Лишние боги

      В Панчале давно уже привыкли к странностям и чудачествам принцессы Шикхандини. Но тут у неё объявилось новое.       Из очередного военного похода принцесса-генерал явилась не только с победой и богатыми трофеями, но и с новым союзником. Нет, она назвала его своим другом — именно так. И им оказался не кто-нибудь, а сам царь якшей.       Это была великая честь для Панчала, как и для любого другого царства — могущественные и мудрые якши не часто балуют своим явлением людей. Однако гостя не интересовало царственное семейство. Он лишь объявил махараджу Друпаде, что принцесса оказала ему превеликую услугу, очистив по его просьбе его лесные владения от расплодившихся пишачей, а в благодарность за это изъявила желание стать его ученицей, дабы обучиться всем премудростям якшей, а он счёл её этого достойной. Никакого дозволения у махараджа никто не спрашивал, его просто поставили перед фактом.       — Ну-ну… — только и сказал царь Панчала, хотя где-то в глубине души очень порадовался новой дочериной причуде.       Премудрости… их ведь можно будет использовать, если понадобится, для блага царства… Да и честь уж слишком велика — её удостаиваются единицы.       Но после всего лишь полутора лун, что провёл с нею новый гуру, а потом объявил обучение законченным и с почётом отбыл, начали происходить уж очень странные вещи.       В одно из утр служанки с визгом выбежали из покоев принцессы и долго не могли успокоиться.       — Там… там… на ложе раджкумари… спит… воин… а её самой… нигде нет!..       — Какой ещё воин? — возмутился царь Друпада, ринувшись в покои. Думая при этом о чём-то очень своём… и едва ли не уверенный в том, какого такого воина застанет на дочерином ложе.       Но в покоях, как будто у себя дома, перед медным зеркалом застёгивал ожерелья на своей могучей шее незнакомец — высокий и сильный муж, которому и принц Дхриштадьюмна оказался бы едва по плечо. Воин был хорош собою и до странности похож…       — Кто такой и как посмел!.. — в ярости зарычал Друпада, замахиваясь кулаком.       — Отец! — воин с улыбкой обернулся к нему. — Это же я, твой сын. Шикхандин.       — Что? — опешил Друпада, едва не сев мимо резного кресла.       — Тебе никогда не нравилось, что я женщина, отец. Ты всегда хотел сына. Получи.       — Не может быть… Ты… лжешь, мерзавец!       — Да посмотри же на меня! — спокойный, низкий голос, совершенно незнакомый. — Моё лицо почти не изменилось. Только тело. Я ведь прошла школу премудростей якшей, и мой гуру научил меня этому искусству. Я теперь могу всегда, когда пожелаю, становиться мужчиной. А потом снова женщиной, если захочу. Для этого мне всего лишь нужно пройти сквозь высокий огонь. Вчера вечером я тайно разожгла костёр в глубине сада — и лёг почивать уже твоим сыном. Старшим сыном, заметь. А значит, наследным принцем!       — Ложь!       — Это дар. Дар богов, если хочешь. Ибо даже якши не могут совершать своих чудес без изволения великих дэвов. Боги избрали меня — единственную во всём мире! — для такого дара. Значит, я его достойна. Достоин, отец.       — Ну, уж нет, на слово я не поверю никому!       — Нужны доказательства? Изволь. Прикажи разжечь костёр. Да повыше!       И на глазах у всего панчалийского двора и воинства, ошеломлённого отца и ошалелого брата новоявленный принц Шикхандин прошёл через огонь — и из него вышла уже всем знакомая принцесса Шикхандини, такая же, как всегда, затянутая в воинские доспехи, подчёркивающие её стройный стан; алый тюрбан на голове, который она тут же сдёрнула, развеяв по ветру длинные пышные волосы с медным отливом… Она улыбнулась победительно — и снова вошла в огонь.       И вышла из пламени утренним воином.       — Повторить? Могу хоть десяток раз!       — Довольно… — проворчал махарадж. — С виду ты мужчина… Но кто знает, так ли это на самом деле?       — Ты не видишь щетины на моём лице? Присмотрись: вот же она! Этого недостаточно? Ну, так идём в банные покои — сейчас мне незачем таиться от тебя. Как и от брата. Брат, ты тоже можешь пойти.       