Первая смена 1975-го

Если для всего отряда утро начиналось с зарядки, то для Жилина — с побудки Рощиным на час раньше. Если утро было хорошим — то с отдельной тренировки на опушке леса. Если плохим — то с очередного разбора полётов, которые с той злополучной бури на болотах становились для Жилина практически рутиной. Игорь спелся с Шишкиным; стоило Жилину отвести глаза, как эти двое испарялись на поиски новых проказ. В последнее время к ним изредка присоединялся Зайцев, и тогда дело принимало совсем скверный оборот: втроём они могли разгромить лагерь легко, быстро и с удовольствием. Все познания Шишкина в точных науках лежали в области взрывов; пока Игорь в очередной раз показывал фокусы вроде «что мне ваше болото, меня туда ни разу не засосало, оно меня выплёвывает», Шишкин умудрялся умыкнуть что-то легко воспламеняющееся и добавлял драматичности выходкам Игоря. В лагерь они возвращались грязные, прокопченные, но до безумия довольные собой. Грозить исключением из пионеров было бесполезно: Игорь ни дня к ним не принадлежал, а Шишкина, по его словам, исключили уже давно. — А галстук чего таскаешь тогда? — строго вопрошал его Травко после очередной проказы. — Только позоришь почём зря. Игорь отмалчивался, только косил на Жилина взглядом — не объяснять же, что галстук он забрал у Жилина, «я тоже хочу, как у тебя» — «вступи в пионеры?» — «как. у. тебя». Тем утром обошлось без разборок — свою порцию Жилин получил накануне в полном объёме за лису. Майор вытащил его на пробежку с мотивацией, что Жилину не хватает нагрузки. Жилин с тоской подумал о том, что с Игорем ему уже не нужна дополнительная физкультура. — Провалишь проект же, — неодобрительно сказал ему Рощин, пока они бежали по побережью лесного озера. Жилин слегка нахмурился. — Я держу Игоря под контролем, — ровно сказал он. Рощин хмыкнул. — Под тем контролем, что лиса вчерашняя? Или под тем, как девочку из второго отряда до обморока жабами довели? Жилин насупился. — Уже обсудили же, — проворчал он. — Игорь так общается. Он не хулиганства ради. Подружиться хотел. Рощин закурил. В представлении Жилина среднестатистическому человеку должно было быть неудобно курить во время пробежки, но Рощину явно ничто не мешало. Запах его табака показался Жилину весьма приятным; хотя он в целом не понимал, зачем люди это делают, но допускал, что так они получают от жизни чуть больше удовольствия. — Ты следи повнимательней, — посоветовал ему Рощин. — Чернова я придержу, если что. Он лютует, конечно, что вас прислали без его одобрения, но что он может ещё делать? Жилин тяжело вздохнул. — Я слежу. Но я не могу держать его на цепи, а ваш этот врач натворил такого, что я расхлёбывать ещё месяц буду, — буркнул он. — Задача у тебя такая — расхлёбывать, — Рощин затянулся. — Сестра твоя звонила. Я не стал ей рассказывать об инциденте, вернёшься — сам расскажешь. Жилин угрюмо перевел взгляд на мирную озёрную гладь. Он старался не думать о том, что могло произойти бы, если бы Игорь всерьёз рассердился или расстроился; его вполне устраивало, что озеро остается мирным и невозмутимым, а не вскипает, что вода — бутылочно-коричневая, прозрачная и спокойная, а не грязно-черная. Возможно, какая-то его часть осталась на тех болотах. Какая-то его часть, имени которой он не знал, всё ещё держалась пальцами за кору дуба. Какая-то его часть позволяла шиповнику оплести лодыжки и запястья. Какая-то часть шла под воду темного болота, которое плескалось в Игоревых глазах. Какая-то его часть — та, что всплывала по ночам во снах — осталась там, и Жилин не был уверен, что она хочет оттуда возвращаться. — Не надо вовлекать в это сестру, — мрачно сказал он. — Достаточно ей проблем. Ей не так долго осталось быть рядом со мной и Игорем, так что обойдемся отчётом. Он чувствовал тяжёлый взгляд Рощина на себе, но упрямо не поворачивался. Если чему его и научило общение с людьми — чем менее заинтересованным ты прикидываешься, тем