Костры на Парнасе (Жизнь с Луи).

Мальчик открыл глаза и с трудом поднялся, снова раскрыл рот, и оттуда вылилось ещё немного воды. Он откашлялся и окончательно пришёл в себя. Он сидел на песчаном берегу, а Солнце над его головой сияло радостью, словно нарумяненное лицо юноши-актёра, играющего свою дебютную роль в спектакле, на котором присутствует его мать. Ребёнок оглянулся и увидел за спиной своего отца, уже стоящего на ногах, и лежащий на песке обломок мачты. Чемоданы, саквояж и узлы стояли у его ног. « Мы живы, папа»! – радостно воскликнул мальчик. « Старый солдат и не такие испытания выдерживал, Луи», – улыбнулся ему отец. « Где мы»? – спросил Луи. « Этого я пока не знаю, сынок, – отвечал мистер Сен-Томон, – но мы это скоро выясним». « А где Гарри, папа»? – вдруг спохватился Луи. Тревога отразилась на лице взрослого, он огляделся по сторонам. Берег был пустынным. « Вот его саквояж, а где он сам, – понятия не имею», – сказал мужчина. « Мы должны, во что бы то ни стало, найти его, – заявил Луи, – если он, конечно, не утонул». « Пройдём немного по берегу и позовём его, – предложил отец, – заодно осмотримся». Луи вскочил, и начал приводить в порядок свою одежду, очищая её от налипших водорослей. Отец терпеливо дождался, когда он закончит, после чего двинулся вместе с ним вдоль границы между сушей и морем. « А вдруг Гарри сожрали дикие звери», – предположил Луи и сам испугался своей догадки. « Не говори глупостей, Луи, – откликнулся отец, – впрочем, могло произойти что угодно». « А все те, кто был на корабле, умерли, да? – спросил мальчик, – а здесь кто-нибудь живёт? Есть тут люди»? « Луи, – сказал отец строго, – я пока не имею возможности дать ответы на все твои вопросы. Но относительно второго, я бы сказал, что это было бы маловероятно, так как на берегу не заметно ничьих следов. Если бы неподалёку был бы город или порт, то и в этих местах кто-нибудь да прогуливался бы». Так они и шли вдвоём, отец и сын, и одно эхо вторило их громким призывам. Вдруг перед их глазами предстал довольно широкий порожистый ручей с прозрачной пресной водой. Луи радостно закричал, лёг на землю и начал жадно пить прямо из ручья. « Что ты делаешь? Немедленно поднимись, – крикнул отец, – так могут пить только животные». Луи нехотя поднялся. Андре достал из своего мешка жестяную кружку, зачерпнул воды, попробовал, затем протянул сыну. « В крайнем случае, пользуйся пригоршнями. Пить прямо из реки, – грех и неуважение к ней. Так сказано в книге Судей, в рассказе о Гедеоне», – наставительно произнёс Сен-Томон. Андре и его сын утолили жажду и двинулись дальше. На берегу лежал средних размеров деревянный сундучок. Видно, его прибило к берегу, как и остальные обломки « Звезды Востока». У Сен-Томона обе руки были заняты его собственным багажом, а Луи тащил саквояж Гарри. « Займёмся им на обратном пути, – здраво предложил Андре, – теперь надо, прежде всего, отыскать Гарри». И они вскоре обнаружили его, правда, не с помощью голоса. Кричали они зря. Он всё равно бы не откликнулся. Гарри лежал ничком на берегу, уткнувшись головой в песок и подобрав под себя ноги и руки. В своей тёмной промокшей одежде он был похож на морского котика или тюленя. Мальчик не шевелился. Нахальная морская птица сидела у него на спине и спокойно чистила перья, не спуская глаз с головы ребёнка, уж очень заманчивой была для неё хищническая перспектива клюнуть его в темя. Птица располагалась на нём с вполне хозяйским видом, словно чуяла близкую поживу. Луи замахал руками и закричал: « Кыш! Противная птица! Прочь от моего друга»! Птица, громким криком выражая своё недовольство, покинула свой оригинальный насест. Оба Сен-Томона подбежали к Стайлсу и перевернули его. Глаза Гарри были плотно закрыты, и он ни на что не реагировал. Андре взял мальчика за плечи и слегка встряхнул его, его губы слабо зашевелились. Луи растёр ему виски и энергично похлопал его по щекам. « Просыпайся, медвежонок»! – настаивал Луи. Гарри открыл глаза и очнулся. « Я жив? Где я»? – спросил он. « На берегу, – ответил Луи, – это всё же лучше, чем в море». « Дядя Андре, Луи, как я рад, что вы уцелели»! – обрадовался мальчик. Он не спеша поднялся на ноги, одёрнул и отряхнул свою курточку. « Мы в Англии, ведь так»? – сказал он и задумался. « Почему ты так думаешь»? – удивился Луи. « Мы ведь плыли в Англию, корабль утонул, но мы на берегу. Так? Где же ещё мы можем быть, как не в