Шикхандин лукаво взглянул на Дхриштадьюмну, у которого в этот миг было такое лицо, будто он готов провалиться сквозь землю. «Может, не надо? — читалось в его слегка остекленелых глазах. — Я… это… верю…»       — Ну, уж нет! — воскликнул Шикхандин. — Чтобы никаких сомнений не осталось ни у кого, в банные покои пойдём не только мы, но и свидетели. Да хоть наш ачарья, да звездочёты… Уж слово мудрецов-то никто оспаривать не станет. Можно позвать ещё парочку моих командиров. Или даже…       Такой самоуверенности, граничащей с нахальством, от новоявленного «сына» Друпада не ожидал. Однако, дабы скрыть смущение, сам решительно приказал всем означенным лицам направиться на столь важное освидетельствование.       Из банных покоев все вышли с круглыми глазами. А Дхриштадьюмна — даже слегка пришибленным… будто теперь его на всю оставшуюся жизнь поразила свербящая мужская зависть. Да не «будто»… злосчастный принц едва сумел скрыть её от чужих глаз. Впрочем, оным глазам было не до него.       И только на лице Шикхандина сияла победная улыбка.       — Теперь, когда все довольны, можешь, отец, на всё царство объявить, что теперь у тебя есть старший сын. Самый настоящий. А потому — юврадж!       …С этого дня для Дхриштадьюмны началась полоса мучений. Ладно бы Шикхандин всегда оставался таковым. Но в один из дней путь ещё совсем недавно единственному сыну династии Панчала самодовольно преграждал брат — выше него на полголовы, роскошнее в плечах, нескрываемо сильнее и с откровенной насмешкой на лице — будто над глупым дитятей… и превеликое смущение, и злость, и страх какого-то собачьего свойства охватывали злополучного Дхриштадьюмну в эти мгновения… А то вдруг хватала за руку смеющаяся сестра, и он никогда прежде не видел её — всегда суровую — такой развесёлой.       — Разве это не славно, братец? — резвилась принцесса. — Могу — так, а могу — и эдак. Когда захочу. И всё же я — твой старший брат. Теперь уже навсегда. И наследник Панчала! Или ты имеешь что-то против? Ну, докажи… Нам давно уже пора помериться силой, ты не находишь? Пойдём, разожгу костер… мне как раз сегодня изготовили новые доспехи, а то мои прежние мне малы…       — А наследником тебя ещё никто не объявлял… — как-то пискнул Дхриштадьюмна, уже даже не пытаясь вырваться из цепких ручек расшалившейся сестры, что откровенно и с сомнением разглядывала и ощупывала мышцы на его плечах — чего прежде себе никогда не позволяла. — Коронации не было… Официально я всё ещё…       — Так ты же не женат! Ювраджем может быть только женатый мужчина. Ты лишь просто единственный сын… был!       — Ты тоже не же…       А вот это Дхриштадьюмна брякнул зря.       Ибо на следующий же день принц Шикхандин, пребывая в мужском обличье, объявил, что желает жениться и произвести на свет наследника.       — А сможешь? — с сомнением склонил голову махарадж Друпада. — Это ещё не подтверждалось… Хоть бы какую служанку прижал для проверки…       — Зачем служанки? Я сотворял себя не для того, чтобы предаваться разврату и плодить внебрачных! Мой сын родится только в законном браке! Завтра же отправлюсь в лесной ашрам и войду в аскезы — просить богов, чтобы послали мне такую невесту, чтобы уж наверняка!       — Значит, всё-таки сомневаешься?       — Ничуть! Просто я хочу такого сына, который будет даром богов! Только такой воистину достоин занять трон Панчала! У тебя, отец, ведь есть сын и дочь, дарованные тебе богами. Почему я не могу желать такого? Я уверен, что окажусь достойным такой чести! Ты ведь веришь в меня, отец? А ты, брат?       Дхриштадьюмне хотелось только одного — поскорее укрыться в свои покои. И там — подумать о важном. О чём по причине природной холодности своей и исключительной значимости предназначения, с которым он пришёл в этот мир, прежде ему задумываться не доводилось. Или… не хотелось? Что скорее всего.       Но сейчас это просто необходимо сделать! Жениться и произвести на свет наследника. И сделать это раньше, чем… Опередить! Тогда ещё посмотрим, кого из нас объявят ювраджем…       Мечась по покоям, бывший единственный сын пытался выстроить в голове хоть какой-то план. Что надо делать? Немедленно вызнать у министров и пандитов, где нынче имеются принцессы на выданье, не намечается ли в каком царстве сваямвара… Ехать туда и победить… Или просто заслать брачное предложение… да всё равно кому! Лишь бы быстрее согласилась… Но как это сделать так, чтобы хитроумный Шикхандин…       А означенному Шикхандину не было никакого дела до терзаний брата. Ввечеру он торжественно и спокойно принял омовение, а затем совершил пуджу — всё как полагается уверенному в своём статусе ювраджу: в присутствии министров и командиров, и, само собой, весьма озадаченного отца.       