hollywood undead feat. b-real — black cadillac
— Этот мусор думал, что мы испугаемся, только если лишимся четырёх человек. Четырёх наших близких братьев, — Тэхён с чёрной маской на лице делает красноречивую паузу. — Думал, что мы обосрёмся, ребята. Подожмём хвосты, но даже не подозревал, что наше горе, наша боль за погибших за правое дело товарищей сделают нас сильнее. Нерушимее... — и, затянувшись, произносит на выдохе дыма короткое: — Злее, — что разрезает гробовую тишину Хэдон Ёнгунса. Люди, замерев, смотрят на них, стоящих впереди как на подбор: Каратель, Оружейник, Механик, Конструктор — чуть дальше, Потрошитель — ближе всех к оставшимся членам Нижнего общества, а Киллер, словно телохранитель, замер за его правым плечом. Тэхён не может различить их лица под масками, но атмосфера давит на плечи приятной тяжестью тьмы, грядущей бури, что концентрируется злостью и болью за правое дело и всех тех людей, которые погибли в стычке с подсосками роботов. С теми, кто забыл о том, каково быть человеком. Потрошителю нравится это. Возможно, его слегка даже ведёт от ощущения ярости, холодной и безграничной, что клокочет в глотках Нижнего общества, заставляет горячие сердца под их рёбрами покрываться толстой ледяной коркой: будто псы бешеные, его люди, ведомые его командой готовы сейчас рвать и метать, словно голодные хищники в поисках крови и свежего мяса — и у него нет прав на то, чтоб его им не дать. Но позже. Голод злит, раззадоривает, заставляет выживать и бороться — так пусть они приложат усилия для того, чтобы урвать себе свой кусок. А потому улыбается, снова затягиваясь, позволяя себе быть расслабленным, и прикрыв глаза, произносит: — Но ваши лидеры подорвали их. Всех. Всю блядскую базу этих уёбищ, которая была расположена недалеко от Кури, — и храм взрывается громогласными выкриками, аплодисментами, гомоном, а также, ну, разумеется... — Во имя Потрошителя, Киллера, Карателя, Механика, Конструктора, Учёного и Оружейника люди будут свободны! — кричат отовсюду. — Во имя Потрошителя, Киллера, Карателя, Механика, Конструктора, Учёного и Оружейника люди будут свободны! — воет Нижнее общество. — Во имя Потрошителя, Киллера, Карателя, Механика, Конструктора, Учёного и Оружейника люди будут свободны! — сходят люди с ума. Прикрыть глаза. Насладиться триумфом, прочувствовать верность каждого действия, осознать, что всё ещё в выигрыше — не сдаёшься и, конечно, не сдашься: не пока твоя раса (кем бы ни был телом, волей ты всё ещё с ними) под гнётом машин. Тэхён качается с пяток на носки и обратно, позволяя Чонгуку, Юнги и Чимину как новеньким вкусить свою реальную власть, которая, может быть, наконец-таки заставит прочувствовать первого, с кем он связался. — Во имя Потрошителя, Киллера, Карателя, Механика, Конструктора, Учёного и Оружейника люди будут свободны! С Потрошителем лучше не спорить: он же тебя уничтожит, ёбаный мусор, он отомстит за себя так искусно и больно, что сам себя потеряешь, ни за что не оставит от тебя даже доли рассудка. Он проделывал это не раз и не два. — Во имя Потрошителя, Киллера, Карателя, Механика, Конструктора, Учёного и Оружейника люди будут свободны! Пойми, Чон Чонгук, до конца, с кем ты спутался, костным мозгом прочувствуй, что Тэхёну перечить нельзя. Скалься, конечно, как ты умеешь лучше всего, кусайся, глодай руку до кости, но все же здесь знают, кто истинный вождь оппозиции, а ты, несмотря на то, что борзый до ужаса, всё ещё остаёшься натасканной псиной в умелых руках, и не более. Ты отличный убийца: улыбаясь холодно, за собой кровавый след тянешь, небрежно держа в руках по голове, у тебя клыки острее всех тех, которых Потрошителю доводилось когда-либо видеть, но как только оступишься, тебе придёт бесславный конец. В качестве подарка за всё то, что ты успел сделать, он, так и быть, будет быстрым. — Во имя Потрошителя, Киллера, Карателя, Механика, Конструктора, Учёного и Оружейника люди будут свободны! Но пока ты ведёшь себя любопытно, Чонгук. Не разочаруй только, лидеру с тобой интересно играть, а от концентрации злобы в твоих чёрных глазах дыхание перехватывает к чёртовой матери — ты же машина, ты же коктейль из умений, возмездия, ярости и справедливости: такой, как ты, всегда