Первая смена 1975-го

— Оставь. Меня. В покое! Прищурившись, Аврора не отводила от Кеши сердитого взгляда, только крепче сжимала кулаки. — Даст ему в глаз, — за его спиной шепнул Шишкин, и Косолапов так же еле слышно ударился с ним кулаками. — Так, так, стоп, — Жилин отложил карты и поднялся, подошёл к Авроре и Кеше. — От кого угодно ждал, но не от вас. Что такое? — Сергей, не лез бы ты, — посоветовал ему Кеша настолько... не своим тоном, что Жилина слегка передернуло — не вязалось все то, что он про Кешу знал, с тем, что он слышал и видел. В последние дни приходилось переучивать много информации. Жилин потёр висок. — Успокойтесь, — попросил он. — Аврора, что такое? — А то ты не видишь? Хамит, ведёт себя... Странно, вот как! — Аврора почти рычала. — Знаешь, что, Кеша?! Я не собираюсь с тобой так дальше гулять и общаться. Все. Все! Она вздернула подбородок и, одарив Кешу полным обиды взглядом, удалилась к себе. — Ну и вот что ты делаешь? — Жилин слегка встряхнул Кешу за плечо. — Она— то тебе что сделала? Хорошо к тебе человек относится, а ты зачем это все творишь? — Это все — это что? — уточнил Кеша, и взгляд его из-за очков остро уколол Жилина. — Что ты ей такое сказал? — Жилин встряхнул его ещё разок и отпустил; он все ещё не понимал, как это произошло, но Кеша вдруг оказался выше него и как будто сильнее, чем был раньше. — Сказал, что знаю, кто она, вот и все. Повисла неуверенная тишина. — И подсказка: если ты сам не видишь, что происходит, я тебе тоже говорить не намерен, — спокойно добавил Кеша и вышел из рекреации, напоследок не забыв вздернуть подбородок. Надо же. Они столько лет сидели рядом в школе, и он был уверен, что знает Кешу наизусть, от привычек грызть карандаш до тональности голоса, когда тот паниковал. Но таким он видел его всего пару раз в жизни: когда его пытались побить старшеклассники за очередное «слишком умное» словечко. Кеша выходил из себя, бросался на обидчика и лез в драку, или язвил и бил по больному. Но это всегда быстро заканчивалось, милый Кеша снова становился милым Кешей спустя несколько сумасшедших минут; растерянно тёр лоб и говорил, что не знает, что на него нашло, да и не он первый начал... — Тоже ничего не понимаешь? — хмуро спросил его из-за плеча Юра, и Жилин скосил глаза, но оборачиваться не стал. — Да что тут понимать, — махнул он рукой. — Тут у кого хочешь шарики за ролики. Тебя уже теребили с вопросами? С самого утра каждого из них вытаскивали по очереди в административный корпус. Почти всех — их с Игорем по понятным причинам дёргать не стали. — Ага. Майор сказал, что с моим длинным носом только шпионов искать, правду ищу, — гордо сообщил Юра. Жилин почесал в затылке. — Не скажу, что я удивлен, но встаёт проблема: сколько из твоих безумных теорий — правда, а сколько — плод фантазии? — задумчиво спросил он, и Юра самовлюблённо фыркнул. — Да ты завидуешь. Самого-то не вызывали. — Он и так весь месяц оттуда не вылезал, — флегматично заметил Белкин. Юра и Белкин затеяли нудную перепалку; Жилин покачал головой, махнул рукой — «играйте дальше без меня» — и вышел из корпуса. Устроился на ступеньках, подставил лицо солнцу и тяжело вздохнул. Как он мог понять, не весь отряд проявлял «таланты», как их тактично называла сестра. Но, когда она перед отъездом ставила перед ним задачу, то предупреждала, что неспособных там нет. Жилин, помнится, возражал — «куда Игоря в такую среду! Он их всех зацепит же! Он-то уже того... Активный!». Однако руководство приказало — и они должны были выполнять. Особенно Жилин. Из них всех у Жилина не было ровным счётом никакого выбора. Юра «видел правду», но умудрялся прозевать очевидное у себя под носом. Алёнка перед его взглядом парила над макушками лесных