Англии»? – логично предположил Гарри. « Я что-то не уверен, что мы в Англии, Гарри», – засомневался Луи. Гарри огляделся по сторонам. Лёгкий морской бриз теребил глубоко рассечённые листья пальм. « Судя по растениям, – сказал он наконец, подражая взрослым, – это не Англия, похоже, что мы где-то в тропиках. Где же это мы? В Африке или в Бразилии?». « Когда-нибудь мы это выясним, – успокоил его Андре, – а пока нам надо найти место для ночлега раньше, чем наступит вечер. Завтра мы проснёмся и изучим поподробнее место, куда нас вынесло волной. Что это за край, нам ещё предстоит определить. И мы попробуем найти здесь человеческое жилье, если, конечно, здесь кто-то живёт». Мальчики согласились с ним и пошли обратно. Гарри было особенно приятно, что наступила необыкновенная тишина, лишь где-то в глухой чаще благозвучно щебетали птицы. Ничто не тревожило его чувствительный музыкальный слух, ни одного резкого звука не долетало до него, ни одной фальшивой ноты. Мистер Сен-Томон, когда они поравнялись с сундуком, раскрыл свой чемодан, вынул оттуда молот и ударил им по замку. Раздался щелчок и крышка распахнулась. Внутри оказалось несколько топоров и прочие плотницко-столярные инструменты. « Неплохо»! – промолвил Андре. Он переложил некоторые предметы из него в свои чемоданы, а Луи поместил туда саквояж Гарри и они вдвоём с сыном мистера Стайлса подняли и понесли его. Вскоре они достигли того места, где на берегу лежала сломанная мачта, а за ней, по другую сторону, громоздился целый ворох искорёженных железных обломков судна. Сен-Томон подошёл к росшим недалеко от берега деревьям и уже собирался ударить топором по стволу одного из них, как почувствовал, что в зарослях есть кто-то живой. Он быстро оглянулся через плечо и увидел Луи и Гарри, сидевших на сломанной мачте и с интересом за ним следящих. Андре опустил топор и сделал несколько шагов к морю, не спуская глаз с густых зарослей. Он терпеливо ожидал появления кого-то неизвестного. Мальчики встали и теперь следили за происходящим с некоторым нетерпением. Наконец, из-за деревьев вышел коренастый рыжеволосый человек. Свой макинтош он снял из-за сильного зноя и теперь держал его сложенным в руках. « Какое счастье! Вы живы»! – лицемерно произнёс он. « Кто вы такой, сударь»? – бросил ему железных дел мастер. « Давайте, прежде всего, познакомимся. Видите ли, – льстиво забормотал незнакомец, – я Лестрендж ( Лестрейндж) Бремби». Все трое встретили это откровение с угрюмым молчанием. « Весьма необычное имя, не так ли? Но пусть вас оно не смущает. Дело в том, что мои предки – выходцы из Ирландии, и сам я – отчасти ирландец. Поэтому у меня такое имя. Понятно? – осведомился он и добавил, – похоже, одни только мы остались в живых. Остальные утонули, за исключением нас четверых». Гарри невольно вскрикнул, подумав, в первую очередь, о том весёлом юнге, что так хорошо играл на мандолине, и о корабельном священнике. « Очень хорошо, Лестрендж Бремби, да, видимо нас осталось четверо, – проговорил Сен-Томон осторожно, продолжая внимательно рассматривать незваного гостя и крепко сжимая напряжённой рукой топорище, – но может стать меньше». « Вы на что-то намекаете»? – забеспокоился Бремби. « Я просто говорю, сударь, что наша цель – постараться этого не допустить», – сказал Андре с плохо скрываемым раздражением. « Да, совершенно с вами согласен. Прежде необходимо выяснить, где мы, а потом уже делать выводы. Нас может ждать лишь гибель, если мы все неизвестно из-за чего преждевременно перессоримся. Будем знакомы», – обратился он после этих слов к младшему Сен-Томону. « Это мой сын, Луи», – ответил за него Андре. « Луи? – удивился Бремби, – а дальше как»? « Сен-Томон», – не без гордости отозвался мальчик. « Ну, конечно, конечно, – вдруг заговорил человек с макинтошем, – Сен-Томон, как же можно это забыть? А вы будете, я полагаю, Андре Сен-Томоном, сэр»? – спросил он отца Луи. « Разве мы знакомы»? – уныло произнёс Андре. « О, нет, нет, что вы, – опять принялся лукавить Бремби, – не то что бы лично, возможно, где-нибудь слышал о вас. Не будем говорить об этом, хорошо»? « Идёт. Не будем – так не будем», – нехотя согласился Андре. « А это то же ваш сын»? – спросил Бремби, указывая на Гарри. Сен-Томон хотел что-то сказать, но Гарри, которому, видимо, изрядно надоело молчание, желая показать, что он довольно уже большой, ответил: « Нет, сэр». « И как же вас зовут, юноша», – продолжал