***
Антон дошлёпал до больших дверей театра. Открыл их неторопливо, потому что не понимал особенно, что делать дальше. Куда идти он у Серёжи не спросил почему-то, да и что говорить охранникам, которые вдруг неожиданно оказались на входе в большой памятник культуры столицы многомилионной страны, он тоже не знал. Те уже вразвалочку направились к его подозрительной роже выяснять, что же он тут забыл, а ответа у Антона и не было особо. Лишь в последний момент он увидел, как на заднем плане с одним из сотрудников выясняла отношения тонкая балерина в белом, и по очертаниям Антон понял, что это была Суркова. Охранник уже было начал выговаривать своим ртом настойчивое «молодой человек», как сзади его окликнул коллега, сообщая, что этот экспонат пропустить можно. У Антона отлегло, и он проковылял под пристальным надзором дальше по холлу, стараясь побыстрее скрыться от их взглядов вместе с Ирой и Оксаной, которые, как попугаи неразлучники, всё время тёрлись вместе. Там они наконец поздоровались по-человечески. — Вы… просто офигенно выглядите, — разглядывая их, изрёк Антон очарованно спустя пару секунд. Это было искренне, потому что девушки и правда выглядели неотразимо. Он привык видеть их в футболках, джинсах — в общем, в самой обычной повседневной одежде плюс фартук сверху, и сейчас, смотря на их неземные силуэты в белых боди, сидящих как вторая кожа на тонких руках, и эти аккуратные юбочки из невесомой полупрозрачной ткани, Антон понимал, что они напоминают ему маленьких куколок из детских наборов. Тонкие шеи не скрывались длинными волосами, а последние были плотно собраны в пучок на голове. Ему казалось, что он сможет поднять любую из них одной рукой, оттого страшно было даже прикасаться к ним для объятий своими медвежьими лапами. — Спасибо, — ответила ему Кузнецова. — Зябко только. Антон поспешно скинул с плеч рубашку. — Дать кому-нибудь из вас? — Нет, нет, — активно открестилась Ира, и Оксана пояснила с благодарным за столь заботливый жест взглядом: — Потом за сценой снимем и совсем околеем, — Антон накинул рубашку обратно на плечи, кивая головой. — А сейчас пойдём за нами. Девушки вспорхнули с места и полетели бесшумно по длинным коридорам в сторону лестницы. Антон, будучи раза в два их выше, едва поспевал. — А вы куда меня ведёте? — не удержался он от любопытного вопроса. — Посмотреть репетицию, — пояснила Оксана. — Круто, — действительно так считая, ответил ей Антон. — Вашу? — Лучше, — они обе всё прыгали по ступенькам, пока Шастун уже устало начал перешагивать через две, будто зашёл в свой Воронежский подъезд с обзывательствами на стенах и следами подпаленной спичками штукатурки на потолке. Затем Оксана с Ирой вывели его в другой, как по внешнему виду было понятно, служащий для работников коридор. — Нам разрешили, как маленьким детишкам, поподглядывать за профессионалами, раз так совпало, что у нас репетиция в одно время, — Суркова положила тонкую ладонь на плечо Антона, ведя его вперёд. Тот же смотрел на неё внимательно, пока она глядела впереди себя, и слушал, пытаясь понять, что же такого эти две птички задумали ему показать. — Вон, там уже половина наших собралась. И правда — Антон видел, как у одной из дверей дальше по коридору стояла группа таких же тонконогих девчонок и парней, прильнувших к косякам по разные стороны от проёма. — А почему не на вашу репетицию? — поинтересовался он. — Издеваешься? — Ира по другое плечо посмотрела на него, как на придурка. — На нас ещё успеешь посмотреть, я надеюсь, а вот в том зале сейчас половина прим и премьеров труппы Большого театра собралась. — И их худрук, — добавила Оксана. — Она жутко страшная, но я капец как хочу к ней попасть когда-нибудь. — Они готовятся к открытию сезона осенью, — закончила Кузнецова. — В общем, зрелище, которое хрен застанешь. Так что не жалуйся и созерцай. Они подвели его к группе выпускников, столпившихся у дверей в зал. Уже здесь он отчётливо слышал громкий и строгий голос, который напоминал ему его учительницу по биологии в школе: — От пола ногу свою отрывай, Ксюша, и упруго её держи, упруго! Когда Юра тебя с поддержки опустит, про это не забывай! Оксана прошла чуть вперёд, распихивая напористо своих одногруппников по разные стороны и шикая, если те решали вдруг начать возмущаться. Это показалось Антону очень забавным, потому что он представил подругу в роли маленького криминального авторитета. Да, у неё получился бы отличный Саша Белый из «Бригады». Кузнецова была бы её личным Дюжевым. Пройдя в дверной проём, она обернулась к Шастуну, протягивая руку. Ирина сзади подтолкнула его невесомо вперёд, тоже что-то бурча своим сокурсникам попутно, и Суркова взяла его за запястье, заводя внутрь и устраивая у стены. Антон с приоткрытым ртом огляделся. Зал был большой и светлый, а рабочий процесс здесь шёл полным ходом. Какие-то из танцоров копошились по периметру зала; некоторые уже стояли в середине и исполняли какие-то партии под чутким руководством крохотной женщины у стены. Они все выглядели для него такими интересными, такими красивыми. Статные мужчины от совсем юных до постарше с широкими плечами, что разминались неторопливо, девушки, похожие на цапель своей тонкостью. Все сплошь и рядом таланты. Он смотрел на тех, что танцевали посреди зала. Балерины были одеты то в небрежные футболки, то в тонкие кофты, равно как и мужчины, и видно было, что это — простая рядовая репетиция, но даже при этом условии движения, которые Антон ловил взглядом, поразительные хореографические элементы, исполняемые этими людьми, казались нечеловеческими. То, как тянулись ноги, как плавали в воздухе руки, завораживало, и на контрасте с такой простой одеждой выглядело ещё поразительней. Для них эти необыкновенные приёмы человеческого тела были чем-то настолько элементарным, каким для Шастуна было открыть банку пива зубами. И эти лёгкость и непринуждённость стойко напоминали ему о чём-то, что он тут же старался выкидывать из головы, но чем дольше он смотрел, тем больше мозг возвращался в особые воспоминания. Женщина, что, скорее всего, и была худруком, хлопнула громко в ладоши, как только музыка стихла, и танцоры завершили последние элементы своей партии. — Так, ладно, с этюдами на сегодня закончили, — громко подытожила она, пока уставшие и запыхавшиеся девушки и парни выходили из образа и ковыляли медленно к лавкам у стен зала. — Арсений, твоя очередь. Антон встрепенулся, как только услышал имя, что наверняка было замечено и Ирой, и Оксаной. Он вгляделся в толпу, желая высмотреть, откуда же выйдет фигура. У него почему-то и мысли не было, что это может быть другой человек. Пролетевший тихий шелест голосов позади него за дверями лишь подтверждал, что ошибки здесь, скорее всего, нет. Он вынырнул из-за людей к центру — стройный, невыносимо красивый, кажущийся на фоне остальных танцоров-мужчин почему-то гораздо более хрупким и тонким. Худые, но сильные ноги плыли беззвучно по полу, пока он шёл до середины зала, и на фоне чёрной формы и пушистых