интересен таким, как Потрошитель, потому что сила чувствует силу, жестокость ощущает жестокость, а безжалостность тянется к гневу. — За наших четверых они заплатили десятками своих шавок-подсосов, однако все мы здесь понимаем, что потеря всё ещё неравноценна, — когда буря стихает, Потрошитель клонит голову вбок, внимательно осматривает всех здесь. — Мы вырежем их, как безродных котят, вместе с одним из их генералов, которого вы все здесь помните так хорошо. Его имя Азарт, — и вой, который снова по храму встаёт, пропитан ядом насквозь. Возмущением, злобой и ненавистью — тоже, пожалуй, но Тэхён слишком долго греет у некогда сердца, а теперь — аккумулятора мысль о том, как он расправится с предавшим ублюдком своими руками, чтобы сейчас во всеуслышание говорить его имя. Против Азарта может пойти лишь Потрошитель. И в этом долгом соперничестве, выстроенном на похоти и остром чувстве предательства, выживет лишь только один. А тот, кто не предаст, стоит за плечом, готовый стрелять по своим же, если вдруг разойдутся. Ведь — как там было? — так будет с каждым. Киллер проснулся, у него кровь в голову бьёт, а жажда убийства бежит впереди, требует на руках больше крови, больше смертей ради безграничного чувства свободы, о котором они все здесь так мечтают. Но вопрос только один, и он всё ещё актуален, потому что Тэхён не дурак и знает, что этого хищника не приручит никогда.«Я тебя раскусил, но кто из нас будет тем хищником, который от другого ничего не оставит?»
И ему не нужно смотреть в глаза Мин Юнги, чтобы увидеть ответ, с которым Потрошитель внутри него не согласен от слова совсем.***
— В целях безопасности мы останемся здесь на неделю, — говорит Тэхён в тот момент, когда они проходят внутрь небольшого домика в округе Кимхэ, чёрт знает как полученного им в пользование, но неожиданно оборудованного предпоследним поколением технологий: двухэтажный, отдающий дань минимализму и чёрно-белым тонам, по словам Намджуна, он радует датчиками движения что в отношении электричества, что в отношении подачи горячей воды, от которой не пахнет... ничем. — Здесь только три спальни, — тянет Потрошитель, с усмешкой оглядывая заинтересованность остальных членов команды. — И отсутствие Верхнего общества в округе, верно, Хосок? — Пятнадцать километров до первой базы, на которой находится около тридцати человек, и они не идут в патрулирование — слишком мало народу, — кивает Механик. — Я проверил, если что. Достаточно близко, чтобы не выпускать их из виду, но далеко для того, чтобы они действительно представляли опасность. В радиусе семи километров мной расставлены около сотни Цвергпинчеров, которые передадут сигнал на... — и в этот момент Чон вытаскивает из кармана небольшой прямоугольный аппарат с большим экраном и множеством зелёных точек на нём — ...мой сенсор. Ни одно вторжение не пройдёт мимо меня, так что вы можете выдохнуть. — Цвергпинчеры?.. — тянет Чимин, вскинув бровь. — Ты о породе мелких собак? — и Хосок смеётся негромко, накрашенные чёрным губы растягивая, а отвечает Конструктору стоящий рядом Намджун: — Он даёт название каждому изобретению. Цвергпинчеры — это жучки, которые реагируют на перемещение. — Охват одного — сотня метров, — гордо изрекает Механик, приваливаясь спиной к белой стене и скрещивая на груди руки, обтянутые чёрной кожей перчаток до локтя. — Я чёртов гений, не так ли? Кстати, Тэхён-а, а чей это дом? — А, это? — и, хмыкнув, Потрошитель посылает им всем острый оскал. — Это дом Варвара. Мы с Чонгуком немного озадачили себя тем, что решили порыть под него, и, оказалось, что, в принципе, он ёбнул его совершенно не зря: этот сукин сын тайно работал на Верхнее общество, пусть сливать было особо и нечего, но они дали ему жирный кусок на перспективу. А потом — пуф! — и Тэхён изображает пальцами выстрел. — Наш котёнок решил поиграть в сурового дядю и... как там было, а? «И так будет с каждым», — понизив голос, передразнивает Потрошитель Киллера, на что получает закатанные глаза всех присутствующих. — В любом случае, больше своему папочке он ничего не скажет, увы. — Опять Канпимук Бхувакуль? — интересуется Юнги, осматривая дом: в таких хоромах ему не доводилось бывать, и сейчас он чувствует себя