*** lindemann — that's my heart «Мы никогда не сможем узнать, что будет с нами через минуту, час, день. Но мы вправе распоряжаться своим настоящим так, как нам того хочется. Поэтому не усложняй, хорошо?» «Ты, на самом деле, Мин, доверчивый и безумно привязчивый. И, да, очень хороший. Я не прошу тебя ко мне привязываться, ладно? Просто дай себе волю, чувак, и живи так, как ты хочешь, а не так, как тебе кажется правильным. Прекрати проживать жизнь за Чонгука, ему это не нужно».
— Что-то случилось? — Чонгук, сидящий напротив на летней веранде кафе с не самым лучшим сервисом, затягивает хвост туже и после закуривает, внимательно изучая чужое лицо. — Я знаю эти глаза, хён. Выкладывай. — Всё в порядке, — поведя плечом, сейчас обтянутым в чёрную кожанку, которую вытащил из багажника перед выходом и нацепил на себя, отвечает Каратель, в свою очередь, дым выдыхая. Возможно, выбираться в пригород этим пасмурным утром было не самой лучшей идеей, тем более — сидеть вот так, на открытой веранде кафе, но, с другой стороны, опасаться им сейчас действительно нечего, кроме андроидов, которые могут решить забрать их в места не столь отдалённые: Юнги на сотню процентов уверен, что Канпимук Бхувакуль догадался, за кем стоит взрыв, но винит в первую очередь своего извечного врага Потрошителя, а не других членов Нижнего общества, которые ушли незамеченными. В любом случае, кажется, похуй, разве не так? Разве вечная борьба не подразумевает собой вечные потери обеих сторон, а также разруху и боль? Первым удар нанёс Азарт непосредственно, Тэхён, какие бы негативные чувства Юнги бы к нему ни питал, всё ещё является крайне хорошим стратегом и отомстил за своих, ударив точно по сердцу Верхнего общества меньшим числом, но с большими последствиями для противника. Так ощущается война, собственно — и сейчас он как никогда понимает, что сталкивается с ней лицом к лицу, а не бежит, как многие годы до этого, от тех, кто забрал у него, кажется, всё. Уюн. Союн. Отец, мама, Чонги и Юнджин. Ёнджун — позже. Это всё было больно, всё с ног сбивало, раз за разом оставляя в душе глубокие шрамы, а на теле — простые полосы, которые время до конца уже не сотрёт. Юнги смотрит на младшего прямо сейчас, остро понимая, что они оба — взрослые люди, которые привыкли держаться только за друга, и ему как никогда страшно отпускать своего лучшего друга в одиночный полёт. Не в объятья к тому, кто пытается разрушить всё то, что они вместе так долго строили в плане чонгуковой психики: Юнги как никто другой знает, как сложно тому даются перепады его настроения в совокупности с эпилепсией, он лично помогал проживать страшные приступы и череду панических атак, когда Чон кричал ночью из-за кошмаров, в которых лишает жизни убийцу Ёнджуна снова и снова. Снова и снова. Снова и...«Мы никогда не сможем узнать, что будет с нами через минуту, час, день. Но мы вправе распоряжаться своим настоящим так, как нам того хочется. Поэтому не усложняй, хорошо?»