свои расспросы рыжеватый «ирландец». Гарри особенно понравилось, что его назвали юношей. Он слегка поклонился, как полагалось, и произнёс: « Гарри, Гарри Стайлс, сэр». « Стайлс? О, какая встреча. Скажите, вы имеете какое-то отношение к Эдварду Дезмонду Стайлсу»? – сказал он и осёкся. « Да, сэр, это мой отец», – ответил мальчик. « Вы так на него похожи, юноша», – задумчиво произнёс ирландец и надолго замолк. « Пора осмотреть местность, предлагаю успеть сделать это до наступления ночи и позаботиться о ночлеге», – объявил Андре, ни к кому особо не обращаясь. Остальные трое поддержали его предложение. Место, куда попали наши герои, человек, обладающий дурным вкусом, не задумываясь, тут же бы назвал « райским уголком». Впрочем, с таким же успехом этот берег можно было поименовать « Валгаллой», « Асгардом», « Елисейскими полями», никакого смысла это не имело. Мифология была совершенно бессильна отразить хоть малую долю многообразия тех звуков, запахов, красок, которые встречались путникам на каждом шагу. Диковинные птицы: горлицы, попугаи, вьюрки с весёлым чириканием проносились над их головами, поражая богатством оттенков своих перьев. Раки и крабы то и дело проползали под ногами. Отлив вынес на берег множество моллюсков, кишечнополостных и иглокожих. Красные морские звёзды, синеватые, с розовыми присосками осьминоги копошились у кромки воды. Через некоторое время показались высокие скалы, лишь небольшая песчаная полоска отделяла их каменистые громады от беспокойных волн, беспрестанно вздымавших свои пенные гребни. На песке в стороне от моря образовалось небольшое озерцо, наполненное дождевой водой. Мелкие рыбёшки и головастики резвились в этой лужице. Гарри нагнулся, что бы получше их рассмотреть, взгляд его упал прямо на солому, небрежно разбросанную по мху у самой воды. А на соломе этой лежало три яйца, больших, зеленовато-золотистых, с багряными пятнами. Гарри закричал и замахал руками, Луи и двое взрослых остановились. Хотя они и очень устали, однако, увидев, что мальчик отчаянно машет руками, приплелись к нему. Ни слова ни говоря, он указал им на мох. « Это гнездо какой-то птицы, – заметил Бремби, – ну вот, ужин нам обеспечен». Яйца с большой осторожностью извлекли из гнезда и направились в обратный путь. Все четверо вновь вышли на берег широкого ручья. Место это было отнюдь не идиллическое — пологий илистый берег, на котором лишь кое-где торчали кустики зеленых морских водорослей да плоские камни с серыми пятнами прилипших ракушек. Был отлив, и свинцово-серая вода стояла низко. И тем не менее, в ветерке ощущался определенный привкус — резкий и солоноватый. Андре Тро Сен-Томон сел, снял сапоги и носки, закатал до колен брюки и, прошлепав по сырому песку, принялся бродить по мелководью. Поглядев, как крохотные волны ласкают его худые щиколотки, Луи и Гарри в свою очередь стащили ботинки и носки и, пройдя по влажным следам отважного ветерана, стали бродить по воде вместе с ним. Лестрейндж Бремби с хмурым видом, нагнувшись, собирал ракушек и двустворчатые раковины, найденные на этом печальном берегу… Ракушки были совсем белые и рифленые; только легкий бугорок, величиной с мелкую монету, выдавал их местонахождение под зыбучим песком. А двустворчатые раковины, отливающие розоватым перламутром, лепились гроздьями в расселинах скал. Когда они набрали целую кучу самых разных, Бремби выпрямился. « Знаешь, дружок, — сказал он Гарри, хотя и обращался к унылым водам, — я, может быть, и очень плох… но уж не настолько»… Фраза эта была настолько непонятной и имела какой-то слишком глубокий для восприятия ребёнка смысл, что Гарри широко раскрыл глаза и с удивлением уставился на рыжего ирландца. « Не беспокойся, – сказал он вдруг со вздохом, – это я просто так говорю, не имея в виду ничего конкретного». Добравшись до более или менее сухого места на берегу, усеянного разлагающимися водорослями, щепками, выброшенными морем, разбитыми бочками с недавно затонувшего судна, потерпевшие кораблекрушение развели огромный костер. Сен-Томон положил на огонь яйца и раковины покрупнее, чтобы они поджаривались, и показал мальчикам, как доставать моллюсков из ракушек. Надо было подержать ракушку над огнем, чтобы она открылась, а затем быстро проглотить заключенную в ней соленую студенистую массу. Эти « плоды моря» казались ему восхитительными. «Куда лучше устриц», — заявил он и меланхолически глотал и