А наутро тем же церемонным двором — присутствовали не только министры, но и вся армия, не раз выкрикнувшая «Слава!» любимому командиру, — принца Шикхандина, одетого в дорогие новые доспехи, новую же, сияющую нетронутостью, корону, которые он на глазах у всех сменил на одеяние аскета, провожали в его добровольное изгнание — в лесной ашрам. Куда позвал он с собою для услуг лишь пару самых доверенных воинов да сообщил, что там его посетит и, может быть, станет поддерживать на пути аскез его новый друг и учитель — царь якшей. Более никому посещать ашрам не дозволялось.       — Это ещё почему? — никак не мог смириться с происходящим махарадж Друпада. — Нечто ты затеял что-то… не по дхарме?       — Как раз наоборот, — уверенно ответил принц. — Разве ты не знаешь, отец, что прерванная аскеза должна быть начата сначала? Никто не должен мешать мне. Те практики, которым научил меня якшарадж, также не надлежит видеть непосвящённым. Даже случайно узрев что-то такое, непосвящённый может пострадать — его глаза и разум могут не вынести… Ну, ты понял меня, отец. Я буду признателен всем вам, если никто из вас меня не потревожит. О своём возвращении я оповещу заранее. Но не ждите меня раньше, чем через год. Я должен получить и божественную невесту, и наследника… Как только я буду уверен, что это мальчик, даже если он ещё не родится — но это покажут нам боги — мы тут же явимся пред твои очи! А у меня непременно будет сын — я это чувствую!       С этими словами Шикхандин в сопровождении двух воинов, также одетых как аскеты, отбыл. И хоть он двигался на своих двоих — босых, оплетённых по лодыжкам рудракшей ногах — всё равно был подобен царственному воину на победительной колеснице. Даже спина его излучала невыразимую, почти божественную уверенность в превеликой значимости своей особы и всех задуманных свершений.       Подпирающий колонну Дхриштадьюмна выглянул из-за неё, бросив последний раздражённый взгляд на удаляющегося брата, и решил было тут же, пока не остыла внутренняя глухая ярость, приступить к осуществлению своего плана. И направился было к группе министров…       Но тут яркий и широкий, словно клинок, солнечный луч, отразившийся от высокого окна дворца, ударил в него — и этот «меч» лёг прямо под горло принца. Словно останавливая — и непреклонно.       «О боги, да что это со мной? — вздрогнуло сердце. — Разве я для этого пришёл в этот мир из огня ягьи? Для того, чтобы жениться на ком попало, лишь бы опередить этого… самозванца… И что я стану делать с этой женой, которая мне совсем не нужна? Исполнять супружеские обязанности — все эти непристойности? Я даже не учился этому… и не хотел учиться… я даже на служанок не смотрел… Да и зачем это всё? Зачем мне даже быть ювраджем??? Если я рождён для иного! Даже не рождён — послан богами! Нет! Каждый должен делать то, что предназначили ему боги. Моя задача — стать смертью Дроне! И более ни о чем мне думать не пристало!».       Только о том, как приблизиться к исполнению своего предназначения. А для этого можно попробовать опередить наглеца Шикхандина в другом… Ведь несмотря на то, что с появлением Дхриштадьюмны отец тотчас же назначил его высшим сенапати Панчала, армия не так уж была и рада перейти под новое начало — человека, с трудом понимающего, что вообще нужно делать, как командовать войсками… И учиться этому… вот ведь позор… пришлось не у кого-нибудь, а у многоопытной Шикхандини, проявившей тогда просто йоговское терпение и добродушие (хотя наверняка в тайне скрипела зубами, но приказ махараджа не обсуждался, а нынешней наглости в ней тогда и в помине не было). Однако за время обучения Дхриштадьюмна насмотрелся — и сам наскрипелся зубами — на то, как армия обожает принцессу-генерала, и явно готова за неё жизни отдать по первому слову… И такого отношения к себе ему за все эти годы так добиться и не удалось.       Через время, взвесив все за и против, Друпада всё-таки разделил армию. И хоть сенапати по-прежнему оставался сын, и все, вроде бы, ходили под его началом, и первые решения принимал он, но… единственное решение, которое ему, по сути, и удавалось принять, так это в очередной раз поставить во главе той части армии, которой предстояло выполнять серьёзное боевое задание, привычную воинам и проверенную во множестве боёв генерала Шикхандини. И армия ликовала, и задание выполнялось как по волшебству, и победы следовали одна за другой, и царство процветало.       