больше шансов, что тебя оставят в покое. — Ладно. Не маленький уже, — хмыкнул Рощин и ускорил бег. Жилин, чтобы не отставать, припустил за ним. Насколько лагерь был полон секретов и интересных вещей, настолько тоскливо Юре было в итоге оставаться наедине с собой. Его неуёмная жажда поиска нового каждый раз заводила его все в новые дебри «Красного октября»; как-то раз дошло до того, что он прокрался в комнату поварихи Натальи с тем, чтобы найти следы лекарства, которое, по его мнению, добавляли в еду с тем, чтобы пионеры были послушными и спокойными. Когда он в полной уверенности, что нашел тот самый ингредиент, добрался до полок с темно-зеленой мутной субстанцией, Наталья вернулась и чуть не отделала его метлой. Бегством пришлось спасаться срочно, а от Травко Юра потом выслушал целую лекцию о недостойном пионера поведении. Мечты найти что-то эдакое, что заставит ВСЕХ (почему-то в своих мыслях он видел этих ВСЕХ неизбежно потрясёнными открытием) переосмыслить ВООБЩЕ ВСЁ, не давали Юре покоя. Он уже перевернул весь лагерь, добрался до его границ (и крайне удивился колючей проволоке, которая была, похоже, по всему периметру) и умудрился забрести так глубоко в лес, что вернули его только с помощью Косолапова и Игоря. И ещё одна долгая и нудная нотация. — Ты же не Шишкин и даже не Катамаранов! — пенял ему Травко, на что Юра только пожимал плечами и замечал: — Я просто ищу что-то новое, что тут такого? «Что-то новое» было за каждым поворотом. Так Юра раскопал имена Шишкина и Белкина, которые те упорно не хотели говорить, чем породил добрых полчаса подначек от Жилина и Алёнки в сторону обоих («Как-как, ещё раз? НАдоям Трудовым Слава? Союзная Научно-Исследовательская Конференция Естественной Регуляции Серотонина?» — «Мои родители были очень даже большими людьми в области сельскохозяйственной промышленности. А его родители на этой конференции и познакомились»). Ради справедливости, он же и раскопал, что Шишкин, Белкин и Конфеткин — детдомовские, так что подначки прекратились так же быстро, как и начались. — Да угомонись уже, — советовал ему Раф после того, как Юра каждый раз триумфально появлялся на пороге либо с сокрушительной новостью, либо, по мнению окружающих, с абсолютно бредовой идеей вроде лекарства. Угомониться Юра не мог. Кеша, его напарник по разрабатыванию идей и новостей, в последние дни был был крайне занят то фотокружком, то Авророй; пока Юра прокрадывался к корпусу администрации, Кеша крутился на танцах. — Предатель, — еле слышно проворчал Юра себе под нос и устроился в густых зарослях черноплодки под окном директора. Место для наблюдения было прекрасным; Юра был глубоко убежден, что в их с Алёнкой споре прав был он, а где ещё искать информацию, как не рядом с Черновым, от которого не отлипал объект спора — майор Рощин? Оба не заставили себя ждать; в окне вспыхнул свет, и Чернов вошёл в комнату, а за ним — Рощин. Чернов направился прямо за стол; Юра слышал, как звякнул стакан. — Ну и смена у тебя в этом году, — с иронией сказал ему Рощин. Юре из засады было видно, как он садится напротив Чернова и тоже наливает себе. — Такого у тебя ещё не было. Чернов поморщился. Сделал глоток, а потом негромко сказал: — У меня — не было. Но ты всегда можешь вспомнить нашу смену, у нас было не хуже, — заметил он. — Один мой брат чего стоил. Рощин коротко хохотнул. — Слава богу, мой брат поспокойнее, — заметил с иронией он. — Отряд у него неплохой. Юра навострил уши: до этого момента он ни разу не слышал, чтобы в лагере у Рощина был брат. — Да. У них толковая вожатая, — Чернов стряхнул челку с глаз. — Она с опытом, два года уже сюда ездит. Рощин уважительно присвистнул. — Я думал, желающих возвращаться сюда нет, — он посмотрел на Чернова и тут же поправился: — Ну, почти нет. У тебя-то случай особый. — У всех нас случай особый, — хмыкнул Чернов. Повисла тишина; потом Рощин тише сказал: — Я всё равно не понимаю. Ты не просто возвращаешься