глотал их, точно острая и соленая пища была просто необходима ему при таком душевном состоянии. Гарри они не понравились, зато содержимое двустворчатых раковин пришлось ему вполне по вкусу. Створки раскрывались особенно широко, и на перламутровых пластинках появлялась поджаренная масса — волокнистая, как мясо, и сладкая, как орех. « Кажется, мы на острове, – наконец прервал молчание мистер Бремби, – я поднимался на одну из скал и видел: тут со всех сторон море». Сен-Томон ничего не ответил, только подозрительно и как-то косо взглянул на него. Взгляд Луи мечтательно блуждал по окрестности. Сон подступал к нему всё ближе и ближе. Постепенно темнело. « Знаешь, Гарри, – сказал он тихо, – мне как-то не нравится этот мистер Бремби. И отцу, вроде бы, он что-то не понравился». « Мне то же он показался каким-то неприятным», – устало проговорил юный мистер Стайлс. Его голова опустилась Луи на колени, и старший мальчик с нежностью и заботой провёл рукой по его кудрявым волосам, после чего его глаза то же закрылись, и он крепко заснул. Утром, на следующий день мужчины принялись за пилы и топоры, и работа по возведению жилища закипела вовсю. Предварительно было выбрано место, наиболее хорошо защищённое от ветра, но в то же время не очень удалённое от моря. Вход был ориентирован так, что б в этот проём был бы виден морской берег и горизонт. Это было особенно удобно, так как позволяло не пропустить корабль на горизонте, который мог появиться в любую минуту. Четыре толстых столба подпирали крышу, а между ними были прочные стенки из бамбуковых жердей. Гарри всё волновался и спрашивал, надолго ли они здесь останутся, ведь он так стремился выполнить своё обещание перед матерью и поступить в Британскую Музыкальную Академию. Но взрослые отвечали как-то уклончиво и невпопад. Необходимо было позаботиться хотя бы о временной защите от непогоды, прежде, чем все они смогли бы, наконец, продолжить свой, так внезапно оборвавшийся путь. Из деревянных и обломков и пустых ящиков Сен-Томон сделал нечто вроде двух больших топчанов справа и слева от входа. Посередине пространство хижины было разделено перегородкой, не достающей, однако, до самого верха, так, что если подняться на цыпочки, можно было заглянуть через неё на другую половину. С одной стороны поселились взрослые, с другой – дети. На стене « детской» рабочий повесил два заветных портретика. Вскоре Гарри заметил, что Бремби относится к нему как нельзя более благожелательно, и у него окончательно прошёл всякий страх перед этим человеком. Да, он был рыж и обладал заметным шрамом на лбу, но Стайлсу-младшему просто не верилось, что таковым мог быть убийца его отца. Внешность бывает обманчива. И Гарри считал, что и в этот раз известный многим тезис подтвердился. Бремби стремился уловить малейшее желание мальчика и относился к нему с заботливой предусмотрительностью. Гарри даже с трудом мог определить, кто из двух ему более симпатичен: мистер Сен-Томон или Лесси, как просил называть себя сам Лестрендж Бремби. Мистер Бремби обнаружил в себе незаурядный талант плотника, вытесал, например, для Гарри несколько игрушечных лодочек из дерева и замечательную свирель. Это был чудесный инструмент, подаривший Гарри множество незабываемых мгновений благодаря своим приятным, слегка протяжным звукам. Луи всё время вертелся подле старших или убегал куда-то вглубь острова, а Гарри любил оставаться в хижине и подолгу вглядывался в горизонт, ожидая увидеть там парус или пароходный дымок. За деревьями на некотором расстоянии от густых зарослей буйная растительность становилась всё реже и реже, а почва – каменистее. Там возвышался довольно высокий, почти лысый холм, на котором Сен-Томон и Бремби каждое утро разжигали гигантский костёр, что бы их заметили проплывающие суда. Андре каждый раз, проходя от хижины к холму для проведения этой процедуры, с интересом осматривал землю у себя под ногами и что-то бормотал себе под нос, но долго размышлять было некогда, впереди, как правило, шагал Бремби, которому Сен-Томон особо не доверял. Так прошло несколько недель, а может быть, и месяцев. Умывание в ручье, рыбная ловля, купание в море сменяли друг друга, как картины калейдоскопа. На громадных размеров валуне, где во второй день их пребывания на острове, Сен-Томон с помощью гвоздя и молота выбил дату «18. А. 1881», где А означало « апреля», прибавилось много свежих отметин. Гарри Стайлс был единственным на острове, кто не принадлежал к католическому вероисповеданию, а потому ему бывало грустно следить издали за тем, как Бремби, Сен-Томон и его сын в положенные часы принимались за молитву по латинскому обряду. « О Maria, tu coronatam florum, Regina celi et angelorum, Salve mundi riomina Et coeli regina, Mater Dei integra, Rosa sine spina. Sit tua conceplio Nostra medicina Et tua natwitas Via matutina. Tua prcesentatio Nostra sit oblatio, Et annuntiatio Nostra sit salvatio". ( " О Мария, цветами тебя венчая, Царицу ангелов и рая и т. д.")