались Антону достаточно весомыми, чтобы с большим усилием не отвечать на все недвусмысленные притирки Арсения к его груди, когда тот маленькой ложкой валялся с ним на кровати. Антон никогда ничем не отвечал на постоянно возникавший после этого искренний вопрос в обеспокоенных глазах Попова, а тот, похоже, или стеснялся (что менее вероятно), или боялся спрашивать. У Антона была чёткая цель и тактика, которой он успешно придерживался. Если бы Шастун только знал, каким местом это ему выйдет в недалёком будущем, то взвесил бы ситуацию заново. Но такого шанса ему не выпало, поэтому приходилось признавать, что не он один проводит рефлексию их отношений.       Арсений решил устроить тому «проверки». Вся эта авантюра заключалась в том, что Попов просто начал пытаться открыто приставать к Антону. Со стороны это могло выглядеть отчасти забавно, если бы не ставило последнего в немного неудобное положение.       Первый серьёзный случай произошёл в день рождения Антона.       В то утро Шастун проснулся у себя дома, разбуженный звонком от матери. Нет, засыпал он, вообще-то, тоже дома — тут ничего необычного. Просто в этот раз они с Арсением ночевали раздельно. Предыдущий вечер обернулся неприятной сценой, и Антон не мог сказать, кто конкретно являлся инициатором: он сам, вновь пытавшийся намекнуть Попову, что смотреть выступление детского хореографического ансамбля «Рябинка» из Вологды по телеканалу «Спас» с лицом потерявшего семью ветерана — это немного ненормально, или же ставший яро защищать себя после этого Арсений. Сегодня у Шастуна был заслуженный выходной, поэтому звонок от мамы в десять утра прослужил будильником. Та, конечно же, начала разговор с привычного «не разбудила?», после чего тут же стала засыпать Антона поздравлениями, ведь ответ на этот извечный вопрос «не разбудила?» её никогда особенно и не интересовал. Шастун всё слушал её щебетание, тихо и немного неловко вставляя слова благодарности между её предложениями, пока щурился от яркого солнца, что из окна светило ему прямо в лицо. В квартире Арсения такого никогда не случалось, потому что тот всегда на ночь ещё сильнее закрывал плотные шторы на своих многочисленных окнах, и можно было спать хоть до полудня. Сам Арсений всё равно вставал рано: шёл заниматься в свой зал раз за разом. После подключился и отец Антона, робко говоря ему пару слов о том, что он им очень гордится, и было через трубку слышно, как тот тушуется. За эти слова Антон его искренне поблагодарил, ведь слышал он их от отца не часто. Была ещё пара звонков от бабушек и дедушек, затем от более дальних родственников. Шастун даже уже не особо смотрел на личность звонящего, просто отвечая, и из-за этого был порядком удивлён, когда вместо успевших забыться за год голосов всяких тётей и дядей он услышал бесцеремонное «воронежским педикам привет!».       Воля, даже не беря во внимание все возможные отмазки Антона, чётко и ясно скомандовал ему приходить вечером в бар, где все его, собственно, будут ждать. Кто были этими «всеми» Антон почему-то не соизволил спросить, но был уверен, что Паша имел в виду совсем небольшой круг людей из «своих», потому что денег с него не потребовали, а человеком, готовым отдавать свои кровные за кучу народа, Воля не был.       Дождавшись вечера, Шастун добрался до бара. Ещё у входа в него он заприметил Волю, оживлённо беседовавшего с компанией людей, и силуэты далеко не всех из них были Антону знакомы. Он направился к ним, заинтересованно вглядываясь. Один из парней стоял ко взгляду Шастуна немного боком, и тот мог видеть короткие чёрные волосы, характерные его общей южной наружности и торчащие ёжиком, легкую улыбку на его лице. Было видно — незнакомец явно молод, определенно младше Антона. Это можно было понять, даже не обращая внимание на ровную спину и гордую, жёсткую выправку, что определенно добавляла этому юноше стати. Вторая же фигура стояла к Шастуну спиной, но какие-то неопределённые детали – то ли черты позы, то ли рост или цвет волос, или телосложение — Антон понять не мог, — заставляли ниточки памяти в его голове легко подрагивать. Завидев подошедшего Шастуна, Воля встрепенулся, и под его радостный возглас все трое, включая стоявшего спиной, развернулись.       