неуместным до максимума, а ведь это он ещё не принял навороченный душ и не спал в наверняка мягкой постели в одной из местных роскошных спален. Здесь красиво: эстетика прогресса и технологий его всегда привлекала, но Каратель даже подумать не мог бы, что рано или поздно ему предстоит не просто увидеть нечто подобное, как в стальном городе, например, а непосредственно... пожить в таком доме. И, возможно, здесь есть место тому самому детскому восхищению чем-либо, поскольку, да, до этого дня ему не приходилось бывать внутри подобных помещений — только довольствоваться видом снаружи. И сейчас его очень смущает хосокова вскинутая бровь и этот взгляд, что говорит своё: «Нравится?». Потому что, чёрт, да. Нравится. Очень. (И не только их временное пристанище, кажется, но в этом Мин ни за что не признается). — Не, слишком мелко для моей детки Азарта, — и, никого не стесняясь, Потрошитель проходит в большую гостиную с причудливыми зигзагообразными диванами чёрного и белого цвета, окидывая взглядом огромный, на всю стену, аквариум (где даже не померла живность: очевидно, за домом кто-то следит в отсутствие Варвара) и нереального размера плазменный телевизор с другой от него стороны. — Думаю, здесь замешан сладкий сержант. — Сладкий сержант? — моргает Чонгук, проходя за Тэхёном и со сдержанным интересом оглядывая помещение. — Им Джебом, — поясняет Чимин, походкой от бедра проникая в просторный холл, выдержанный в чёрных тонах, и с интересом начиная изучать приборную панель на стене. — Или, как его называют, Архангел Джебом. Или Архангел Им, как угодно. — И что скрывается за этим именем? — хмурится Юнги, не понимая общего духа расслабленности: даже Намджун с любопытством заглядывает за плечо Конструктора с целью узнать, что Пак задумал, и когда лестница на второй этаж вспыхивает розовой неоновой подсветкой, на полных губах самого младшего из них начинает играть сладкая улыбка. Впрочем, недолгая: протянув руку поверх его плеча, Оружейник нажимает на кнопку, и цвет меняется на синий. И снова на розовый. И снова на синий. — Вам двоим, что, по три? — Два с половиной, — хмурится Чимин, чтобы вздохнуть, сдаться синему цвету, толкнуть Намджуна в бок и повернуться к Юнги: — Архангел молодой, может, старше меня лет на пять. И он человек, который верно служит андроидам, причем принципиальный и исполнительный до ужаса. Знаешь, из тех говнюков, которых невольно хочешь чморить за преданность делу и чрезмерную дотошность. Но он ниже по званию, чем Азарт: тот генерал-лейтенант, но один напрямую подчиняется другому. Ходит слух, что они даже трахаются. — Не удивлюсь, — хмыкает Тэхён откуда-то из гостиной. — Канпимук любит засовывать член даже в помойные вёдра. — А ты, я смотрю, хорошо осведомлён о его предпочтениях? — и Юнги, повернув голову, видит едкую насмешку на губах своего лучшего друга, когда тот произносит эти слова, и... удивляется даже, потому что если бы не знал Чонгука, то подумал бы, что тот ревнует или вроде того. Потрошитель, в свою очередь, широко улыбается, чтобы ответить не менее колко: — Разумеется. Я о нём всё знаю, котёнок. — Интересно, — тянет Киллер, вскинув чёрные брови. — Разве? — часто моргает Ким, делая вид, что удивлён до невозможного. — Хочешь, могу и о тебе больше узнать? — Слишком много тестостерона, — устало роняет Хосок, проходя мимо Карателя, но на него даже не глядя. — Я отказываюсь жить с тобой в одной комнате, понял? — Чё это? — и Потрошитель заливисто ржёт. — Боишься, что я тебя выебу? Эй, котёнок, будешь жить со мной? — и Мин видит, как Тэхён Чонгуку подмигивает, словно заискивающе, и едва сдерживается, чтобы не закатить глаза: понятное дело, что тот откажется, в смысле, что они с Юнги настолько привыкли быть только друг у друга, что... — Ладно, — просто и равнодушно соглашается Чон с таким видом, будто ему абсолютно плевать. ...