Юнги не. Он просто не хочет привязываться, не хочет потерять то, что успело стать дорогим, но этот ваш Чон Хосок лишает рассудка, своими контрастами бьёт по лицу и заставляет проникнуться. Шут в один день, хладнокровный гений — в другой, сегодня, поддавшись своим машинным эмоциям, жарко целует и шепчет о том, чтобы Каратель не думал, а завтра — тактично отходит в сторону, позволяя, вроде бы как, разобраться в себе, но ещё больше запутывая. Мин одно только лишь знает и признаёт: ему до чёртиков страшно. Страшно как человеку, который привык терять и убегать от потерь, как человеку, который столько раз был на грани погибели, что уже сбился со счёту. Как человеку, который, в конце концов, оказался вовлечённым туда, о чём ничего знать не хотел, и, возможно, Тэхён здесь в корне неправ, потому что разве можно доверять так тому, кто не борется за «правое дело», а меньше всего хотел бы в этом участвовать? — Ты мне больше не веришь? — ровно интересуется Чонгук, глядя на него нечитаемо: лицо словно застыло, чёрные глаза смотрят внимательно, не отрываясь, и только с губ дым срывается, слегка развеваясь из-за лёгкого, почти неощутимого ветра. Погода с утра слегка подкачала: пасмурно, немного прохладно, возможно, к полудню будет снова привычно и жарко, но пока что Мин ёжится, чувствуя россыпь мурашек по телу, и факт того, что Киллер скользит взглядом по напрягшимся соскам, не проходит мимо Юнги. — С чего ты решил? — игнорируя затхлые, старые искры, интересуется Мин. — Мы отдалились друг от друга с тех пор, как попали в Нижнее общество, — Чонгук возвращает взгляд на чужое лицо и снова со вкусом затягивается. — Разве в этом есть моя вина? — вскинув брови, отвечает Каратель, делая глоток своего остывшего американо. — Вроде как, у тебя появился другой лучший друг. — Ты ревнуешь меня к этому куску дерьма? — и в голосе Чонгука — искренний шок. — Серьёзно? Ты ревнуешь меня к Ким Тэхёну? Это прикол? — Ты изменился, — спокойно поясняет Юнги. — И, нет, я не ревную. Просто беспокоюсь, что за твоей жаждой крови и кончить ты сам себя потеряешь, вот и всё. Мы слишком долго боролись с твоими демонами, Чонгук, чтобы ты просто так взял — и похерил всё из-за того, чтобы выглядеть крутым перед парнем, который при первой встрече облил тебя помоями просто потому, что у него мерзкий характер, — и видит: попал. Чонгук морщится, выдыхает как-то особенно зло, а его лицо вновь каменеет — и пусть. Мин Юнги не из тех, кто будет отмалчиваться, если ему что-то не нравится, особенно, когда дело касается его лучшего друга. — Это просто трах, чувак, — наконец, давит Киллер. — Удовольствие. — И просто убийства, да, — спокойно и не без скептицизма кивают ему голубоволосой головой. — Просто секс, просто токсин и абьюз, который разрушает тебя. Мне плевать на него: он ёбнутый, его судьба таким сделала. В конце концов, ему пришлось рано взрослеть, знакомиться с ощущением крови на пальцах, он всю свою жизнь живёт в насилии и ничего другого не знает. Но мне не плевать на тебя, на твои вспышки гнева и на твою эпилепсию, Чон, а ты сейчас прикладываешь максимум усилий для того, чтобы себя триггерить. Нахуя, скажи мне? Что тебе это даёт? Оргазм? Так подрочи, сука, а не разлагай себя заживо! — и снова делает глоток своего кофе, вздыхая и поправляя неизменную красную бандану на лбу. — Ты бесишь, Чон, — прикрыв глаза, поясняет. — Бесишь вести себя, как пятнадцатилетний пацан из романа, неожиданно получивший свободу от предков. Здоровые отношения — тру. То, что происходит между тобой и Тэхёном — ебаная дичь. Нездоровая, токсичная, грязная и воняет говном. Заканчивай это. — Он хорош в сексе, — пожимает плечами Чонгук. — Я тоже, — быстрее, чем успевает подумать, отвечает Юнги, и между ними повисает гробовая тишина: чертовски неловкая, совсем не понятная, не такая, как раньше, когда они обсуждали нечто подобное, потому что сейчас Чон сидит перед ним за маленьким пластиковым столиком, глядя совсем по-другому, не так, как смотрел до, а Каратель совершенно подавлен, поскольку не идиот, понимает, что совершает... не то, что ошибку, просто, возможно, снова бежит, окей, хорошо, пусть