Сильно повзрослевшее, явно уставшее за годы, но всё ещё знакомое лицо посмотрело на него с доброй, приятельской улыбкой, которой Антону сильно не хватало в недружелюбной и холодной Москве, особенно в период после переезда, когда Паша на его горизонте ещё не появился.       — Журавль?       Глупая лыба Антона, разраставшаяся словно плесень на старой булке, говорила сама за себя.       — Тоха? — в такой же манере ответил тот, имитируя забавную интонацию старого друга.       — Журавль!       Он сорвался с места, намереваясь снести своим туловищем стоявшего напротив приятеля.       — Тоха! — ответный выкрик своим окончанием утонул в толстовке, впихнутой тому прямо в лицо.       Совершенно не контролируя свою радость, Антон громко смеялся, как маленький ребёнок. Ладонями он сгребал в охапку тонкую куртку на спине мужчины, обнимая с такой неимоверной силой и давлением, что даже служивый крепкий сотрудник полиции в его руках хрюкал от недостатка воздуха. Двухметровая дылда под тридцать лет прыгала с прытью третьеклассника, норовя уронить как их обоих, так и всех вокруг по методу домино. Антона переполняла искренняя, детская радость.       Дима был для него безумно важным и дорогим сердцу человеком. Наивная, юная дружба возникла ещё в детском саду, в младшей группе «Солнышко», когда стоять при всех в одних трусах ещё было прилично, а девочки не вызывали ничего кроме презрения и отвращения. Удивительным, феноменальным даже было то, как эта дружба умудрилась пройти сквозь года, и не ломали её ни детские обиды, ни первые отношения, ни скандалы в пьяном угаре. Тогда, лет в семнадцать, когда впереди была такая новая и совершенно неизведанная вещь, как ЕГЭ, а амбиции и желания хлестали через край, Антону казалось, что единственным, что никогда и ни за что не попадет в этот ураган мгновенно сменяющихся событий и обстоятельств, была эта самая его с Димой дружба.       Взрослая жизнь обламывает надежды всем без исключения. В восемнадцать Антон, не особо думая, поступил в университет, а Дима уже давно выбрал для себя путь, родившись в семье командира батальона и военной медсестры, и уверенно, в отличие от Шастуна, пошагал по нему, отправляясь в армию. Антон любил Диму искренне, как любить можно человека, с которым ты прошёл бок о бок всю свою жизнь, и знал, как тот горел идеей службы на благо страны. Он не сомневался, что из его друга получится самый доблестный сотрудник войск. Но всё равно глубоко внутри Антона разъедала обида. Не злая, не чёрная, а оттого ещё более болезненная. Все вокруг знали, что таковым будет будущее, но для Антона уход Димы стал слишком внезапным. Конечно, завести новых знакомых и друзей, создать ещё одну, уже универскую команду КВН для Антона не было сложной задачей, но такого близкого, доброго, самого адекватного из всего его окружения, настоящего друга Антон не сможет найти уже никогда. Детские грёзы о вечной дружбе разбились о реалии. Наверняка родители их обоих прекрасно понимали, что так будет, когда слышали их наивные клятвы друг другу «никогда не бросать и быть рядом», но, как и подобало им, не говорили ни слова, чтобы не рушить хрупкий маленький мир. Именно через них Антон и продолжал узнавать новости о жизни Димы, что, скорее всего, работало и в обратную сторону. Антон был хорошо осведомлён, что тот, всё же, немного отклонился от пути своих родителей и решил связаться не с военными войсками, а с работой в МВД, и поступил в училище. Знал, что тот женился, что тоже каким-то образом попал в Москву. Последнему, к слову, Антон был сильно удивлён, и даже промелькнула в его голове мысль о том, что теперь настал момент наконец возобновить былую дружбу, но только было ему уже как-то неловко это делать, и он предпочел думать, что уж если судьба не свела их снова вместе, то так и должно быть. Видимо, Антон не ошибался.       