деревьев — она удивительно легко и ловко справлялась со своей свежеобретенной способностью, Наталья только ворчала с земли, направляя её криками и выразительными жестами. Не все из них говорили о том, что им сказал Чернов; Кеша, к примеру, предпочел молчать, да и Косолапов тоже. Последний вообще ходил по лагерю как прибитый, а после разговора с Черновым воспрял духом. Молчали Шишкин, Белкин, Конфеткин. Молчала Аврора, молчала Герда — хотя она дольше всех сидела у Чернова в кабинете. Игорь тоже молчал — но они и так всё знали. Жилин видел, как всё больше уменьшается доза, которую в Игоря вливали ежедневно. Видел, как всё более осмысленным становится его взгляд. Более... Внимательным, сосредоточенным, задумчивым. Жилину нравилось думать, что Игорь однажды возьмёт под контроль свою сумасшедшую силу. Что не потребуется пить столько, и что они смогут поговорить по-настоящему хоть раз. Что он успеет. Жилин почти физически ощущал, как над его головой пылают цифры обратного отсчёта в случае провала миссии (по его собственному мнению, он её провалил уже давно, просто никто, кроме сестры, об этом не знал). Но сколько на этих цифрах — он не знал; счётчик был сломан, как сломана была какая-то важная часть внутри Жилина, которая отвечала за контроль над ситуацией. Ветер ударил его в лицо. — Греешься? — Алёнка ловко спрыгнула на землю перед ним; потоки воздуха тут же погасли, и Жилин на секунду ощутил такой трепет воздуха, какой бывал, когда птица складывала крылья. — Греюсь, а что ж не греться, — рассудительно подтвердил он. Аленка хмыкнула и плюхнулась на траву рядом с лестницей. Румяная, с горящими глазами — она заметно отличалась от них всех; как будто её не трогали тревоги и смятение последних дней. — Ловко у тебя получается, — заметил Жилин. — Северов вон пока только статикой шарашит. А ты ничего, уже летаешь. Три дня — и уже летаешь. — Что я, зря столько лет про самолёты учила все? — Алёнка блаженно потянулась. — Считай, теорию знаю. А когда поняла, как направлять — проблем не было. Да и знаешь, вот бывает такое, как с велосипедом — сел и поехал, будто всегда умел? Вот и я так. — Да, знаю, — подтвердил Жилин. Они немного помолчали; Жилин, прикрыв глаза, прислушивался к шелесту леса, Алёнка мурлыкала себе что-то едва слышно под нос. Она же и прервала первой молчание. — Я, кстати, видела другие отряды, — она запустила руки в траву, пропустила стебельки меж пальцев — Жилин, приоткрыв глаз, наблюдал за ней. — Они там, отселены в разные корпуса. Не всё видела, но, по-моему, кто-то пытался спалить свой корпус огненным дыханием. Так что, похоже, мы все здесь особенные. «А говорили, что таких мало. Врать — не мешки ворочать», — мрачно подумал Жилин, однако кивнул. — С другой стороны, и хорошо. Когда мы все похожи, не так страшно, — заметил он, но Алёнка потрясла головой. — Это, получается, два варианта. Либо нас... «Запустило» здесь, и без этого лагеря мы были бы обычными, либо за нами следили — как давно? Она внимательно на него посмотрела, но Жилин не спешил делиться мыслями. За Игорем, по сути, следили почти с рождения. С семи, с активного проявления, Жилин шел за ним. К каждому ли необычному ребенку приставляли невидимый конвой? Он не знал. Знал, что Кешу и Юру не курировал никто из его знакомых — но, раз их сюда прислали, значит, кураторы были. Он не думал, что хоть кто-то ещё из ребят искренне считал поездку в лагерь наградой за успехи. Похоже, их с сестрой ждет серьезный разговор, когда он вернётся. — Кеша на себя не похож, — невпопад ответил он Алёнке, и та изумлённо моргнула. — Он Аврору умудрился разозлить. — Кеша? Аврору? — Алёнка помотала головой. — Не верю. — Свидетелей толпа внутри сидит, — хмуро заметил Жилин. — Не сходишь