Что, возможно, на этом моменте Каратель выпадает в осадок. А затем — ещё раз, когда понимает, что за его спиной кто-то стоит, некто определённый, если быть точным, из тех, кто, наклонившись, осторожно шепчет на ухо, пользуясь тем, что Намджун и Чимин активно изучают аквариум: — Тебе не обязательно ложиться со мной в одну постель, ладно? — и даже по голосу Хосока Мин слышит смущение и некую скованность. — Мне не принципиально, где, ну... заряжаться. Вот блять. Вздохнув, Юнги поворачивается, сталкиваясь со взглядом густо подведённых чёрным глаз, в которых нет ничего от ставшей привычной шутовской манеры поведения — только серьёзность и уважение к тому, с кем Механик сейчас говорит: никто из них не дурак и понимает, что то, что случилось около той самой пещеры, было импульсом, некой ошибкой, которая, может быть, всё усложнила, а, может, и сдвинула. Проблема лишь в том, что Каратель уверен в одном: он не готов пустить в сердце кого-то ещё (и плевать, что андроида). Кого-то, кого может потерять — в их реалиях нельзя наперёд не загадывать, как бы ни хотелось жить настоящим. И всё же... — Не усложняй, — спокойно отвечает он Хосоку, а после неловко хлопает по обтянутому чёрной кожанкой плечу, губы поджав, и, уже отворачиваясь, краем глаза ловит робкую улыбку чужую. Здесь и смущение, и тихая радость от факта того, что ему... дали шанс. Да, наверное, отчасти это так можно назвать, потому что они всё ещё не придурки и понимают, что у Юнги были все основания сказать сейчас: «Я не хочу», но он не сказал, потому что, невзирая на то, что боится — и что-то менять в том числе, — он всё-таки хочет. Чувства — сложная штука. Эмоции — спутанный ниток клубок, и он действительно не знает, куда себя деть в тот момент, когда замечает эту улыбку. Поэтому идёт к Чимину и Намджуну, да, игнорируя происки Чонгука в большом холодильнике с голубой подсветкой на другом конце огромной гостиной, по пути разглядывая открывающийся пейзаж за окном. Окрестности Пусана не так затравлены восстанием машин, как сеульские, где они с Чонгуком ошивались почти всю свою жизнь, и здесь много приятной взгляду зелени, в том числе — горной, воздух кажется чище, а место, где построен дом, и вовсе выглядит совершенно нетронутым переменами в мире, что расслабляет сознание и приносит какое-то странное умиротворение где-то в душе. Юнги понимает, что они приехали не на прогулку и не на какой-то там отдых: рано или поздно им всё равно предстоит вернуться в неброскую лачугу недалеко от Сеула, потому что там осталась большая часть оборудования, но пока что — пока что! — они здесь, и Мин отказывается думать о том, что им предстоит дорога обратно. — Я хочу в душ, — говорит. — Можем его поискать, — отвечает пошедший следом Хосок. — Я думаю, здесь у каждой из спален есть свой санузел, поэтому даже не придётся драться за то, кто первый будет пахнуть чуть лучше обычного. И от этих слов в груди снова что-то болезненно ёкает. Что ж, Мин Юнги, кажется, ты и сам не заметил, как обосрался.*** linkin park ft. kiiara — heavy
— Вау, — это то, что он произносит уже поздно вечером, после того, как они осматривают дом, находят стрельбищную и огромный бассейн в подвале, а также множество съестного, что позволяет набить животы тем, кто действительно чувствует голод. Спальни отделаны совершенно по-разному: Намджун и Чимин размещаются в белой, Тэхён и Чонгук (что до сих пор вызывает недоумение, что же) — в кремово-белой, а им с Хосоком достаётся в чёрных тонах с огромной кроватью и большим панорамным окном, за которым не видно ничего ровным счётом из-за наступившего времени суток. Ему нравится чувствовать себя в безопасности: Чон говорит, что здесь установлены специальные смарт-стёкла, благодаря которым снаружи их никто не увидит, но зато у них открыт полный обзор. В ванной, изысканно выдержанной в цвет спальни, Юнги принимает восхитительный душ под невероятно тёплыми струями, ощущая себя, словно в какой-то сказке, находясь во мраке, разбавляемом только лишь голубыми приглушёнными подсветками большого джакузи, зеркал и самой кабины, в которой ему доводится постоять какое-то время, но из которой не хочется вылезать ни за что. Здесь даже гелей для душа находится ряд, он теперь, кажется, пахнет так вкусно, как никогда в своей жизни, отдав предпочтение лимонному запаху с нотками мяты, а после, обернувшись в чёрный чистый махровый халат, проходит в спальню к Хосоку. Это даже звучит как-то неправильно, и Мин, зарываясь пальцами ног в чёрный ворс ковра, замирает, ощущая смущение: Хосок стоит напротив большого экрана телевизора, с интересом