Иногда Дхриштадьюмна ходил в военные походы сам, без сестры. И всё это время его преследовала какая-то странная неуверенность… будто он занят не своим делом. Не соседей этих нужно уму-разуму учить… не разбрасываться на каких-то обнаглевших млеччхов да ракшасов… его предназначение иное! Только о нём следует думать! Только на него беречь силы! Что и говорить: если такой поход завершался победой, то, большей частью, потому, что полководец противника вообще умел только считать летучих мышей среди звёзд.       А сейчас… это же лучшее время, чтобы укрепить свое влияние на армию!       Да и сойтись поближе с подрастающими в Панчале племянниками — сыновьями сестры Драупади. Они пока ещё очень юны, но уже ясно, что это — немалая сила. И политическая в том числе. Как наследники по женской линии, претендовать на трон Панчала они не могут, но почему бы не попытаться склонить их на свою сторону?       Эх… не очень-то он ладил с Драупади, если не сказать хуже… Не думал, что понадобится голос в его пользу, даже не её самой, а её странного, сильного и амбициозного семейства. Слишком был уверен в своей исключительности, единственности — настолько, что позволял себе пренебрежение… И сейчас Пративиндхья и его братья лишь с холодным почтением приветствуют его при встрече, а вот тётушку-генерала, и нянчившуюся некогда с ними, малютками, после ухода их матери в изгнание, и вручившую им, отрокам, первое оружие, и ставшую наставницей в воинском искусстве, — обожают. Но можно ещё всё изменить! Ещё как можно…       Шикхандина не будет год, а то и больше… А тут уже давно понятно, что грядёт великая война. Изгнание принцев Пандавов и сестры Драупади подходит к концу, ещё каких-то два года… И именно эта война даст ему, Дхриштадьюмне, возможность сразиться с тем, с кем он должен сразиться, — и победить!       Но не одиноким же воином выходить на поле боя! Нет, он выйдет на него прославленным сенапати, обожаемым армией Панчала, готовой по первому его приказу на всё… И Пративиндхья с братьями — все пятеро — встанут за его спиной.       А Шикхандин… он многое потеряет за время своего отсутствия… и армию… и уважение племянников… и возможность исполнить своё предназначение… Разве позволят боги сразить самого Владыку Бхишму тому, кто так безмозгло и легкомысленно разбрасывается на игры в мужчину-женщину, женитьбу, детей… Да боги за всё это отодвинут желанную награду дэви Амбы ещё на воплощение вперёд… или даже на два… три… Поделом тебе, сестрёнка! х-х… братишка…       ***       Не минуло и полугода, как пришла весть от принца Шикхандина, что он скоро возвратится. С супругой и… сыном!       «Мой сын вот-вот должен родиться, — размашистым, явно радостным почерком вещало письмо. — Сами боги назвали день! Может, когда ты будешь держать это письмо в руках, отец, я уже буду держать на руках наследника Панчала! Не удивляйся, что не прошло и пяти лун: в супруги мне даровали боги саму апсару Савитри, рождённую от луча Сурьядэва, отразившегося в кувшине, наполненном слезами великой саньясини Натхадры-дэви, пятьдесят лет рыдавшей только чистыми слезами радости от любви к Вселенной! Вот какая у меня жена — сотканная из Солнца и Чистой Любви! Ей, как и всем апсарам, не нужно носить дитя девять лун, и если бы не моя человеческая природа, она могла бы родить нашего сына уже на следующий день после брачной ночи: только взглянула — и он появился бы в её руках. Но ей, благочестивой и праведной моей супруге, пришлось смириться с тем, что я человек, хоть и достигший многих милостей богов, — и всё же выносить нашего сына хоть несколько лун. Но я уверен, что он будет здоров и прекрасен!.. Он будет… о, отец! Я слышу крик… и служанки жены уже бегут ко мне… Слава богам! Слава!»       …В этот торжественный день махарадж Панчала созвал в зал собраний кампильского дворца всех, кого только мог. И побольше мудрецов, в том числе приглашённых, среди них был сам махариши Прабодхья, прославившийся способностью зреть незримое. Ибо Друпаду все ещё продолжали терзать какие-то непонятные ему самому сомнения.       В зал сначала торжественно вошли два воина, сопровождавшие Шикхандина в его отшельничестве. Один из них возносил в руках роскошное знамя, на котором золотом было вышито ослепительное солнце.       