волос его розовая кожа казалась белоснежной. Он хотел было встать в позу, чтобы начать, но перед этим его взгляд наверное даже машинально пробежался по залу, и как только голубые огоньки его глаз поймали зелёные, смотрящие неотрывно и с детским предвкушением, его плечи дрогнули самым очаровательным для Антона образом, и он замялся, невзначай оседая и горбясь немного. Лицо его выражало крайнюю степень удивления и испуга, и они держали этот зрительный контакт всего пару секунд, прежде чем послышался голос руководителя: — Арсений, не спи, пожалуйста. Тот дёрнулся вновь, оборачиваясь на женщину, и тут же подсобрался, чтобы зайти наконец на позицию, после чего зазвучало пианино. Антон смотрел жадно, впитывал всё своими глазами. И описание происходящего вертелось на языке у него всего одним словом — поразительно. Настолько поразительно, что было жутко сложно (потому он даже и не пытался) сдерживать вспыхнувшую улыбку на губах. Антон так давно и так сильно мечтал это увидеть вживую. Этот чёртов бриллиант валялся перед ним без дела, пылился, пока он сам смотрел на него со связанными за спиной руками, извиваясь в отчаянии от такой глупейшей несправедливости, и ничего не мог сделать правильно. Ему приходилось довольствоваться лишь робкими растяжками в спортивном зале, за которыми он втихаря подглядывал, хоть его и просили настойчиво этого не делать. Такие просьбы выводили из себя Антона, как быка треплющаяся красная тряпка, потому что ну что это за больной бред — стесняться и бояться показывать на людях то, в чём тебе нет равных? Антон невольно вспоминал эти чувства, и оттого оглушающая гордость переполняла его изнутри. Он забыл резко про ссоры, которые хотелось стереть из памяти, забыл про то, что говорил себе так долго и упорно «всё кончено», что это прекрасное и неописуемое создание — завершённая глава его жизни, доказательство, что он не всемогущ, что облажался и подвёл. Он забыл про обиды. В данный момент времени существовало только две вещи, которые всё его живое нутро не могло отрицать — это то, что чёртов Арсений Попов танцует перед ним сейчас, и то, что он делает это превосходно. Поэтому он просто смотрел на центр зала так же, как делали это все остальные в помещении и за его пределами: кто-то с внимательным интересом, кто-то с восхищением, кто-то даже с завистью во взгляде. Не существовало в данную секунду никакой истории между ними двумя, никакого прошлого вместе, как и будущего. Они оба погрузились в вакуум, как в изолированную систему, где константой были Арсений Попов, который всегда был страшно талантлив, и Антон Шастун, который им всегда восхищался. Он был бы сейчас полным идиотом, самым настоящим лицемером, если бы не признал ввиду тех или иных причин, как тот был красив. Всё внутри Антона трепетало, потому что он видел искусство во плоти, которое создавалось прямо перед его взором в данный час и минуту. Он видел наконец, за что Попова восхваляли за глаза все его знакомые, как будто сами порой не могли поверить, что они имеют честь общаться с таким гениальным человеком. Антон их очень хорошо понимал на интуитивном уровне, хоть и не знал напрямую, на что тот способен. А теперь знал. И больно щемило у Шастуна внутри от понимания, насколько же он здесь, блин, к месту. Как будто Попов был куском пазла, что в один из алкогольных вечеров завалился куда-то за диван, который не отодвигают практически никогда, и увяз там в смеси клоков пыли и других потерянных некогда вещей, и тут вдруг хозяева решили за ним пропылесосить, нашли там наконец этот несчастный кусочек и смачно пришлёпнули его в пустующее место на картине. И тот сел как влитой, и будто так и было, и картина, что висела так долго с несуразной дыркой посередине, теперь взыграла подлинными красками. А самое глупое, от чего у Антона просто сжимались кулаки, и хотелось прыгать, крича во всё горло «я же говорил, суки вы, черти, я был прав!» — это то, что Арсений выглядел счастливым. Антон помнил, как они расстались, будто это было вчера. Как стоял тогда на вокзале, разрываясь в попытках понять, кто кого сильнее предал. Смотрел в эти любимые глаза, которыми им можно было нещадно манипулировать, и видел, как сапфиры в них трескаются. Помнил, как приходилось травить себя сигаретами и изнурять работой, лишь бы у него получилось отпустить, ведь так надо было. Паша потом стоял перед его кроватью на съёмной хате в Питере, хмурился в тревоге, видя загибающегося с кашлем Шастуна, и не мог понять, глаза у него такие красные из-за трёхдневного недосыпа или по другой, гораздо более горькой причине. Но у Антона получилось, и опять, как заевшая плёнка, он переключал фокус от своих чувств на других людей и их переживания, и глупая, маленькая назойливая мысль шептала у него на задворках сознания «пусть ему станет лучше, пусть он осознает». Как Антон рад, что он был прав. Помня всё, как вчерашний день, он с гордостью и переполняющим восторгом отмечал, что Арсений тогда на вокзале, растрёпанный, больной, затухающий, и Арсений здесь, в зале — два совершенно разных человека. Тот Арсений умирал. Этот сияет изнутри таким светом, что слепит, и как же это прекрасно. Арсений упал на колено с рукой в воздухе, завершая партию. Сзади за дверями зала раздались робкие, но искренние аплодисменты молодёжи, от которых все танцоры в помещении, включая Попова, замялись, смущённые столь непривычным в атмосфере заурядной репетиции жестом. Руководитель, что слишком красноречиво молчала всё это время, отодвинула руку от губ на секунду, чётко бросая «поехали дальше», и Арсений, грудь которого жарко ходила ходуном, принял команду, покорно покидая центр зала и уступая место следующим танцорам. Антон не мог не позволить себе гордо улыбнуться ещё шире с усмешкой. Шастун уловил, как красноватый на лицо Попов поманил к себе стоявшую тише воды рядом с Антоном Фролову, и та тихонько упорхнула в его направлении. Через примерно минуту девушка вернулась и попросила Шастуна остаться до конца репетиции. Антону здесь нравилось. Он без отговорок согласился. Спустя часа полтора, что прошли для него крайне увлекательно, он покинул зал, провожая Оксану и Иру вместе с остальными их сокурсниками в сторону сцены для финального прогона. Они держали его с двух сторон за ручки, будто старшего брата, и ладони обеих были настолько холодными, что Антон предложил остаться хоть до ночи вместе с ними, пока те не отыграют и не пойдут уставшие и взволнованные домой отсыпаться после изнуряющего стрессом дня. Волна странных переполняющих чувств нежности крыла его, заставляя переживать вместе с ними. И когда те в унисон отказались от предложения, коряво намекая будто бы, что у Антона есть другое, более важное занятие в данный момент, он посмотрел на них, явно мандражирующих, затем обнял каждую из девчонок крепко и тепло, стараясь вложить в этот жест всю поддержку и заботу, что у него имелась, и проводил их взглядом с сопутствующими словами о том, что у них всё обязательно получится. Только после этого он