изучая документальный фильм о природе, ещё не приняв душ, и даже в его сторону головы не поворачивает, позволяя разместиться с комфортом. — Ты... с какой стороны будешь спать? — неловко мнётся Юнги. — Как тебе угодно. Судя по моему заряду, мне понадобится только одна ночь на то, чтобы уснуть, так что всё в норме. — А раствор? Тебе не надо его... подлить? — присаживаясь на край кровати, интересуется Каратель, чувствуя себя идиотом, особенно, когда слышит негромкий смех после своего вопроса: — Нет, Юнги-я, — и, повернувшись, Механик ему широко улыбается. — Я уже это сделал. Но я рад, что ты интересуешься. Значит, волнуешься? — и, подмигнув накрашенным глазом, идёт в душ, не дожидаясь ответа. Вот чёрт — и, чертыхнувшись, Каратель пальцы заламывает, чувствуя себя ещё большим придурком. Тем, кто совершенно запутался, тем, кому, безусловно, приятно такое внимание, такой, чёрт возьми, такт, который в этом аду кажется чем-то нереальным, запредельным, волнующим. Хосок с его вежливостью и пониманием в рамках их бешеной жизни, где либо убить, либо сдохнуть, словно из романа какого-то вышел. Или был послан судьбой в качестве того, что в народе насмешкой зовут: мол, на, андроиды забрали у тебя мать твоего ребёнка, первую любовь, спутницу жизни, так влюбись же ты в душу того, кто её не имеет. Почувствуй себя предателем той, которая тебя когда-то, шесть лет назад, до последнего вздоха любила, а после — исчезла в недрах Сеула, чтобы никогда не быть найденной, но никогда не забытой, увековеченной нестираемой полоской на пальце. Юнги думал, что время его вылечит, потери — ужесточат, но сейчас, в эту минуту, он чувствует себя совершенно раздробленным. С Хосоком-шутом, который отпускает сальные шутки про секс, ещё можно было бороться, но Хосоку реальному, без каких-либо масок, он без боя проигрывает, потому что те поддержка и понимание, которые тот дарит совсем безвозмездно, трогают сердце. Каратель же тоже, сука, живой. А ещё — ужасно измученный, жизнью побитый, навеки напуганный, привыкший жить в страхе потерять то, что у него, блять, осталось, и он так боялся привязаться к Механику, что, кажется, успел просрать тот момент, когда прикипел. Против воли, того не желая, позволил Чон Хосоку забраться под кожу, в самые вены, и прерывистым ритмом сердечным пустил прямо по телу, которое всё ещё дышит, всё ещё чувствует боль. А ещё он на раковине бандану забыл — и подрывается, боясь показаться свиньёй, в робкой надежде, что если тот и разделся, то хотя бы не до конца, и даже стучит быстро перед тем, как открыть дверь с негромким: — Извини, что потревожил, я просто забыл здесь... Впрочем, надежда в их мире что такое вообще? Потому что Хосок стоит от него в двух шагах, до абсолютного голый, но не успевший даже толком шагнуть в душевую кабину — и смотрит не без удивления, когда дверь отъезжает, являя глазам замершего в проёме Юнги, и это совершенно неловкий момент, потому что они оба голые, различие в том лишь, что на одном из них есть махровый халат. — Бандану? — добро скривив чёрные губы, подсказывает. Мин, стараясь смотреть прямо в лицо, только запоздало кивает, а миссию благополучно проваливает сразу, как только Механик без тени стыда отворачивается, чтобы взять в руки чёртов кусок красной ткани, и залипает на чужую обнажённую задницу. Небольшую, но привлекательную — и, да, кажется, палится, потому что Хосок поворачивается к нему слишком быстро, чтобы Каратель успел поднять взгляд, да и красные щёки, наверное, сказали Механику всё за него, потому что тот улыбается шире перед тем, как не без нотки хитринки спросить: — Нравится то, что ты видишь? — У тебя прикол такой? — с лёгкой агрессией (что от смущения) бормочет Юнги, вырывая свою бандану из плена чужих длинных пальцев с чёрной краской на ногтях и на это лицо даже не глядя. — Какой? — негромко смеётся Чон, не испытывая ни капли стыда, по всей видимости. — Смущать тебя? — Вот видишь, ты и без меня всё знаешь! — хмурится Мин, чувствуя, как тяжелеет в паху. Надо срочно валить, а то есть риск ошибки, несмотря на то, что уже и без того погрузился в одну, кажется, без шанса на то, чтобы выплыть. Её зовут Чон Хосок, и она его глупое сердце сжимает в своём кулаке, иначе один