audiomachine — wars of faith
Ты всё ещё человек? Всё ещё дышишь? Тебе больно, когда тебя бьют, и у тебя течёт кровь, когда тебя ранят? Ты хочешь жить? Хочешь, чтобы твои дети, дети их детей в будущем жили в спокойствии и с мирным небом над головой, не боясь, что в один день их либо сожгут заживо за то, что другие считают проступком, либо заберут в город из стали, где превратят в монстра без мыслей и чувств? Монстра, которому будет плевать, кто стоит перед ним, потому что главное — цель? Ты считаешь, что их цели страшны? Опасны? Несправедливы? Заведи свою или раздели с нами нашу. Ты слышал о нас. Нас легче найти, чем ты можешь подумать. Возможно, мы проходим мимо тебя, улыбаемся тебе каждое утро, когда сталкиваемся у дверей наших домов. Мы повсюду. Мы нерушимы. Если ты хочешь вступить в Нижнее общество, просто подумай об этом — и мы найдём тебя сами. Во имя Потрошителя, Механика, Конструктора, Учёного и Оружейника человеческая раса будет свободна.***
Чонгуку в его девятнадцать на Юнги больно смотреть, но не потому, что тот за год не оправился, вовсе нет: внешне хён уже давно в порядке, сосредоточил всё своё внимание на любимейшей дочери, с которой Чон ему помогает, конечно. Да вот только всё чаще уезжает на заработки, а не на вылазки в город, как раньше, всё больше у него на коже рисунков и надписей, но самая страшная из них отражается маленькой горизонтальной полоской на пальце: той самой, что символизирует боль. Уюн Ванг, прекрасная мать, отличный друг, лучшая сестра — одна из многих, кого судьбой почти год назад унесло туда, откуда прежними не возвращаются, и никто не говорит о ней вслух больше, как не говорят ни о ком, кого забирают. Забирают туда, где теперь у неё новая жизнь неживая, туда, куда нет входа таким, как они, и Юнги... тоже молчит. Только всё больше татуировок на теле, больше абстрактных рисунков, проколы в ушах появляются, а улыбок всё меньше — он лишь Чонгуку с Союн улыбается, потому что отныне она его жизненный смысл, а он — лучший друг, самый близкий, что стал дороже собственных членов семьи. — С Джексоном что-то не то, — произносит Чон в один день, потому что это действительно видно: даже по тому человеку, что остался абсолютно один, ужасно озлобился и не разговаривает совершенно ни с кем, отталкивая от себя всех окружающих, можно сказать, что с ним происходит что-то совсем нехорошее — мало того, что старший брат Уюн не заходил в гости к племяннице с того самого дня, как та осталась сиротой на одного из родителей, так ещё и, вдобавок, стал пропадать. Много и часто, возвращаясь в поселение за полночь мрачным и злым. — Ему уже никак не помочь, — негромко отвечает Юнги, баюкая сытую дочь на руках. — Он не хочет, чтобы ему помогали, а когда я спросил его, есть ли у него желание пообщаться с Союн, он ответил, что должен держаться от моей дочери как можно дальше. На самом деле, у меня есть только одно подозрение, с кем он мог спутаться, но я не хочу произносить это вслух, потому что если это окажется правдой, андроиды когда-нибудь его точно найдут, а нас уничтожат. Всех. Без разбору. И хён может сейчас обойтись без уточнений, потому что Чонгук понимает, о чём идёт речь. О Нижнем обществе — повстанческом сообществе агрессивно настроенных людей — ходит множество слухов, где один другого страшнее: что они ставят опыты на тех, кого должны защищать, не жалея человеческих ресурсов ради достижения цели; что они умудряются брать пленных андроидов; разрабатывают оружие, способное пробить даже сплав металла и кости, что укрепляет черепа бездушных машин; что у них есть свои учёные и даже... наёмники. Это огромное общество, говорят, у него даже есть своя база где-то в округе Пусана: место, куда они все «слетаются» для того, чтоб обсуждать планы действий и другие различные террористические (по меркам андроидов) акты, которые могут навредить даже простым живым людям. Всё, что Чонгук в свои девятнадцать знает об этом сообществе — в руках его держит группа людей, лиц которых никогда не видел никто: Хакер, что способен взломать даже самые зашифрованные программы андроидов; Террорист, который устраивает атаки и облавы на сдающихся местных