Знаменитый питерский гей

      Его голова резко вынырнула откуда-то, и первым делом он, уже наученный прошлым опытом, поспешил оглядеться. Вокруг всё было стерильно-белое до степени ослепления, и Арсений, будто бы даже ощущая какой-то холод, устремил глаза вперёд, на единственное находящееся здесь существо помимо него.       Чёрный человек сидел на расстоянии пары метров, всё такой же ополовиненный, без ног, и едкая нефтяная слизь стекала из его рта вниз по шее и груди теперь в разы обильней. Пуповина от Арсеньева живота плелась аккуратно до него, но ложилась разорванной своим запачканным в чёрном кончиком. Такая же верёвка, только замаранная полностью в жиже, тащилась и от мужчины, стремясь концом к оборванной половине.       — Вот мы снова встретились, — заговорил тот знакомым слуху голосом, правда, приглушённым не перестающей вытекать жидкостью, — Наконец-то можно поболтать с тобой с глазу на глаз, мой ненаглядный, никому кроме меня ненужный кусок грязи.       Арсений, почему-то думая, что и на этот раз слова не вырвутся у него изо рта, в сердцах подумал про себя одну единственную, самую искреннюю фразу, но та вдруг после тяжелого вздоха совершенно свободно обратилась в речь:       — Ты меня заебал.       — О, даже так, — с абсолютно незначительным удивлением ответил собеседник. — Как мило. Неужели обрёл наконец яйца? — он перевёл взгляд на порванную пуповину. — А, да. Я забыл. То-то я думаю, что не могу слышать твои мысли теперь. Всё равно ты слишком груб. Не хочешь поцелуйчика?       Он вытянул шею по направлению к Арсению, складывая сначала губы трубочкой, а после раскрывая широко рот и вываливая длинный язык, и изо рта с двойным усердием полилась смоляная гниль. Арсений поморщился.       — Отъебись, — слова давались ему удивительно легко, и в этот раз по непонятной причине не было ни капли страха, который был его вечным спутником все последние годы. — Я так сильно ненавижу тебя, что уже забыл, любил ли тебя вообще.       — Занятно. Не больно-то и хотелось, — тот пожал плечами.       — Ну и хуйло, — закинул напоследок Арсений, и оба замолкли. Мужчина сидел спокойно, смотрел отвлечённо куда-то в сторону, будто ничто его в данный момент совсем не заботило. Арсений тоже ради приличия огляделся, но ничего кроме действительной пустоты для себя не обнаружил. Повернулся обратно. — Так и будем сидеть?       — Да, составишь мне компанию.       — Класс, — отреагировал Арсений на беззаботную реплику. — Уйти бы отсюда, конечно, — «тонко» намекнул он со вздохом. — Слушай, не ты здесь всем управляешь?       — Где здесь? — повернулся тот наконец на него.       — Ну, в этом сне.       — Ты так уверен, что это сон.       — У меня блядская пуповина, — констатировал он наконец этот очевидный всем факт, указывая руками на канат из его живота. — Тут либо я сплю, либо под жесткими наркотиками.       — А ты так хорошо помнишь, что вчера жрал? — посмотрел чёрный на него с усмешкой.       — Ладно, ты прав, — слился Арсений перед объективным замечанием. Что-то странное ощущалось им в данный момент. Он сидел перед страшным монстром, что приходил к нему в кошмарах, но теперь разговор тёк так спокойно и размеренно, как у двух друзей, что Арсений не мог, как бы ни старался, припомнить подобной ситуации ранее. Было нечто, как ни прискорбно признавать, приятное в этом. Просто говорить — без страха и пресмыкания. Арсений побродил взглядом внизу и пальцами дотронулся до пуповины с интересом. Она была мягкая на ощупь, совсем слегка влажная, но теплота в ней ощущалась будто уже умирающей. Та словно остывала. Арсений решил наконец поинтересоваться. — Кстати, зачем она?       — Ты не знаешь? — искренне и несколько удивлённо спросил мужчина.— К слову, хорошо, что ты мне напомнил. Так уж и быть, пожалею тебя, — он потянулся своими большими и когтистыми чёрными ладонями до оборванной пуповины Арсения. — Больно у тебя еблет симпатичный, не хочется добро переводить. А то вдруг эта шняга и тебя попортит.       Он немного обмотал вокруг пальца часть пуповины, что была выше места, с которого тихо стекала точно такая же черная жидкость, после чего взялся крепко рукой ещё выше и резко с силой оторвал больной кусок от здоровой части, откидывая тот подальше в сторону. Арсений, что всё ещё ощущал ту как часть своего тела, вскрикнул от неожиданности и ударил себя с размаху кулаком по ноге, пытаясь стерпеть резкую вспышку жгучей боли.       — Ай, сука, больно-то как!       — Тебе не привыкать, — ответил тот спокойно и положил теперь здоровую и чистую пуповину на место.       — Ой, ну да, тут ты тоже прав, — язвительно согласился Арсений, шипя и разжимая стиснутые зубы.       — Я всегда прав.       — Ага, хороший анекдот, — не скрывая сарказма, он кивнул головой. — Прощения бы хоть раз попросил.       Чёрный мужчина вздохнул и, помолчав пару секунд, будто собирался с мыслями, ответил:       — Ты, как всегда, обращаешь внимание на самые ненужные слова, полностью забивая на то, какие действия совершают ради тебя люди. Не кричи, мне со стороны было виднее, — опередил он нахмурившегося Арсения. — Не сильно ты поменялся за годы, — мужчина направил взгляд своих бездонных чёрных глаз прямо на Попова, складывая руки на груди. — Вот зачем тебе извинения? Жизнь тебя так чертовски любит, посмотри, что она сделала ради тебя, — он сощурился обидчиво и кивнул головой в сторону разорванной пуповины между ними. Поймав выражение абсолютного непонимания на лице у Арсения, он усмехнулся, резюмируя: — Ты всё ещё не понял, что это значит. И да. Можно так сказать. Здесь я всем управляю.       Арсений, полагая, что не стоит придавать большое значение тому, что происходит с ним во сне, решил опустить тему, концентрируясь лишь на самом последнем высказывании.       — Ну тогда сделай хоть раз что-то приятное для своего бывшего парня. Выведи меня отсюда.       — Ещё не время.       — Что? — искренне не понял он.       — Ещё не время, говорю. Погоди, — мужчина посмотрел на запястье так, будто бы сверял время по часам, но никаких часов там, очевидно, не было, и от уровня абсурда Арсений нахмурился так сильно, что брови свело.       — Не время для чего? — всё пытался он выудить хоть какую-то крупицу адекватной информации (хотя, это же хренов сон, о какой адекватности может идти речь, чёрт возьми?). Мужчина на его вопросы внимания не обратил.       — Пока у нас есть минута. Хрен с ним, Арсений, — обратился он к Попову. — Это наш конец. Живи, гуляй спокойно. Мы отныне с тобой мертвы. Я умираю, и умрешь ты. Поэтому радуйся тому, что будет дальше.       Это окончательно сбило того с толку.       — О чём ты? — произнёс он неуверенно. — Не помню, когда слышал от тебя приятные слова последний раз.       — Я просто принял свой итог, — пожал чёрный плечами невозмутимо. — Когда глядишь на неизбежное, сложно не грубеть и поддерживать огонь чувств внутри. Будь то хоть радость, хоть ненависть. Ты тоже должен принять.       — Что принять-то? Я не понимаю, — помотал головой Арсений, прикрыв на мгновение глаза.       — Ты никогда ничего не понимаешь, тугодум, — ответил тот. — Итог. Прими свой итог. Ты до сих пор слишком глуп, чтобы осознать, что без меня нынешний Арсений Попов не существует. Ты создал меня, а я создал тебя. И ты умрёшь сегодня, просто потому что я это сделаю. Точнее, это уже произошло, — он вновь склонил голову в направлении разорванной пуповины, смотря на Арсения теперь уже абсолютно серьёзно, без капли ехидства. — Мне уже просто жаль тебя. Именно поэтому, пока я ещё могу быть внутренним голосом в твоей голове, я даю тебе эти советы. Для меня всё равно ничего уже не имеет значения. Какая разница, что будет дальше? Сегодня Арсений последнего десятилетия умрёт вместе со мной.       — Что ты говоришь? — тихо произнес Арсений, искренне пытаясь вникнуть в то, что он слышал.       Мужчина вздохнул устало.       — Ты и не поймешь, очевидно, пока это не произойдет. Знаешь, как я и сказал, несмотря на то, насколько сильно я тебя раньше ненавидел, после того как узнал, что из нас двоих именно тебе был дан второй шанс, захотелось даже поболеть за тебя, что ли. Я признаю, ты же не глупый парень. Вон как здорово извернулся, когда я у тебя всё отобрал. Даже не представляешь, как это меня злило. Поэтому подумай, пожалуйста, в этот раз вдвойне сильнее своей головой. Я разрешаю, — он улыбнулся слегка насмешливо, но без злобы. — Как заклятые враги сплочаются перед лицом смерти, так и я сейчас говорю тебе, что делать, когда я отпущу тебя. А когда я это сделаю, ты погибнешь, и тебе останется просто переродиться, как феникс, — он взмахнул руками в воздухе театрально, после чего улыбнулся снова и наклонил голову вбок. — Только остается последний вопрос: хватит ли у тебя на это сил, мой фарфоровый мальчик?..       Арсений смотрел на него, не моргая, и дышал через приоткрытый рот. Только он собирался подать голос, как чёрный хлопнул в ладоши, громко добавив «время вышло!», и мгновенно оказался около него, хватая за плечи даже немного больно.       — Вставай, — он сильно встряхнул его.       — Что?       — Вставай.       — Что ты дела... Ай! — ему прилетела звонкая пощёчина, и руки перехватились за его шею.       — Вставай прямо сейчас.       Арсения встряхнули ещё сильнее, перехватываясь после этого за его голову с обеих сторон. Было очень неприятно, и Попов жмурился.       — Да прекрат...       — Я уезжаю один.       Странные слова заставили Арсения открыть глаза несмотря на то, что давление ладоней на его голову не прекращалось.       — Что?..       Образ чёрного мужчины на краткое мгновение исказился, заменяя себя образом Антона, и глаза Арсения распахнулись в удивлении. Тот всё так же держал его за голову, как делал это чёрный, и произнес одну фразу чётко и ясно, заставляя Попова замереть:       — Я уезжаю. Один.       После этого Антон испарился, заменяясь мужчиной обратно, и он приблизился к его лицу на расстояние пары сантиметров, смотря на него блестящими чёрными глазами без зрачков и животным рычанием хрипя:       — Вставай.       Всё вокруг закрутилось, гася свет, и Арсений вынырнул из мира иллюзий в тот же миг.       Ужасающее и вызывающее тошноту чувство дежавю гнетущей тяжестью придавило сверху. Хотя, чему можно было удивляться, когда жизнь давно превратилась в нескончаемый день сурка. Опять минута на то, чтобы собраться с мыслями, ещё минута на то, чтобы заставить организм работать. Разве что, не пришлось никого искать по квартире в этот раз: очевидной была её пустота. Восемь сорок четыре по Москве, и единственный доступный источник информации, что просто обязан быть в курсе, определённо точно не спит.       — «Неужели? Это кто это резко вспомнил мой номер телефона? Я-то уже подумал, что мы решили окончательно перестать разговаривать. Или ты по кнопкам промахнулся?»       — Паша, пожалуйста, ты знаешь, где Антон? — перебил его Арсений прежде, чем тот даже успел закончить говорить.       Воля замялся, сбитый с толку вопросом.       — «Ну, я, вообще-то, не его мама, — предупредил Паша, после чего, судя по паузе, посмотрел на часы. — Так, если по времени судить, то должен быть по пути на вокзал. Он же, если мне память не изменяет, на двадцать минут десятого перенес «Сапсан», а вы — два пунктуальных петуха, никогда не опаздываете. Да и вообще, почему ты меня спрашиваешь? Тебе-то лучше должно быть известно. Стой, погоди, — до него наконец дошло. — Ты разве не с ним?..»       