Шастун выпустил наконец Журавлёва из своих тисков, отодвигая его от себя и хлопая бодро по плечам.       — Как я рад тебя видеть, — абсолютно искренне сказал он. — Ты даже представить себе не можешь.       — Могу, Антон, поверь.       Шастун снова счастливо посмеялся.       — Ну, кто ты там теперь? Старший лейтенант? Я уже потерял ход.       Журавлёв надулся гордо, стряхивая невидимую пыль с мест на плечах, где обычно лежат погоны.       — Капитан! — уважительно обозначил стоявший за ним смуглый парень, и по весёлому голосу стало ещё более очевидно, насколько тот был молод. — С недавнего времени.       Антон охнул, прикрыв рот рукой, и тут же поклонился головой почтительно.       — Это Бибиб, — Журавль отошел в сторону и представил своего приятеля. — Мой коллега. Просто неудобно было сюда совсем одному идти.       Смуглый парень подошёл с протянутой рукой и дружелюбной улыбкой.       — Бибиб? Это от какой национальности? — поинтересовался Антон, пожимая руку.       Журавль рассмеялся. Смуглый лишь махнул на него рукой.       — Да это эти придурки на работе, — объяснил он. — Дали мне кличку, потому что я борьбой занимался, и фамилия созвучная. Так-то меня Рамиз зовут. Лейтенант полиции Бибиков, — он отдал честь, после чего немного расслабился в плечах, отступив от формальностей. — А вообще я двоюродный брат Ляйсан. Через меня Паша и вышел на Диму.       — Как тесен мир, — помотал головой Антон.       — Ну, всё. Хватит тут лобызаться, — обратил на себя внимание Паша. Жестом, которым обычно загоняют кур в курятник, он отсигналил всем заходить внутрь. Антон, что шёл последним, уже собирался шагать через порог, когда рука несильно вытащила его обратно. Они с Журавлём остались одни, и тот, смотря на Шастуна, приобрёл уже какой-то серьёзный и самую малость виноватый вид. Антон смотрел на него с интересом и не переставал отмечать, как же непривычно видеть его спустя столько лет прямо перед собой. Снова.        — Слушай, Антон, — Дима посмотрел на него. — Ты прости меня за то, что так и не связывался с тобой, хоть и знал, что теперь оба в одном городе. Просто как-то думал — жизнь у тебя вон какая теперь насыщенная. С одной передачи на другую. Как телевизор ни включу, так ты там есть. Боге-ема, — протянул он и посмеялся тихо, припоминая их с Антоном старую шутку. — Думал, вдруг тебе не до меня совсем.       Антон же, стоя напротив, открыл рот от возмущения.       — Ты чё такое вообще говоришь, Журавль? Во-первых, это я перед тобой должен извиняться. Мне наверняка проще было бы с тобой связаться, а я ссал чего-то. Ну, короче, два дебила, тут ничего не изменилось. А во-вторых, ты как смел вообще думать, что мне может быть не до тебя? Мы на горшках в детстве рядом сидели, алло. Так бы и дал тебе по ебучке, да ты теперь мусор.       Журавлёв рассмеялся искренне.       — Страшнее будет то, что тебе прилетит ответка.       — По факту, — согласился Антон.       Оба замолчали на мгновение, после чего Журавль, похоже, решил перейти к сути этого инициированного им небольшого разговора.       — Я, конечно, порядочный сотрудник органов, Тох… — обратился он к Шастуну чуть тише, — … но просто знай: ты мой друг с детства. У нас ведь брат за брата?       — За основу взято, — с абсолютной серьёзностью подтвердил Антон.       Дима кивнул.       — Так что, если вдруг что-то где-то прижмет — набирай. Помогу, чем смогу. Я за тебя стеной.       Антон посмотрел на него растроганно, после чего схватил того за ладонь с глухим хлопком, сжимая крепко, и притянул к себе. Обнимая, он хлопнул его несколько раз по спине.       — Взаимно, Диман. Спасибо.       Оба вошли в бар.       Шастун и компания из самых близких его друзей, что очень любезно решили потратить свой вечер на Антона, сидели в «девятке» до самой глубокой ночи, обсуждая всё, что только приходило в голову, смеялись до боли в животе, а минимальное количество посетителей в баре стало счастливой случайностью, что создавала очень тёплую атмосферу закрытой посиделки. Сидевший с ним рядом на диване Арсений, что теперь занимал уже свое относительно законное место, соприкасаясь с ним бедрами, от которых порой становилось даже жарко, лишь заставлял ещё больше удивляться своей везучести в жизни.       Всё случилось тогда, когда Антон, растирая руками щёки, которые уже ощутимо ныли от постоянного смеха, отправился в туалет. Он выпрыгнул из-за стола, путаясь в ногах не столько даже от их длины, сколько от веселящего его кружения в голове. Благо Арсения не было рядом, потому что тогда бы его точно придавило не особо легкой тушей сверху. Тому, конечно, уже было не впервой, но мучить его лишний раз не хотелось.       Нашелся тот, когда Антон вышел из кабинки. Попов спокойно ожидал его снаружи, прислонившись плечом к стене с умиротворенным выражением лица.       — Ёпта, — не сдержался Шастун, чуть дергаясь. — А ты чё тут стоишь-то? — он, всё же, вышел и направился к раковинам.       — Да вот, тебя жду, — многозначительно ответил ему Арсений.       Антон соприкоснулся с ним взглядом в отражении в зеркале, ловя, как тот подошёл ближе и встал с ним рядом. Левый бок едва ощутимо обдало теплом. Насколько же тот всегда был горячим. И в прямом, и в переносном смыслах. Антон пару раз тряхнул руками, смахивая с них влагу в раковину, после чего взял бумажное полотенце и вытер руки до конца. Выбросив то в мусорный бак, он прислонился бедром к столешнице, принимаясь неспешно надевать кольца обратно на свои пальцы. Он смотрел довольно на Арсения напротив, и тот зеркально отображал всю его позу. Разве что, в глазах, что неотрывно и даже жадно смотрели за движением пальцев Шастуна, горели плохо знакомые Антону искорки.       — Пошли обратно? — он поправил кольцо на большом пальце, ставя его ровно в то место на фаланге, где оно должно находиться. Ни ближе, ни дальше.       Арсений издал непонятного рода бурчание, открыто показывая своё отношение к предложению Антона, и развернулся, поясницей утыкаясь в камень.       — Зачем? Не хочу, — коротко сказал он.       — Тут останемся? — усмехнулся Антон.       — А почему бы и нет? — Арсений вновь плавно повернулся, вставая к Антону вплотную. Одну руку он поставил рядом с раковиной, а вторую — себе на бедро. Шастун стоял, нисколько не двигаясь, лишь улыбался. Освещение в уборной было ярким, холодным, отчего пронзительные глаза, что смотрели на него слегка снизу из-за разницы в росте, горели голубым цветом неба ещё более отчётливо. Антон не был эстетом, но не сомневался, что такой броский аквамариновый взгляд, обрамлённый черными пушистыми ресницами, мог произвести впечатление на кого угодно. Шастун ещё давно постарался запомнить каждую полосочку, каждую точку на радужке у Арсения и теперь мог по памяти описать его глаза, на которые у него самого был какой-то особый пунктик. По этим причинам в них от Шастуна ничего не скрывалось.       — Ты не пьяный? — он озвучил это больше как факт, нежели вопрос. Попов смотрел на него уж больно чётко и уверенно.       — Ага, — Арсений ответил тихо, очень мягко, ведь смысла повышать голос не было — между ними и так было с десяток сантиметров.       — Вау, — тихо удивился Антон. — Это когда такое было, что ты трезв, когда я пьян? Чудеса.       Арсений почувствовал, как хозяйски зацепились друг за друга на его пояснице запястья. Всё шло именно так, как ему было нужно.       — Да как-то не хотелось в такой день.       