и на андроидов; и Мастер, который курирует направление деятельности оставшейся массы людей. Говорят, они не знают пощады, а ещё — не имеют имён, только лишь клички, которые не позволят лишний раз сдать или предать. И совсем не боятся ни своей смерти, ни близких: чаще всего, если один член завербован в Нижнее общество, то и вся его семья рано или поздно вступает в него. И если Юнги действительно прав, то причина, по которой Джексон оборвал связи со всеми, кто ранее его окружал, становится ясной. Но Джексон не мог. Он, как и они все, просто выжить хочет, о мире мечтает. Его улыбчивый хён никогда не встал бы на ту радикальную сторону, что уничтожает даже подобных себе; не стал бы даже из ненависти ко всем тем, кто забрал у него последнее из всего, что осталось — сестру, которую он ставил на ноги долгие годы самостоятельно. Или как раз поэтому... стал бы? Подставил бы под удар всё поселение одним своим присутствием здесь, потому что быть членом Нижнего общества — это быть постоянно на мушке у вышки Сеула, об этом все знают. Но всё сходится: абстрагировавшись ото всех, брат Уюн начал пропадать где-то целыми днями, а возвращается к ним ещё более мрачным и замкнутым, никому не сообщая, где был, и с пустыми руками, что исключает вариант внеплановых вылазок с целью добыть что-то из города. — Если мы заметили, заметят другие, — бормочет Чонгук. — И его выгонят. — Не думаю, — отвечает Юнги, аккуратно кладя уснувшую Союн в её колыбельку. — Его боятся, ему верят и его уважают. Никто не допустит даже мысли о том, что... ну, ты понимаешь. — Стоит ли вывести его на разговор? — интересуется Чон. — Если он что и расскажет, то только лишь нам, разве нет? — Предлагаю за ним понаблюдать для начала, — кивает хён. — А дальше по ситуации. Пока что... — и нежно оглаживает костяшками пальцев щечку своей годовашки. — Пока что я хочу думать о том, что буду плести лучшие косички лет через пять. Или шесть. Но только начиная со следующего дня им двоим будет совсем не до Джексона и его потенциального вхождения в Нижнее общество, потому что принцесса внезапно заболеет воспалением лёгких и без нужной медицинской помощи, которую людям из поселения взять попросту негде, сгорит в течение трёх чёртовых дней. ...И это будет тот самый страшный период, когда Мин захлебнётся от боли потери, и Чонгук не сможет его поддержать, потому что будет выть рядом, крепко обняв, желая уйти вслед за ней, а две семьи будут... тщетно пытаться их двоих привести хоть в какое-то чувство, что позволило бы держаться на плаву чуточку дольше. Просто пытаться, потому что у Юнги пропадёт весь жизненный смысл, а у его лучшего друга — все силы на то, чтоб бороться, потому что вынести можно всё, но когда ты переживаешь своего же ребёнка, которому был готов весь мир бросить под ноги... это чрезмерно: будто судьба, решив над хёном не слегка позлорадствовать, проверяет на прочность, постепенно забирая у него всех, кого он когда-либо любил. И это было так больно, Господи, видеть спустя полгода стекло чужих карих глаз, отсутствие на улыбку даже намёка, но синие волосы, красную бандану, повязанную у самых корней, и татуировки — множество их, Юнги даже член забивает и делает грёбанный пирсинг, словно пытаясь сквозь физическую муку вытравить то, что скопилось внутри. Не помогает. Ни хрена не помогает. А призрак улыбчивого мальчика, коим тот был до своих двадцати, растворяется до основания уже без шанса вернуться обратно, но оставив после себя вторую полоску на пальце. Самую жирную. Но не последнюю.***
Вы когда-нибудь бывали в Аду? Чонгук в нём живёт. Все вокруг говорили, что тут температуры высокие, котлов немерено и черти пытают, прокручивая в задницах грешников раскалённые вилы, но на самом деле здесь холодно, пустошь и сквозит в груди ледяным ветром по тому самому месту, где сердце билось когда-то, пуская по венам крупную дрожь и провоцируя возникновение безграничного чувства отчаяния. Вы когда-нибудь бывали в Аду? Чонгук в нём живёт. Ад, на самом-то деле, не расплата за твой личный прокол, не кара за совершение миллионов ошибок, отнюдь: Ад — это когда ты на своего лучшего друга смотришь целые годы, тщетно