Но именно на этом Арсений закончил звонок, в голове без конца повторяя матерные слова. Он либо успеет, либо это будет конец всего. Третьего варианта не существует. Через пять минут он уже вылетал на машине с парковки, норовя отправить шлагбаум на выходе в стратосферу своим капотом. Если пробки действительно такие, какие нарисовал ему навигатор, то он пойдёт на таран, будь на трассе хоть бабулька, переходящая дорогу, хоть мусоровоз, пусть против последнего у него шансов и гораздо меньше.       Каждая секунда тикала у него в голове так, будто туда кто-то заложил бомбу. Ужасно безответственно и по-хамски — быть с похмелья за рулём, гнать с очевидными превышениями и смотреть при этом одним глазом в телефон, и это нагоняло стресса на Арсения ещё больше. Но здесь у него выбора не было. Возможно, Арсений и был бомбой, что собиралась взорваться?..       Он вилял между полосами так, будто играл в змейку на старом кнопочном телефоне, но это позволило ему даже с небольшим запасом в десять минут добраться до вокзала.Там сотрудники охраны на удивление достаточно лояльно обошлись с ним, несущимся на всех парах, словно локомотив. Видимо, им далеко не впервой было лицезреть таких полоумных придурков, спешащих на поезд за пять минут до его отправки.       Арсений выбежал на нужный перрон, полагаясь на глупую надежду найти Антона взглядом среди достаточно густой толпы. И это было бы просто жутко наивно, если бы Шастун не был по настоящим фактам без малого двухметрового роста, и именно эта деталь помогла Попову выцепить его взглядом из всей толпы, проходясь по макушкам. Арсений бы даже посмеялся над ситуацией, будто бы взятой из бездарных романов для одиноких дам, что напечатаны на туалетной бумаге с максимально абсурдного рода обложкой и стоят на полке какого-нибудь Ашана, но момент для смеха был самый неподходящий. Даже не думая сильно головой, он, как только завидел Шастуна, крикнул его имя, пугая рядом стоящих пассажиров.       Антон это услышал и поднял глаза от телефона, в самый первый момент думая, что кто-то из преданных фанатов решил так бесцеремонно привлечь его внимание, но потом мозг быстро распознал голос, что было уже и не особо нужно. Шастун теперь завидел рассекающего стоящих на платформе людей Арсения.       Он кисло сморщился, бегло смотря по сторонам. И спрятаться-то некуда: тут либо убегать с чемоданом под мышкой, как полный идиот, либо прыгать на пути по обеим сторонам от платформы прямо под колёса прибывающим поездам. Последний вариант, честно, звучит даже немного заманчиво, но он — порядочный молодой человек и не хочет срывать людям такие масштабные и затратные съёмки.       Арсений подбежал к нему весь взъерошенный и смотрел так ошалело, будто он путь от самого дома до вокзала пешком преодолевал.       — Какого чёрта, Антон? Почему ты даже ничего не сказал?       — А ты после вчерашней тусовки будто бы успел собраться, — ответил тот негромко и достаточно холодно, стараясь вообще не смотреть в сторону Попова.       — Ты же мог сообщить мне заранее, что перенёс билеты! Наверное, я бы постарался подстроиться, — он развёл руками. Арсения не то чтобы даже раздражала сложившаяся ситуация: он сам прекрасно понимал, что не является белым и пушистым зайкой. Просто ему искренне хотелось понять, какого же хрена происходит.       — Это было спонтанным решением, — нехотя процедил Антон, и Арсений призадумался.       Неужто Антон так похолодел к нему из-за вчерашнего дня? Он и сам понимает, что вряд ли выглядел исключительно презентабельно, но причина настолько жалила, что совладать с ощущениями было невозможно. У него даже и цели напиваться-то не было, признаться честно. Он начал с одного стакана, потом перешёл на второй, там на третий, а после уже начал забывать, как считать, поэтому дальнейший порядок был ему неизвестен. Может, если за стойкой был бы Позов, то он бы отобрал у него стакан уже на третьем заходе, и тогда бы Попов просто растёкся перед ним, начиная свой печальный рассказ. Вряд ли Дима поддержал бы, конечно. Вообще не факт, что выслушал бы, учитывая, что подобного рода истории ему пытаются втюхать отнюдь не редко, но как минимум прилепил бы к нему Оксану или Ирину. Но, как назло, Дима не работал в ту смену, а лимитов Арсения сменщик Позова не знал. И, конечно же, Попов понимал, что поведение его было неподобающим, но даже так это слабо походило на причину такого отношения. Интуиция Арсения подсказывала, что тут есть второе дно, и оно гораздо менее ровное и банальное, нежели вчерашняя его ужираловка.       Он быстро поразмыслил, делая незаметно вдох и внутренне себя успокаивая. Главное — выбирать слова.       — Прости, Антон. Я знаю, что должен был вчера дважды подумать, прежде чем делать что-либо. Давай я поеду домой сейчас и приеду по своим билетам, которые мы изначально покупали? — предложил он. Сейчас ему в первую очередь необходимо было сбавить темпы нарастающего конфликта, потому что, видя Антона с его полным нежеланием говорить, видя его доведенное до накала состояние и прекрасно осознавая тяжесть своего, было точно понятно, что стоит ему сделать лишь одно неправильное движение, и Антон либо харкнёт ему смачно в лицо, либо уедет, не дав им двоим возможность поговорить.       Шастун же поджал губы, так и не опустив голову, и Арсению пришлось дальше сверлить взглядом его профиль.       — Твои я вообще сдал, — плюнул он раздражённо, — Арсений, едь домой ради всего святого.       Того будто шлёпнули по лицу.       — Что?       Он как-то подавился воздухом в один момент, услышав эту новость. Это переходило все рамки. Лишать их двоих возможности видеться на ближайшие две недели минимум до следующих перерывов в графике просто потому, что Арсений повёл себя немного неподобающе, звучало уже как неадекватный поступок. Они же планировали совершить эту поездку вместе уже достаточно давно. Да и, что тут распинаться, самого Арсения можно было понять, в конце концов. Не из-за собственной же прихоти он попёрся в девятку посреди дня, чёрт бы её побрал. — В каком смысле «ты сдал билеты»? Просто из-за того, что было вчера? Антон, у тебя всё в порядке с головой?       