bring me the horizon feat. halsey — ¿
Выстрел. Ещё один, следующий — сразу же после: плечо мерзко ноет от коротких мощных рывков, угрожая растянутыми мышцами, которые затем предстоит восстанавливать, и пусть такой пистолет пока ещё неудобен в эксплуатации, нельзя не признать, что идеален — в руку ложится, как продолжение кисти и пальцев, и прокрутить его между ними очень легко. Невесомый и лёгкий, в разрывные свинцовые пули добавлены крошечные шарики едкого химического раствора на основе серной кислоты — для поражения цели, для того, чтоб андроидов закоротило к хуям даже при отсутствии точного попадания в карту памяти у них в черепах. Выстрел. Ещё один, следующий — сразу же после: до момента, когда из-за сильных импульсов он не сможет сжимать свои пальцы, осталось недолго — отдача слишком сильна, но приклад гибкий, как говорит этот псих, перестраивающийся, а настоящий охотник должен уметь равноценно отлично стрелять двумя руками, разве не так? Несмотря на то, что ведущая правая. Именно так, иначе не может и быть. Поморщившись от ноющей боли в плече, Юнги цепляется зубами за чёртов приклад и силится поправить бандану на лбу, стараясь затянуть её несколько туже под отрастающими корнями голубых волос: выходит дерьмово, потому что её концы слишком длинные, а правую руку из-за длительной практики работы с «Апрелем» сводит охуительной судорогой — успевай только поймать искры из глаз. Но сдержанный мат с губ не сорвать: не первый раз такое испытывать, конечно же, он и в куда большее дерьмо попадал, однако впервые встречает пистолет с такой огромнейшей мощностью, скрытой в тонком корпусе серебристого цвета. Теперь утренняя ремарка Тэхёна о том, что тот себе обеспечивал вывих плечей, пока не приспособился к оружию, которое производит Намджун, действительно имеет неебический вес. Психанув, Юнги срывает бандану здоровой рукой, которой тоже недолго осталось быть таковой с учётом того, что сейчас он возьмёт ей пистолет, и швыряет на каменный пол пещеры, в которой, как выяснилось, Оружейник, Механик и Потрошитель проводили свои ебанутые опыты над живыми людьми, пока не нашли заброшенный домик в двух километрах от точки. Впрочем, Хосок намекнул, что не таким тот уж был и заброшенным, но стал по непонятной причине бесхозным, когда Тэхён рассудил, что он им подходит, а шутка о том, что мозги со стен пришлось оттирать, не была похожа на шутку. Но это детали: пещера оказалась реально большой, ровно настолько, что в неё притащили одну из тех самых ламп, и размер делает её идеальным убежищем с учётом того, что здесь, вдали от людей и стальных городов, ещё есть много зелени: тачка влезла безо всяких проблем, и теперь единственное, за что переживает Юнги — её целостность с учётом того, что эти придурки решили устроить здесь что-то вроде тренировочного полигона. От прошлых дел тут, правда, тоже многое есть: толстые массивные крюки из нержавеющей стали, прибитые к стенам или же на цепях под не очень высоким сводом — очевидно, на них Тэхён, Хосок и Намджун подвешивали своих неугодных; следы человеческой крови на земле и на стенах, где-то — огромные лужи, где-то — некогда яркие брызги, как будто в прошлом тут был фееричный фонтан. Даже драматичный отпечаток ладони в наличии. И, разумеется, слегка посеребрённый временем налёт от «коктейля» в венах андроидов, который выглядит, словно... — Какой-то подсохший сквирт, блять, — хмуро бросает Юнги сам себе, перехватив пистолет в левую руку и морщась от боли в плече. И уж чего не ожидал, так внезапного ответа на это высказывание: — Около года назад я, забредя сюда, сказал Намджуну то же