пытаясь помочь ему вернуть прежний облик, но никто из вас двоих не верит в его возвращение. Некогда улыбчивый мальчик, который всем помочь был готов, к девятнадцати враз закрывается, а к двадцати — гниёт изнутри и срывается, но пытается себя контролировать; Чонгук замечает, как у Юнги руки крупно дрожат, когда он находит дурацкого слоника, которого Чон украл в магазине в Сеуле блядскую вечность назад; Чонгук обнимает ночами, когда Юнги во сне разрывается мучительным воем, а глаза распахивает с неизменным: «Союн», чтоб пустым взглядом — в пространство, а затем — осознанием. Три года прошло, а кошмары его всё так же преследуют, боль не стихает, и хён чертовски измотан своим же внутренним миром. Вы когда-нибудь бывали в Аду? Чонгук в нём живёт. Его персональное место выглядит, как поломанный лучший друг и закрытый ото всех Джексон Ванг, который второй по важности в жизни, не считая семьи. Джексон Ванг, который всё потерял, закрылся, измучился, а в один день не выдержал — сдался, и на вопрос Чонгука и Юнги ответил простым кивком и негромким: — Не говорите никому. Я не хочу вас убирать, но если сболтнёте — отдам приказ, — и ни Чон, ни Мин не удивляются: уж слишком давно догадывались, к какой организации примкнул когда-то сильный и волевой хён, который свою сестру обожал, а теперь задался целью её уничтожить, потому что Уюн бы того не хотела. Не хотела бы андроидом быть, понимаете? И сейчас, прямо сейчас, у них от неё, кроме воспоминаний о прикосновениях нежных и красивой улыбке, ничего не осталось. — Ты ключевой, да? — ровно спросил Юнги в тот самый день, а Джексон перед тем, как ответить, лишь фыркнул, и звук этот был ядом утраты пропитан насквозь: — Отвечу на этот вопрос только потому, что уверен: когда-нибудь и вы двое найдёте себя вместе с нами, борющимися за правое дело. Я Мастер, очень приятно познакомиться с вами ещё раз. Не завязать, не бросить, живым не уйти. Не тогда, когда перед тобой сидит один из самых важнейших игроков страшного поля, именуемого борьбой за свободу, и такое предсказание Чонгуку очень не нравится: он не хочет насилия, он хочет, чтобы их просто не трогали. И теперь стоит перед Мастером, смотрит на его щетину трёхдневную и застывшую в глазах муку потери. Не пережил уход своей королевы ты, Джексон Ванг, давно умер внутри. Чонгук помнит, как это было. Помнит, как после ответа Юнги долго смотрел в это лицо, а потом выдохнул тихо и произнёс: — Ты примкнул к ним, потому что встретил... её? — и Джексон вновь рассмеялся, чтобы кивнуть: — Во время последней вылазки в стальной город, спустя полгода после того, как они забрали её у меня. У тебя. У Союн, — и Мин поморщился при упоминании имени своей мёртвой дочери, прикрывая глаза, а Джексон, фыркнув с горчинкой, лишь продолжил свой короткий рассказ: — Жизнь сука, не так ли? Уюн меня отпустила — и поэтому я теперь с ними, потому что не позволю ей совершить ту ошибку, на грани совершения которой она балансирует уже довольно давно. — Какую ошибку? — шепнул Чонгук едва слышно, но Джексон лишь только рассмеялся ещё раз, но уже истерически, а затем головой покачал отрицательно. Вы когда-нибудь бывали в Аду? Чонгук в нём живёт. Здесь разбиваются сильнейшие люди, здесь затухают мечты и ничего нет, кроме боли утраты и попыток сохранить в себе то человеческое, что ещё остаётся: воспоминания. Лёжа на одной постели с замкнутым голубоволосым и забитым под завязку Юнги, Чонгук треплет бандану красного цвета, невольно вспоминая улыбчивого черноволосого мальчика, который хотел бы помочь каждому в их поселении, а потом неожиданно пронзается острым чувством вины из-за того, что он не может вернуть лучшему другу ни дочь, ни любимую. А Юнги всегда распознаёт такие моменты — ухмыляется крайне невесело, чтобы сказать: — Прекрати, — а в ответ — неизменное: — Я ничего не сказал. — Ты не виноват. Это жизнь. Наше максимально ебаное существование, которое не несёт в себе ничего справедливого. Ты не вернёшь мне ни Уюн, ни Союн, а Джексон не... уйдёт оттуда уже, потому что оттуда нельзя выйти живым, — и обнимает всегда. Чонгука снова разбивает частыми приступами, а ещё, когда одному из них исполняется двадцать