окончательно убедился, что у этих двух заноз был изначально какой-то хитрый план, который они ловко провернули с ним. Возвратившись неспешно в сторону балетного зала, чтобы отправиться через коридор спокойно домой без задней мысли, он застал покидающих его танцоров. Антон плавно обошёл толпу устало болтающих друг с другом людей. Среди них затесался и Попов, которого Антон заприметил сразу же, как и тот его. Они вновь пересеклись взглядами, и опять у Антона не было уверенности, что тот готов был к этой встрече в полной мере, ибо Арсений ещё раз словно вздрогнул, правда быстро взял себя в руки. «Десять минут» — гласила беззвучная просьба, на которую Антон покорно пожал плечами и кивнул, оставшись в опустевшем коридоре. Не знал зачем и для чего, и вообще, это шло наперекор всей его недавно выработанной политике, но даже почему-то не задался этими вопросами. Просто остался. Действительно, минут через десять (воспоминание о его тактичности прозвенело зудящим звоночком в голове Антона) Попов вернулся в коридор к глупо стоящему посреди него Шастуну. Антон просто ждал, не двигаясь и не говоря ничего, ведь пытался понять, что будет дальше. Арсений же подошёл к нему ближе, перекинул спортивную сумку подальше за спину и остановился. Антон наклонял голову вниз, смотрел тому в глаза спокойно. Арсений силился делать это в ответ, хоть Шастуну и было видно — робел. Кончики его ушей покраснели знакомо. Ох, Антон не должен падать туда. Арсений сделал какой-то рваный вздох тихо, улыбнулся как-то нервно и через секунду заговорил: — Здравствуйте, молодой человек. Я с Вами, кажется, не знаком. — Не знаком? — слегка улыбнулся Антон, нахмурившись. — Да, не знаком, — подтвердил он уверенно, всё больше набираясь сил на этот разговор по мере его хода. — Хотелось бы это исправить. — Прямо точно не знаком? — Точно не знаком, — твёрдо кивнул Арсений, улыбнувшись. Антон скопировал последний жест вне своей воли. — Арсений. — Антон, — решил подыграть Шастун. — А я, кажется, знал одного Арсения, — Попов удивлённо поднял брови с заинтересованной улыбкой. — Правда, тот говорил мне, что балет — это не его, что он от него устал. И его лицо я бы не нашел на фотках с сайта Большого. Арсений на этом месте объяснимо помялся, убегая взглядом на стены и теребя край футболки, после чего всё-таки вернулся глазами к Антону. — Звучит по Вашему описанию как крайне неприятный тип. — Ну, бывал иногда, особенно, когда врал, — Антон пожал плечами. — Но в остальном не так уж и плохо. — Всё равно противно, — настоял Арсений. — Я бы такого постарался забыть. Антон хмыкнул. — Только если будет на кого его заменить в моей памяти. Глаза Арсения нырнули в пол, где одна из ног активно мялась в кроссовке. Антон смотрел сверху вниз, выжидая, пока на самом деле в голове бил себя по рукам, потому что нельзя. Выжженные лёгкие и проблемы со сном не просто так были заработаны. Арсений покусал губу, покусал, а после вскинул голову нарочито уверенно и протянул руку раскрытой ладонью вперёд. Сейчас он собирался с мыслями, кажется, особенно усердно: — В прошлый раз получилось неправильно, — пояснил тот. — Арсений Попов, артист балета. Шастун улыбнулся. Чёрт. — Какое приятное знакомство, — он пожал протянутую ладонь, немного кивая головой. — Антон Шастун, сценарист, комик. — Будем. — Будем. Арсений отпустил руку, и на его лице образовалась солнечная, самая очаровательная улыбка, которую он не смог сдержать в себе, из-за чего попытался опустить взгляд вниз в очередной раз. Он скрыл её лишь на немного и затем опять поднял подбородок, а Антон застыл где-то в районе идиотских, отвратительных, страшно восхитительных ямочек на щеках. Боже, пощади. — Антон Андреевич, — продолжил вдруг Арсений, и Антон резко удивился, опомнившись. — А откуда это Вы, сударь, знаете моё отчество? — задорно подловил он Попова на промахе в их небольшой «игре». Арсений прикрыл лицо рукой, сам осознавая ошибку. — Догадался. — Удивительно. Антон не сдержался и рассмеялся, что подхватил и Арсений. Два дебила стоят посреди коридора и милуются, смотреть без смс и регистрации. Ну честное слово. — Антон Андреевич, — решил продолжить Попов уже так, — не найдется ли у Вас времени на прогулку в моей нескромной компании сегодня вечером, а точнее, прямо сейчас? Антон улыбнулся, сам не до конца понимая, чему именно, и задумался. Ну неужели он будет врать самому себе? Конечно же, нет. Что он — просто откажет? Как-то глупо звучит даже. А эта сучья тоска, оказывается, была такой сильной, что стоило Попову лишь единожды сказать «Антон», как этот Антон поплыл и сразу же забыл, что он и есть этот «Антон». Ну и срать. Попробовать-то можно. — Для Вас, сударь, всегда рад. Арсений слегка отвернулся в сторону, прикрывая глаза и облегченно выдыхая, чем позабавил Антона. Только никто из них никуда не двинулся, и они постояли так ещё пару секунд, каждый думая о своём, но всё равно об одном и том же. — Ты вернулся, — решил Антон таки озвучить тихо этот недовопрос, переходя на более серьёзный разговор. Арсений вздохнул чуть устало, побродив глазами задумчиво по окружению и останавливаясь на лице Шастуна. Он кивнул. — Как давно? — Месяц? Не знаю. Я, если честно, не считал, — пожал Арсений плечами. — Надолго? Арсений посмотрел на него, приподняв одну бровь. — Ты сам знаешь, что это глупый вопрос. Антон улыбнулся слегка. Конечно, он знал. «Пока не откинусь» — был самый очевидный ответ. Здесь он узнаёт настоящего Попова. Они как-то оба нежились в этой интимной тишине, и лёгкая неловкость даже добавляла комфорта, делая молчание ещё более трепетным. — Ты ведь, дрянь такая, говорил мне, что ни черта не умеешь и классическим балетом не занимаешься, и вообще ты хрен с горы, — низко и тихо произнёс Антон, на что Арсений глянул в его сторону одним глазом. — Ну, справедливости ради, я правда народные танцы больше люблю, только с ними так часто не повыступаешь. Да и не так я гениален, как меня рисуют многие, — он поправил сумку на плече. — Ты премьер Большого, хренов пиздун. И я узнал об этом только недавно. Арсений вздохнул, переминаясь на месте. — Ты задаёшь мне вопросы, на которые у меня нет ответов, — недовольно-шутливо ответил он Шастуну. — Может, твой прошлый знакомый Арсений и ответил бы тебе на них, но не я. Антон усмехнулся. — Отличная отмазка. Он шагнул с места и прошёл мимо Арсения не глядя. Попов проследил за его невозмутимым лицом глазами, чувствуя, как с плеча вдруг нагло стаскивают его сумку. Антон зацепил её длинной рукой, ловко закинул себе на спину и направился к выходу из коридора. Арсению объяснять этот жест не нужно было.***
