Amantes sunt amentes

You bring the ropes and chains I'll bring the pills and games I can show you pain And make you say my name You will believe my lies That im not like other guys That sparkle in my eyes Is part of my disguise... ©

— На полу лежит голова… и она на меня смотрит. Сюэ Ян сидит на краю стола в потайной комнате Благоуханного Дворца и болтает ногами. Прохладная поверхность блестит новеньким металлом. Инфернальная пустота в его черных глазах смеётся. — Нет там никакой головы, Чэнмэй, — с ласковой укоризной отзывается Цзинь Гуанъяо. — Нет, значит, будет, — Сюэ Ян пожимает плечами. — Когда есть такой хороший стол, непременно должна быть голова. С таким лицом обычно рассуждают о любви, поэзии или прекрасных девах в цветочном саду. Он запрокидывает голову, разглядывает висящие над столом кандалы и цепочки, затем опускается на локти и смотрит на Цзинь Гуанъяо с такого ракурса — перевёрнутого вверх ногами. — Поиграй со мной, Яо-Яо. — С чего ты решил, что я должен тебя развлекать? — отвечает Ляньфан-цзунь. У Сюэ Яна красивая стройная шея. На белой коже подживают тонкие полосы от струны-удавки. В последнее время они играют слишком часто. — Я гость, а гостей положено развлекать. Или ты хочешь, чтобы я пошел поиграть с Цзэу-цзюнем? В мгновение ока острие Хэншэня упирается ему в кадык. — Ещё одно слово и голова, лежащая на полу, будет твоей, — Цзинь Гуанъяо многообещающе улыбается. Пустота ударяется о пустоту, поглощённые чернотой взгляды скрещиваются. Два хищника, встретившиеся на нейтральной территории. Обещание смерти такое же фальшивое, как и улыбки. Почти безобидно. — Ты, — ухмыляется Сюэ Ян. — Мне угрожаешь... и ты… до ужаса предсказуем. — А ты используешь нечестные методы. Мэн Яо следит за кровавой каплей, медленно скользящей к вороту ханьфу. — Я его не трону. Нефритовую статую убивать и то веселее. К тому же первый господин Лань не сделал мне ничего плохого, — Сюэ Ян склоняет голову на бок, отчего красная полоса на его шее становится длиннее. — Может, теперь ты все-таки прекратишь выпендриваться и развлечешься? Между прочим, я забочусь о твоей безопасности. Вдруг цепи слишком длинные и твой несостоявшийся покойник тебя покалечит? Ко всему прочему, это слишком хороший стол, а мне скучно. ......... В первый раз он заявился в спальню Цзинь Гуанъяо в его первую брачную ночь. Просто вошёл, точно красное ханьфу и роскошное пиршество в башне Кои были посвящены ему. Разрезал воздух острым лезвием улыбки и забрался к нему в кровать. Он сказал: — Поиграй со мной, Яо-Яо. Мне скучно. И Цзинь Гуанъяо практически впечатал его в ближайшую стену. Сюэ Ян размазал кровь по разбитым губам и уставился на него взглядом, преисполненным святой невинности. Он сказал: — Было весело. Хочешь ещё? Когда Цзинь Гуанъяо остановился у него болели костяшки пальцев, а на мраморном полу натекла небольшая изящная лужица крови. Отвращения к себе он больше не чувствовал. Омерзительная свадьба, под которую его негласно подставил отец, осталась где-то там, в сонных коридорах башни Кои. — Я тебе нужен, — выплюнул Сюэ Чэнмэй вместе с кровью и уставился на него всей бездонной чернотой. У него красивые руки. Это он заметил, впервые стирая с них кровь. Тонкие длинные изящные пальцы, целых девять. Ухоженный, отполированный рабочий инструмент. У его губ карамельно-конфетный вкус с лёгкой примесью крови. — Я мог тебя убить, — сказал Цзинь Гуанъяо и погладил его по голове. — Как ты здесь оказался? — Украл ключ, — Сюэ Ян пожал плечами. — Я же из Куйчжоу. — Между прочим, это моя брачная ночь, — он укоризненно покачал головой. — Я заметил… — ухмыльнулся Сюэ Ян, потершись коленом о его пах. — Как там говорилось в той пословице? Друзья должны выручать друг друга везде? — Не помню я такой пословицы. — Ну тогда я тебе напомню… Сюэ Ян соскользнул вниз, оставляя алый кровавый след на золотом шёлке подушки. — Ого! Да у нас тут целый свадебный подарок! — присвистнул уже из-под одеяла. — Жаль, твоя сестрица его так и не увидит, но не пропадать же добру? — Я тебе язык отрежу! — зашипел Цзинь Гуанъяо. — Уверен, моему языку есть применение получше… — с сознанием дела заметил Сюэ Ян, стягивая с него штаны. Цзинь Гуанъяо застонал, впиваясь ногтями