Второй вышел в центр зала и возвестил:       — Ликуйте! Сейчас вы узрите наследника Панчала — принца Савитара! Слава богам!       Он воздел руки к потолку, другой высоко поднял знамя, и, лишь услышав ответное «Слава!» со всех сторон, оба воина смешались с толпой, чтобы дать дорогу принцу Шикхандину, одетому по-царски и ступающему с немалым достоинством.       Рядом с ним шествовала облачённая в золотого цвета сари, увешанная с ног до головы дорогими каменьями женщина необыкновенной красоты — которую, впрочем, трудно было разглядеть за свешивающимися на лоб и виски крупными украшениями, огромным натхом в крыле изящного носа и золотыми узорами на щеках и руках. В этих золочёных руках она держала, прижимая к груди, свёрток, полностью закрытый узорным шелковым покрывалом.       — Дитя спит, — первое, что сказала она. — Но, думаю, сиятельный наследник окажет нам честь, проснувшись и явив себя…       — А правда ли ты апсара, почтенная? — Друпада, покинув трон, подошёл к невестке, пристально и бесцеремонно разглядывая её. — Уж слишком ты телесна… даже вон капельки пота на шее…       — Да не будет никаких сомнений, — спокойно сказала женщина, осторожно передавая свёрток Шикхандину, который взял его так, будто это величайшая драгоценность. — Позволишь ли ты мне, господин, явить мою суть твоему окружению?       — Да, моя дэви, — улыбнулся новоиспеченный отец. — Покажи им…       И внезапно неизвестно откуда полилась дивная музыка, подобная звучанию флейт самих гандхарвов… Златорукая женщина медленно, плавно оторвалась от земли и поднялась в воздух, почти под самый потолок, и там, словно отталкиваясь лотосными ножками в золотых мехенди от невидимых опор, закружилась в танце…       Присутствующие в зале задрали головы, и с самыми разными выражениями лиц: от отупляющего неверия до ошеломительного восторга — не могли оторвать взоров от этого завораживающего действа. Больше всех, казалось, был потрясен махариши Прабодхья…       Пока музыка внезапно не смолкла, и сияющая женщина не оказалась на том же месте, с которого «взлетела».       — Я апсара Савитри, рожденная от Солнца и светлых слёз, — сказала она. — Но в моей истиной природе я не смогла бы стать супругой принца Шикхандина, потому мне пришлось немного… упростить… её. Да и другим людям так будет со мною проще. Потому простите мне, махарадж, капельки пота на шее… ах, после танца их даже стало больше… — она вынула из рукава чоли невесомый платочек, чтобы утереть их, — и за этим действом изящных ручек наблюдали, не в силах оторвать глаз.       И тут из свертка раздался недовольный детский крик.       — Моё солнышко проснулось, — с нежностью прошептал принц Шикхандин, и на лице его расцвела счастливая улыбка.       Апсара снова взяла сына из рук мужа и открыла его лицо перед всеми.       Если и тут кто-то ожидал увидеть нечто необыкновенное… Обычный младенец. Смугловатое личико, сморщенное недовольной гримаской, щурящиеся от блеска золота вокруг чёрные глазки, нежные, пушистые, пока ещё редкие колечки тёмных волос…       Друпада не смог сдержать отчаянного любопытства, снова наводящего на смутные подозрения, и уставился на внука даже несколько не подобающим великому царю образом, желая разглядеть его до мельчайших подробностей. Его остановил суровый взгляд Савитри.       — Нашим сыном нас благословили боги! — провозгласила она, слегка приподнимая ребёнка, чтобы его видели все. — И чтобы это знал весь мир, он носит на себе божественный знак. Чтобы все знали, что он произошёл от той, кто рождена от солнечного луча. Взгляните!       Женщина приоткрыла тельце младенца — и все увидели на его груди знак: словно выбитый на коже узор в виде маленького солнышка о двенадцати лучах. Знак был крохотным — меньше детской ладошки, но сверкал так, что затмевал своим блеском всё золото матери.       — Теперь ни у кого нет никаких сомнений? — строго спросила апсара.       Никто даже не осмелился ответить. А махариши Прабодхью словно поразило громом…       — Панчал одарили боги великим даром! Принц Савитар благословлён богами и всю жизнь будет под их покровительством, и никакое зло не коснётся его! Панчалу следует быть достойным такого дара! И беречь его как зеницу ока! И зреть в нём бога!       