самое, — и, развернувшись, Мин недовольно цыкает, глядя на дружка Потрошителя и Оружейника, который его уже порядком успел заебать своими сальными шутками. Впрочем, сейчас здесь ими не пахнет: Чон Хосок, при своём неизменном параде в лице боевого раскраса и шипастого чокера, смотрит на него, да, с интересом, но воздерживается от всяких залихватских подкатов. Возможно, потому что Чонгука нет рядом, и Тэхён оказался прав — весь этот цирк был предназначен совсем не для завоевания члена хмурого голубоволосого парня в тату, а ради сонатин на нервах его близкого. — С таким, как ты, кто-то умудряется кончить? — хмыкает Юнги, отворачиваясь. Он не верит этому парню — никому из них, но точно знает, что его не уберут по ряду причин: он достаточно одинок для того, чтобы быть цепным псом; весьма умён, чтобы не обосраться по тупости; хорошо стреляет и языком не особо болтает. А ещё с опытом. Опытных ценят, а у Потрошителя явный дар находить нужных людей: Мин уверен, что захоти тот ёбнуть Чонгука, ему бы никто не помешал, даже его лучший друг, ослеплённый болью и яростью — слишком большой опыт имеет Тэхён для того, чтобы позволить себя убить простой человеческой особи. Вывод: по поводу непригодности друга Юнги Ким явно брешет. С самых первых минут, но какова цель — не совсем ясно. Пока. — Я хорош в сексе, Юн-ги-я, — по слогам произносит Механик, подходя ближе с блаженной улыбкой на тонких губах, накрашенных чёрным — и Мин чертыхается. — Не смей меня так называть, Чон Хосок, — коротко рявкает и, хуёво прицелившись, наспех стреляет в мишень на стене: руку пронзает первой болезненной судорогой, вынуждающей зашипеть тихо-тихо, а пуля попадает не в круг, а в блядскую стену. — Это только для близких. Ты таковым не являешься. — Нет проблем, — легко соглашается Чон. — Но мне, кстати, нравится то прозвище, которое тебе дал Тэхён-а. — Прозвище? — Да. Оно есть у всех в Нижнем обществе. Так как ты теперь его часть, у тебя отныне нет имени для этого клубка фанатиков. Цени, Каратель: не каждый удостаивается чести получить кличку от самого влиятельного члена сословия. — Бывшего члена, — поправляет с усмешкой Юнги. Хосок на это лишь фыркает, а потом разводит руками: — Не бывает живых бывших членов. Они либо есть, либо... — и делает пальцами жест, изображающий ножницы. — ...их отрезают. Всё-таки неисправимый козёл. Юнги фыркает, отворачиваясь, и едва не наступает на треклятую бандану, которая всё ещё валяется под тяжёлыми подошвами берцев, но Механик, к его удивлению, поднимает длинную полоску ткани раньше, чем это делает её владелец, и, сжав в пальцах, переводит на Карателя задумчивый взгляд тёмных глаз. Неживые, чёрного цвета, густо накрашены всё тем же чёрным под цвет помады, которым рот размалёван, и голос по итогу звучит лениво-растянуто, будто Чон каждую мысль тщательно обдумывает в своей голове перед тем, как вытолкнуть новый звук из гортани: — У тебя красивый широкий лоб. Просто... чтобы ты знал. Ты симпатичный. На любителя, да, но реально в моём вкусе. Без шуток. — Спасибо? — вскинув тёмную бровь, в ответ Мин произносит. — Это самый странный комплимент в моей жизни, я думаю. — Да, наверное. Зато даже искренний, — хмыкает Хосок. — Ты реально нормальный. — Не скажу в ответ то же, — пожимает плечами Юнги, отворачиваясь обратно к мишеням: стрелять левой ещё только лишь предстоит научиться. — Потому что ты, чувак, конченный. — В жопу не дашь, да? — с притворным расстройством интересуется Чон. И Каратель ржёт — уже второй раз, — чтоб отрицательно головой помахать: — Однозначное «нет». — «Нет» в смысле «нет, никогда» или «нет» в смысле «чуточку позже»? — не