к Авроре? Герда ещё не вернулась, она ушла куда-то часа два назад. А я не мастер девчонок успокаивать. — Дурак твой Кеша, — констатировала Алёнка, однако поднялась и направилась в корпус; воздух вокруг нее слегка вибрировал. — Дурак, — согласился Жилин. Но его уже не слышали. Дверь мягко, без скрипа отворилась; Алёнка оглянулась на всякий случай и скользнула в палату. Аврора была там, сидела на кровати, бездумно смотрела в окно и как будто вовсе не шевелилась; когда Алёнка мягко коснулась её плеча, она вздрогнула, и кудряшки волной скользнули по Алёнкиной руке. — Ты... Ты как? — несколько неловко поинтересовалась Алёнка и села рядом с ней. Пружины кровати тихо, жалобно скрипнули. — Я в порядке, наверное, — Аврора коротко посмотрела на нее и тут же отвела глаза. — Тебе уже рассказали, да? — Да, в общих чертах, Серега сказал, — Алёнка мягко погладила Аврору по спине. — Что он тебе наговорил? — Глупости всякие, — Аврора совсем повесила голову. Если бы Алёнка увидела, как Аврора плачет — она бы, пожалуй, не удивилась: из всех обитательниц палаты Аврора умудрялась оставаться самой доброй и мягкой, самой беззащитной и, как казалось, безответной. Но вместе с тем невозможно было не смотреть, как она сглаживает конфликты и успокаивает ребят. Там, где Алёнка хамила, лезла на рожон и в трёх словах доносила оппоненту, в чем он неправ, Аврора сводила ссору на нет теплым взглядом и парой искренне ласковых слов. Там, где Герда язвила и одаривала неугодного взглядом, от которого хотелось убежать куда подальше (Алёнка испробовала раз его на себе, и ей не очень понравилось), Аврора касалась руки и мягко напоминала, что бывают разные точки зрения, что быть с кем-то несогласным — в порядке вещей. Там, где Лина неловко мялась, не зная, что сказать, Аврора успокаивала, находила нужные слова, и они не звучали обычной утешительной банальщиной. Алёнке поначалу казалось, что нельзя быть такой... Беззубой. Но именно мягкая, непоседливая Аврора, невнимательная к миру, но внимательная к людям, больше похожая на щенка спаниеля, чем на человека, в какой-то момент стала для Алёнки кем-то, о ком не писали в книгах. На неё хотелось ориентироваться, у неё хотелось учиться. Обижать её казалось немыслимой глупостью. — Ты можешь мне рассказать, если хочешь, — осторожно сказала Алёнка. Аврора тяжело вздохнула. — Да что там рассказывать. Я же тоже вижу, что он не такой... — Испугался, что ли? — Нет, ну какой испуг. Нет, — Аврора забралась с ногами на кровать и прижалась спиной к стене; немного подумав, Аленка сбросила туфли и последовала ее примеру. — Наоборот, он с момента, как Линочку зацепило, ничего не боится, и заикаться перестал. Не замечала? Никто не замечал... Он перестал. Он смотрит прямо, он чуть не подрался с Косолаповым, он никого не слушает. Как будто это вообще другой человек... Аврора снова умолкла. Алёнка прикрыла глаза. — Хочешь, я поговорю с ним? Я этим балбесам мозги в два счета на место ставлю, — заявила она, но Аврора покачала головой. — Я... Я сама хочу. Я не понимаю, что он имел в виду, когда сказал, что знает, кто я, — судорожно выдохнула она и потерла пухлыми ладонями под глазами. — Но, если ты пойдешь со мной, я буду рада. Алёнка притянула её к себе, дала уткнуться в плечо и негромко сообщила: — Схожу. Успокоишься, и вместе сходим, поговорим. Кеша обнаружился в фотолаборатории, в тёмном помещении, освещённом лишь красными лампами. Он склонился над ванночкой с фотографиями и педантично вытаскивал из нее готовые фотокарточки, не особенно обращая внимания на визитеров. Аврора почти бегом кинулась к нему, встала рядом и с упрямством, которого от неё Аленка (и, похоже, сам Кеша тоже) не ожидала, потребовала: — Расскажи мне. Кеша бросил