Мин Юнги не знает, почему ему так больно в груди в эту секунду. В тот самый момент, когда обнажённый Механик оказывается непозволительно близко, привлекая внимание, и, подняв взгляд, Каратель видит, что тот на его губы смотрит. О, господи, Боже. — Я не хочу... — голос Хосока до шёпота падает: того самого, хриплого, из тех, что пробирают до самых костяшек, и Юнги нервно сглатывает, понимая, что за резким движением его кадыка наблюдают. Это как ловушка, в которую он шагнул сам. Капкан, находиться в котором ему... очень нравится, видимо, судя по тому, что он завёлся, как школьник, ровно настолько, что ткань махрового халата визуально топорщится, и, да, этот провал уже никак и не спрятать, чёрт возьми. Но Чон касается, боже, скулы широкой костяшками кисти, а ещё он полностью голый, а на лице его отображается та самая эмоция, что называется нежностью, и от этого у Юнги пальцы дрожат. — Я не хочу давить на тебя, — прокашлявшись, говорит тихо. — Я не хочу тебя ни к чему принуждать, хорошо? Не хочу делать больно. Есть физиология, а есть фактор страха, и я могу сколько угодно говорить тебе не усложнять, но если ты вдруг решишься... — и пальцами сбегает к подбородку чужому. — Если вдруг ты захочешь чего-то сейчас, я... Блять. — Я хочу, — почему-то ровно произносит Юнги. Его голос не дрожит, в отличие от дурацкого сердца, но вздрагивает здесь Хосок, с удивлением глядя в чужие глаза, чтобы после негромко заметить: — Я не думаю, что здесь есть лубрикант, так что... — и, пробежавшись взглядом по лицу Карателя, шепчет: — Могу ли я... — Можешь, — хрипло. Механику всё можно сейчас. И, подавшись вперёд, смять его губы своими, получая неожиданно пылкий ответ, языком скользнуть в рот и тихо замычать в чужой, пальцами изучая, изучая, изучая чужое тёплое тело под тканью халата, пояс которого развязывается будто бы сам собой в тот момент, когда обнажённое тело Хосока прижимается к столь же обнажённому телу Юнги. Каждый нерв оголён, словно провод: Мин, вжимаемый в холод стены спиной и голубоволосым затылком, позволяет себе крепко зажмуриться и, расслабившись, выдохнуть носом, потому что та ласка, которую ему дарят сейчас, отличается от того, что у него было с Чонгуком. Если быть точным, между ними с Чонгуком никогда не было чего-то подобного — просто разрядка, сброс напряжения, лишь нужда и желание перезагрузить сознание, сделать себя более свежими; с Ёнджуном всё тоже было иначе — там оберегал сам Юнги, а сейчас... А сейчас его берегут. И жестами, вайбами просят расслабиться: касания Хосока нежные, трепетные, он самыми подушечками наманикюренных пальцев просит отдаться, довериться, стать податливо-гибким для него одного — и почему-то Каратель согласен. На один только вечер, только между ними двумя он позволяет себе отпустить страхи сознания и просто, прерывисто выдохнув, замычать в тот момент, когда Чон, встав на колени, осторожно пальцами его ствол перехватывает у основания и мелко пробует на вкус серьгу на солоноватой от предэякулята головке перед тем, как, хмыкнув, обхватить ту губами и скользнуть вниз до половины. Рот Хосока горячий. А ещё у него жестковатые волосы, в которые зарываться пальцами всё равно безбожно приятно, умелые губы, которые провоцируют Карателя на рваные вдохи и выдохи, и нереальный язык, каждую венку очерчивающий. Из-за него по тесноте ванной распространяются неприличные звуки: влажные, гортанные, когда член Юнги мягко скользит в тугую горячую глотку, толкая упругие стенки серёжкой, и ему мокро, безумно и кровью к скулам — хочется вскрикивать, подаваясь тазом вперёд, туда, где приятно, туда, где хотят вознести, успокаивающе голые бёдра ладонями гладя. Карателю стыдно — за то, что он позволяет себе хныкать и всхлипывать, за то, что у него сердце колотится, а ещё — за то, что ему настолько приятно. Это не будет тот самый оргазм, после которого ты чувствуешь, как сердце колотится, а эмоции через край выливаются, нет — он будет из тех, когда ты засыпаешь спокойно, уверенный, что тебя не коснётся никакое дерьмо, Мин почему-то в этом уверен. И ласке отдаётся без каких-либо мыслей: она умелая, Хосок очень старательный, а ещё заботливый, нежный. — Я... блять, я... — хрипит, а после — стонет глухо и