унимается этот дебил. — Я оставлю это без комментариев, ты же не против? — А зря, бля! — и Хосок топает ногой в чёрном гриндерсе. — Потому что я бы с тобой столько мог сделать, что вот этот сквирт на полу покажется полной хуйнёй, знаешь ли! — Поверю на слово, парень. — А лучше б на практике опробовал! — Ты так хочешь ебаться? — вскинув бровь, Юнги прицеливается. И снова мажет, получая нихуёвую отдачу в левое плечо, которая заставляет вновь грязно изрыгнуть слово «сука». — Мои яйца скоро так зазвенят, что получатся новогодние детские песенки! — уныло сообщает Механик. А потом ближе подходит, смотрит сосредоточенно и внезапно перехватывает чужое запястье сильными пальцами с негромким: — Неправильно держишь. Намджун дал тебе «Апрель», а ты держишь его, как какой-то обоссанный «Глок», — и неожиданно осторожно перемещает мизинец Карателя несколько вбок: — Видишь? Тут есть специальная выемка. Он специально подогнал приклад под твои мерки, чтобы никто не мог пользоваться этим малышом, кроме тебя. — Он даже не снимал мерок, — близко. Этот андроид неожиданно близко, и Мин чувствует дискомфорт от такого внезапного тесного контакта, потому что Механик немного жмётся сзади, перекинув бандану через своё плечо, свою руку положив на чужую и возводя курок пальцами самого Юнги. — Он гений, — Чон прицеливается. — Гениям не нужно снимать мерки, ты знаешь? А теперь расслабь бицепс, тебе тяжесть ствола позволяет сделать это. Давай, — положив на плечо подбородок, продолжает Хосок. — Расслабил? Безымянный палец немного пониже. Рука не ведущая, так что я помогу. Нажимай, — и Каратель стреляет, попадая не прямо в яблочко, но уже рядом. Отдача от выстрела не ощущается так болезненно, как раньше, и с удивлением Мин поворачивает лицо в сторону своего левого плеча, чтобы взглядом столкнуться с глазами андроида. — Задействовал другую группу мышц. Правильную. И теперь не покалечился, видишь? Всё легче, чем кажется, — и улыбается накрашенными чёрным губами. Не отстраняется. И кое-что здесь приносит Юнги дискомфорт в это мгновение. — У тебя... — начинает. — ...стоит, да, я чувствую, — с каменным лицом прерывает Механик. — Проблема в том, что я тоже чувствую это, долбоёба кусок! — У тебя очень сладкий персик, Каратель, мой червячок просто хочет узнать его лучше, я не властен над ним, обоссы, но не бей! — орёт в конце, когда Мин хочет дать ему прикладом по черноволосой макушке. — Ну с кем не бывает! Пися проснулась, что такого-то! — Ах проснулась, сукин ты сын, — цедит Юнги. — Да! Твоя тоже просыпается! — тараторит Хосок, а потом неожиданно добавляет тихонько: — Наверное... ты у нас парень в возрасте... — Пошёл нахуй отсюда, клоун ёбаный! — Не ёбаный, отсюда и возникает проблема в лице великого членопробуждения! — но, начиная заливисто ржать, Механик всё-таки даёт по съёбам, кинув Юнги бандану аккурат в разозлённую рожу. — Чао, картошечка! — раздаётся снаружи. — На обед не опаздывай! И Юнги снова остаётся один в этой блядской пещере, стоя лицом к её входу, сжимая в пальцах чёртову ткань и почему-то чувствуя, как хреново получается сдержать тупую улыбку из-за всех выходок этого придурка, чёрт возьми. И тщетно пытаясь откинуть в сторону мысль, что, несмотря на то, что Механик — андроид... ...у него очень тёплые пальцы.*** papa roach — take me