в подушку. Перед глазами расплывалось красное пятно. В следующий раз Сюэ Ян скажет: — Я отравил твою спальню своей кровью. И скоро здесь вырастет полынь. В следующий раз он попросит: — Сделай мне больно и весело. Развлеки меня, поиграй со мной, накорми мою темноту, иначе, понимаешь, она меня самого начинает жрать и от этого хочется отрезать самому себе башку. Ты ведь понимаешь? Лучше чувствовать боль, чем вообще ничего, боль — она настоящая. Это весело, понимаешь? А когда невесело, хочется мозги о ковер размазать, да хоть бы и свои, почему нет-то? Кстати, давай кого-нибудь убьём? Или устроим конец света? Нет, ну а ещё у меня ресницы красивые. Ты когда на них смотришь, думаешь про Цзэу-цзюня. Интересно, ты вот с ним тоже все это хотел бы проделать? Вот теперь по-настоящему больно, только давай без этих твоих нежностей, у меня от них мороз по коже, грёбаный ты извращенец… Мелкий пакостник его забавлял… .......... Кандалы защелкиваются на руках с мягким металлическим лязгом. Сюэ Ян дёргается, обдирая кожу на запястьях. Звери не выносят клеток, особенно дикие. Цзинь Гуанъяо ловит его пальцы, поглаживает нежно, склоняется ниже, мягко касается губами костяшек, сцеловывая боль. Бездна в глазах Сюэ Яна обретает объём, в глубинах черноты зарождается страх. Боли он не боится, но роль жертвы ему не по нраву. Именно за этим он сюда и пришел. — Как ты неосторожен… — Яо укоризненно качает головой. Бережно поглаживает ссадину на левой руке, любуясь тем, как во взгляде Чэнмэя зарождается ярость, подгоняемая звериным страхом. Левая — под запретом, который он никогда не переступает, только приближается на достаточно опасное расстояние. Зазеркалье — мир игры и иллюзий, таких же настоящих, как голова, которую видит Чэнмэй. Пальцы Цзинь Гуанъяо очерчивают ключицы и рёбра, изучают картографию шрамов, которые совсем не портят юное подтянутое тело, напротив, добавляют ему истории. Вот этот, пересекающий грудь, он получил лет в одиннадцать, тогда же расстался со своей преступной девственностью. Противник был старше, выше и намного сильнее, ударил с плеча, за что поплатился собственной печенью. Все люди, которые оставили на нём эти отметины, мертвы, Сюэ Ян сам как-то поведал об этом, в один из тех редких моментов, что случались, когда они заканчивали кормить свою темноту. Все, за исключением одного, подарившего едва заметный тонкий шрам на скуле, лёгкий, точно поцелуй. Того, чьё имя отражается в чёрной бездне подёрнутого страхом, наслаждением и безумием взгляда, когда прикосновения рук сменяются холодом острозаточенного лезвия. Тонкий кончик выписывает дугу под ложными рёбрами. — Блять, — выдыхает Сюэ Ян. — Блять, блять, блять… — Сюэ Чэнмэй, опять не следишь за языком? Кажется, мы об этом уже говорили, — вздыхает Цзинь Гуанъяо. Кинжал сверкает в опасной близости от лица. Сюэ Ян оборачивает цепи вокруг запястий, подтягивается, выгибая спину, проводит языком по острой кромке лезвия и улыбается хищной карминовой улыбкой. Кровь, боль и смерть — три неизменных афродизиака в этой игре. Острие кинжала вновь мягко танцует по коже, свободная рука нащупывает налившийся тяжестью член и сжимает сквозь ткань. Сюэ Ян прогибается сильнее, выплёвывает кроваво-восторженный стон, упиваясь мучительным наслаждением. Раскрашивает свой чёрно-белый мир густыми алыми мазками, запрокидывает голову и смеётся в потолок. «Надо бы расстегнуть кандалы», — лениво думает Цзинь Гуанъяо. Если этого не сделать Чэнмэй, непременно вывихнет себе запястье. Один раз они уже в это играли. Ляньфан-цзунь тогда запер его в своей спальне и окружил такой мучительной заботой, что Сюэ Ян за вечер пообещал отрезать ему голову, вырвать сердце и нарезать печень тонкими ломтиками. Он всё же расстёгивает кандалы, выпуская чудовище на свободу. Сюэ Ян падает спиной на металлический стол и стонет так, что лучшие ланьлинские шлюхи поперхнулись бы от зависти. — Расскажи мне о том, что ты сделал, — ласково просит Цзинь Гуанъяо. Его левая рука терзает свежую царапину на плече, бередит края раны острыми ногтями, в то время как правая проскальзывает в штаны, крепко обхватывает возбуждённый член. — Расскажи! — приказывает Ляньфан-цзунь. — Расскажи, как ты пришёл в храм