поверх очков внимательный взгляд на неё — и на Аленку. Выпрямился, отложил пинцет и скрестил руки на груди: — Рассказать — что? — Что ты мне хотел тогда сказать, — Аврора упрямо смотрела на него, и Кеша вдруг оперся на стол, лукаво улыбнулся и потянул её к себе — Аврора отскочила с такой резвостью, что чуть не опрокинула реактивы. — Не трогай меня, пока ты такой, — выдохнула она. — Или расскажи, что с тобой. Но не пытайся даже делать... Вот это! — Аврора неопределённо, но очень сердито взмахнула в воздухе рукой, и Кеша усмехнулся. — Я же ничего такого и не делаю, — заметил он, поправляя очки аккуратным до боли жестом. — Присматриваю. Опасно тут, знаешь. Не хочу, чтобы мне случайно навредили. Или тебе. Или ребятам. — Опасно где, в лаборатории? — подала голос Алёнка. Хорошо, что решили идти вместе. При мысли, что Аврора могла остаться тут с ним наедине, Алёнке почему-то становилось не по себе: то, как Кеша двигался, говорил, смотрел — все это казалось... неестественным. Она гнала от себя мысли. Пыталась убедить себя, что это милый, безобидный Кеша, каким он был всю смену. Но в красном освещении лаборатории он казался жутким: она невольно отпрянула, когда он вдруг посмотрел на неё. — Ты тоже не видишь, так? — Не вижу — что? — Алёнка нахмурилась и на всякий случай переместилась ближе к двери. Казалось, что Кеше приятен их испуг; он улыбнулся широко и вдруг сунул ей под нос карточку, на которой был весь отряд. Аленка взяла её в руки; обычный снимок на фотоаппарат Кеши, не тот, что делал лагерный фотограф. На этом фото они откровенно дурачились, потому что серьезные лица держать уже не было сил. Мягко улыбались ребята, Герда держала Лину под локоть, сама Алёнка ставила рожки Косолапову. Что-то с фотографией было не так; когда Алёнке показалось, что она уловила, почему от неё такое странное ощущение, фотокарточку увидела Аврора — и вдруг вскрикнула, выбила её у Аленки из рук и метнулась к окну. Дернула тяжелые шторы; солнечный свет хлынул в комнату, засветил фотографии и превратил их в черный кусок картона. Аврора, тяжело дыша, наставила на Кешу палец. — Это — не я. А то, что с тобой происходит — это не ты, — Она поджала губы, но тот щурился на ярком солнечном свету. — Мне неважно, что ты хамишь мне, я переживу. Обидно, потому что ты мне нравишься, но я переживу. Но, если ты хочешь, чтобы ты кому-то нравился — вокруг тебя другие люди есть, понятно? Кеша растерянно заморгал — впервые за последние дни он стал похож на себя. — П-пока нет... — У других людей есть тоже чувства, вот что, и, если ты будешь так с ними себя вести, твои чувства тоже никто уважать не будет. Вот. Последним словом, казалось, Аврора припечатала Кешу к столу. — Ночью мы пойдем мазать вас пастой, так и знай, — заявила она (хотя еще утром доказывала, что не хочет этого делать, когда Алёнка убеждала ее, что королевская ночь — лучшая традиция конца смены). — И учти, что я лично тебя вымажу. Считай, что так тебе и надо. Заслужил! Покидала она лабораторию с гордо поднятой головой; Алёнка вышла за ней, по дороге обнаружив, что зачем-то схватилась за черенок от швабры, который стоял в углу. В открытом окне лаборатории, как ей показалось, она видела Кешу — он растерянно смотрел им вслед. Аврора, возмущённо хмыкнув себе под нос, задрала голову и направилась обратно в корпус. Корпус гудел от разговоров; утром Кеша проснулся весь в пасте, но вместо зловещего ворчания, которым отличался в последние дни, сначала расстроился, потом рассмеялся, а потом и вовсе подкараулил Косолапова и вывернул ему на курчавые волосы целый тюбик, после чего носился от него по лагерю под весёлое улюлюканье товарищей. Привычный Кеша нравился Жилину гораздо больше. От него не веяло опасностью, он