— Ты бесишь, — цедит Чонгук, снова поднимаясь на ноги: достаточно ловко, потому что жизнь в бегах вынуждает быть готовым к любому дерьму, но этот парень — Тэхён — только смеётся, на автомате потирая челюсть, в которую ему прилетело секунду назад, но боли не чувствуя. — Почему это? — и Тэхён широко улыбается, ведя сильными плечами. Он топлесс, и, возможно, в какой-то степени, эстетической стороне Чонгука сейчас приходится ох, как несладко, потому что она находит игру мышц пресса андроида, усиленных ионами разработанных сплавов, крайне привлекательной, и это сбивает. Потрошитель и без того на порядок получше в том, что касается рукопашной схватки: если один из них всё это время лишь выживал, чувствуя себя загнанной ланью, то второй всю свою жизнь точился под хищника и всегда оправдывал своё место в сложившейся пищевой цепочке, занимая почётное второе между андроидами и простыми людьми. Впрочем, и по сей день сохраняет претензию на то, чтоб его звали высшим — только идиот в мире людей не знает о том, кто такой Потрошитель и как он пришёл ко власти в рамках Нижнего общества, перешагнув через трупы бывших его ключевых фигур. Страх андроидов у многих не так сильно был развит, как страх того, что за ними придёт именно он, потому что от машин можно сбежать, можно скрыться. А от Ким Тэхёна никто никогда не сбегал. — Потому что ты ведёшь себя как ебучий сноб? — вскинув бровь, произносит Чонгук, потирая плечо. Вот ему, сука, больно, и боль эта его распаляет. Подстёгивает. Называй, как угодно, но до момента, пока красная пелена рухнет к хуям, он чувствует, осталось недолго, и сдержать конфликт будет некому: Конструктор и Оружейник заперлись в подвале до ночи, сказав их не трогать, Юнги с рассвета в пещере, работает с новоприобретённым «Апрелем», а Хосок, который без толку шатался туда-сюда, в итоге выдал своё: «Пойду позлю злого пельменя» и растворился в пространстве, насвистывая какую-то непутёвую песенку. Они здесь, за домом, совершенно одни, спаррингуются, но каждый тут понимает, что балансирует на той самой заветной черте, где дружеская потасовка рискует перейти в мордобой — хотя бы потому, что они не друзья. Или потому, что у Чонгука есть огромные проблемы с гневом — и меньше всего ему хотелось бы, чтобы Ким Тэхён знал об этом. У Потрошителя серебристая штанга в пупке и раскачанные грудные мышцы, тесно сжатые чёрной вязью тату: здесь нет какого-то точного рисунка, только лишь множество надписей в том числе на латыни, однако толстые чёрные терновые ветви спускаются к паху по выступающим рёбрам, теряясь за поясом камуфляжных штанов. Это выглядит горячо, но не помогает отвлечься от колоссального раздражения: Чонгуку больно, и клубок эмоций, который неприятно горчит, не способствует успокоению даже тогда, когда Ким стягивает с чёрных вьющихся волос резинку, позволяя прядям упасть на лицо, а затем делает резкий рывок головой назад, чтобы туго стянуть их на затылке и перевязать неряшливый хвостик с широкой острой улыбкой. Он был достаточно уязвим в этот момент, Чон мог бы удар нанести, но что-то подсказывает: всё не так просто, как кажется. У Тэхёна кольца на пальцах. Простые, тонкие и из серебра, как и штанга в пупке, но их много — на каждом пальце, а где-то нацеплено и по две-три штуки за раз. Чонгук бы его трахнул, без шуток, потому что хочется до скрипа в зубах, объективно, не знай он, что после этого будет ощущение, будто член сунул в помойку, так как Ким помойка и есть. Жестокая, злобная мусорка с привлекательной внешностью, из бака которой разит кровью и сырым человеческим мясом. — А разве я не заслужил? — голос низкий, грудной. Чонгуку всё ещё больно: кончики пальцев начинают мелко подрагивать, во рту стоит привкус металла, и когда сплёвывает, слюна имеет красный оттенок — сучий Ким ударом разбил ему губы изнутри. — Ты можешь ненавидеть меня, но это всё из-за того, что ты меня, Чон, боишься, — хмыкает, спиной облокачиваясь