Байсюэ… Никто не знал, что ты принёс с собой лишь один дар — смерть? — Н-никто… н-не знал… — хрипит Сюэ Ян, хватая руками воздух. — Ты убил всех до одного? Какие удивлённые лица у них, должно быть, были… Они ведь даже не знали, ради чего ты их убил… Скажи, ради чего? — Ннннгх… — неразборчиво стонет Чэнмэй, сильнее толкаясь в его кулак. Цзинь Гуанъяо ухмыляется, разжимая пальцы в самый последний момент. Власть — прекрасный инструмент, применимый абсолютно во всех сферах жизни. Он хватает Сюэ Яна за руки, почти силой стаскивает со стола, тот приземляется на колени с горьким болезненным стоном, таким правдивым, будто и в самом деле не мог устоять на ногах, если бы ему того захотелось. — Ради этого ты их убил? Хочешь, чтобы небожитель в белых одеждах поставил тебя на колени? — продолжает Ляньфан-цзунь слащавым тоном. Сюэ Ян снова рычит что-то неразборчивое, дёргается, когда его бесцеремонно хватают за волосы и притягивают ближе, заставляя запрокинуть голову. По подбородку течёт кровь, на ресницах трепещет едва заметное серебро слёз. Невинность тьмы, во всём своём великолепном лицемерии. Цзинь Гуанъяо даже любуется несколько мгновений, прежде чем позволяет Чэнмэю добраться до завязок и шнурков своих золотых одежд. — Руки за спину! — командует он, едва Сюэ Ян успевает стянуть вниз его штаны. Раненые губы Чэнмэя обхватывают возбуждённый член, и Цзинь Гуанъяо позволяет себе тихий стон, сильнее натягивая непослушные длинные пряди, причиняя новую боль. Кровь и слюна капают на нежный кремовый мрамор дворцовых полов. В этом есть что-то дикое, древнее, пришедшее из мифических историй о чудовищных тёмных культах и человеческих жертвоприношениях, когда жрецы ниспосылали проклятия и блага, орошая окровавленный алтарь собственным семенем. Цзинь Гуанъяо любуется пеленой слёз, затуманивающей взор Чэнмэя. Его горло забито плотью, он не может даже стонать, захлёбываясь возбуждением, болью и собственной кровью, пока Ляньфан-цзунь трахает его истерзанный рот. Наслаждение накрывает его с головой, перед глазами полыхает белоснежное сияние средь снегов, срывая с губ надрывное: — Эргэ… Он уже не обращает внимание на то, что Сюэ Ян ласкает самого себя, давясь скомканными стонами. Контроля хватает лишь на то, чтобы успеть оттолкнуть его прежде, чем кончить. Полупрозрачные брызги на мраморном полу, полупрозрачные брызги на груди Чэнмэя, которым вторит безумная алая «улыбка» под ложными рёбрами. — Эргэ? — коротко усмехается Сюэ Ян, поднимаясь на ноги. Его предательски ведёт и он хватается рукой за плечо Цзинь Гуанъяо, встречается с ним взглядом, в котором можно читать без слов. Они оба — больные ублюдки с эротическими мечтами о старших братьях. Недолюбленные дети, выкованные жестокостью своего века. Возможно, худшее, а быть может лучшее, что есть в этом грёбаном мире с его премудростью и добродетелью давно погрязших в бюрократическом лицемерии седых старцев с их четырьмя тысячами правил. Несуществующая голова взирает на них с молчаливым упрёком и Сюэ Ян подмигивает ей, снова удобно усаживаясь на столе. — Я же говорил — отличный стол, — мурлычет он, размазывая кровавые капли по металлической поверхности. — Только не думай, что я купил его для тебя, — вздыхает Цзинь Гуанъяо, оправляя свои одежды. — Ммм… — сладко тянет Сюэ Ян. — Значит, разделывать неудавшихся лютых мертвецов и пытать предателей сам будешь? У тебя, кстати, неплохо получается… Ляньфан-цзунь страдальчески закатывает глаза, доставая с полки шкатулку с лекарствами и снадобьями. Чэнмэй лениво наблюдает за его действиями, удобно раскинувшись на столе. — Сядь ровно, — требует Цзинь Гуанъяо. — А что мне за это будет? — Ты хоть что-нибудь делаешь бесплатно? — Конечно нет, я же не идиот! — отвечает Сюэ Ян. — К тому же ты от этого получишь удовольствие, а мне будет больно. Последнее он заявляет с таким невинным лицом, точно это не его кровью тут всё вокруг заляпано, и уж точно не он несколько минут назад от этого кончил. — Ладно, можешь разгромить парочку лавок в Ланьлине, я всё оплачу, — милостиво соглашается Ляньфан-цзунь. — Вот за это я тебя особенно люблю, — усмехается Сюэ Ян, всё же выполняя его просьбу. Завтра парочку торговцев сладостями ждёт поистине кошмарный денёк…