Они гуляли долго, вплоть до того момента, когда солнце начало садиться, будто им было по шестнадцать, и их, двух школьников, что-то накрывало, поэтому плевать было на подготовку к экзаменам и на домашнюю работу. Их ноги протопали половину центра, а задницы протёрли каждую третью лавочку на пути. В процессе нескончаемого разговора Антон ощущал, что перед ним Арсений, но будто бы какой-то другой. И сложно было понять почему. Вроде, всё точно так же: те же повадки, те же жесты, речь. Но что-то всё равно было иным. Была какая-то деталь, которой не было прежде, и, натужно всматриваясь, Антон понимал, что конкретно. Искренность. Это действительно был по большей части тот же самый Попов, но та его версия, которая забила на то, чтобы строить из себя более яркую и броскую картинку. Антон помнил, что это был Попов, который иногда раньше показывал свою очаровательную натуру, только теперь он делал это постоянно, не прячась в панцирь и увлеченно беседуя. Тарахтеть для него было несвойственно, но он сидел, говоря то о родителях, то о синяке на ноге, расспрашивал Антона о работе. Шастун наблюдал за тем, как тот чесал затылок забавно, как тёр нос по-детски, и сам не в силах был перестать давить лыбу, словно придурок. Эта новая деталь очень много значила для Антона. Ведь именно ложь ранее выставила барьер между ними, из-за которого им пришлось расстаться. А теперь, когда его вдруг не стало, Шастун понимал, что ничего не может поделать. Он влюбляется вновь. Да в этот раз, похоже, так крепко, что голова плывет. И это при том ведь, что у них обоих уже долгая история совместных вечеров вместе, тысячи часов таких вот разговоров друг с другом. Антон знает все его хорошие и плохие повадки, знает, какой шампунь ему покупать и в каком магазине брать мясо, чтобы оно было максимально хорошим, знает, в каком порядке тот расставляет книги на полках и сколько конкретно времени проводит в душе. Но всё равно втрескивается, будто видит его в первый раз. И теперь, когда Арсений внутренне изменился, у Антона даже нет отговорок, чтобы не нырять с головой в этот омут. Что-то природа здесь явно намудрила, создавая Попова, такого для него подходящего, и подсовывая ему под руку. О, всё-таки он обязан признаться — так боялся, что никогда не увидится с ним больше. Ужасно боялся, что Арсений уже никогда не одумается, и Антону придётся и вправду жить дальше, заводить новые отношения уже, наверное, только с девушками, потому что мужчины в его радиусе будут напоминать об одном единственном, с которым так убого не сложилось. И он бы ходил на свидания, женился бы, может, радуя свою маму, но, несомненно, вспоминал бы тихими вечерами голубые глаза — самые красивые, что он видел, и боль от предательства бы била кулаком в грудь, пусть и годы уже пролетели. Он думал об этом часто после своего отъезда. Вообще, это было единственным, о чём он думал, прежде чем таки переключился на работу. Он возвращался в Москву с таким сильным страхом в глубине души, что его здесь ждут все, кроме одного, самого важного человека. И он уже начал мириться с тем, что это так и есть, ведь на контакт с ним выйти никто не пытался, хотя некоторое время назад по словам Воли к нему в Питер с цепи рвались. И он так старательно делал вид, что тема закрыта, и питерского гея с московским раздолбаем уже ничего не связывает, что у него почти получилось заставить даже себя самого поверить в это. Но правда-то внутри всегда сидит, и разговор с Пашей лишь помог в этом убедиться — Антон его уже любил. Отчётливо, целомудренно, любил как своего, как семью. И да, влюблённость может пройти за мгновение. Любовь же не исчезает никогда. Поэтому Антон, ввязываясь ещё много-много времени назад в эту авантюру под названием «Граф Поповский», обречён был страдать. Но ему повезло, и теперь Арсений сидел перед ним во всей своей натуральной красе, готовый к нему, жаждущий его общества, искренний и честный. Какой же Антон везунчик по жизни. Они гуляли и разговаривали так много и долго, что Антон ненароком вспоминал их зимние встречи, когда он только-только решил расковырять этот улей, который устрашающе жужжал, если его вдруг называл Сеней. Тогда он впитывал и впитывал без конца, желая узнать ещё. Сейчас он знал много, даже больше, чем хотелось бы, но разговор тёк из одной темы в другую, будто они не виделись никогда раньше. Каким-то странным образом было принято решение зайти ненадолго к Арсению, чтобы он хотя бы бросил сумку с вещами, а Антон сходил отлить. — Почему этот факт тебя так веселит? — поинтересовался Арсений, крутя в пальцах связку ключей в поисках нужного под детские хихикания Антона. — Потому что это смешно, — он не прекращал. — У тебя при покупке бухла спросили паспорт. Как тебя вообще можно счесть за несовершеннолетнего? Ты же на деда похож. Арсений аж поперхнулся воздухом. Он замер и обернулся через плечо на Шастуна с широко раскрытым от возмущения ртом. — Да как ты смеешь?.. — негодовал он, а Антон ещё сильнее рассмеялся. Арсений обиженно надулся и отвернулся обратно к двери, поворачивая в замке ключ. — И вообще, я в капюшоне был. Да пошёл ты, короче. — Ну ладно тебе, солнце, не злись, — Антон выдавил из себя финальные похихикивания и прекратил наконец смеяться. Употреблённое Шастуном обращение заставило Арсения замереть на секунду. Антон сказал это даже не задумавшись, просто по привычке. Но сейчас что-то в воздухе вокруг них ощутимо сгустилось, ведь с момента их встречи днём ни Арсений, ни Антон себе таких личных вещей не позволяли. Оба достаточно скоро осознали это, встав молча посреди лестничной клетки, но тишина быстро разрушилась, когда Арсений улыбнулся робко, что никаким образом не могло быть поймано Антоном, смотрящим ему в спину, и открыл дверь, проходя внутрь. Антон ввалился в квартиру по-хозяйски (сколько раз тут был), скидывая с ног обувь и проходя дальше даже быстрее, чем непосредственный обладатель жилища. Тот почему-то копошился в коридоре, пока Антон с детским интересом оглядывался по сторонам в попытке узнать, изменилось ли что, пока его не было. — Блин, я телефон в машине оставил, — с досадой сказал Арсений, снова хватая с полки ключи. — Сейчас спущусь и вернусь. Он быстро выбежал, ловя от Антона незаинтересованное «ага». Шастун лишь услышал, как тихо закрылась дверь, и продолжил озираться. В квартире, отмечал Антон, не поменялось ровным счётом ничего. Как будто тут изначально было чему меняться. Она словно стала ещё более пустой и отполированной, точно по ней вообще никто не ходил. Это было единственной деталью в ней, по которой Антон определённо не скучал. Он прошёл дальше, дошагал до красивого коридора, увенчанного роялем. Приметил, что дверь в тренировочную комнату была открыта. Он заглянул и туда, с интересом выискивая изменения. И он нашел: ею явно стали пользоваться чаще. Какая-то одежда кучкой лежала на стуле, обувь валялась под окном. Да, Арсений точно бывает здесь не редко, раз не стал даже прибирать за собой вещи. Антон аккуратно прикрыл дверь и отправился дальше. Прошёл совершенно нетронутую гостиную, в которой даже, казалось, подушки на диване лежали под определённым выверенным углом — настолько ими никто не пользовался. Толкнул дверь в спальню тихо. Тяжёлые портьеры на окне были наполовину раздвинуты. Антон улыбнулся немного и, подойдя ближе, раздвинул их полностью по разным сторонам. Вздохнул с чувством выполненного долга, развернулся