Эти вопросы откровенно разозлили Шастуна, причём до такой степени, в которой Арсений его раньше никогда не видел, и он, сильно сжав челюсти, схватил мужчину за предплечье и буквально дёрнул в сторону в попытке отвести их двоих от лишних ушей, что уже по понятным причинам начали греться около них. Лайв-формат выпуска «Мужское-женское» перед их глазами не мог не заинтересовать. Тут, правда, было больше «Мужское-мужское», но это не имело значения, потому что эту передачу смотрят не из-за гендерных различий, а из-за драмы уровня Шекспира. В данном же случае, конечно, Оскар Уайльд больше подошел бы, если брать во внимание его биографию.       Арсений поморщился от сильной хватки Антона на его руке, пугаясь неизвестно чего больше: того, что он только что чуть не упал, запутавшись в ногах, или взбешённого Антона.       — Ты серьёзно считаешь меня таким идиотом, который стал бы так вести себя просто из-за того, что ему пришлось тебя пьяного домой вести? — возмутился Антон шёпотом, хоть тот всё равно выходил достаточно громким, и с силой отбросил наконец руку Арсения в сторону. — Ты меня, между прочим, сам недавно кубарем катил из «девятки». Хотя я, кстати, тебя об этом и не просил.       Пусть сомнения Арсения и оказались реальными, сказанное всё равно сбило его с толку. В чём тогда суть? Что могло его так разозлить? Он посмотрел, беспомощно хмурясь, на Антона, который отвернулся в сторону с крайне мрачным видом. Пару секунд напряженной тишины, за которые Арсений успел переосмыслить своё поведение за последние пару лет, а Шастун лишь тяжело вздохнул и после этого продолжил:       — Тебя не должно быть здесь сейчас.       — Что ты несёшь? — недоумённо свёл Попов брови к переносице. Эти непонятные заявления звучали для него более чем странно. Он не понимал происходящего, что его до крайности раздражало. — Я как раз и должен быть здесь, только на два часа позже, ехать вместе с тобой и Пашей в Питер.       — Нет, ты не должен быть здесь. Ты должен быть дома, отсыпать вчерашнее. Потом похавать, потренироваться, — его глаза смотрели в сторону пустого пути, на который, по идее, с минуты на минуту должен был приехать поезд. Он покрепче сжал ручку чемодана, от нервов или злости делая это даже чересчур сильно, — и в идеальном варианте стереть мой номер на хрен из твоих контактов.       Арсений обомлел в одну секунду.       — Что?..       Но Антон продолжал:       — Или ты так спешил сюда, потому что боишься, что бывший снова напишет, а бежать не к кому? — он, должно быть, даже случайно выплюнул эти слова с такой совершенно едкой обидой в голосе, которая была ему совсем не свойственна, и Арсений натурально застыл. Он действительно не смог с первого раза сделать вдох — весь просто оцепенел. Казалось, что он бредит: происходящее походило на какой-то кошмар, и та малая часть контроля над происходящим в его жизни, что была у него хотя бы днём ранее, начала на его глазах трещать и разваливаться в труху прямо в ладонях. Как он может знать? Этого же не должно было произойти, точно не таким образом. Он даже не успел начать думать о том, откуда Антон мог разведать правду, как тот продолжил. — Не бойся, не напишет больше. Он умрёт в ближайшую неделю, думаю. У него рак на последней стадии, чтобы ты понимал, — очередной удар, и Арсений приоткрыл рот в ужасе. Антон глянул на него буквально краем глаза на долю секунды, не поворачивая головы упрямо, и увидел это ожидаемое удивление. — Да, мне тоже очень жаль, сам был в шоке. А, ну или, может, ты знал. Я не в курсе, о чём вы там любезничали с ним по вечерам.       — Не смей говорить так, — разбито произнес Арсений и помотал головой. Весь холод, яд, что был так нехарактерен тому Антону, которого он знал и любил, заставлял слова вставать комом в его горле. — Ты даже не знаешь, как всё...       — Я всё знаю, Арсений, — перебил он и наконец-то повернулся к тому лицом, смотря прямо в глаза. И Попов увидел именно то, что уже было гораздо более логичным, и от этого он едва ли устоял на ногах: он увидел неизвестную ему прежде боль в глазах Шастуна. Самую чистую, самую сильную, над которой человек не может быть властен, отчего её проще всего было прикрыть грубостью и едкими словами. Он увидел её такую впервые и потерял дар речи. — И как я, по-твоему, ещё должен говорить, когда я узнал всё, что мне спать не давало на протяжении полугода, от абсолютно левого и незнакомого чувака? Как я должен говорить, когда я узнаю, что моему близкому человеку угрожает его бывший от самого, сука, бывшего?       — Что? Как… — едва смог вытащить Арсений из комка слов, что смешался воедино в его голове.       — Потому что я снова пытался решить твои проблемы. Снова делал вид, что тебе это нужно, — Антон, судя по всему, просто уже выдохся, и, когда он выпустил весь гнев, которого, по правде говоря, было и так совсем немного, его голос стал тусклым и тихим, очень уставшим. Плечи опустились вниз, повторяя за плечами Арсения, что давно уже были где-то на уровне земли. Тому могло показаться, но голос будто дрогнул. — Он писал тебе, когда мы были вместе. Он писал, когда ты оставался у меня или я у тебя. Он же писал тебе постоянно. А я был на расстоянии вытянутой руки, — он вяло помотал головой с укором из стороны в сторону. — Это очень подло.       Арсений не мог подобрать слов. Он понимал прекрасно, что сейчас, когда с него просто-напросто содрали кожу, и всё, что он так бережно хранил, выпало наружу, что бы он ни попытался сказать — это прозвучит глупо, неуместно и фальшиво. Даже если это будет сказано от чистого сердца.       — Антон, я клянусь, я очень давно хотел рассказать, — и он ведь даже ни капли не врал.       — Прекрати, — Антон выставил перед ним ладонь, прерывая. — Хотел рассказать — давно бы рассказал.       — Я просто боялся, что...       Арсений, было, начал это с уже большей настойчивостью в голосе и потянулся своей рукой вверх к руке Антона, но тот, словно она могла обжечь, резко отдёрнул ладонь, уводя за бедро.       — Хватит врать! — с новой волной раздражения выпалил он. — Хоть единожды из всех раз прекрати врать. Страх рационален. Бояться рассказать человеку можно только если ты ему не доверяешь. А это значит, что я для тебя чужой, — он подвинул свой зелёный чемодан, ставя его между ними двумя. — Я заблуждался, думая, что это не так, но это правда. В таком случае, я даже и предположить не могу, зачем ты всё это время тёрся около меня.       Арсений знал зачем. Ответ был очевиден для него самого, поэтому он, не думая ни секунды, просто искренне его озвучил:       — Ты нужен мне.       — Для чего? — мгновенно парировал Антон. — Ответь, пожалуйста, на этот незамысловатый вопрос.       Тут Арсений замялся. Он, может, и ответил бы при других обстоятельствах и хорошенько подумав, но сейчас этот прямой вопрос поставил его в тупик. И прежде, чем он даже успел открыть рот, Антон усмехнулся абсолютно мрачно и без малейшей доли веселья, после чего отступил на небольшой шаг назад, прикрывая веки и подводя черту:       — Прекрати. В этот день и в эту минуту у меня больше нет сил это слушать. Всё, что ты говоришь и говорил — это обыкновенные оправдания. Ты врал постоянно, и теперь я это знаю. Ты врал столько, что я теперь уже просто не могу понять, где правда, и была ли она там когда-либо, — Арсений открыл рот, набирая воздуха для того, чтобы что-то возразить, пусть даже и возразить ему было нечего, но Антон был непреклонен. — Молчи. Я верил тебе, — он вновь открыл глаза, и оттуда вдруг исчезли и злость, и последние следы гнева, и любой намёк на неприязнь и холод. Арсений никогда не думал, что ему придётся видеть такого Антона: поникшие плечи, нечеловеческая тоска в глазах. Для него он всегда был сильным, уверенным. Неваляшкой, которого не нагнёт ни одна проблема этого мира. Теперь же перед ним стоял некогда жёлтый одуванчик, который сорвали с лужайки и положили рядом, отчего он потускнел, сложил свои лепесточки и печально завял. Просто думать о том, что виной этому является сам Арсений, было невыносимо. Это всё ещё был он, его Шастун, с добрыми глазами, с теплом в душе, но боль, лежавшая на нём прозрачной вуалью, была для Арсения прежде невиданной. — Верил, что если я помогу, что если подставлю плечо и буду рядом, то всё наладится, и ты справишься со всем. Я думал, тебе просто не хватало поддержки. Но на самом деле тебя всё устраивало. И я изо всех сил пытался помочь, клянусь, но как я должен помогать человеку, когда он этой помощи не хочет?       Арсений видел эту новую для них обоих печаль в глазах Антона, и от неё даже наплевать становилось на свои чувства — как же больно он должен был ранить, чтобы она там появилась. Поэтому он ступил вперёд, желая оказаться ближе, но Антон лишь помотал головой упёрто и отошёл назад вместе с ним, держа расстояние. Он каким-то наивным жестом потянул чемодан, притягивая к себе и будто ограждаясь от Арсения совсем, хоть и видно было, что делает это через силу. Раздался голос, сообщающий о прибытии состава на платформу, и звук приближающегося поезда шёл этому в подтверждение.       — Я устал. Каждый день с тобой меня так раздражает и выматывает. Потому что ты мне так жёстко нравишься. Так жёстко, и не как тело, не как партнер только, а как человек, ты даже не представляешь. Я восхищаюсь тобой, — ровно, спокойно, безэмоционально. У Арсения защипало в носу. — Ты столько всего знаешь, о чём я даже понятия не имею, ты столько умеешь. Ты, сука, умеешь танцевать балет. Балет, блядь. Я один раз подглядывал за тем, как ты тянешься, и чуть не откинулся, на хрен. Я даже не знал, что люди так могут. Думал, сам наутро встану без ног, — он удивленно мотнул головой. — И рядом с тобой я — просто пишу шутки всю жизнь и кривляюсь на экране. А награды? — продолжал Антон. — Блин, Арсений, я же их даже гуглил. И это не какие-то напечатанные грамоты из детского сада, это кубки и медали всемирных, блин, премий. Всемирных! И, к слову, медали ты эти протираешь самостоятельно каждую неделю, заметь. Ты собой гордишься. Тем собой, из прошлого. И ты очень хочешь им быть, это видно по каждому твоему движению. Правильно, потому что это — твоё место. Но ты будто, не знаю, привязал себя к батарее и спрятался, блин, за меня, чтобы не так обидно было, — он сбегал взглядом к остановившемуся на платформе поезду, сжал ручку чемодана сильнее, после чего вернулся к замершему без слов Арсению. — Именно поэтому я и не считаю, что я тебе нужен. От меня тебе сейчас ведь только хуже. Если я играю роль отдушины в твоем нескончаемом самоугнетении, и вместо того, чтобы снова бороться, ты идёшь ко мне, то я не должен быть с тобой рядом.       