... Пели они чудесно, и так хотелось мальчику присоединиться к ним, но твёрдые принципы, привитые его матерью, удерживали его, и Гарри ничего другого не оставалось, как молча стоять в сторонке и тихонько хранить свою веру… Лестрейндж Бремби в эту ночь спал крайне скверно. Ближе к утру он окончательно проснулся и теперь лежал, мучаясь от бессонницы на своём жёстком ложе. Пучки соломы его тюфяка причиняли ему страдания, врезаясь в тело. Складки рубашки противно задубели, а мрачные мысли, словно назойливые мухи, роились в голове. Лестрендж родился в ненастный день в одном из ночлежных домов нью-йоркского Ист-Сайда. Мать, уроженка графства Керри на Зелёном острове, назвала его Лестрейнджем, веря, что это имя принесёт новорожденному счастье. Лестрейнджи были благородными господами, слугами которых, по традиции, были древние Бремби. Теперешний Бремби не мог и предположить, что в это самое время далёкие потомки высокородных хозяев его предков, Ричард, сын Артура Лейстренджа, барона Нокина, и племянница того же лорда Артура, дочь Рудольфа Ленстейнджа, эсквайра, Эмили, хотя и за много миль отсюда, посреди совершенно другого океана, будто бы в насмешку названного Тихим, так же, как и юные Сен-Томон и Стайлс в Атлантическом, находятся на необитаемом острове и с мучительным нетерпением ожидают, когда же за ними придёт хоть какой-нибудь корабль. Счастья родившемуся в тот день это имя, образованное из фамилии, не принесло, как не принесло это сочетание звуков счастья и удачи самим её носителям. Мать Лестрейнджа едва оправилась от родов, как тут же бессмысленно и напрасно погибла в какой-то пьяной драке, а отцу, Фергусу Бремби, мальчик вовсе был не нужен. Ему так надоели крики и плач малыша, что как-то раз, напившись, он решил от него избавиться. Он взял сына с собой и, верно, утопил бы его, как котёнка, в холодных водах Гудзона, если бы не был сильно пьян в тот день. Ноги плохо слушались Фергуса, он едва добрёл до уличной скамейки, положил рядом спелёнатого младенца и крепко заснул. Пронзительный и протяжный плач мальчика привлёк внимание проходящего мимо полицейского. Именно полицейский спас жизнь маленькому Лейстренджу, и ему не стоило бы забывать об этом и не отплачивать полиции чёрной неблагодарностью. Но свои отношения, к великому прискорбию автора, с этой службой защиты правопорядка граждан молодой Бремби строил именно так. Юного Бремби поместили в католический приют Святой Терезы, где ему небезуспешно привили фанатичную религиозность и богобоязненность. Это не помешало ему с самого раннего возраста воровать и обманывать, а так же плутовать в карточной игре, чем он с успехом и занимался. Но каждый раз после совершённого им предосудительного поступка, ему казалось, что небо вот-вот обрушится на него и страшная кара ожидает его за такой грех. Он каждый раз давал себе обещание, что бы этого не повторилось, и каждый раз нарушал его. Свои муки совести Лестрейндж Бремби привык заглушать с помощью виски или другого спиртного, какое бы ему не попадалось. «Для чистых все чисто; а для оскверненных и неверных нет ничего чистого, но осквернены и ум их, и совесть», – эта фраза постоянно так и сверлила его бедный больной мозг. Самым страшным в его жизни была встреча с Марком Джорджем Остеном и та работа, которую тот ему поручил. Никогда ещё Лестрейнджу не приходилось убивать человека. Но предложение было настолько заманчиво, что он не нашёл в себе сил отказаться. Тогда он пребывал в самом скверном состоянии, без работы и денег на выпивку, поэтому был слишком слаб, что бы бороться с тёмной стороной своей души. Она всё разрасталась и увлекала его в тёмный омут, в водоворот собственных страстей. Бледная холёная рука с таинственно мерцавшим рубином в массивном перстне отсчитала пять десятидолларовых, столь вожделенных для него зеленоватых бумажек. Остен взглянул