два, а второму — лишь двадцать один, они находят себя в постели друг друга первый, блять, раз, и, наверное, это неправильно, но Чон буквально не может представить, с кем ещё можно так отчаянно трахаться, всю боль заглушая физической близостью. Это тот самый трах, что начинается от безграничного чувства отчаяния, а продолжается уже по нужде, по привычке, потому что им просто хочется — и, ладно. Так легче. Так не жрёт чувством предательства. Вы когда-нибудь бывали в Аду? В нём есть огонь. Он яркий и сильный, он с рёвом льётся с небес, когда им двадцать два и двадцать один соответственно, он всё вокруг убивает, и всюду лишь слёзы, боль, непонимание, и только они понимают, кто здесь виноват. Виноват в том, что дети, блять, горят заживо, старики задыхаются в дыму, умирают в агонии, а по периметру крики стоят, вой настоящий и тщетное желание жить. Женщины мимо бегут, спотыкаются, падают, чтоб уже никогда вовсе не встать: по ним бегут те, кто пытается сохранить себе жизнь, чтобы быть погребёнными под шквалом огня совершенно немедленно, потому что андроиды никого не щадят. Никогда не щадили, и теперь здесь царят только паника, скорбь и истерический вихрь. Чонгук видит, как горит его дом. Он был снаружи, когда это всё началось, первый огненный залп попал прямо туда, и балки барака обрушились сразу же. Здание просто сложилось, как карточный домик, чтобы немедленно вспыхнуть без шансов спастись. Чонгук видит, как горит его дом. Он был снаружи, когда это всё началось, и дронов увидел своими глазами. Чонгук был снаружи. Но мама и папа были внутри. Огонь распространяется быстро, с оглушающим рёвом сильной стихии и не оставляя после себя ничего кроме боли, разрушения и чёрных углей. Горит всё: дома, деревья вокруг, небольшие заборчики, которые люди до этого аккуратно выстроили возле бараков, где не жили, а выживали — ничто не остаётся незамеченным страшным пожарищем. Огонь всюду: он обрушается сверху, он рядом, горят животные, старики, женщины, дети — Чонгук отпрыгивает в сторону в тот самый момент, когда пятилетний Дживон, что жил с родителями в бараке напротив, с рёвом бежит прямо к нему. У него одежда горит, он кричит до леденящего сердца и вопит своё: «Мне больно, Гу, больно!» и «Помоги мне, хён, помоги!». А хён замирает, оцепенев от животного ужаса, с одной только мыслью: этому малышу уже ничем не помочь — и только лишь отворачивается, когда Дживон с криком падает на пыльную землю и вспыхивает будто бы с новой силой. Пять лет, да. Пять лет. Чонгуку здесь двадцать один только-только исполнилось, и сейчас он как никогда чувствует себя бесполезным, когда просто бежит, чувствуя, как задыхается от запаха дыма и горящей человеческой плоти — спотыкается, падает, ощущая, что вот-вот накроет чем-то куда более страшным, что изнутри рвётся потоком бесконечного страха, а в голове бьётся простое испуганное: «Они здесь». «Они за нами пришли». Дроны-поджигатели, что не оставляют живых, плещут бензином, как блядским дождём, и запускают струи огня вниз на ещё живых людей, что просто хотели, чтобы всё было иначе. Чтобы их дети и внуки могли не бояться — всего-то. И сейчас, когда Чонгук, задыхаясь, бежит сквозь этот огненный ад, у него в голове бьётся лишь только три слова: мама, папа, Юнги. Юнги, папа, мама. — Юнги-я! — рвётся из лёгких. Здесь не громкость, здесь надрыв, слёзы, истерика и спазм, что перекрывает дыхание. Папа, Юнги, мама. Мамочка. Ма. Все они там, в этом огне, наряду с родителями его лучшего друга и Чонги — старшим братом, а также Юнджин — младшей сестрой, которой только пятнадцать лет стукнуло. Они все в опасности, где-то там, задыхаются, а Чонгук только и может, что бежать, подвывая, но этого никто не докажет, потому что за рёвом огня не слышно совсем ничего. Он видел, как горели родители, он знает, что он ничем не смог бы помочь, но разве от этого легче, скажите? Проще и лучше? — Юнги-я... — едва слышно, но всё же срывается с губ, потому что весь мир сосредоточен на одном только имени прямо сейчас. Он спотыкается. Падает, чувствуя, как лёгкие заполоняет густой сизый дым: вот и всё, сука. Поиграли и выжили, победили и стали хоть кем-то, чёрт