лицом к комнате. Спальня была, пожалуй, единственной комнатой из всей квартиры, наряду с тренировочной, где Арсений действительно обитал. Здесь Антон находил хоть какие-то следы жизни. Его толстовка на спинке кресла, ноутбук с запутанным в клубок зарядным на столе. Какой-то грязный стакан и фантик чего-то рядом. Допитая бутылка воды стояла у кровати, готовая к тому, чтобы её выбросили, а фикус был даже совсем недавно полит. Самая же приятная глазу Антона деталь, хотя, по сути, в этом ничего приятного не должно было быть — незаправленная кровать, комом на которой лежало одеяло. Просто это было отчётливым знаком чьей-то жизни в этом католическом храме. Ну, может, аналогия с храмом тут плохо подходила. Вообще, всё, что было связано с чем-то святым и безгрешным подходило к теме Арсения крайне плохо, но Антон задумался над этим уже позже. Он приблизился к кровати, лениво хватаясь рукой за край одеяла в попытке расправить его хоть немного. Шастун дёрнул его на себя, из-за чего оно слетело с подушек у изголовья. Тогда Антон отпустил уголок, за который держался, и вглянул сразу же именно туда. В ямке между этих самых подушек уютно пристроился попугай, которого Арсений некогда нарёк ублюдским именем Тоша. А раньше, Шастун знал наверняка, он всегда стоял неизменно на полке в коридоре и никогда оттуда не пропадал. Антон встал по-глупому, неподвижно рассматривая этого попугая, пока в голове у него шёл мыслительный процесс, результатом которого были крайне простые выводы, логичные даже для ребёнка. Арсений спал вместе с этим идиотским попугаем. Засыпал с ним и просыпался. И Антон бы и дальше пилил его своим взглядом с таким лицом, будто видит, как Леонардо ДиКаприо уходит под воду в конце фильма «Титаник», но дверь в коридоре щёлкнула. Антон твёрдо прошагал из спальни до коридора, встречаясь взглядами с Арсением, что только и успел стянуть с себя обувь и неизменным жестом запульнуть ключи в сторону полки, чтобы те опять проскоблили стену. Оба выпрямились, смотря друг на друга в абсолютной тишине. Взгляд Антона говорил уверенно, крайне чётко и красноречиво посылал сигналы Попову. По счастливой случайности Арсений отлично говорил на языке, на котором до него пытался достучаться Шастун, поэтому понимал его прекрасно. Наверняка они оба знали, что до этого дойдёт, когда ехали сюда. Даже Антон, что на деле никогда не был непонимающим намёков человеком, но всегда успешно блокировавший такие от Арсения, в глубине осознавал, что всё идет сегодня именно к этому. Ну неужто Попов позвал его к себе на чай? Они что, в пятом классе? Нет. Они — два взрослых человека, которые всегда отдавали себе отчёт, что с радостью завалят друг друга при возможности. Попов вообще никогда этой инициативы не скрывал. Сейчас и Шастун, смотря на это охреневше-красивое лицо и тёмные глаза, уже мог ничего не скрывать. Боже, как он любит. — Я так сильно хочу тебя, Арс, — привёл он наконец этот посыл в словесную форму. Арсений в паре метрах от него среагировал с полной готовностью. — Я готов поставить свою жопу, что я хотел и хочу этого же с тобой в сотню раз больше. — Тогда готовь её, — Антон слегка повёл головой в сторону с каменным лицом, — потому что ты проиграл этот спор. Он в два лёгких шага добрался до Арсения у дверей, целуя затем его сразу же достаточно глубоко, пока руками придерживал за шею. Арсений запутался в ногах, но не успел даже споткнуться особо, прежде чем его лопатки и затылок дотронулись до входной двери — аккуратно, с присущей Антону осторожностью, когда дело касается его. Арсений тоже по инерции положил свои ладони на запястья Шастуна по бокам от своего собственного лица без особой цели; кончики пальцев прошлись мелко по тыльным сторонам кистей на своей шее. Он чувствовал резко и так отчётливо, как дыхание Антона моментами извивается в районе его губ, и сам мгновенно вспыхнул, горя и ушами, и щеками. Одна из ладоней Шастуна исчезла с его лица, оставляя холод, и Арсений ощутил, как та возникла под его свободной футболкой, щекоча сначала кончиками пальцев мимолетно, а затем прикладываясь полностью и чуть ли не обжигая. Антон, разрешая себе впервые делать что угодно, отлетел сразу же, а вот Арсений, как ни странно, ещё сохранял способность думать головой. — Тихо, тихо, тихо, тихо… — прошептал он, едва ли имея возможность отстранить от себя тянущиеся к нему с горячими поцелуями губы Шастуна. — Жопу мне и правда надо подготовить. Никакого плана я с Ирой и Оксаной не обсуждал, поэтому вообще на встречу с тобой не рассчитывал. А тебе бы стоило принять душ. Он оттолкнулся спиной от двери, толкая заодно и Антона, после чего обогнул его, и рука, что до этого лежала на запястье у Шастуна, опустилась вместе с ним вниз, скользя пальцами по ладони, прежде чем разорвала контакт. Он прошёл спешно до спальни с Антоном, что следовал, как пёс, позади него хвостом. — Я иду в душ, потом идешь ты, — обозначил он, доставая из шкафа свежее полотенце. — Обещаю, что не долго. Ты пока развлеки себя чем-нибудь. Антон жадно проводил его взглядом, оставаясь стоять на месте. Потом опомнился спустя примерно минуту и подошёл к кровати, чтобы схватить с неё попугая и отнести подальше отсюда. Со своей прошлой девушкой ему всегда приходилось трахаться на глазах у кота, который его, к тому же, никогда не любил, и это оставило внутри него травму. После этого Шастун поправил одеяло на кровати, пусть то всё равно продолжало лежать как-то уродливо, и встал напротив неё. До этого, блокируя у себя в голове все непотребные мысли по поводу Арсения, потому что те могли вывести его к крайне приятному, но идущему против планов Шастуна исходу, он и не обращал внимания на то, насколько эта кровать огромная. В длину Антон, всё же, с неё умудрялся иногда свешиваться, а вот в ширину она была точно настоящий аэродром. Траходром — так звучало ближе к правде. Это незамысловатым путём вывело местами потёкший мозг Шастуна на размышления, которые как раз застал вышедший действительно, как и говорил, весьма быстро из душа Арсений. — У тебя здесь кто-то бывал? — задал Антон интересующий его вопрос в лоб. Арсений неспешно зашёл в спальню в чистом белом махровом халате, вытирая попутно влажные волосы, и посмотрел на внимательно разглядывающего его кровать Шастуна. — Работники клинингового сервиса считаются? — Ну, если с кем-то из них у тебя что-то было. — Тогда нет, — спокойно ответил Попов. — Я знаю, что ты мог подумать, и ты отчасти прав. Мне эту квартиру подарил один мужчинка пару лет назад, и это был один из первых моих таких вот действительно весомых подарков. И он правда рассчитывал, что мы здесь с ним будем иногда встречаться. Но, скажем так, я его талантливо облапошил, и никогда мы с ним здесь не виделись. А в остальном, я после Кирилла в свою квартиру никого не пускал. Даже прибираться ко мне приходили тогда, когда меня дома нет. Здесь был только ты. — Охуеть, — произнёс Антон поражённо. — Соглашусь, пожалуй, — Арсений кивнул головой, после смотря на Антона в