ему прямо в глаза, для Бремби этот взгляд показался взглядом самого дьявола. « Вы получите ещё пятьсот долларов, если исполните всё так, как мне необходимо», – сказал он, продолжая проницать прямо в душу бедного ирландца своим пристальным взглядом, взглядом Тёмного Лорда. И Бремби повиновался. За пестрым мельканием профсоюзных знамён было так просто затеряться, скрыть своё « я». В толпе человек уже не вполне принадлежит сам себе, толпа стирает, растаптывает его личность, но и индивид прячется в ней, передавая ей ответственность за пробуждение его собственных низменных инстинктов. Окружённый со всех сторон рабочими массами, Бремби не спускал глаз с центрального входа заводоуправления, с чёрного отверстого провала в тёмно-красной, как запекающаяся кровь, кирпичной стене. И вот показался объект. Так его именовал Марк Джордж. Объект не человек, его нечего жалеть, у него нет семьи, он просто предмет, который необходимо утилизировать. Но какие у него были глаза! Это были глаза честного человека, того, кто посвятил свою жизнь служению добру. Конечно, это был не идеальный человек, не совершенство, со множеством нравственных пороков и недостатков. Именно это превращало его в сознании Бремби в объект. И он его утилизировал! Но странное дело. Получив желанные 500 долларов, Лестрейндж не обрёл желаемого покоя. Хотя полиции бояться ему не было особых причин, а уголовное дело застряло на полпути после своего возбуждения, некая тревога и страх не покидали Бремби. Все эти четыре года на него глядели живые глаза, глаза, которые в действительности Лестрейндж видел лишь мгновение, но какие глубоко отпечатались в его памяти. Страшные видения начали посещать его. Он безбожно и безобразно пьянствовал, дарил гулящим барышням драгоценности, между прочим, перечислил часть денег тому самому сиротскому приюту Святой Терезы. И всё это продолжалось и продолжалось, пока Бремби снова не оказался без гроша в кармане. Тогда Бремби решил бежать. Бежать во что бы то ни стало, от самого себя, прежде всего. Он устроился на « Звезду Востока», которая как раз набирала себе команду. Ужасное кораблекрушение Лестрейндж воспринял, как указание свыше. Он принял очередное решение начать новую жизнь. Но теперь, когда он обнаружил на этом острове сына убитого им человека, цепкий и липкий страх не покидал его все эти дни. Он должен был заслужить прощение, считал себя обязанным заботиться о Гарри Стайлсе, тогда, возможно, и Господь бы простил его. Но ему не давала покоя мысль о старшем Сен-Томоне. « Ведь он знает, что я – убийца, ведь знает», – раздавалось у него в голове. Да, Андре был его главным потенциальным обвинителем и свидетелем. Тёмный Лорд снова звал его к себе. Его появления начались где-то около четырёх лет назад, но теперь они стали всё чаще и чаще, а повеления его – всё настойчивее и настойчивее. Он представал перед Бремби то в виде жуткого Властелина мух, древнего Вельзевула, то в виде чудовищного хорька или горностая – Василиска. Теперь в предрассветных сумерках у входа в хижину колыхалось что-то непонятное, неосязаемое, почти невидимое. Строгий голос раздавался в тишине: « Глупый Лестрейндж Бремби, бедный Лестрейндж Бремби. Ты думал убежать от меня? Не выйдет. Ты – часть меня. Я внутри тебя, и ты мне скоро полностью подчинишься». « Нет, нет! – шептал Лестрейндж – изыйди»! « Ты слишком слаб, что бы противостоять мне. Что будет с тобой, когда придёт корабль? Ведь тогда все узнают, что ты убийца. И, может быть, этот Сен-Томон уговорит капитана, что бы тебя оставили на острове. Ты останешься здесь в полном одиночестве, и тогда весь уже будешь в моей власти». « Пусть. Я вполне заслужил эту кару», – отвечал Бремби. « Да, но хватит ли у тебя сил её перенести»? – заметил голос, – Ты сдашься, обязательно сдашься. Не стремись объять необъятное, если видишь, что оно необъятно». « Но, быть может, Сен-Томон не захочет оставлять меня на острове, может быть, он сжалится надо мной и возьмёт меня с собой»? – предположил Лестрендж. « Что бы выдать тебя властям? Возможно. Тогда тебя точно повесят», – засмеялся Некто. Бремби ощутил, как вокруг его шеи обвивается тугая верёвка. Возможность позорной казни напугала его ещё больше. « Нет, не надо, хватит. Сжалься, прекрати, оставь меня в покое! Изыйди»! – зашептал он и заметался на соломенном тюфяке. Голос стих. Бремби осторожно приподнялся, опираясь на локоть. Андре Тро Сен-Томон казался