Страсть

Мучительно хотелось есть. Честно говоря, Катце не помнил, когда последний раз ел — может день назад, может два. Или три. Несмотря на сильный голод, он терпеливо поме­шивал готовящийся бульон в небольшой кастрюльке, объемом порции в две. Вода в Кересе была не лучшего качества и, чтобы не заболеть, её следовало кипятить минут пять, не меньше. Жирный ку­сок мяса всплыл на поверхность жидкого варева, как оглушённая рыбешка пузом к лунам после ночной рыбалки с динамитом, и соблазнительно закачался на волнах бурлящего кипятка. Катце с сомнением посмотрел на гостеприимно подставленный бок, ожидая непонятного пока подвоха, перехватил поудобнее ложку, примерился и… прос­нулся. Жрать хотелось зверски. Же­лудок, превратившийся в один болезненный комок нервов, возмущенно взвыл в ог­лу­ша­ющей тишине пустой квартиры и высказал хозяину всё, что он думает и о нём самом, и о его подставе. Катце набычился и скрутился в позу оскорбленного эмбриона. Не согласиться с разбушевавшимся страдальцем было сложно, сам забыл, ког­да ел в пос­ледний раз, а этот туда же — носом в наболевшее. По дороге домой, неделю хмурящиеся облака разразились обидой на весь мир и попытались устроить Ноев потоп версия вторая, кересская. Пока добирался к себе, промок насквозь. Радовало одно: следы крови, оставшиеся на месте убийства, смоются водой. К тому времени, когда труп начнет ощутимо подванивать, Катце снимется с места и уйдет. Риск оказаться разоблаченным стремился к нулю: подобные могильники никто не разгребал. И все же задерживаться без причины не стоило. Переодевшись в сухое, он вынес и забросал камнями окровавленную одежду. Оставил только обувь, другой не было. Добычу на время припрятал в соседнем доме. Уже после пришло осознание — глава «Гринсов» мог поделиться своими планами с дружками. Стало дурно. Поддавшись импульсу, развесил сушиться запасные брюки и водолазку на видном месте, поверх обоих кресел в своей комнате. Обувь тщательно вымыл и поставил рядом. Вдруг, кто в гости зайдет без приглашения? А так и алиби и одежда под рукой. Бежать сразу опасно, одновременное исчезновение двух монгрелов могут связать между собой и тогда оставшиеся «Гринсы» выйдут на охоту. На следующее утро он не смог встать. Знобило, тело ныло и потряхивало. Согреться в сырой комнате не удавалось, несмотря на кокон из двух одеял. Дождь за окном перешёл в изморось и осаду снимать не собирался. Если похолодает сильнее — беда, замерзнет, а там и до воспаления легких не­дале­ко. Снилось странное: приходили двое, усиленно трясли за плечи и задавали вопросы о каком-то Штыре. Катце вежливо, с добавлением — будьте добры (он же воспитанный мальчик!), послал всех на… в дальние дали вместе с чёртовой потеряшкой, которого он на хрен не знает и знать не желает, не забыв посоветовать поисковой группе пошарить у местных шлюх. Разобравшись с претензиями гостей, он потребовал компенсацию за прерванный сон. Во-первых, не мешать ему здыхать в гордом одиночестве, а во-вторых и далее по списку, холодный компресс на всю морду, лабуду от простуды, нормальную воду, а не ту дрянь из-под крана, и готовую жрачку, потому что он, сука, не может до них добраться самостоятельно из-за гребаной температуры и слабости. Кто-то выматерил злоебучего Варта с его загулами, будущего диктатора на его иждивении и Катце оставили в покое. С холодным компрессом на лбу, что самое странное. Катце приоткрыл глаза и тихо выругался, пытаясь понять, откуда берутся такие чокнутые сновидения? А, возможно, это были вовсе и не сны, а галлюцинации, очень неправильные, кстати. Желудок что-то вякнул о вечном… «Да-да, кому что, а этому только поесть». От этой мысли кишки радостно сплелись в тугой узел, переплелись щупальцами зла и устроили бурные овации гению хозяина. От передоза восторга затошнило, причём в прямом смысле слова. От накатившей дурноты захотелось хорошо проблеваться, лечь и героически умереть, не сходя с места. Пусть всем будет плохо! Отшипевшись от поганцев внутри и полежав пару минут без болей в животе, Катце умирать передумал. Толку геройствовать без свидетелей? Лучше не облегчать будущим врагам жизнь, а поесть. Горячего бульончика, того самого, из снов. Сказано-сделано. Превозмогая слабость, он выпутался из кокона одеял, поставил себя на все имеющиеся конечности и на чет­ве­рень­ках пополз по кровати вперед, к светлому будущему, попутно чихая и сопя как паровоз докосмической эры. Всё вместе выходило не важно, скорость тянула на черепашьи рекорды, но Катце был не так прост — дополз до самого края, ни разу не потеряв равновесия. Спустя марафонский метр (хотя, судя по ощущениям, все десять), взгляд натолкнулся на полупустую пластиковую бутылку с водой, кусок тряпки непонятного происхождения, сложенный длинным прямоугольником, и знакомую упаковку дешевых пилюль от простуды. На полу у кровати. Волосы на теле встали