будет так. Он признаёт это: знает, что снова убегает от калейдоскопа эмоций, боится обжечься, и объективно уверен — винить его за это нельзя. Член Чонгука внутри привычный, как были привычны пальцы до этого. Полумрак быстро снятого номера в дешёвом мотеле тоже не из того, что Юнги никогда в своей жизни не видел. Мин точно знает, как именно стоит сжиматься на органе определённых размеров, и ощущения слегка болезненной из-за отсутствия секса растянутости в заднем проходе тоже изучил за долгое время. — Хей... чёрт... — запахи тоже знакомы. Чонгук всегда пахнет так, когда они занимаются сексом: собой, немного — потом и водой с отдушкой металла, потому что воды лучше качеством здесь нет и не будет. Чувство штанги в головке, которая шлёпает по животу во время сильных толчков внутрь него, Каратель, правда, почти что забыл, поскольку давно не был снизу, но подобное пиздец возбуждает, как и ощущение шершавых подушечек пальцев Киллера на ореоле сосков. — Блять, я и забыл, каким ты бываешь чувствительным, Мин... — и голос он знает. Чонгук, когда трахается, всегда говорит с хрипотцой, слегка задыхаясь, постепенно начиная толкаться внутрь размашисто и глубоко. Юнги чувствует кожей резкие касания чужой мошонки и, блять, хочет скулить. Он знает, что его лицо сейчас красное, знает, что, возможно, он хрипит совершенно уродливо, когда Чон его трахает, чувствует пульсацию своего же, чёрт, члена, она такая сильная, яркая, потому что Киллер толчок за толчком задевает простату, и в позе догги это ощущается наиболее остро. — Заткнись и трахай меня, — сжав простыни пальцами, стонет, потому что Чон хмыкает, а потом отвешивает ему звучный удар по ягодице, заставляя ноги дрожать. У Юнги снова давно не было секса. Возможно, он снова слишком быстро спускает в противовес традициям порно, но от ощущений сжимает Чонгука так сильно, что тому, наверное, больно. Похуй — тот, очевидно, имеет кинк на болезненность, иначе бы не спутывался с этой помойкой, которую зовут Ким Тэхён, но то, как Чон скулит у него прямо над ухом и ускоряется, заставляя презерватив скрипеть слишком громко, а смазку — течь слишком обильно, сейчас в приоритете всех мыслей и разума. Как бы говно не потекло по бёдрам, ей-богу, когда он его так долбить начинает. Но Юнги нравится, когда его ебут сквозь оргазм, нравится, как его используют просто как урну, чтобы иметь возможность хорошенько спустить, нравится чувствовать, как его сильной рукой поперёк груди перехватывают, прижимая к своей, где кожу спины холодить начинают проколы сосков. Чон тоже очень чувствительный — скулит громко, ругается много. А потом тоже спускает, и, возможно, какое-то время они оба просто лежат, глядя в серый потолок с кучей трещин, и курят одну на двоих, голые, всё ещё крайне чувствительные и со скинутой на пол резинкой. Мин реально не знает, о чём думает его лучший друг в эту минуту, но хотел бы, чтобы никто никогда не знал, о чём он думает после оргазма. Или, вернее, о ком, потому что он уже сам себя заебал быть доверчивым лохом, который... Возможно, просто хочет немного тепла. Не того, которое ему дарит Чонгук, невзирая на всё то, что они... делают, а простого, наверное — и, нет, он не будет думать об этом. Не будет думать об этом парне с неоднозначными шутками, но с каким-то умением видеть насквозь. — Пожалуйста, Чон, — говорит, наконец, хрипло и, дождавшись мычания, продолжает гнуть свою линию: — Держи Тэхёна подальше. — Это просто секс, Мин, — начиная дремать, произносит Чонгук. — Не любовь. — Когда это будет любовью, то будет поздно, ты понимаешь? Потому что всё это дерьмо построено на абьюзе и токсике! — Мне нравится его член, — едва ворочая языком, бормочет этот придурок. — Обсудим потом. И засыпает почти что через минуту, честное слово, оставляя своего хёна с ворохом мыслей, где каждая хуже другой, но одна неизменна, заставляет Юнги ощущать непонятное чувство раскаяния, хотя они с Чон Хосоком ничего не обещали друг другу.«А если ты всё же ответишь мне чем-то большим, чем простой плотский интерес, то помни, пожалуйста: я не умру и не брошу тебя. Ведь я не могу. Не так просто, как люди».
Дерьмо.