возьми, и перед глазами пелена чёрная возникает внезапно — она от злых слёз размывается, но сознание начинает опасно рябить. Вот и погибнет он здесь и сейчас, не герой совершенно, простая посредственность, что... — Сука, вставай! — и кто-то за плечи хватает. — Бежим отсюда, давай, Чон, подъём! Чонгук из последних сил поднимает лицо. И видит Юнги всего в саже и копоти: он руку протягивает, ругается грязно, а потом с размаху даёт ему по лицу с воплем: «Не смей отключаться!» — и это позволяет протянуть в аду чуточку больше. Чонгук задыхается, пытается встать, но ноги не держат: истерика подступает всё ближе, и хён, матерясь, его руку закидывает себе на плечи, чтобы бегом, бегом, быстро, быстрее этих разрушающих нервы криков, рыданий, но с молитвой, что смогут. Что доберутся и выживут. Чон старается быстрее бежать, правда старается, но ему так, чёрт возьми, плохо, что он даже ни о чём толком думать не может: в сознании желание жить бьётся параллельно с вязким принятием смерти, но у Юнги всё не так — Юнги из последних сил его на себе тащит, только раз зло прошипев: — Уж тебя я точно не позволю забрать у себя. Мы выживем, Чон. Просто верь мне, окей? Останавливаются один только раз. В тот самый момент, когда Чонгук кое-как может глаза разлепить и удариться взглядом о картинку, которая заставляет сердце начать кровоточить: Джексон, нет, Мастер, руки раскинув, стоит посреди ревущего пламени, глаза закрыв и возведя лицо к чёрному небу, с которого струится фонтаном огонь — поза расслаблена, лицо умиротворено, дыхание, что странно, глубокое. — Джексон! — Юнги это орёт. — Джексон, бежим! — и вздрагивает, как и Чонгук, когда видит отрицательный кивок головы. — Джексон, пожалуйста! И Ванг улыбается грустно, начиная что-то шептать, и лучше бы им даже не вглядываться, но, чёрт, это так явственно, что холод бежит от загривка до самого копчика. «Это она. Я это чувствую. Она нашла меня. Это она». — Не дури, Джексон! — кричит Мин опять. И только тогда Мастер открывает глаза, чтоб, повернув голову, улыбнуться обоим и громко сказать: — Юнги, ты хорошо себя вёл. И в этот момент огненный залп попадает в него, и хён, выругавшись, дальше бежит. Быстрее, быстрее, дыхание сбито, но не к краю их деревни, а снова назад, в этот ужас, и Чонгук на секунду пугается: неужели лучший друг сломался также, как Джексон, который всё потерял? Джексон, который так сильно отчаялся, что, пройдя такой путь, сломился, поверив в то, что это Уюн там, в стальном городе, обрекла их на погибель? Сошёл, то бишь, с ума? — Хён... — надрывно и тихо. — Я не хочу умирать... — Ты не умрёшь, Чонгук-а, я обещаю, — задыхаясь от коктейля из усталости, тяжести и животного страха, обрывает Юнги. — Он спас нас, Чон. Спас изначально. — Как? — Вспомни, что он обещал мне отдать много лет назад, если я буду вести себя хорошо. Хоть бы успеть, сука, хоть бы успеть, — и резко сворачивает к дому некогда счастливой семьи Ванг, состоявшей из четырёх человек, но теперь — пламенному водовороту. И только он, что находится слегка в отдалении, всё ещё цел и нетронут: стоит себе, с заведённым мотором, ждёт своих новых хозяев. — Давай, Чон, — и, быстро усадив лучшего друга на переднее сиденье тёмно-болотного внедорожника, хлопнув дверью, перемахивает с другой стороны через водительскую, не открывая. Чтобы выжать из тачки полную скорость. ...Вы когда-нибудь бывали в Аду? Чонгук из него, как он думал, окончательно спасся три года назад, когда, сидя в одном из городов, населённых людьми, сжимал новые полоски на чужом пальце своими. Шесть всего: папа, мама, Юнджин, Чонги, Уюн и Союн, где последняя — самая жирная, но всё ещё не последняя. Чонгук думал, что, как только они оторвутся от людей в принципе, им ничто не будет грозить: ни андроиды, ни Нижнее общество, ни какие-то даже привязанности. А теперь вот... сидит на переднем сиденьи той же машины, снова сбегая, но с балластом в лице знаменитых Потрошителя, Механика, Конструктора и Оружейника, который задумчиво курит, оккупировав открытый кузов авто. Балластом в лице королей оппозиции, сменивших предыдущих правителей, даже не представляя, что теперь с ними двумя будет дальше.