дурачился, таращился через огромные стекла очков, а потом сам же и помогал Косолапову эту пасту отмыть. «Л-личная отв-ветственность!» — гордо заявил он всем, кто готов был его слушать — то есть Северову, Жилину и мокрому, сердитому Косолапову, которому вода в ухо залилась. Лагерь копошился, готовился к сборам; Травко то и дело убегал к другим отрядам, оставляя их на Жилина или Рафа, как самых ответственных. Жилин, впрочем, перекладывал ответственность на Рафа и сбегал: ему было интереснее в лесу, или с Игорем, или творить разное с ребятами — но не присматривать за ними. Ему казалось, что время утекает через пальцы; что аромат свободы, который он успел ощутить в лагере, растворится, испарится дымом от папиросы, что цифры над головой ведут неумолимый обратный отсчёт. Игоря вечером перед костром утащили готовиться, носить бревна и готовить площадку на берегу озера. Жилин ускользнул от подготовки, сославшись на дела и руку, которую порезал ранее во время заготовки дров — а дела его заключались в том, что он лежал на крыше опустевшего корпуса второго отряда так, чтобы его не было видно с дороги, и таращился в чистое небо. Люк рядом с ним заскрипел; Жилин скосил глаза и с удивлением обнаружил Герду, которая выбиралась к нему на крышу. — А ты чего не с ребятами? — удивленно поинтересовался он. Герда хмыкнула и улеглась на теплую крышу рядом с ним. — Чем смогла — помогла. Дальше не мои дела, — загадочно ответила она. — Зато я у Лины была. — К ней пускают? — Жилин удивленно приподнялся на локтях. Герда фыркнула. — Нет, конечно. Я подкралась к окну медпункта, пока Чернов распекал доктора, — она лукаво посмотрела на Жилина. — Поговорить не получилось, но я её хотя бы видела. Сидит. Читает. Но потом я убежала, хотя хотела её позвать. Раф пришел, он что-то отдавал Чернову, и я поняла, что меня заметят, — она тихо рассмеялась и вдруг вытянула руку к небу. Жилин посмотрел вверх. — Когда вы уезжаете? — После вас, так сказал Травко, — Герда задумчиво смотрела то ли на свои пальцы, то ли на небо за ними. — Будешь мне писать? — Наверное, да. Пока не обещаю. Много... Сложностей. Она перевела взгляд на него и вдруг сказала: — Когда вы тогда возвращались с Игорем, я видела... Твою руку. Издалека. Думала, что мне показалось, и молчала, но... И спину видела, там живого места не было. А металл — был, а на следующий день ты был целёхонек... Жилину стало не по себе. Проницательность Герды выбивала его из колеи даже больше, чем он думал; однако он взглянул на неё, взглянул на небо и потом со вздохом сказал: — Я знаю, что ты хочешь сказать, — ровно сказал он, хотя сердце вдруг забилось куда сильнее. — Сколько ты хочешь знать? Герда замолчала, а потом тихо и очень осторожно произнесла: — Столько, сколько можешь сказать. Жилин знал, что она никому не скажет. Во-первых, ей бы никто не поверил; во-вторых, Герда умела хранить секреты, будь то свои тайны или чужие. Ветер тихо шелестел листьями берёз совсем рядом. — Я... Специально, в общем. Для Игоря. Когда Игорю исполнилось семь, и он впервые... вспылил, — звучало неуклюже, но подбирать слова было сложно, — решили, что нужен кто-то, кто присмотрит. Сбережет. Никто не знал, что будет дальше, мы думали, что Игорь такой один — ну, или я думал, что Игорь такой один. Мне так сказали. Как видишь, он не один, но все равно... Необычный. Он не совсем человек, я не знал его отца, но говорили, он был куда сильнее. Герда помолчала, а потом так же неловко спросила: — Ты с ним, потому что так... Сделали? Жилин замотал головой. — Раньше думал, что да. Потом понял, что нет, и теперь стараюсь это скрыть. Я могу его ограничивать и сдерживать, я выдерживаю его способности там, где человека бы разобрало до частичек. Моя сестра