громко, чувствуя кожей вибрацию чужих губ в тот момент, когда Механик в унисон с ним мычит, и, опустив глаза, Каратель видит на кафеле полупрозрачные подтёки, он знает, стерильные. Хосок кончил, не касаясь себя, просто от факта его члена в своём рту, Господи, блять, ёбаный свет. И не прервался ни разу: всё ещё делает его очень горячим, таким, когда кровь приливами практически боль доставляет, а с каждым влажным движением губ пружина оргазма рискует разорваться к чёртовой матери так, что, возможно, один Юнги здесь потеряет сознание. Но не теряет. Просто, вскрикнув особенно громко, спускает в тесноту накрашенного чёрной помадой рта (отстраниться хочет, но ему не дают, блять, невыносимо), и это действительно ощущается перезагрузкой сознания, резким релаксом после того, как ему едва хребет не выворачивает от силы пронзившего его удовольствия — и Каратель, словно ослепнув, съезжает по стене на пол голой задницей сразу же, как Хосок, негромко хихикнув, перестаёт удерживать его за забитые татуировками бёдра. Он не знает, как выглядит прямо сейчас: может быть, ошарашенным, может быть, совершенно потерянным, но знает одно, нет, даже не так, ощущает Механика между ног своих разведённых, а его улыбку на своих губах чувствует, потому что Чон позволяет разделить друг с другом вязковатый привкус оргазма, а после негромко смеётся и шепчет: — Эй, открой глаза, большой парень, — нежно очерчивая его красную от смущения скулу костяшками снова. — Суровый злой Каратель, ершистый, никого не подпускающий... — и в голос смеётся, когда получает резким движением прямо под рёбра, чтобы, подавшись вперёд, снова мазнуть губами по чужим губам в приступе нежности. — Злой, очень злой. Хочу о тебе позаботиться, ладно? — Не надо, — выдохом просит Юнги, не открывая своих чёртовых глаз. — Почему? — Потому что потом будет больно. — Не факт. — Факт, Хосок, — и, открыв глаза, Каратель ловит чужой взволнованный взгляд. — В нашем мире без боли нет жизни. А я не хочу, чтобы кому-то из нас было... так. Я проклят, окей? Я всегда теряю, только один человек из всех тех, кто раньше меня окружал, смог выжить, и то, сейчас катится к чёрту, а я ничего не могу с этим сделать. — Я уже говорил тебе, — серьёзно произносит Механик, нахмурившись. — Прекрати проживать жизнь за Чонгука. И прекрати думать, что ты проклят, ебучий, блять, случай. Ты много терял, и я понимаю это, окей? То, что было с тобой — это не просто дерьмо, это трагедии, и, знаешь, что? — Что? — Ты меня восхищаешь, — просто поясняет Хосок, без страха глядя ему прямо в лицо. — Пиздец, как восхищаешь. Любой бы уже умом тронулся от этого горя, а ты всё ещё здесь. Со мной. Отталкиваешь и сопротивляешься тому, что чувствуешь сам. Я понимаю это и уважаю, ладно? Но ты осознанно лишаешь себя даже шанса на то, чтобы чувствовать счастье. — Зачем чувствовать счастье, если потом будет больно, когда я его потеряю? — хрипло отзывается Мин. — Тебя потеряю, окей? — Не потеряешь, — и, протянув руки, Механик сжимает его в крепких объятиях. — Я не они, Юнги-я. Я не могу умереть, потому что я не живой. Но то, что я к тебе чувствую, не задано ни программой, ни совокупностью кодов. То, что я к тебе чувствую, делает меня человеком. — Блять. — Давай вместе будем людьми? — с нежностью в голосе предлагает Хосок. И Каратель позволяет себе начать уродливо плакать в объятиях андроида, сидя голым на дурацком холодном полу в ванной дома ублюдка, которого его лучший друг застрелил во время экстремисткого слёта. Блять, какая всё же ирония.*** hans zimmer — time (nightfear remix)
Было время, когда он показал себя превосходным членом оппозиционного общества — никогда не колеблется и знает толк в том, что касается человеческой смерти или умерщвления андроидов. Точный, словно хирург, хладнокровный, как змей, он создаёт впечатление кого-то подобного: острая улыбка на пухлых губах, ледяной и высокомерный взгляд лениво сощуренных глаз, цветом всегда голубых. Никогда ничего не боится, мыслями — только в анализ, знает, где выгоднее, осознаёт, как добиться поставленных целей и взлететь быстро вверх там, где, как говорят, чего-либо без «улучшения» добиться почти невозможно. В столь юном возрасте Канпимук Бхувакуль имеет право