недоумении. — А ты почему ещё одет? Ты же мог раздеться перед душем. — А куда вещи складывать? — невинно поднял на него глаза Антон, вопрошая, по-видимому, искренне. — Ты, дурень, чё как в первый раз? — заругался на него Арсений, как мама на ребенка. — Сложи куда придётся и иди уже в душ. Антон принялся спешно раздеваться, пока Попов прошёл дальше, суша волосы. Когда Шастун стянул с себя футболку с рубашкой и принялся за штаны, с его стороны послышался разочарованный стон. — Бали-и-ин, — протянул Антон слегка расстроенно, заглядывая в расстёгнутые джинсы. Арсений бросил на него взгляд с вопросом. — У меня трусы со Спанч-Бобом. Арсений простонал, цокая и крайне сильно закатывая глаза. — Господи прости, Антон, я всегда так сильно хотел тебя, что если бы ты даже пришел ко мне в трусах с мордой волка на члене, то я бы кончил от одной лишь мысли, что ты стоишь передо мной в трусах. — Я бы так сильно хотел такие, — восхищённо поднял на него глаза Антон. — Ты только прикинь, у тебя совсем немного привстаёт, и волк как настоящий получается. — Я сильно сомневаюсь, что в жизни это выглядело бы так эффектно, — поправил Арсений было, но тут же опомнился и не выдержал: — Ради бога, Антон, иди в душ. Шастун скинул с себя оперативно все остальные вещи кроме упомянутых жёлтых боксеров и направился в ванную. У двери из спальни остановился, правда. — Может, ты со мной? Арсений обернулся на него через плечо, прекращая трепать волосы. — Я только что мылся, — мягко ответил он. — Да и, поверь моему опыту, нет ни одного места, где было бы ещё более неудобно заниматься сексом, чем в душе. Антон кивнул, скрываясь в проёме, но пробормотал вслед: — Твоему опыту действительно стоит поверить. Арсений цокнул, хоть и улыбнулся. Никогда прежде Антон не мылся с такой скоростью. Он с большим удивлением открыл для себя, что возбуждение стойко накатывало от одной мысли об ожидающем его Арсении, как будто ему было снова восемнадцать. Оставляя злосчастные боксеры со Спанч-Бобом в ванной для того, чтобы Попов наутро с них знатно повеселился, он повязал на бёдра полотенце и проковылял в сторону спальни в нетерпении. И нетерпение было обоснованным. Он застал Арсения в одном нижнем белье напротив зеркала, тщательно себя разглядывающим. — Охуеть, — в очередной раз проявил он свои навыки красноречия. Арсений повернулся в его сторону и не успел даже произнести ничего внятного, как его взяли плотно за талию, опять утыкая спиной в стену. Та была жутко холодной, и он было отстранился, шипя, но в следующую же секунду горячий язык провёл по его шее, ставя точку жирным и смачным засосом, и возбуждение прошлось по всему его телу точно оглушительный раскат грома в майском небе. — Аккуратнее, дурак, у меня репетиции на носу, — прошептал он прерывисто, сбиваясь на жаркое дыхание. Антон никак словесно не отреагировал на эту просьбу, но спустился ниже, кусая и царапая щетинистым подбородком зону в районе ключиц. Иногда он всё-таки возвращался обратно, проводя носом по нежному месту под нижней челюстью и сразу же целуя. — Чур я сверху, — прохрипел он Арсению в прямом смысле под ухо. Его руки прогуливались жадно до упругих бёдер и вверх, и Попову способность мыслить сбивало настолько, что полностью терялась даже возможность ориентирования в пространстве, и уже было неизвестно и непонятно, как выглядит его окружение дальше пределов разгорячённого Шастуна и успевшей нагреться стены за ним. — Да хоть сбоку, меня вообще не волнует, — протянул он в изнеможении. — Ну ты, может, сбоку и пробовал, но я таких приколов не умею, — пробасил ему Шастун на ухо. — Блядь, Антон, иди в очко. — А вот это я могу устроить, — он усмехнулся, беря талию Арсения в плотное кольцо одной из рук, а вторую оставляя где-то в районе ягодиц, после чего резко развернул их обоих на месте и довёл до кровати, не давая Попову даже адекватно передвигать ногами. Антон кинул того на кровать, и Арсений, не имея достаточной опоры, упал на неё не особо грациозно. Шастуну правда глубоко срать было на грациозность, потому что так ему открылся вид, достойный отдельного зала в Лувре. Серьёзно, если бы в сувенирных лавках продавали открытки с изображением всяких Эверестов или Гранд-каньонов, а рядом лежали открытки с вот таким вот Арсением, то Антон бы скупил вторые в максимальном имеющемся количестве, ибо наверняка известно, что те бы по определённым причинам крайне быстро приходили в негодность. Попов быстро сориентировался, либо намеренно, либо по привычке ложась в какую-то полупорнографическую позу. Лицо Шастуна можно было бы вставлять в словари рядом с пояснением выражения «пожирать взглядом». Арсений был до умопомрачения красив. Антон гулял глазами по его телу вверх и вниз, влево и вправо и искренне не знал, получится ли у него, вообще, наглядеться. Пушистые волосы в чёлке откинулись назад частично, и глаза настойчиво смотрели на него из-под удивительной длины ресниц. Даже румянец, казалось, был положен на его лицо с изначальным просчётом того, где ему выгоднее будет лежать для общей картины. Антон никогда не видел, чтобы люди краснели так красиво. Он рассматривал бледное тело и отмечал, какое оно на самом деле некрупное, но под каждым сантиметром кожи скрывались упругие мышцы, которые перекатывались, стоило Арсению только двинуться. Уже наполовину стоявший член натягивал белую ткань белья, и Антон провёл кончиками пальцев по бедру, что лежало рядом с его собственным коленом. От одного этого касания Арсений прогнулся в пояснице, громко выдыхая. Смотреть так, конечно, можно было бы вечность, но ниже пояса всё уже горело, поэтому Антон нагнулся к нему, принимаемый сразу же руками Арсения, что обернулись вокруг его шеи и плеч. Его губы не стали долго задерживаться наверху, так как ранее ими там уже было всё успешно исследовано, и потому спустились сразу поцелуями от сосков к животу, прикусили под пупком, потом опустились ещё ниже. Длинные пальцы захватили край белья. Антон стянул его на Арсении вниз, после чего откинул куда-то в сторону и затем, по-хозяйски оглядев того, наклонился и поцеловал удивительно нежную внутреннюю сторону его бедра. Тот прохныкал или промычал что-то, и Антон уловил, как сбоку от него рука Арсения потянулась к своему члену. Наглым движением Шастун отодвинул её в сторону, преграждая путь. От Попова послышалась невнятная комбинация из «сука» и каких-то других нецензурных выражений, в ответ на что Антон ещё более нагло вытянул язык и щекотливо пробежал самым краешком от уздечки до кончика головки. Здесь Арсения уже не хватило на слова. — Где у тебя что? — Антон выпрямился, стоя между ног Попова, и погладил его заботливо по коленке, видя, как тот глубоко дышит, стараясь собрать мысли вместе во что-то внятное. Неужели правда так этого хочет? Арсений со вздохом подтянулся на руках, молча вставая с кровати и подходя к тумбочке. Антон встал рядом с ним, заглядывая в открытый Поповым ящик. Там лежали какие-то левые вещи и два тюбика смазки. Они оба подняли глаза друг на