Снова завернув дитя в покрывало, Савитри передала сына отцу, и тот любовно прижал его к груди, казалось, не замечая ничего вокруг.       — Моё предназначение среди людей выполнено, — заявила вдруг апсара. — И теперь я должна вернуться в свой мир. Я покидаю вас. Берегите моего сына!       И она уже развернулась, чтобы уйти. От такого внезапного поворота люди, потрясенные, не в состоянии были даже вымолвить слова. Махариши Прабодхья лишь открывал и закрывал рот, словно пойманная рыба…       И только Друпада, опомнившись, с реакцией воина схватил апсару за локоть и развернул к себе.       — Уходишь, невестка? — усмехнулся он. — А кто же будет кормить принца Савитара? Доверишь божественное дитя простым кормилицам? А вдруг небесное создание не примет простого молока?       Женщина с достоинством отняла руку, вскинула голову и в упор взглянула в глаза свёкра.       — У этого ребёнка есть и отец, — значительно выговорила она, — и мать.       И… растворилась в воздухе.       И тут же принц Шикхандин, даже не взглянув ни на кого, лишь ещё крепче прижимая к груди своего божественного сына, без единого слова покинул зал собраний.       ***       И уже в тот же вечер в покоях принца Шикхандина на полуразбросанном ложе сидела растрёпанная и счастливая женщина, прижимая к переполненной молоком груди довольно посапывающее дитя.       Она тихо смеялась, что-то лепетала в ритм, напевала какую-то песенку, бросала её на полуслове, снова смеялась… Длинные волосы с медным отливом струились по плечам, локоны завивались вокруг ручек ребёнка, сжимающего их, словно игрушки, цепко, не желая отпускать…       Служанки с подносами стояли у ложа колоннами, всё еще не в состоянии прийти в себя от удивления, но счастливая мать не видела их.       Пока в покои, презрев всякие условности, распугав служанок, не ворвался взлохмаченный принц Дхриштадьюмна.       — Что это значит? — вскричал он, нависая над сестрой.       — Ш-шанти! — прошипела Шикхандини. — Напугаешь!       Она осторожно прикрыла грудь — но не слишком, будто и сейчас в ней продолжала жить раскованность принца Шикхандина, — и с вызовов взглянула на брата.       — Что тебе не так?       — Но… ты…       — Брат! — улыбка снова осветила её лицо. — Разве это не славно? Я ведь всё могу: и так — и эдак. Когда мой сын подрастёт, и нужно будет обучать его воинскому искусству — я стану ему отцом и обучу всему-всему! А сейчас малютке Савитару нужна мать — и я могу быть ею! Смотри! Груди мои полны молока! Разве это не славно? Разве это не благословение богов? Мне ведь пришлось выдержать такие аскезы! И я оказалась достойна! Нам с Савитаром не нужен больше никто! У моего сына есть и отец — и мать! И это — я!       Она откинулась на расшитую подушку, разметав волосы, снова улыбаясь блаженно и смутно, будто только сейчас в ней — прежде суровом воине — появилась та самая женская загадка, которая проявлена Вселенной именно в материнстве.       Не очень быстрый на ум Дхриштадьюмна стоял столбом, так и не сумев вместить ни этого зрелища, ни того, что сокрыто за ним… А женщина уже не видела его. Снова склонившись к обожаемому дитяти, она зашептала что-то ласковое… и странное…       — Ом бхур бхувах сваах… тат Савитар варенъям… бхарго девайсья дхимахи… дхийо йо наах прачодайа-а-ат… — постепенно шёпот превращался в тихую песню.       — Что это за заклинания, сестра? — отмер Дхриштадьюмна.       — Заклинания? Да просто песенка… Это я сложила прямо сейчас… нет, это боги мне напели… Это песня о том, что мой Савитар — самый лучший… он сын Солнца… и Вселенная возлюбила его… и он возлюбит Вселенную так, что счастье и любовь наполнят мир только от того, что он в нём живет… Ступай, брат. И впредь стучи, а ещё лучше посылай слуг с вестью, буде пожелаешь прийти на женскую половину. Не место сейчас здесь таким грозным воинам! Рано! Но придёт время… — и снова блаженный шепот: — Савитар… прачодайат…       После ухода брата Шикхандини уложила насытившегося сына в роскошную колыбель, приставила к ней служанку, чтобы та покачивала её, а сама возлегла на ложе, подперев голову рукой, и вперилась в качающуюся люльку, словно на Маятник Вселенной… Прикрыв глаза в полумедитации-полуистоме.       — Ночью дети спать должны… тат Савитар варенъям… Солнышко моё, усни… Солнце солнечное…       И тут двери покоев снова распахнулись. На пороге стоял махарадж Друпада.       