крепко спящим. План Лестренджа был до неприличия прост: уловив подходящий момент, перерезать горло спящему мастеру так, что бы при этом утренняя тишина нисколько не была бы нарушена. Бремби надеялся вынести труп из хижины ещё до рассвета и где-нибудь закопать или бросить далеко в море, где акулы довершили бы начатое им дело. Проснувшимся детям можно было ничего не объяснять, сославшись на крепкий сон, или же рассказать им что-нибудь о несчастном случае и тому подобном. Сердце отчаявшегося человека бешено колотилось. Он затаил дыхание и ждал. Наконец, он поднялся в полный рост, отыскал и надел свой макинтош, что бы не запачкать рубашку кровью. Не хотелось оставлять маленького Луи без отца, но собственное положение казалось ему ещё более ужасным. « Пусть это будет во второй и в последний раз», – подумал оступившийся безумец, перекрестился и вынул нож из-под подкладки макинтоша. « Прости меня, Господь»! – прошептал он и склонился над спящим. Внезапно крепкая рука схватила его за запястье. Сен-Томон отрыл глаза и глядел на него полным ненависти взором. « Ты хотел меня убить, – едва слышно прохрипел он, – негодяй»? « Осторожно, только не при детях», – так же шёпотом сказал Бремби. « Да, главное – не разбудить детей. Иди за мной», – приказал Андре, не выпуская руки ирландца из своей и волоча его к выходу. Похолодевший от ужаса Бремби повиновался. Первые лучи солнца проникли сквозь щели в крыше внутрь хижины и скользнули по векам Луи. Мальчик открыл глаза и принял сидячее положение на своей постели. Какое-то смутное предчувствие овладело им. В тревоге Луи встал и огляделся. В дальнем углу по-прежнему сладко спал, подложив обе ладошки под голову, Гарри. Во сне он кому-то приветливо улыбался. Глядя на него, Луи улыбнулся ему в ответ, но тревога не прошла. Он подошёл к перегородке, встал на цыпочки и осторожно заглянул на соседнюю половину поверх этого сооружения. « Папа! Мистер Бремби»! – негромко позвал он. Полное безмолвие было ему ответом. Приглядевшись, Луи заметил, что там никого нет, только смятый тюфяк свидетельствовал о недавнем присутствии здесь людей. Медленно, стараясь не разбудить друга, мальчик вышел из хижины и направился к берегу, надеясь выяснить, куда так рано с утра подевались взрослые. Утренняя дымка медленно рассеивалась, чайки, поморники и фрегаты потихоньку вылетали из своих гнёзд. Луи услышал какой-то приглушённый шум со стороны скал, было похоже, что будто кто-то с кем-то разговаривает. Он давно привык к странностям отца. Бывало, что тот целыми часами подолгу разговаривал с самим собой, а иногда – с теми самыми Вольтером и Руссо, которые были представлены на его любимых портретах. Но сейчас, похоже, Андре беседовал не с монохромными литографиями, а с кем-то другим, причём, судя по голосу, крепко на кого-то сердился. И Луи зашагал в том направлении, откуда доносились эти голоса. Но то, что предстало перед его глазами, превзошло все самые смелые ожидания мальчика. Андре Тро Сен-Томон стоял в полный рост, уперев руки в бока, на краю обрыва, а за ним виднелась судорожно сжимающая уступ рука и рыжая голова мистера Бремби. Похоже, он сорвался со скалы и был теперь на волосок от гибели. « Помогите мне, дайте руку», – жалобно стонал он. « Ну, уж нет, – отвечал Сен-Томон, – не надейся на мою помощь, убийца»! « Вспомните, ведь мы с вами одной веры, мистер Сен-Томон. Простите меня. Я не хотел вас убивать. Не знаю, что на меня нашло», – умолял ирландец. « Одной веры, говоришь? Ты говорил мне, что твои предки жили в Ирландии… В какой части этого навозного острова, хотелось бы мне знать»? – спросил рабочий. « Не знаю, я плохо помню своих родителей, – скулил Бремби, – мать умерла, когда я едва родился, а отец… Но в приюте говорили, что из Керри»… « Из Керри? Знал я одного парня из Керри, так он совершенно не похож на тебя, грязный ублюдок. Это был честный во всех отношениях человек, жаль только, что на войне погиб. А ты – просто дрянь», – негодовал Сен-Томон. « Простите меня, сэр, – всё ещё надеялся Лестейндж, – я же говорю вам, это было, как потемнение рассудка, я не хотел вас убивать… Я боялся, что вы всем обо мне расскажете. Но вы же не станете этого делать, правда? Пожалейте меня. Давайте простим друг друга и всё забудем». « Меня ты не хотел убивать… Знаешь, что, Лестрейндж Бремби, я бы, может, и простил тебя, только он тебя уж не сможет простить. Ты сделал его сына сиротой. Так