сюда, ты живёшь тут столько лет, хотя знаешь, что надежды нет и не может быть. Ради чего? Чернов помолчал. Потом пожал плечами. Юра не видел его глаз отсюда, но ему казалось, что голос директора чуть дрогнул. — Кто, если не я? Тут на мне и Наталье все держится, и наша смена ещё не подоспела, — Чернов горько вздохнул. — Так уж лучше я. Мне это хотя бы в радость. — Всегда знал, что у тебя извращённые представления о радости, — немного резко бросил ему Рощин. — А что дети? Поднялся ветер; Чернов встал, подошёл к окну и перед тем, как плотно закрыть створки, произнес: — А что — дети. Надеюсь, что на пересменку никто из них не останется. Они говорили что-то еще, но Юра уже не слышал; разговор казался ему на первый взгляд полной бессмыслицей, но что вообще могло казаться осмысленным после бури имени Катамаранова и приёмника, который играл песни из восемьдесят шестого? Он брёл в сторону корпуса, когда вдруг почувствовал запах дыма от папирос и услышал голоса Жилина, Шишкина и Рафа. — Главное, чтобы тебя не увидели, — озабоченно пробормотал Раф именно в тот момент, когда Юра завернул за угол корпуса и наткнулся на них взглядом. На Жилина, который сидел на спинке скамейки с папиросой в губах, залихватски сдвинутой в угол рта. Шишкин наблюдал за этим с широченной ухмылкой, а Раф — с откровенной неуверенностью. — Ой, — Юра захлопал глазами. — Жилин, ты это зачем? Жилин довольно запрокинул голову, затягиваясь (к его чести, даже не закашлялся). И бросил на Юру взгляд, полный мятежного превосходства. — Захотелось, — нахально сообщил он. Юра подобрался, подошёл поближе; странное дело, но такой Жилин казался ему незнакомым, даром что сидели они всегда за соседними партами. На тебе — вместо привычного законопослушного Жилина, любимчика учителей, пионер скамейки топчет и папиросы курит. Мир сходил с ума. Ну, или хотя бы отдельно взятый Жилин. — А папиросы откуда? — деликатно уточнил Юра. Щёки Жилина как-то не по-бунтарски заалели, однако он все тем же нахальным тоном заявил: — Нашёл. Судя по всему, спорить с ним было бесполезно. Юра глубоко вздохнул, мысленно отсортировал новость в папку «ВСЕХ не заставит ПЕРЕОСМЫСЛИТЬ ВСЁ» и начал потихоньку отступать, как вдруг услышал за своей спиной шаги — и быстрее, чем он успел сообразить, что произошло, мимо него пролетел вихрем Чернов, а еще через секунду Жилин заверещал и выронил папиросу. — И что это такое? — грозно спросил его Чернов, крепко взяв за ухо. Жилин, растерявший всю свою спесь и нахальство, чудом не свалился со скамейки. — А вы чего уставились? Только что не аплодируете, тоже мне, товарищи. — Не самый страшный проступок, — пробасил за спиной Юры Рощин. Под свет фонаря он выходил неспешно. Чернов бросил на него уничтожающий взгляд. Юра попытался улизнуть под шумок. но Рощин цепко ухватил его за воротник куртки. — Курит, ну и пусть курит. Бежать было некуда. — Твоя вина, между прочим. — Чернов встряхнул Жилина за ухо: тот снова заверещал, но, к его чести, просить его выпустить даже не пытался, только согнулся в три погибели. — Твое дурное влияние. Сто раз тебе говорил — не курить на территории! А скамейки? Жилин, это, между прочим, государственные скамейки, их кто-то руками делал, а ты их топчешь ногами! — Был неправ, — пробормотал Жилин и, стараясь не шевелить головой, чтобы лишний раз Чернов не дёргал его за ухо, сполз со скамейки на землю. — А ты чего? — Чернов метнул взгляд в Рафа, который вместе с Шишкиным пытался раствориться в кустах. — Ладно, этот, у него никакого тормоза, а ты-то? Или у вас всего один благоразумный человек на весь отряд? — Травко? — робко предположил Раф и, осознав безуспешность своих попыток сбежать, выпрямился. — Молодцова, — огрызнулся Чернов и за ухо потащил Жилина в сторону своего корпуса. Рощин отпустил Юру, и он уже успел было порадоваться. что легко отделался. как до него донесся едва слышный. хрипловатый голос Рощина: — Не крутись больше под окнами Эдуарда, малец.