дыбом, а на пылающем жаром лбу выс­ту­пил холодный пот. Да-а-а… Чего только не наговоришь со страху. Хмыкнув, Катце утёр лоб дро­жащей ру­кой. Надо же, не померещилось. По всем раскладам выходило одно и то же — «Гринсы» на глюки не тянули. Не доросли, вернее, тьфу ты, недовы… Хм. Сложно изучать язык Кереса, однако. — Мир сошёл с ума и я вместе с ним. Это даже не смешно. Вторая рука задрожала, падла такая, не вы­дер­жала веса тела, и он навернулся грудаком на кровать, чуть не кувыркнувшись носом вперед. Едва удержался на краю, красиво задрав голый зад кверху. Футболка, в которой он обычно спал, задралась до подмышек. Дурацкая поза, стоит признать. Высохшие трусы на спинке кресла напротив ехидно оскалились в лицо, от чего внутренности скрутило бодрящим холодком. Если бы «Гринсы» выколупали его из кокона одеял… понять, что перед ними фурнитур труда не составило бы. Слуг элиты в Кересе не переносили на дух. Зачем он снял трусы? Ах, да… мокрые были же… «По лезвию ножа прошёл, сука». Уши стыдливо полыхнули красным. Ругаться Катце почти не умел, только учился постигать тонкую науку крепких словоплетений, но настойчивости ему не занимать. При ежедневных тренировках перед зеркалом, собранный за неполную неделю богатый набор обесцененной лексики усваивался, но со скрипом. Язык почему-то немел и отказывался мириться с действительностью, а уши алели алыми парусами как у средневекового девственника в первую брачную ночь. Скромники чёртовы. Так что пока самыми распространенными ругательствами, усвоенными им с горем пополам, были благозвучные — падла такая, грёбаный урод, хрен с бугра, мудак конченый, троглодит отмороженный и сука. Последнее ругательство ему нравилось больше всего, очень… многозначное слово, универсальное даже! Желудок согласно квакнул в собственном соку, соглашаясь с хозяйским мнением. Катце показал ему мысленный фак, одернул футболку, перешёл в положение лежа и под­тя­нул к себе бутылку с таблетками. Затем сел, не выпуская из рук честно выбитую из бандитов добычу, свесил ноги с кровати, бросил в рот двойную дозу лекарства и присосался к открытому горлышку. Кайф! Террорист местного масштаба доброжелательно заткнулся. Выигранная битва с прожорливым чудовищем толкнула на новый подвиг — встать на ноги. Что­бы не упасть, упе­рся ру­кой в сте­ну. Выпрямился. От очередной волны «восторга» сог­ну­ло пополам.  — Да уймись ты, наконец, свалимся в обморок, оставлю без жрачки. Сам себя сосать будешь. Попустило, хотя и не сразу. На кухню добирался по стеночке, которая даваться в руки отказывалась — плыла и перемещалась в пространстве, а то и хуже — маскировалась под проёмы дверей. Катце упрямо держал её за шкирку — врешь, не уйдёшь! Нес­мотря на дрожь в подгибающихся ногах, до кухни добрался одновременно с заложником. Террорист весь путь предусмотрительно не нарывался, видимо, испугался угрозы. На импровизированном столе из сорванной соседской двери и пары книжных полок — Катце сам расстарался — обнаружилось давно остывшие варево из родного пайка, полная кастрюля, целый батон хлеба и две чужие саморазогревающиеся банки тушенки. Судя по всему, гринсонцы оказались в курсе планов вожака. Позаботились о собственности главаря. — Финита ля. Где мой пистолет? Более внимательный осмотр указывал на проведенный в доме обыск. «Дурак я прятать ворованное в собственном доме, — оскорбился он за свои мозги, но тут же сам себя похвалил. — Вов­ре­мя подсуетился. Фурнитуры форева, знай наших!» Когда понимание подкравшегося песца, наконец, достигло максимальной отметки, вспомнил, что ползти до оружия далеко — за год не управиться. Расстроился. Взгляд сно­ва, как при­тяну­тый маг­ни­том, вернулся к еде. Дав себе установку добраться до пищи в минимальные сроки, отпустил заложника и рванул на свидание к аппетитному, ноз­дре­вато­му, вкус­но­му хлебу, который он не видал с момента изгнания из Эос. Рот на­пол­нился слю­ной. Же­лудок запел «Аллилуя!», восхваляя вышедшего из ступора хозяина. Катце понимающе стис­нул зу­бы от очередной вспышки боли. Еще один почитатель на его голову, едрить его за ногу... Пока разогревался бульон, он тщательно пережевывал кусок хлеба, пытаясь заткнуть довольно урчащего проглота, доказывая ему, что горячее вкуснее и полезнее для больного организма. Поругались за это время трижды: на первой минуте, когда не дал себе есть холодное, затем на третьей, когда в руках закончился первый кусочек хлеба, и на десятой, когда раскомандовавшийся троглодит затребовал добавки. Пришлось указать, кто в доме хозяин. Дохлебав горячий бульон, заедая его третьим куском хлеба, Катце посетил места не столь отдаленные по требованию нижних соседей террориста, и вернулся в кровать. Ста­ло нем­но­го лег­че, чудища уснули. «От­лично, — по­думал он с облегчением. — Теперь выкарабкаюсь». Последней мыслью перед тем, как провалиться в сон было: «Душ­но».