Он поднял небольшой рюкзак, что стоял сверху на чемодане, накинул его на спину, поправив ладонью сзади. У Арсения ёкнуло сердце, и Антон продолжил:       — Я так хочу, чтобы ты радовался каждый день своей жизни, — как и всегда, ни капли лжи в словах, и Арсений думал, что задыхается. — Я так хочу, чтобы ты смеялся, чтобы ты сиял. Поэтому, Арс, займись тем, что тебе нравится. Теперь тебе в этом ничего не должно мешать. Я понял теперь, хоть и слишком поздно: ты принял решение не трогать больше своё прошлое. И никто правда не имеет права запрещать тебе это. Никто, кроме тебя самого. Пускай. Главное — чтобы ты был счастлив. И тогда, я уверен, к тебе потянутся нужные люди. И ты обязательно будешь любим. Ты обязательно найдёшь себе кого-то в разы лучше, чем я. Кого-то не такого глупого, чтобы путать названия движений в балете с названием блюд, — он вспомнил, как Арсений с гордым лицом сказал ему однажды, что умел делать кабриоль лучше всех, а Антон в ответ невозмутимо спросил его о том, какие продукты туда входят. После этого Попов минут пятнадцать с абсолютно негодующим видом объяснял ему, что кабриоль — это прыжок, за который чужие мастера за глаза его и сравнивали с Барышниковым. — В разы более достойного.       Смысл сказанного дошел до Арсения только тогда, когда Антон развернулся и покатил свой чемодан к дверям «Сапсана».       — Что? Антон, нет!.. — он сорвался вслед за ним на пару шагов, но застыл в смятении. Остановить Антона он попросту не сможет — тому действительно нужно уезжать. Но он и не мог закрыть глаза на то, что Шастун с ним сейчас натуральным образом попрощался, причём так, будто сделал он это не на две недели, а навсегда. Тем не менее, Антон сам повернулся к нему наполовину, почти уже дойдя до поезда:       — Только ты в силах всё изменить, — с огромной просьбой во взгляде произнёс он. — Пожалуйста, сделай это ради себя в первую очередь.       На этом он развернулся, вновь подкинув рюкзак на плече, и подошел к контроллёру у дверей. Арсений не отпускал его взглядом до самого момента, когда тот скрылся в вагоне. Он остался один на платформе, пока вокруг его обходили люди с сумками, чемоданами, детьми. Арсений абсолютно потерянно огляделся, вместе с этим пробегаясь в очередной раз по окнам в надежде найти там знакомое лицо, но этого не произошло, и он приложил руку к груди, где, по ощущениям, что-то только что разорвалось.

***

      — Ты почему до сих пор не ушёл? — Ира недоумённо посмотрела на Позова за стойкой, что рассматривал новую партию стаканов. «Наверняка думает протирать их или нет», — предположила она.       Дима поднял на неё глаза, руками упираясь в поверхность столешницы.       — Встречный вопрос. А то я не вижу здесь других официантов после смены кроме тебя.       — Я Оксану жду, — она запрыгнула задорно на барный стул, а спортивную сумку бросила под ноги. — Она тоже здесь ещё. Нам и торопиться некуда, — пояснила девушка. — Репетиция только через шесть часов начнётся. Мы с ней поспим у неё на квартире и в театр. А вот ты что здесь делаешь — мне не понятно.       Дима вздохнул как обычно устало, хотя сейчас на усталость действительно причина была. Ночная смена для человека с детьми — серьёзное испытание.       — Я ключи дома забыл, а Катя с мелкими только через час от врача вернутся.       Кузнецова фыркнула со смеху. Из подсобки с такой же сумкой наперевес вывалилась Оксана, ногой закрывая за собой дверь.       — Здрасьте, — остановилась она в проходе. — Димка, а ты чего до сих пор здесь?       Дима закатил глаза под смех Кузнецовой. Он порой искренне не понимал, как им хватает сил тренироваться днём и работать ночью. Нет, они, конечно, возмущаются очень часто, пока есть время перед сменой, но бегают, несмотря на это, по залу всё равно со скоростью белок. Однажды он застал Иру спящей перед работой в подсобке на коробках виски и водки, и это при условии, что у них есть постаревший, но достаточно комфортабельный диван в коридоре. Позже та объяснила, что его заняла Суркова ещё раньше неё, а будить не хотелось. Молодость — какое прекрасное время.       Дверь неожиданно лязгнула, и из-за таранящего снаружи через окна света не сразу удалось понять, кто пришёл. Из неработающих в этом заведении было лишь два человека, железобетонно знавших, что табличка «закрыто» на дверях не означает, что здесь реально и физически закрыто, и Воля сейчас должен уже был собираться на вокзал. Как, собственно, и Попов, но последние вести быстро облетели через Пашу весь близкий круг друзей, поэтому домыслить кто пришёл не составляло труда.       — Дева Мария, — изрёк Позов, когда мрачный, словно сама смерть, силуэт прошаркал свой путь до барной стойки. — Я наливать тебе не буду. Мне рассказали, что за цирк уродов здесь вчера был.       Пускай Дима и поворчал, но, когда тот подошёл, он покорно уступил ему своё место за стойкой привычным жестом. Попов плюхнулся на такой же барный стул, что был любезно отдан Диме на пользование с его стороны станции. Изначально мест для сидения там не подразумевалось, но, когда Позов достал Матвиенко жалобами на то, что у него после рабочего дня болит спина, он там появился. Арсений сел посередине стойки и, сложив руки на столешницу, положил в них свою голову. Ему всегда нравилось там сидеть. Это было его любимым местом во всём баре.       — Не нужно мне наливать, — пробурчал он вполголоса, заглушённый обёрнутыми вокруг его лица руками. — Только если воду. Пить хочу.       — Может, чаю? — тихо и осторожно предложила Кузнецова.       — Да хоть дезинфектор, — промычал он, и Ирина быстро сбегала в подсобку за стаканом.       Оксана посмотрела на его чёрную макушку, волосы на которой забавно закручивались спиралью, после чего спокойно спросила:       — Что ты собираешься здесь делать, Арсений? Мы с Ирой уходим, Дима тоже должен, — Кузнецова обогнула её по дороге из подсобки и поставила перед Арсением стакан. Тот на ощупь потянулся к нему, не поднимая даже головы, но его рука легла обессиленно на полпути. — Наташа, Оля и Вика, что уже переодеваются, вряд ли захотят сидеть с тобой. Марк вообще тебя недолюбливает, ты же знаешь. И пить тебе никто не даст. Особенно… после вчерашнего, — добавила она с осторожностью.       От Арсения ответа не предвиделось, и только Суркова с Кузнецовой виновато переглянулись, как лязг со стороны двери послышался вновь.       