на то, чтоб сказать: «Я горд собой», а ещё, вдобавок, известен умением оставлять за спиной привязанности и устаревшие планы. Честь, долг — всё плоско в их мире, где цену имеет лишь то, как много ты знаешь и сколько можешь добиться: сейчас он как никогда понимает, почему Потрошитель когда-то, лишь взглянув на него, молвил: «Ты, парень, не Тень, ты Азарт». Азарт. Это прозвище, данное злейшим врагом, вечным соперником, тем, кого в мечтах больше всего хочет на колени поставить, перекатывается с нёба до кончика языка и назад, а ещё звучит броско и гордо. Под стать, потому что Канпимук видит все эти приоткрытые в рычании пасти, когда он мимо идёт — проблема лишь в том, что все, как один, хвосты поджимают трусливо, и только и могут, что исходить злой пеной в углу. Он уверен в себе, он знает, что делает — есть также и вера в то, что рано или поздно мир покорится, потому что всё идёт к этому, пока он сам пересекает длинный пустой коридор, обитый сталью белого цвета, чтобы достигнуть металлической двери, что открывается только лишь по отпечатку сетчатки. Ему выписан пропуск — та распахивается уже через пару мгновений, пуская его внутрь кабинета, что тонет во мраке, с огромным аквариумом, голубой отблеск которого всем обычно внушает трепет и страх. Но не ему. Он ведь знает, зачем здесь. — Скажи мне, малыш Канпимук, — никогда Азарт. Всегда только по имени, а когда злится — фамилия. И редко, когда встречает лицом: вот и сейчас — спиной, смотрит на рыб, а голос задумчивый, почти что рассеянный, звучит немного устало, да проблема лишь в том, что андроиды так не умеют. — Ты нашёл то, что я приказала найти? — Ну, разумеется, — и с широкой улыбкой он сгибается в поклоне, полном почтения. Искреннего. Она не так давно здесь, как многие, но уже занимает пост директора Департамента технического развития Сеула, что является наиболее выгодным политическим постом в их условиях. Она отдаёт приказы для формирования армии, под её каблучком — все генетики Южной Кореи, она знает столько, сколько простым людям не снилось, а ещё многим пожертвовала. Но не без слабостей. Конечно, как же без них, и сейчас он назовёт каждую ей поимённо. — Потрошитель дал одному кличку Каратель, а второму — Киллер. Говорят, они соответствуют. С Учёным напрямую не контактировали, время у нас ещё есть. — Ты помнишь, да? — повернувшись, она тёмные волосы с лица откидывает, чтоб улыбнуться. Юна лицом, но в глазах — опыт и знание о такой вещи, как боль, что разрушает целые жизни. Канпимук знает. О том, что она самолично уничтожила тех, кого когда-то любила. Знает, что её старший брат, не справившись с чувством утраты, стал лидером оппозиции только лишь для того, чтобы она его к себе забрала, потому что до этого отказ получил, а она... не сделала это. Как там сказала? Ах, точно: — Юнги. Всегда только Юнги и его лучший друг, который для вас, как любимый младший братишка, — кивает. Да, так она и сказала парню по имени Джексон, брезгливо от него отвернувшись, добавив колкое: «Мне не нужны слабые люди. Они формируют слабых андроидов» — и затем уничтожила. — Они будут живыми, моя госпожа. Даю слово, мои люди не тронут их, когда будут расстреливать Нижнее общество. — Славно, — и улыбается. Мать, которая дочь потеряла. Дочь, что лишилась семьи. Девушка, которую от любимого отняли, и дорогая сердцу сестра, что уничтожила брата, но привязанность к младшему, который таким не по крови стал, а по сердцу, не умерла. — Как там с Учёным? — Лично не контактируют, — заверяет её Канпимук. — Я дал Мью задание задержать Потрошителя, дабы тот не перехватил его раньше, чем мы. Хотя, ходит слух, что Учёный сам может перехватить, кого хочет, — и губы кривит. — Ты сказал «задержать», не «устранить», — и улыбается мягко. — Разве не безопаснее для нас, чтобы Потрошитель погиб как можно быстрее? — Единственное, о чём бы я просил Вас, — и Азарт кланяется. — Мне бы хотелось, чтобы Потрошитель оказался у меня в руках живым. — Ты так ненавидишь лидера Нижнего общества, — и она смеётся негромко, чтобы к нему подойти и по-матерински взъерошить светлые волосы. — Хочешь, чтобы его смерть досталась тебе? — Это будет честь для меня... — и, подняв глаза, припечатывает: — ...госпожа Уюн Ванг.