на стену дома. — Боишься и хочешь, — и, вскинув бровь, игриво подмигивает. — Я тебя не хочу, — произносит Чонгук, отстранённо понимая: в силу крайне неустойчивого состояния он откровенно ведётся на эти уловки. Чего Потрошитель добивается прямо сейчас — совершенно не ясно, но едва ли за этим стоит что-то большее, нежели желание уязвить, поддеть и доказать своё превосходство: им не нужно работать бок о бок десятками лет, чтобы друг друга узнать. В конце концов, слава Потрошителя по миру людей всегда шла впереди него самого, и цвет её был угольно-чёрный, а кровью разило за километры. — Пиздишь, — фыркает Тэхён. — Если бы я был идиотом, я бы в двадцать лет не был там, где был. — Как жаль, что в итоге жизнь тебя трахнула в жопу и забрала в места, не столь отдалённые, — и, да: по красивому лицу бежит тень, и Чонгук понимает — он попал в яблочко. Наступил на больную мозоль этому самовлюблённому ублюдку, который в этой жизни не ценит ничего, кроме убийства и власти. Чувство удовлетворения от произведённого словами эффекта, к слову, на вкус потрясающее. — Каково это, Ким, целый год быть на стороне тех, против кого боролся всю жизнь, думая, что делаешь правое дело, потому что был лишён собственной воли? Стал частью враждебной системы, и, что важно — всегда теперь ею будешь, ведь ты человек только внешне, — и широко улыбается, прямо пропорционально тому, как улыбка стекает с лица Потрошителя. — Но андроид теперь до момента, пока тебе не прострелят карту памяти, а? — Ты не смеешь, — холодно рявкает Тэхён, отстраняясь от стены и глядя на него с нечитаемым выражением лица. Злится — и сильно. Сейчас Чонгука будут хорошо избивать, и он заранее знает, что этот бой проиграет, только если не спустит себя с поводка, но не для этого он полгода назад Юнги обещал, что такого дерьма больше не будет, в какую бы передрягу они ни попали. — Почему это? — кривит губы тем временем. — Правда глаза колет? Непривычное чувство, когда кто-то не пресмыкается перед тобой и не суёт язык в очко в надежде, что если вылижет из него всё дерьмо, то пронесёт? Ты не бог, Потрошитель, а простой человек. Был когда-то совершенно обычным, и вселенная тебе это показала, когда хорошо поимела. Ты не особенный. Способный, но не особенный. И предсказуемый удар по ебалу ловит со смехом: он низкий и хриплый, от него веет мрачностью и превосходством — он сбил спесь с этой бляди, он показал ему, как иногда пахнут последствия жестокости и мудачизма. Горечью. Уязвлённостью. Отчаянием. Болью. Чонгук слишком хорошо знаком с каждым из этих чувств, он может сделать много бабок на том, что откроет курс по борьбе с ними, но к чему это всё, если все обычные люди — те, которые живут в страхе перед захватчиками — терзаются прессингом образа Потрошителя из Нижнего общества? — Ты думаешь, что защищаешь людей, — чувствуя, как течёт на подбородок кровь из разбитой губы, не может заткнуться Чон, глядя в карие глаза, в которых стоит холодная ярость: Тэхён его за грудки чёрной футболки схватил и к себе притянул, так близко, что злое дыхание чувствуется, колено между ног даже подставил, чтобы лишить человека упора. — Но посмотри: ты стал их вторым основным страхом. Твоя жажда власти стала фанатичной, чувак, ты хочешь по принципу «всё или ничего», но у других ты спросил? — и снова негромко смеётся. — Ты фанатик. Твои приоритеты сместились. Ты не свой народ защищаешь, а режешь их, как ёбаный скот, чтобы свергнуть с настоящего трона тех, кто тебе неугоден с вершины твоего картонного детского стульчика. И плюёт кровью Потрошителю прямо в лицо. Тэхён, не выпуская ткани чужой футболки, лишь