умри же, – закричал Сен-Томон, – поганый социалист, утопист проклятый! Утоплю я тебя прямо сейчас! Из-за своих собачьих идеалов свободы, равенства и братства ты убил человека»! « Да нет же, послушайте, политика тут не причём. Я вообще до этого не был знаком с мистером Стайлсом. Мне заплатили за это… Я и подумать не мог, что у него остался маленький сын. Мне очень жаль. Простите», – рыдал ирландец. « Кто это был? У какого негодяя душа оказалась ещё чернее, чем у тебя? Говори скорей»! – приказал Сен-Томон. Луи из-за густых зарослей в профиль было видно лицо отца, которое чем-то напоминало маску оперного Мефистофеля. Чёрная с проседью бородка обрамляла его покрасневшее от гнева узкое лицо, глаза его сверкали, как у коршуна или ястреба, хищно терзающего добычу. Мальчик увидел, как отец в ярости с силой наступил левой ногой в тяжёлом армейском сапоге прямо на хватающуюся за уступ руку мистера Бремби. Раздался отвратительный хруст ломаемых костей. Извиваясь от боли, ирландец продолжал кое-как, держась за скалу, висеть над пропастью. « Так кто это был? В последний раз тебя спрашиваю»? – осведомился Андре. « Марк… Джордж… Остен», – едва прохрипел Бремби. « Марк? Так вот о чём хотел сказать перед смертью мистер Стайлс! Вовсе ничего не надо было обозначать, как я поначалу думал, – догадался Сен-Томон, – Сколько же ты получил от него»? « 550 долларов, сэр», – отозвался Лестрейндж. « Ах ты, продажная тварь»! – воскликнул Сен-Томон и убрал ногу с руки Бремби. Несчастный ирландец моментально рухнул вниз, запятнав окрестные скалы своей кровью и мозгом. Сен-Томон быстро сбежал по пологому склону к узкой тропинке между морем и отвесными скалами. Сын тихонько крался за ним. Мальчик увидел окровавленное, изуродованное лицо и струйку тёмной жидкости, сочившейся из проломленного виска. Андре подхватил мертвеца под мышки, снял с него прорезиненный плащ, запустил руки в карманы брюк. Там обнаружилась колода игральных карт, несколько ассигнаций, огниво и коробок серных спичек. Всё это Сен-Томон переложил в свои карманы и принялся тащить тяжёлое тело вдоль по берегу. На песке за ним тянулся кровавый след. Он, не снимая сапог, вошёл по пояс в воду. Было время отлива и линия прибоя отступила очень далеко, там он и бросил безжизненный труп, надеясь, что волны унесут его в открытое море. Так и случилось. Когда мастер выходил из воды, то заметил Луи, согнувшегося на корточках за кустами. Приглядевшись, Андре понял: мальчика рвало. Он подошёл ближе и спросил: « Что ты тут делаешь, сынок»? Луи медленно поднял голову и посмотрел отцу прямо в глаза. « Ты – убийца! Я всё видел! Ты убил человека, папа. Это было отвратительно». Рыдание готово было вырваться наружу из его груди. « Подожди, Луи, ты всё не так понял. Он ведь сам упал… Сам… И потом, если бы я не… не отпустил его, то он бы убил меня». « Нет, – возразил ребёнок, – он был безоружен, он просил о помощи. Я же сам видел… Какой ты злой, папа»! « Послушай, я вовсе не злой. Просто этот человек был подлецом и негодяем, он был тем самым преступником, который убил отца Гарри». « Тогда надо было дождаться корабля и передать его полиции. Ты же не палач, папа, – плакал младший Сен-Томон, – то, что ты с ним сотворил, недопустимо»! « Ты не знаешь всей правды, Луи, мне и раньше приходилось убивать людей», – сказал Андре. « Да, но то было на войне. Они были вооружёнными врагами, ты сам мне говорил. А это - совсем другое дело, совсем другое»! – кричал Луи. « Я понимаю, тебе сейчас тяжело, – вздохнул Андре, – похоже, я действительно, поступил, как свинья. Давай, забудем это. Пусть всё будет как раньше». « Нет, так как прежде, уже не будет»! – промолвил сквозь слёзы Луи. « Только не говори Гарри. Не хватало ещё, что бы ты выдал меня перед ним», – предостерёг Сен-Томон. Луи чуть-чуть кивнул. Но теперь между ним и отцом возникла некая довольно ощутимая преграда… Андре сказал Гарри, что мистер Бремби случайно упал со скалы и умер, когда искал птичьи гнёзда. Гарри долго плакал, а потом сказал: « Как жаль. Он был очень хорошим человеком, он построил для нас замечательный дом и сделал мне отличную свирель». Но детское сознание обладает удивительным свойством удалять из активной памяти все тяжёлые переживания и воспоминания, и скоро Гарри был почти так же весел, как раньше, тем более, что особого веселья у него и не наблюдалось, – мальчик сильно тосковал по дому и родным.

Конец главы.