друга. — Я очень сильно скучал в твоё отсутствие, — оправдался Арсений, пожав плечами. Антон ничего не сказал, хватая один из тюбиков, который показался ему более привлекательным на вид, и затем, оставляя Арсения ненадолго самому себе, встал посреди комнаты, задумавшись. Сука, бумажник. Он судорожно обыскал комнату, потому что уже забыл напрочь, куда складывал свои вещи. Отыскав взглядом джинсы, он рванул к ним, шарясь в кармане и доставая этот самый бумажник, в одном из отделений которого ждал своего момента презерватив. Надо было сделать кармашек на трусах, как мама в детстве предлагала, чтобы потом не скакать, как дурак, и не искать по штанам всякие кошельки. Арсений ждал его покорно на краю кровати, сидя на коленях и смотря снизу вверх. Антон поразмыслил секунду, затем подходя к нему близко и подсовывая презерватив под нос. — Умеешь красиво? — улыбнувшись уголком рта, поинтересовался он ради забавы. — У кого спрашиваешь... — Арсений мотнул головой с широкой самодовольной улыбкой на губах. Антон продолжал держать презерватив крепко между пальцев, а Арсений потянулся и взялся зубами за его уголок. Лёгким движением он удивительно ровно открыл его (у Антона даже руками так никогда не получалось), после чего так же аккуратно прикусил зубами сам латексный край и вытащил из упаковки. — Моя ты зайка, — похвалил довольно Антон, чем заставил Арсения с презервативом в зубах улыбнуться ещё шире, и выкинул блестящую упаковку куда-то в сторону на пол. Когда с его бёдер уже исчезло полотенце, которое и без того держалось там на добром слове и стоящем члене, Арсений ждал его, опираясь на колени и локти. — Я растягиваю? — спросил Антон, размахивая смазкой в руке и попутно с превеликим интересом рассматривая произведение порнографического искусства перед ним. — Всё же, стоит, — Арсений прогнулся в спине так, что член Антона дёрнулся, чуть ли не утягивая за собой и бёдра. Антон разрабатывал его совсем недолго по его собственным меркам, причем недолго как для того, чтобы достаточно подготовить, так и для того, чтобы вдоволь наслушаться мелодичными постанываниями от Попова, но Арсению, как видно, было совсем невтерпёж. — Я очень сильно ценю твою заботу, Антон, но мы можем перейти уже к главной части? Я тебя сердечно прошу. — Да базару ноль, — он вынул пальцы из Арсения, что сопровождалось недовольным вздохом, и вновь принялся покрывать поцелуями его поясницу. Он знал, что Арсению от этого приятно, он знал, что он любит такого рода внимание к нему, как будто ему его никогда не давали, а потому тот тянулся к Шастуну за этой лаской в любых её проявлениях. Так и сейчас, несмотря на то, что пять минут назад он настойчиво попросил продолжения, Арсений истомно постанывал и дышал от каждого поцелуя и укуса, что оставлял на его теле Антон. В очередной раз Шастун спустился до одной из его ягодиц, чтобы оставить там влажный след, но подумал немного и прислонился губами к коже, резко дуя туда и издавая смешной звук, рушащий всю атмосферу напрочь. Арсений резко дёрнулся, выпрямляясь. — Ты что делаешь, дурак?! — вскрикнул он, поднимаясь на коленях спиной к Антону и сдерживая в голосе как искреннее возмущение, так и нескрываемую улыбку. Скорее всего, как думалось Шастуну, никто из прошлых трахалей Арсения таких приколов не вытворял. Хотя, откуда он может знать? Вдруг у кого-то на подобное встаёт. Дарить машины за секс же для него тоже раньше казалось дикостью. Антон выпрямился позади него в ответ, быстро подаваясь вперёд и прикусывая ощутимо кожу на загривке. Резкий вдох. Сладостная тишина. Антон знал уже очень давно, что здесь, в основании шеи со стороны спины, где выступает позвонок, место у Арсения крайней степени чувствительное. Он обнаружил это ещё когда они только начинали свои невнятные и непонятные отношения. Когда Шастун оставался у него на ночь и спал, дыша тому в загривок, тот всегда отодвигал свою шею подальше. Также Попов никогда не позволял подходить к нему сзади и трогать в районе плеч. Потом, когда Антон уже начал что-то подозревать, он ради своей собственной забавы проводил, бывало, пальцем как бы невзначай по этому особому участку на теле, и то, как Арсений вздрагивал и отстранялся, только подтверждало его теорию. Это место у Арсения и вправду было эрогенным. И Антон это помнил. Он давным-давно мечтал использовать это знание в практике. Теперь, когда такой шанс наконец выпал, он собирался исследовать максимум возможностей. Арсений всё так же не двигался и не издавал ни звука, как будто он совсем даже и не дышал. Данная реакция была Антоном расценена как положительный сигнал. Он на кратчайшее мгновение отпустил, кусая тут же рядом. Руками он ощутил, как мелко-мелко задрожал Попов, поэтому Антон вновь отпустил, уже не кусая, а вылизывая красноватые отметины. Арсений по-прежнему оставался безмолвен и напряжен, как сжатая пружина. Плавно Антон подался туловищем вперёд, едва ощутимо наваливаясь на Арсения, и последний самым покорным образом без сопротивления поддался. Антон продолжил наклонять его всё дальше и дальше, не отрываясь от чувствительного места, и таким образом они синхронно согнулись, а Арсений опустился снова на руки. Шастун разжал зубы на загривке, отметив, как покрасневшая кожа там блестела от слюны, и потянулся ладонью к собственному члену, практически зажатому между их телами, и ненадолго сжал. Арсений, судя по звукам, наконец позволил себе дышать. Антон приблизился неторопливо к его уху, жарко вопрошая: — Позволишь? От Попова послышался сиплый скулёж, незаметно переросший в слова. — Пожалуйста, я прошу тебя… Антон направил пальцами головку ко входу, после чего очень плавно вошёл. В эти секунды Арсений вёл себя удивительно тихо, и Шастун пару раз чмокнул его в спину чтобы проверить, что всё в порядке. На самом деле у того в голове, похоже, что-то сбоило, потому что всё действительно было в более чем полном порядке — настолько полном, что Попов не сразу оклемался. Как только же это произошло, он качнулся назад, насаживаясь глубже, и тогда Антону стало предельно ясно, что от него ждут продолжения. Он принялся двигаться в нём, гладя его иногда по спине и по пояснице, и со временем наращивал темп, порой, всё же, его замедляя. И спустя некоторое время после того, как Антон стал это делать, Арсений начал стонать. Антон не был человеком поэтического склада речи, пусть и по природе своей работы занимался написанием. Всё это было очень досадно, потому что стоны Арсения, по его мнению, были достойны только самых красивых слов. Он не знал, сможет ли вообще смотреть порно с этого дня, потому что, слыша каждый раз теперь звуки, издаваемые актерами, они будут вызывать у него исключительно смех. Возможно, он вынужден будет вырубать звук, но это будет уже совсем по-дебильному. Просто слушая то, как, не сдерживаясь, стонет под ним Арсений, Антон впервые в жизни понимал, что по-настоящему значит выражение «ласкает слух». Он чувствовал это физически. Антон вышел из него на некоторое время, потому что в голове