глаза закрывает, чтоб чувственно и сильно выдохнуть, а после — распахнуть веки, позволяя Чонгуку увидеть адское пламя на дне тёплого карего, и широко улыбнуться: — И такого меня ты хочешь выебать, Чон. Какой плохой мальчик, — сука, он реально заметил то, что Чонгук прочувствовал ещё несколько мгновений назад, игнорируя мерзкий зуд омерзения, что царапает изнутри рёбра, а потом срывается в тугую горячую тяжесть внизу, что пружиной сильной сворачивается и начинает опасно поскрипывать, грозясь развернуться в сильный гибкий прут возбуждения. Того самого, тёмного — Чонгук не боится этого парня, он всё равно не посмеет к нему даже притронуться в том плохом смысле, но, блять, Ким действительно сильный до сексуального. Запретный. Неправильный, как и то, что скрывается в сердце целых полгода, но об этом никому, кроме Юнги, знать не положено. — Аморальный, — чужое дыхание на губах ощущается жарче. — Тебя от силы торкает просто по-чёрному, да? — и Чон чувствует, как Потрошитель кончиком своего языка кровь с губ ненавязчиво слизывает, чтобы распробовать его на вкус до того, как приступит к главному блюду, и Чонгук сейчас совсем не уверен, что ему не позволит, потому что отступать здесь бессмысленно, а попытка спрятаться будет справедливо расцениваться под грифом трусости. — Ты же точно такой же, как я, — прикусывая его за губу нижнюю, рокочет Тэхён. — Если не хуже. Да, Чон? — и тот ловит себя на том, что невольно подаётся пахом навстречу чужому бедру, с силой проезжаясь нижней частью по обтянутой в камуфляж сильной ноге. Ким смеётся негромко: этот звук распаляет внезапно, как и эта интимная близость, где до поцелуя миллиметр остался, но он всё ещё есть: — Тебе же волю дай, ты всех здесь прикончишь, я прав? Этот образ святоши, сильные речи — лишь маска для спокойствия всех вокруг и твоего лучшего друга в первую очередь, — и прикусывает прямо за шею, негромко посмеиваясь. — Сила чувствует силу, жестокость ощущает жестокость, а безжалостность тянется к гневу. Я тебя раскусил, но кто из нас будет тем хищником, который от другого ничего не оставит? — снова смотрит в глаза, а затем, вновь наклонившись к чужим губам, коротко шепчет: — Сними её, свою маску. Покажи мне себя, Чон, хотя бы разок. Ты же по натуре не олень, ты же Киллер. Сказано — сделано. И Чонгук целует Тэхёна. Это выходит разнузданно, грубо, когда все нервы целиком оголяются: с сильным укусом, с языком, что внутрь толкается пошло и по-животному, с рыком из глотки — он страшный, он говорит Потрошителю: «Если ты не накормишь меня, то я сожру всех, кто тебе дорог», и тот в поцелуй усмехается, упиваясь чужим возбуждением. Если у одного из них по венам течёт «коктейль возрождения», то второй насквозь пропитан ядовитым и чёрным. Оно в нём уже с полгода течёт, закрытое от лишних глаз, сдерживаемое тем, кого прозвали недавно Карателем, а сейчас, изнывая от ожидания, наконец-таки вырвалось. И Чонгук целует Тэхёна. Не позволяет вести, и поцелуй этот напоминает голод животный, где один поедает другого, оставляя только кости обсосанные, а пальцы в плоть цепляются жадно, срывая у того громкий стон изо рта в рот, но ещё — актуальный вопрос: — Ты же не чувствуешь. Как тогда всё ощущаешь? — хрипло. Член давит сквозь джоггеры, которые Чон на себя нацепил, и ему нравится видеть, как ярко горят похотью глаза Потрошителя: во взгляде их читается всё — и насмешка, и страсть, и желание, но главное, пожалуй, всё-таки чёткое: «Разрушь меня». — Я не чувствую боли, котёнок, — и последнее слово бросается с вызовом: переубеди. — Ощути тонкую грань. Чонгук не хочет ничего ощущать. Он хочет