Промурлыканный ответ произвел на Антона должный эффект, и Арсений, увидев внезапно появившуюся вспышку тепла в ласковых глазах перед ним, подался вперед, напрашиваясь на поцелуй.       Язык Антона был сладковатый с каким-то едва ощутимым привкусом выпитого ранее коктейля, а губы горячие, и Арсения распирало от ужасной степени сильного желания внутри, что терзало его так часто, когда он был с Шастуном. Он так давно не ощущал ничего подобного, что теперь этот постоянный соблазн являлся пыткой на грани боли и наслаждения. Как же он хотел…       Ощущалось хорошо, что Антон ввиду некритичного количества алкоголя в его крови сегодня позволял себе немного больше, чем обычно, что обнадёживало. Арсений, словно кошка лапой, очень аккуратно прощупывал себе тропу, осторожно и медленно совершая каждый шаг. Сначала он не спеша развернулся, не отрываясь от Антона, и теперь утыкался бедрами в столешницу раковин. Антон стоял напротив, слегка напирая и держа одну ладонь всё так же уверенно на боку Арсения, и последний ощущал кожей, что вторая также где-то недалеко. Он опустил свои вниз, оставляя одну перед собой, и та, не найдя себе лучшего места, просто бессмысленно легла раскрытой ниже груди Антона, ощущая под собой плоский, очень теплый и подтянутый живот, что заставило пальцы чуть сжаться. Оба оторвались друг от друга с шумным выдохом на короткое мгновение лишь для того, чтобы восполнить запас воздуха в лёгких. В зелёных глазах перед Поповым, к большому его удивлению, не было привычного красного света, говорящего «стоп», а было лишь такое же плохо контролируемое, как и у него самого, желание. Арсению стоило только закрыть глаза и вновь податься вперёд, чтобы почувствовать влажный горячий язык своим. Рука на его бедре сжалась с силой, притягивая рывком к себе ещё ближе, и от неожиданности пальцы второй ладони Арсения, что находилась на пояснице, сжали край футболки Антона, чуть обжигаясь о горячую кожу.       Внезапно Арсений оказался к нему так близко, что практически впитывал в себя тело Антона. Поцелуи стали неожиданно пламенно-жаркими, а практически болезненное прикосновение возбужденного паха к его собственному отправляло сознание гулять в самые дальние дали. Поначалу контролировавший довольно успешно весь процесс Арсений теперь начинал терять вообще какое-либо ощущение всего, что простиралось дальше радиуса его собственной, сжатой за спиной Антона руки. Всё его тело было охвачено этим жгучим, пылающим чувством желания, и любые сторонние мысли, что имелись изначально в его голове, успешно её покинули, помахав ручкой и послав куда подальше добрым словом. Арсений, у которого уже был риск получить ожоги от горячих и невыносимых прикосновений Антона, глухо, тягуче застонал и проскользил руками не глядя до края штанов Шастуна, но после того, как громкий щелчок каких-то мыслей произошёл в русоволосой голове, который услышал, кажется, и сам Попов, его махинации были прерваны на моменте, когда ладони зацепились за джинсы в попытке их расстегнуть.       Антон промычал в губы Арсению, отрывая того от себя с влажным звуком, и произнес тихое «не, не», заставляя последнего громко зашипеть и напоследок попытаться придвинуться к тому обратно. Шастун отдышался, держа в ладонях руки Арсения за запястья и стараясь убрать их как можно дальше от своей ширинки. В широких зрачках его, когда Антон уже поднял взгляд, он увидел достаточно медленный процесс возвращения к Попову его более-менее адекватного сознания. Прямо пропорционально тому, как это самое адекватное сознание к нему возвращалось, простое недовольство на его лице начинало сменяться искреннем непониманием. Антон вздохнул.       — Пошли давай, — он, всё ещё полностью находясь в процессе восстановления нормального ритма сердца, направился было к двери, но Арсений не сдвинулся с места, и его рука, которую Антон продолжал мягко удерживать, выскользнула из увешанной кольцами ладони. Он поднял взгляд.       