упрямо зудела мысль о том, что нагибать Арсения вот так вот — просто кощунственно. Он потянул его за бока, шепотом добавляя «перевернись, пожалуйста». Тот на подрагивающих руках повернулся, падая спиной на измятую кровать. С его губ слетел усталый выдох, а ладонь убрала прилипшую к лицу чёлку. Шастуну сложно было не заметить, как пальцы мелко тряслись. Господи, он же ещё и после тренировки. То есть, Антон его с репетиции забрал, нагулял, а теперь вдобавок нагнул. Эта мысль заставила его почувствовать себя виноватым. — Ты в порядке? — спросил он, кладя свои ладони Попову на колени и слегка разводя те в стороны. Свой собственный член качался и блестел между ними на периферии его зрения. — Что? Арсений приоткрыл глаза и посмотрел на него из-под ресниц, дыша глубоко. — Я спрашиваю, ты там в порядке? — Где «там»? — либо мозг Арсения отключился от сети, либо он решил поиздеваться над Антоном, стоящим между его ног с пульсирующим членом. Впрочем, тот сам был не лучше. Под головкой на животе, что шлёпнулась о него, когда Антон Арсения переворачивал, уже блестела пара жирных капель собственной смазки. В любом случае, Антон почувствовал себя идиотом. — Тут, на кровати передо мной, — он объяснил, чуть заметно улыбнувшись. — Ты в курсе, что ты можешь себя трогать? Арсений продышался ещё немного. — Да, я в порядке, — слегка запоздало и заторможенно ответил Попов, как будто сам вопрос сбивал его с толку, после чего объяснился неуверенно: — Ты же приказал мне не трогать… Антон нахмурился. — Я ничего тебе не приказывал, — тут до него резко дошло, к чему тот мог отсылать. — Блин, ты про то, что я твою руку отодвинул? Да я же просто по приколу, — он фыркнул, приподняв брови. — Арсений, ты можешь делать всё, что тебе хочется. Мы же вроде не договаривались ни до каких игр в «папочку». Слушай, всё точно хорошо? Арсений выдохнул. — Боже, Антон, да. Ты даже не представляешь, насколько всё охуенно. Он резко потянулся к члену Шастуна, сжимая и проводя по нему пару раз, от чего у Антона буквально откуда-то из гортани выпало «ох ты ж, сука». Он, ведомый порывом, навис над Арсением и влажно поцеловал. Быстрее, чем возбуждать Антона, Попов умел, наверное, только ориентироваться в ситуации, поэтому, выслушав данные ему указания, он самостоятельно приставил член Антона между своих ног, направляя. Антон даже раньше, чем успел подумать об этом, двинулся вперёд. Стон из уст обоих разорвал поцелуй, и глаза Антона обвели, как под влиянием гипноза, лицо Арсения с приоткрытым ртом. Шастун быстренько завёл одной рукой ногу Попова на свою поясницу посильнее, хотя тот и так прекрасно с этим справлялся, и начал двигаться. Взгляд тем временем упорно находился на лице Арсения. Ни в двенадцать, ни в шестнадцать, ни в двадцать пять лет Антон не представлял себе такого даже в самых влажных фантазиях. Как правило, главные роли в них играли либо одноклассницы, которые упорно отказывали ему, либо актрисы из телевизора, но Попов обгонял их всех. Какой-то необъяснимый поток в голове заставлял думать о том, каким бы счастливым он мог сделать миллионы людей, если бы снимался в порно, потому что ему достаточно было просто сделать вот такое вот лицо, как сейчас, и все бы моментально обкончались, Антон уверен. Хотя, какое, к чёрту, порно? Как вообще можно о таком думать, когда этот Арсений лежит прямо под тобой, и ты чувствуешь его живое тепло, как его рука двигается между вашими животами, слышишь его непередаваемые стоны? У Арсения и так был голос, который убаюкивал своим восхитительным тембром Антона вне зависимости от того, о чём он вещал, а в форме стонов это был вообще полный отлёт. Шастун не чувствовал ни то, как уже устала рука, на которую он опирался, ни насколько сильно он сжимал бедро Арсения. То, что останутся синяки, последнего, похоже, тоже вообще не волновало. — Прости, но я сейчас кончу, — его сиплый голос дошёл до Антона как будто сквозь воду. — Ты извиняешься? — свой собственный тоже был совершенно другой, рычащий, точно Шастун курил Беломорканал лет с девяти. Он укусил его размашисто за угол нижней челюсти под ухом, скобля зубами по коже. — Я вообще в шоке, что сам до сих пор этого не сделал. Антон гортанно прохрипел, делая толчки гораздо грубее, чем натолкнул Арсения уже на вскрики, и после этого прижался к нему очень плотно, кончая внутрь. Арсений с зажатой рукой между ними двумя догнал его спустя пару секунд, пытаясь прогнуться, что ввиду Антона сверху у него не получилось. Последний вышел из него, отходя назад и чуть не падая на ватных ногах. Сняв и связав презерватив, он кинул его куда-то в сторону, после чего, тяжело дыша, осмотрел плоды своих творений. И живот, и грудь Арсения тоже ходили ходуном, плюсом ещё и мелко дрожа от посторгазменных судорог. Антон постоял ещё немного, всё силясь отдышаться, и затем криво шагнул в сторону за своей собственной футболкой. Он подошёл к кровати и, как истинный джентльмен, протянул её Арсению. Попов вытерся и отдал вещь обратно, после чего ею наспех вытерся и Антон, кидая по окончании ту тоже на пол к наверняка образовавшейся уже там горе мусора и одежды. Арсений лениво вытянул из-под себя скомкавшееся одеяло. Шастун посмотрел на это, постоял, а дальше просто подошёл и навалился на Попова наполовину, носом укладываясь куда-то чуть выше плеча. — Я, конечно, не депутат, но хоть немного оправдал твои ожидания? — невнятно пробормотал он тому на ухо, как будто Шастун был собакой, которая только что принесла своему хозяину свою любимую игрушку и теперь преданно ждала одобрения. — Очень опрометчиво считать, что депутаты хороши в сексе, — Арсений мягко положил ладонь ему на спину. — А если честно, то никогда ещё в жизни мне не было так… хорошо. Знаешь, видимо, когда два занимающихся любовью человека действительно взаимно друг другу нравятся, то это и правда лучшее, что можно испытать, — он стих ненадолго. — Я не знал. Антон лежал уже с плотно закрытыми глазами, звонко сопя тому под ухо, и убеждённо намеревался в ближайшее время посмотреть немножечко снов. Он вздохнул ещё пару раз и после смято пролепетал: — Я люблю тебя. Арсений тут же фыркнул на всю комнату. — Фу, — в его голосе звучала улыбка. — Не кажется ли тебе это слишком уж ванильным — признаваться в любви сразу после секса? Антон совершенно ничего не ответил. Тишина продержалась между ними пару секунд, прежде чем Арсений передвинул ладонь со спины Шастуна на его слегка влажноватый затылок и мягко погладил: — Я тоже тебя очень сильно люблю, Антон, — он повёл головой вбок, касаясь щекой и краем губ его скулы. — В душ не пустишь? — от Шастуна сбоку послышалось глухое отрицательной мычание. — Ладно. Антон, совершая минимум телодвижений, с медвежьей аккуратностью нашлёпнул на них сверху одеяло. Арсений покорно свободной рукой расправил его по-человечески, после чего снова опустил её на затылок, заботливо водя по нему пальцами. Ему определённо точно тяжело, жарко, немного липко, но внутри — жутко приятно. Так, оказывается, ощущается счастье.