кончить с помощью этого парня — того, что бесстыдно цепляется ему пальцами в пах, пока он вновь его губы терзает, путаясь в тёмных волосах, с которых резинка упала, тянет за них, заставляя снова выстанывать что-то бессвязное, и в чужую руку толкается, чтоб шёпотом: — Давай, Потрошитель. Ты меня почти два дня провоцировал: теперь покажи, что умеешь, — и хрипло смеётся, когда, прикусив жилку на чужой татуированной шее, слышит череду рваных выдохов. — Или в твоих силах только пиздеть? Приятно. Приятно то, как Тэхён сильным нажатием пальцев контур его члена очерчивает, позволяя Чонгуку выстонать что-то несвязное в чужое плечо, податливую кожу без всякого стеснения всасывая. Охуительно — когда Ким, без разрешения джоггеры вниз потянув, на его член беззастенчиво пялится с пару секунд, чтоб усмехнуться и обронить хриплое: — Рабочий видок. — Будешь много выёбываться, я по-рабочему тебе засажу. — Может, именно этого я и хочу, а, Чон Чонгук? — и теперь инициатива упущена: именно Потрошитель выступает тем, кто толкает в чужой рот свой язык, именно он остервенело кусается и — блять, да — сжимает горячий и влажный ствол своими сухими ладонями, начиная дрочить быстро и грубо. Опустив взгляд, Чон наслаждается видом охуенно смотрящихся на его эрекции длинных смуглых испачканных пальцев с узкой ногтевой пластиной в обрамлении серебристых колец. Они создают дополнительную стимуляцию: слегка больновато, местами прохладно, и, как результат — рыком из глотки и грубым толчком в чужую ладонь. — Котёнок любит грубее? — мурлычет Потрошитель, склонив голову и прикусывая его за линию челюсти. — Какой ненасытный малыш. — Я тебе выбью челюсть, если ты ещё раз меня так назовёшь, кусок дерьма, — прикрыв глаза и сосредоточив всё внимание там, где Тэхён, уже приспустивший штаны, прижимается своим членом к его, размазывая (он ощущает) и словно втирая предэякулят в участки нежной кожи обоих головок. Чонгук снова тихо рычит, грубо скользит и толкается: чужая пульсация его ужасно подстёгивает, а шумное дыхание андроида прямо над ухом, раковину которого Тэхён прикусил, доводит до определённой кондиции. — Выбей, — мурлычет Ким, всасывая его мочку. — Ты можешь позволить себе быть со мной грубым, котёнок. Хочешь, можешь ударить меня по лицу, — шепчет он, губами очерчивая путь до острой чонгуковой скулы. — Хочешь — можешь искусать меня абсолютно везде, — хрипит, и Чон ощущает, что не один он здесь срывается, потому что скольжение члена о член сильно усиливается благодаря резким, коротким толчкам Потрошителя. — Ударь, попробуй меня покалечить, будь со мной грубым, покажи свои зубы, потому что я так хочу распробовать тебя настоящего, — словно в забвении бормочет Тэхён. — Настоящего Киллера, а не вот этого жалкого пса, которого видел до этого. Глупую сучку, — и, ахнув, утыкается Чонгуку в плечо, пачкая свою ладонь, его член и чёртовы чёрные джоггеры белёсыми каплями стерильной кончи. Гондон, не мог их пониже спустить, видимо, да? Впрочем, окей, похуй сейчас — Чонгук и сам от таких вот речей, что уж скрывать, спускает позорно и быстро, да так сильно, как давно, сука, не было: словно разряды пронзают всё тело от копчика к шее, заставляют громко стонать в чужой рот, прогибаясь в спине. Он почти всхлипывает от силы оргазма. Но у него нет такой роскоши, не с Потрошителем. Спустя пару минут, уже выровняв дыхание и убрав в трусы чувствительный испачканный член в надежде, что пойдёт мыться сейчас же, Чонгук со своими растрёпанными чёрными прядями, глядя в чужие глаза с нотками Ада, понимает одно. Он совершил в жизни много ошибок. Но эта, кажется, рискует стать главной.