Матвиенко с банкой Рэдбула в руке влетел в помещение мощным вихрем, стремительно направляясь к ближайшему к стойке столу. Он кинул туда рюкзак и достал пару документов, создавая иллюзию задумчивой деятельности. Но все здесь знали, что грядёт при таком поведении. Нахмуренные густые брови начальника и непривычная молчаливость вкупе с повисшим в воздухе напряжением заставили всех зашевелиться. Оксана обронила тихое «ой, бля» и жестами показала подруге, что стоит им побыстрее ретироваться. Той намекать не нужно было — она и сама схватила валяющуюся на полу сумку, подтянула по-быстрому шорты и мелкими шажками подоспела за Сурковой, салютуя Позову на прощание. Тот тоже теперь сильно долго задерживаться здесь не собирался.       Всем в их небольшом рабоче-дружеском кругу была известна негласная истина про странность отношений Попова и Матвиенко. Они оба точно были знакомы, причём знакомы давно (что пока не шло вразрез с логикой, так как секретом не был факт обучения их в одном заведении в одно и то же время), тем не менее, они будто находились в состоянии вечной неприязни друг к другу, но неприязни нестандартной, крайне непонятной. Для тех же Иры и Оксаны ситуация представлялась гораздо более плоской: два бывших однокурсника недолюбливают друг друга, но из-за общей компании вынуждены пересекаться, что иногда выливается в конфликтные ситуации. Свидетелями таких ситуаций им посчастливилось стать, правда, попали они лишь на самые последние, когда те происходили всё реже и реже. Несмотря на это, девушки сумели выучить урок, что, когда намёк на образование таких ситуаций происходит, лучше куда-нибудь уйти. Причин они, конечно же, не знали, да и расспрашивать начальника об этом они бы точно не стали, как и Арсения (тоже было чревато испорченным на весь оставшийся день настроением). Плюсом шло то, что для них, не располагавших тем, чем располагал Дима, такой расклад был в порядке вещей. Так было, есть и будет. Никаких иных вариантов. Сам же Позов, напротив, имел гораздо более обширное представление о действительности. Он, который работал здесь с самого того дня, когда «Девятый вал» переродился из простой идеи на бумаге в реальную вещь, ещё сумел застать удивительный момент, когда между Серёжей и Арсением были нормальные дружеские отношения. Он, правда, равно так же не знал первопричины, но зато видел последствия и результат.       Изначально Дима, будучи хорошим другом детства у Матвиенко, знал, что Арсений и Серёжа — не разлей вода, хоть с Поповым он почти никогда лично и не пересекался. Они ходили вместе, как Славик и Димон из «Наша Russia», пусть Матвиенко, в отличие от Галустяна, и потолстел лишь совсем недавно, а Арсений вообще всегда был глистой. Затем произошло что-то, о чем ни Воля, ни Матвиенко, ни сам Попов на публике не треплются. У Димы Позова с рождения отсутствует ген сплетничества, поэтому он никогда о случившемся и не спрашивал. Всё же, личное — оно не публичное. Но всем со стороны было видно, что именно Арсений, скорее всего, где-то набедокурил, и крепкая тройка друзей разделилась в соотношении один к двум. Причём стоит отметить, что если Воля смог сублимировать свою злость и обиду в русло работы и занятия семьёй, то у Матвиенко, совершенно другого по складу характера, да к тому же и довольно одинокого, этого сделать не вышло. Поэтому, когда Паша и Арсений пересекались, то ничем, кроме взаимных подколов и попыток поддеть, это не знаменовалось, а вот коммуникация Арсения и Серёжи была больше похожа на пересечение путей двух дворовых собак. Особенно страшно было в моменты, как сегодня. Матвиенко, до сих пор таящий глухую обиду, не упускал возможности припомнить это бывшему приятелю. Попов же был человеком, не умеющим поддаваться в споре, поэтому конфликт развивался всегда по нарастающей. Рядом в таких случаях оставаться было страшно и по-человечески неудобно.       Дима вяло махнул рукой в сторону начальника, который был ему, по правде, таковым лишь на бумаге.       — Я пойду в твоём кабинете в цветы похаркаю, — бросил он на развороте.       — Чё, дурак? — послышалось от Матвиенко достаточно спокойно (пока что). — Там один фикус, и то на грани смерти. Полей его лучше.       — Непременно. Своей слюной, — отрезал Дима и плотно закрыл за собой дверь.       Как только посторонние люди в помещении исчезли, Серёжа бросил попытки делать вид работы. Он будто случайно повернулся в сторону валяющегося на стойке Попова. Подошёл к нему, завидев стакан неподалеку от ладони Арсения. Поднял, понюхал. Убедился, что это не алкоголь. Успокоился и поставил на место.       — Ну слава богам, что это чай. Как хорошо, что я себе в коллектив здравомыслящих людей набрал.       С громким сопящим звуком Арсений поднял голову, выпрямляясь за стойкой, после чего протёр лицо руками и сел, смотря бездумно вперёд. Сережа окинул его взором, не имея большого желания невзначай пересечься с тем взглядами, после чего присел попой на край стола и сделал большой глоток Рэдбула из банки.       — Ну что, допрыгался? — без единой попытки скрыть здесь едкий упрёк спросил он.       — Можешь ты хоть раз завалить, когда тебя не спрашивают? — медленно и тягуче протянул своим хриплым голосом Арсений, не показывая абсолютно никаких эмоций и всё так же пусто смотря впереди себя.       — Да пошёл ты, — он заглянул через отверстие в банку, проверяя, сколько там ещё осталось содержимого на дне. — Может, если бы слушал, что тебе умные люди говорят, не оказался бы с жопой в говне.       — Какие умные люди? Ты, что ли?       — Ну уж поумнее тебя буду, согласись, — Серёжа снова очень нервно выпил остальное содержимое банки небольшим объёмом, морщась от газов и приторного вкуса. На том Рэдбул закончился.       — Не соглашусь.       