Шуметь он не стал. Но тот властный жест, каким он поманил дочь к себе, заставил её выпасть из счастливого морока, подняться с ложа, взять отца за руку и тихо перевести его в противоположный конец покоев. И там усадить на пол, в ковры и подушки. Всё время она держала у губ настороженный пальчик, и лишь когда убедилась, что разговор не помешает ребёнку, вскинула раздражённый взгляд на отца.       — Ну? Я ведь уже всё объяснила Дхриштадьюмне. Не мог передать? А я всегда знала, что братец умом недалёк… Но тебе-то уже давно ясно, что мой дар от царя якшей…       — А скажи-ка, мне, дочь… хм… ну, сейчас ты точно не сын… а почему мой сын не представил мне свою супругу, как только вы вступили в брак? Почему бы ей не вынашивать ваше дитя в нашем дворце? Разве здесь мало слуг? Или нет уюта и роскоши?       — Ну, что за странные вопросы? Она ведь апсара — у неё другая природа. Она могла выносить сына лишь под присмотром самих богов… и своих служанок-апсар… наши ничего не знают об апсарах…       — А ты что-то слишком много о них знаешь… Я-то уже всё понял… почти… Непонятно мне только одно: где ты взяла эту апсару? Как уговорила её прикрыть твой грех?       — Отец, — ничуть не смутилась Шикхандини. — Сегодня был трудный день… столько потрясений… хоть и приятных… но в твои лета… тебе надо отдохнуть…       — Не уходи от ответа! Где ты взяла апсару и как…       — Она моя жена. Ты видел на ней мангалсутру и синдур в волосах. Этого мало? Тебе призвать того бога, который совершил над нами обряд? Так это был сам Дхармарадж. Может быть, если мы хорошо его попросим, он явится нам, чтобы подтвердить… Но обычно он бывает гневен, если люди не верят в совершённое им. И как бы не обрушил свой гнев…       — Ладно апсара… Но столь дерзко поминать богов во лжи… дочь, да ты совсем обезумела в своей дерзости! Но это тебе не поможет. Этот ребёнок не будет наследником Панчала!       — Что???       — До тех пор, пока я не выясню все обстоятельства его рождения. А это не так трудно.       — Ну, хорошо. Я вновь призову мою супругу…       — У тебя нет никакой супруги. Эта женщина… вот уж не знаю, как ей удалось задурить всем головы своим танцем… но она не апсара. Так сказал махариши Прабодхья, а он зрит незримое. А ещё он сказал… — махарадж выдержал паузу. — Что она никогда не была в тягости. Она вообще… пуста в теле! Словно кувшин. Так, будто и не женщина вовсе, а женская майя… наведённая незнамо кем…       — А ты точно помнишь, отец, что, зазывая мудрецов на смотрины, ты в предыдущий день не угощал их роскошными яствами и мадхвикой? Или они сами не приложились для пущей мудрости к мехам из своих запасов? А то ведь мудрецы бывают разные…       — Махариши Прабодхья вкушает по три листочка священной рудракши в год. И к другой пище не прикасается.       — Вот ему ты веришь на слово…       — Не заговаривай мне зубы, дочь. Просто знай: ублюдок колесничего никогда не будет наследником Панчала!       Шикхандини даже не вздрогнула.       — Мой сын рождён в законном браке!       — Нарисовать синдур сообщнице — это ещё не значит… А вот этого я от тебя вполне ожидал… после того, что случилось три года назад в тайных покоях этого дворца… После такого… удержать тебя от сладкого греха — это всё равно что посадить в клетку пантеру весной… Весенняя кошка найдёт силы, чтобы раздвинуть прутья, протиснуться меж них и убежать к своему барсу… или кто он там у тебя…       Вот тут уже принцесса гневно сдвинула брови.       — Это тебе не следует забывать, отец, что этого барса… или кто он там… у тебя… притащил мне ты! Это тебе тогда была ничуть не дорога честь твоей дочери — ради очередных твоих великих свершений! Но ты плохо думаешь обо мне! Что было — то было. Но и прошло. Навсегда. А значит — не было. И даже думать не смей…       — Слишком много я дал тебе свободы, непозволительной женщинам… Военные походы… бесконечные… за ними может крыться все, что угодно… Да отцом этого, с позволения сказать, принца, мог стать кто угодно… любой проходимец… если бы не этот знак! Значит, твой сын произошёл от Солнца? А ничего, что я видел такой же знак на кое-чьём теле? Именно с него начинала проявляться божественная защита… Точно такой же…       — У этого… человека… есть жена и сын. Если бы у этого сына был такой знак, если бы это наследовалось… об этом бы знали все. Такое не скроешь. Но этого нет! Хочешь убедиться — зашли своих соглядатаев в трущобы Хастинапура, пусть отыщут эту… как её… и её отпрыска. Пусть осмотрят его и доложат тебе. Но я и так скажу: ничего подобного у него нет. Только апсара, рождённая от Солнца, могла подарить своему сыну божественный знак!       — Хм… точно такой же, как…       — Мой сын рожден в законном браке, — спокойно повторила Шикхандини.       Друпада несколько минут оторопело рассматривал её, силясь понять. И вдруг увидел…       — А что это у тебя на шее? Уж не мангалсутра ли?       — Это? Ты видел это ожерелье на шее принца Шикхандина. Я ношу его давно…       — И это была единственная вещь, которую принц Шикхандин не снял даже в банных покоях…       — Это подарок царя якшей, и я дорожу им…       — Просто знай: даже если ты вступила в тайный брак с этим… хастинапурским выскочкой… его отродье не будет наслед…       — Мой сын рожден в законном браке. Принца Шикхандина и апсары Савитри. А даже если ты не можешь избавиться от своих… нечистых воспоминаний… стыдно, отец!.. в твои-то лета… в любом случае, это твой внук. И если ты откажешь ему в признании, если ты ославишь его из-за своего греховного разума… значит, нам не нужен Панчал! Мы уйдем и завоюем себе другое царство!       — Армия пока ещё принадлежит мне.       — А слушается она только меня!       — Сенапати — Дхриштадьюмна!       — Если сравнить число побед моих и братца за эти годы — ему не достанется и двадцатой доли!       — Зато у него не было поражений, а у тебя были — и постыднейшие!       — У него потому и не было поражений… да так ли это? или просто все его походы были слишком незначительными, чтобы принимать его поражения всерьёз?.. Да потому, что он не человек — и в воинах видит не людей, но боевое мясо. Он бросает их на смерть, даже не задумываясь. Даже тогда, когда это не нужно. Я, отец, за эти годы научилась беречь людей. Ты знаешь, что многих, раненых, я вынесла из боя на своих плечах. А тем, кто покалечился и уже не может воевать — всегда назначаю щедрое довольство, — способен ли брат с его каменным сердцем даже подумать об этом? А о вдовах и сиротах? Да и всегда я хорошо подумаю, прежде чем отправлять кого-то на верную смерть, просто бросаться людьми… Армия боготворит меня, отец. Как они меня встречали! Видать, братец замучил их за эти полгода немыслимо…       Замолчав, она опустила голову — и снова подняла её, взглянув исподлобья. И это была уже не расслабленная счастьем женщина, но уверенный в полной своей силе генерал.       — Я научилась беречь людей, заботиться о них. Научила их видеть во мне разум, а не тупую силу и ярость. Научила их любить меня, а не бояться. Я как чувствовала, отец, что мне может понадобиться военный переворот… Но будем надеяться, что до этого не дойдёт. Твоё сердце смягчится, ты поймёшь, что принц Савитар — твой родной внук — да при любых раскладах… даже твоих безумных… и отвергнуть такое солнышко может лишь ракшасово сердце. Ты не сможешь причинить ему никакого зла: ибо если с ним что-то случится… не приведи боги! — мне есть чем ответить! И мне ты не причинишь зла — за меня ответят сами боги! Но… ты, отец, у меня вовсе не ракшас… Ты полюбишь наше солнышко… надежду Панчала! Его Свет! Его наследника! Сына твоего старшего сына-ювраджа и небесной невестки…       Уверенный голос женщины-генерала неуловимо менялся на завораживающий шепот колдующей якшини — и вдруг снова звенел сталью — и эта сталь, вновь расплавляясь, перетекала в тихую, глубокую, шелестящую по камням прозрачную реку…       Друпада не узнавал свою дочь. Она ли это? Ведь одновременно с пронзившей её сердце безмерной материнской любовью — во всём остальном оно оледенело. Холодная стальная скала со смертоносными зубцами.       И в этот миг Друпаде стало жаль… не кого-нибудь… а этого самого хастинапурского выскочку… Ведь он никогда не узнает… ему не положено знать… если у нас тут законный наследник Панчала! Божественное дитя Солнечного Света и Чистой Любви!       …О боги, что творит с женщинами материнство… особенно позднее… особенно царственное! Такая женщина на пути к трону для своей кровиночки, если надо, растопчет всех… даже отца своего ребёнка… что уж говорить о каком-то там дряхлеющем деде… И ведь она будет тысячу раз права! И боги будут на её стороне!       — А как же… Бхишма? — неуверенно пролепетал Друпада, уже чувствуя, что сдается.       — Кто такой Бхишма?