делает так, чтобы никто не знал, что я оказался уязвимее и человечнее, чем был должен, потому что, если узнают, ну... Свернут проект. Герда коротко выдохнула. — Свернут — в смысле... — Да, — не дал ей договорить Жилин. И чуть тише добавил: — Да. Они снова замолчали; солнце постепенно садилось, и вскоре Герда поднялась и протянула ему руку. В её глазах не было ни страха, ни печали — только понимание. — Мы с тобой, Сергей, немного похожи, — с легкой грустью сказала она. — Пойдем. Нам пора прощаться. Костёр отражался и в глазах, и в лужах; и Травко что-то пытался сбивчиво сказать, но девочки сбили с хохотом его с ног под одобрительный рёв парней. Крупный, грубый песок врезался в голые ступни, но на это было плевать; они с криками плясали вокруг костра, и всё казалось, что к ним выйдет кто-то из озера, присоединится к прощанию. Вода оставалась водой — и Игорь хитро смотрел на Жилина из-под перемазанной челки, и от этого хитрого взгляда — а, может, от костра, или от бутылки вина, которую они стащили у Чернова и разделили на всех — Жилин тлел, словно внутри него зрел пожар. А потом Юра притащил свой невозможный приёмник со своими невозможными песнями — хотя что вообще было невозможно? И они танцевали, и подпевали, хотя не знали ни авторов, ни песен, и в костер летели заготовленные дрова. Потом — сидели у костра, и передавали друг другу бутылки и термосы, и жареный хлеб — Северов и Косолапов раздавали его на толстых палочках, и он казался невозможно вкусным — а над ними крутилось пыльно-чёрное небо, на котором кто-то рассыпал искры от бенгальского огня. Голова шла кругом от всего, что было; и ещё сильнее — от того, что будет, от того, что ждало под этим небом. Жилину казалось, что звёзды вот-вот начнут сыпаться ему за ворот рубашки. Травко приволок гитару, и они подпевали ему, обнявшись, качались единым многоруким и многоногим существом с дюжиной глоток, и земля уходила из-под ног — то ли от избытка воздуха, то ли оттого, что Игорь обнимал его крепче, чем обычно. Потом Герда рассказала им, как и обещала, свою версию «Снежной Королевы», но её вкрадчивый голос не перебивал то, как механическое сердце билось где-то в горле, когда он опустил руку, положил её рядом с собой на бревно — и Игорь положил свою рядом, и ладони соприкасались всего-то, наверное, парочкой квадратных сантиметров. И казалось, что все смотрят — но никто не обращал внимания, и Жилин смотрел на Герду, но не уловил ни словечка. А потом — вот ещё что: они стояли по щиколотку в прохладной воде, и озеро ластилось к их ногам, как ласковый зверь, и Игорь смотрел ему в глаза, и тихо говорил: я знаю, кто ты. В его глазах не было страха. Не было паники, было понимание, принятие — и ни одного знака, который бы кричал Жилину: остановись. А я знаю, кто ты, ответил ему Жилин, и слегка пнул воду; та брызгами налетела на Игоря, он защитил лицо, расхохотался — и ответил тем же. Я знаю, кто ты. Я знаю, для чего — кого — меня создали. Он не говорил этого. Но Игорь и так понимал; и не сводил на него взгляда, почти такого же ясного, как той ночью на болотах, и потом, когда их чуть отнесло от всех, они лежали рядом на песке, и Жилин рассказывал о созвездиях (что помнил, перепутал половину, конечно) — Игорь направлял его руку, и просил рассказать и про эти звёзды, и про те, и про Луну, и про Марс — Жилин рассказывал все, что знал. И не было больше ни вопросов, ни тайн, были только их голоса и смех, и грубый песок, и куртки под головами. Голова шла кругом, и бесконечное небо крутилось над головой, и светало, когда Игорь задремал — и Жилин мог смотреть на него, и задремал подле — на влажном песке, Будущее было таким простым, понятным, светлым и прекрасным, как июньское утреннее солнце.