Матвиенко смял жестяную банку и с силой бросил ту в Арсения за барной стойкой, спрыгнув со стола. И он попал бы, не дёрнись Попов, чтобы уклониться.       — Да заткнись ты хоть на пять минут и послушай, тупорылый придурок! — натуральным образом крикнул он, сжав кулаки. — Что ты сейчас будешь делать, а? У тебя есть хоть какие-то идеи? Ты же в полной жопе! Ты же теперь совсем один остался. Ты всех просрал! И единственный человек, — он поднял указательный палец вверх, показывая его Арсению, хоть тот от него всё так же косился. — Единственный, который не знал, какой ты на самом деле шизофреник, и тот от тебя ушёл. А знаешь, кто виноват в этом? — он поднял брови и посмотрел красноречиво на того. — Ты.       — Больно ты много знаешь, — поморщился Арсений, хотя, как и в большинстве случаев, он был согласен с каждым приведённым Серёжей аргументом. Матвиенко, хоть никогда и не был машиной мысли в их дуэте, всегда почему-то находил правильные выходы из проблем, с чем у Арсения было не очень хорошо. И каждый раз, когда они собачились, тот говорил ему действительно верные вещи, которые Арсений просто бездумно отметал, стараясь оставить эго незадетым.       — А тут и знать много не надо, чтобы догадаться! — Серёжа развёл руками в стороны, после чего отвернулся и подтянул лежащий на столе рюкзак к себе. — Потому что ты на человека перестал быть похож. У тебя, как у компаса, — он помахал рукой перед своим лбом, имитируя стрелку, — ориентир сбился, и ты вообще не понимаешь, что к чему. День у тебя — это ночь. Работа — это секс, — он плюнул в сердцах, — Да если бы я знал, во что ты превратишься через пару лет, я бы тебя сразу из своего дома выгнал вместе со шмотками! Пошел бы ты тогда бомжевать. Может, и в театр бы вернулся от надобности, — он было открыл рюкзак, складывая документы в него обратно, но застыл на полпути и повернулся боком к Арсению. — А знаешь, почему вы с Ляйсан больше не разговариваете?       Арсений чересчур резко напрягся, выпрямляясь на стуле и устремляя грозный с откровенным предупреждением взгляд на бывшего приятеля. Он выдохнул шумно, хмуря брови, и желваки пару раз поиграли на его щеках.       — Не смей, — твёрдо пробасил он. — Это не твоё дело.       Но Серёжа не уделил этому нисколько внимания, полностью игнорируя.       — Потому что ты всё, что нам и ей с тобой важно было, продал, — он невесело улыбнулся уголками губ, смотря на нахохлившегося Арсения, который, по правде говоря, быстро сдулся, слушая слова Матвиенко. — Отдал, даже глазом не моргнул. Всё, что нас держало вместе, всё выбросил на помойку. И теперь и Паша на хуй послан, — начал он загибать пальцы, — что за тебя горой был, и Ляйсан даже. Про себя я тактично промолчу, хотя, если так подумать, у кого ты жил после учёбы? У меня. У кого ты жил, когда только в театр пошёл, и денег на метро даже не было? У меня. У кого ты прятался, когда ушёл из театра, как ты мне тогда сказал, на время? — выделил он последние слова интонацией особенно сильно. — Опять же, у меня, — взгляд Арсения был теперь ещё более хмур. Остывший чай стоял одиноко, пока мужчина над ним постепенно горбился всё больше и больше, возвращаясь в первоначальное положение. Серёжа, вложив в эти слова всю обиду, которая грызла его многие годы, закончил. — С людьми, которые так своих друзей предают, именно такие вещи и происходят.       Арсений провёл по лицу руками, тяжело и устало вздыхая.       — Вы бы… всё равно не поняли.       — Может, и не поняли бы, — кивнул головой Матвиенко, всё улыбаясь криво, — но ты и объяснить не пытался, — он наконец засунул все вещи до конца в свой рюкзак, из-за спины добавляя: — Знаешь, почему ты снова так колоссально облажался? Потому что ты думаешь, что можно в одиночку. Но в одиночку даже срать в поле опасно.       Арсений невзначай как-то измученно пискнул, посмотрев Матвиенко в выбритый затылок.       — Ну а если рассказывать кому-то может быть просто чревато? — он махнул рукой в его направлении, после чего уронил её на столешницу, стуча звонко костяшками. Серёжа коротко глянул на него через плечо, затем снова возвращаясь к вещам в рюкзаке.       — Чревато кому? Нам, что ли? Ты там деньги у Путина украл, или что? Потому что в ином случае я не знаю, чем что может быть чревато двум взрослым мужикам с деньгами и связями. И если мы всё-таки с тобой сейчас твоего облезлыша бывшего имеем в виду, — он звонко закрыл молнию, — то это ты его боялся. Не я, не Паша и даже не Ляся. Передо мной, например, у него преимущество было исключительно в росте, поверь. На всё остальное есть правоохранительные органы. И кусок крепкой арматуры, — он взял рюкзак за лямку, закидывая тот на спину, схватил попутно связку ключей в ладонь, после чего обернулся, попадая глазами на разбитого Арсения, чей взгляд утопал в стакане ледяного чая перед ним. — Придурок ты, вот и всё тут. И все твои проблемы из-за того, что ты никого не спрашиваешь и пытаешься вечно самостоятельно выдумывать, даже когда выдумывалка барахлить начинает. У тебя до сих пор, если ты вдруг забыл об этом, или если не знал, есть преданные друзья, которые тебя ценят. Хотя ценить уже становится не за что. А ты в их сторону даже не смотришь и просто идёшь бухать.       Он прошагал до двери в подсобку и уже приоткрыл её, но остановился в проходе:       — Вали из-за стойки и стул на место поставь, — Арсений глянул на него из-за плеча мельком, как зашуганный пёс. — Отоспишься на диване. Или в кладовке, как Кузнецова однажды. Смена через полчаса начинается, — он помахал запястьем с наручными часами. — Ты занимаешь чужое место, между прочим, а посетители могут блевать начать, как только твоё лицо увидят.       Он зашёл внутрь, слыша, как дверь за ним тихо закрылась, полностью уверенный, что через пару секунд она откроется вновь.