Арсений продолжал полусидеть на раковинах, одной рукой опираясь сзади на столешницу, весь раскрасневшийся, взъерошенный, с застрявшими на полпути в горле словами, и смотрел на него с такими нескрываемыми замешательством и тревогой в глазах, что Антон тут же почувствовал ощутимо болезненный укол вины. Он опустил плечи.       — Всему свое время, Арс, — произнес он, будучи уже много меньше уверенным в том, что говорит и для кого он это говорит: для Арсения, широко раскрытые голубые глаза которого сейчас очень сильно напоминали синий экран смерти от Майкрософт — тот так же ни хера не понимал, — или же уже для самого себя. — Ладно. Посиди тут, потом приходи, — сказал он, видя, что Арсений двигаться с места не собирается. — Я тоже пойду во двор выйду, подышу. Буду ждать.       Он покинул уборную, и дверь за ним закрылась медленно, без единого звука.       Арсений сидел, не двигаясь, и смотрел туда, где пару секунд назад стоял Антон. Как только голос его стих, пропал, и всё помещение вместе с самим Поповым погрузилось в абсолютно беззвучное молчание, эту тишину начало заполнять постепенно нарастающее жужжание мыслей. Этот рой наполнял голову Арсения, как грязный ком, из которого он не мог вытащить ничего единого и внятного. Чем больше возбуждение отходило на второй план, тем больше начинало неприятно, до тошноты волнительно давить в груди.       По результатам произошедшей «проверки» Арсений мог сделать два вывода: то, что у Антона всё, что должно работать, работает безотказно, и то, что тот его хочет так же сильно. Оба этих открытия должны были радовать его, но сам Арсений проще бы принял факт наличия у Антона эректильной дисфункции. Там бы все вопросы просто отпали сразу. Сейчас он сам вообще ничего не мог понять. Абсолютно ничего. Абсолютно.       И теперь, когда Воля с Шастуном сидели в этот воскресный вечер в шумной «девятке», у обоих на душе было насрано. Серёжа с Димой закончили хихикать, как пятиклассники, и первый удалился, оставляя Позова дальше обслуживать молоденьких девушек у стойки, развлекая их виртуозным приготовлением напитков.       Антон всё тянул коричневатый ром с колой, смотря пустым взглядом. Воля сбоку зашевелился, что говорило о намерении его снова спросить что-то.       — А ты… — начал он неуверенно, немного промедлив. — Ты сам-то понимаешь… понимаешь, что ты делаешь?       Он повернулся к Антону лицом, облокачиваясь на стойку. Паша уловил, как глаза друга слегка сощурились, но ответить тот так и не смог. Тогда он тихо вздохнул, присаживаясь на стул рядом с ним и кладя ему на плечо ладонь в поддерживающем жесте.       — Я уже ничего не знаю, — заговорил Антон, всё держа стакан у губ. Паша смотрел на его глаза, по которым было видно, как всё сознание у того было где-то глубоко в мыслях. — Я вот в душе не ебу, что им руководит, — имел он в виду Арсения, который был сейчас, наверное, у него дома, как и до этого, и смотрел апатично очередной марафон «Сумерек» по какому-то рандомному каналу, который нарыл спустя полчаса после начала поисков. Или же опять мучился странными мыслями после очередной переписки с каким-то неизвестным Антону человеком, что всё больше начинало напрягать Антона. — А самое тупое — я не могу понять, что я сам-то чувствую.       Он снова приложился к стакану. Паша почесал затылок, хмурясь.       — По домам бы пора, — подытожил он, посмотрев на часы. — Ты как?       — Ещё минут двадцать, — мрачно ответил Антон.       Воля кивнул, ставя острый подбородок на кулак, и начал наконец пытаться понять, что же высматривает Шастун за стойкой Позова всё это время, но не нашел ничего, кроме экзотического рода бутылок с дорого выглядящими этикетками. Дома их обоих ждали. Пашу — Ляйсан, которая наверняка опять, не сдержавшись, спросит нарочито отрешенно про то, как у «Сени» идут дела. Антона — сам Арсений, отношения с которым в последнюю неделю претерпевали очень тяжёлое положение.