blowsight — bandit for life
Этот город сошёл с ума: каждый грёбанный день то здесь, то там можно видеть людей из Верхнего общества, одетых в белую униформу — если не вглядываться в толпы спешащих туда-сюда прохожих, можно не обратить внимание, настолько усиление отлично работает. Никакой паники, никаких вопросов о том, что происходит — все идут туда, куда шли, потому что люди верхушки умеют работать на уровне: за это их и держат там, в Верхнем. Но если всмотреться, можно понять: в столице Кореи, главном металлическом городе, уже какое-то время происходит нечто непонятное, странное — а если поболтать с кем-нибудь с чёрного рынка, то ответ узнаешь в секунду. Они ищут Учёного. Тот самый гениальный химик-генетик, один из немногих людей в Сеуле, которые не принадлежат ни к одной касте и виду, но заноза в заднице всех Департаментов, потому что работает на Нижнее общество, а сейчас нужен и Верхнему. Проблема лишь в том, что никто точно не знает, как он именно выглядит: кто-то говорит, что худой, кто-то — что толстый. Высокий и низкий, уродливый или красавчик, плечи широкие-узкие, волосы — так и вовсе всех цветов радуги. Но в одном все согласны друг с другом: прятаться этот парень умеет, что надо. Как ведает Цзы, нелегально торгующий людскими органами для замены «деталей» в андроидах, наверняка этот чувак уже на другом континенте, потому что, чёрт его знает, что главным от него нужно. Он, Цзы, бы так и поступил, если честно: страшно до одури, поймают — даже относительно спокойной жизни конец. — Так что не думаю я, что он в городе, — и разводит руками. — Это самоубийство. Ладно, пошёл я, пока мне не начали тут вопросы задавать. Бывай, малой. Надо нам с тобой хоть раз основательно выбраться хлебнуть кофейка, а то всё на бегу да на бегу. — Тоже так думаю, — кивает ему Ким Сокджин, а после — прощается, делая глоток из трубочки с айс-латте, и идёт вниз по улице. Кофейни здесь не в почёте: не многие люди в поставленных им вне мегаполисов условиях привыкли потреблять этот напиток богов, а, получив «улучшение», и вовсе от него отказались, и это уж не говоря о том, что технический прогресс и вечная занятость андроидов сподвигли даже самых заядлых кофеманов приобрести специализированные кофемашины. Такие уютные кафе, по большей части, предназначаются для людей (таких, как он, например), а также встреч и прочего такого дружеского дерьма, которое, на самом деле, ему не особо знакомо: когда ты проживаешь в логове врага, дружить с местными как-то не тянет, а если ты ещё и, вдобавок, один из лидеров оппозиционного движения, то друзей у тебя даже за пределами железного города быть не может. Наверное. Сокджин давным-давно нарушил эту традицию, и сейчас, задумчиво посасывая кофе через трубочку, рассеянно смотрит на часы: время клонится к вечеру, а это значит, что совсем скоро его привычно напряжённая жизнь станет ещё более невыносимой, хотя, впрочем, говорят, что человек ко всему адаптируется. В любом случае, думает он, выбрасывая пустой стаканчик в мгновенный утилизатор мусора и передвигаясь по улице мимо патруля Верхнего общества нарочито расслабленно, лучший способ спрятаться — это быть на виду. Из плюсов: никто не знает, андроид ли Учёный или же человек — но то, что он, будучи именно вторым, проживает в Сеуле, делает его довольно лёгкой добычей, так как он работает химиком на сеульской станции по замене запчастей — единственная работа, которую можно получить без риска того, что тебя рано или поздно «улучшат»: поток клиентуры слишком большой, а специалистов, которые действительно могут заниматься разработками подобного рода, до бескрайнего мало что за стенами города, что внутри него. Так или иначе, с утра Ким Минсу уже написал заявление, чтобы вечером, сняв лживую маску и наконец-то вдохнув полной грудью, покинуть город по любимой тропе всех людей: через канализацию, да вот только не знает пути, поэтому его придётся забрать тому, кому в этих условиях он доверяет больше всего, прекрасно зная о... паре нюансов дружбы подобного рода. Зато теперь у него есть второй телефон со сбитым спутниковым слежением, но с локальной сетью, которую настроил Механик: по личной сокджиновой просьбе пока что его не подключили к общей ветке Нижнего общества, даже с лидерами он ещё не контактирует, но у него всё ещё есть связь с человеком с безграничным кредитом доверия, несмотря на всю шаткость положения его старого друга и иронию ситуации в целом. y: я войду в город в течение часа y: сам понимаешь, мне пришлось возвращаться в пусан и оттуда уже ехать в сеул y: не могу жаловаться, потому что еду на ктх со всеми удобствами x: шмонают? y: меня? y: ты шутишь y: я просто показал гала-ксиву, и на этом закончилось x: поразительно, что они у тебя ее еще не нашли y: все сложно y: тем более, сам знаешь, в моем положении слишком много доньев x: обсудим позже, они могут отслеживать y: не могут y: я сдружился с механиком, он объяснил мне принцип работы этой сети, так что все в порядке x: я волнуюсь за тебя, чимин-а x: ты уверен, что не оступишься, балансируя на двух сторонах? x: тебя убьют либо те, либо другие y: убить меня может только она y: потрошитель может мне снести голову, но я все равно встану и поставлю ее на место, забыл? y: сам знаешь один мой маленький секрет, хен, ведь так? В их ситуации привязанность — дело достаточно гиблое. Тяжело находиться в условиях, где можешь потерять в любую секунду, где доверие идёт разменной монетой, но куда тяжелее — волноваться и заботиться о том самом мальчике, который много лет назад, когда ты ещё был студентом на практике, открыл глаза после трёх дней заточения с трупом матери и больным на голову отцом. Даже не так: тяжелее прослеживать его жизненный путь с огромным количеством сюжетных витков, волнуясь на каждом, потому что поступки Чимина с каждым разом всё безбашеннее, всё страшнее — и плевать, что каждый шаг им продуман наперёд километров на десять, он чертовски сильно привязался к ребёнку, которого навещал в детском доме, а потом... потерял, чтобы найти уже здесь, в Сеуле, ещё человеком. А после — умелым притворщиком для членов Нижнего общества и двойным агентом для директора Департамента технического развития Уюн Ванг. Чимин гениален, пусть юн: когда они встретились уже в период Сокджина в ипостаси Учёного, Пак выглядел совершенно обычно, пусть от того забитого во всех смыслах ребёнка, которого он навещал в детском доме, ни хрена не осталось — перед ним сидел молодой привлекательный юноша, что знал себе цену и подходил к подаче себя неформально ярко-розовым цветом волос и хитрым прищуром глаз, в которые вставил (как оказалось: вживил) серые линзы. В нём не было того, что опытные могут назвать признаками: грудь мерно вздымалась без пропусков, сохранились даже нервные тики по типу «бесконтрольного» подёргивания ногой или откидывания шевелюры со лба, а также живая, яркая мимика и плавность движений, которая была ему присуща столько, сколько Ким его знал. Сокджин стал Учёным, и он... не догадался, сидя напротив того, кто стал ему едва что не младшим братом, и был глубоко шокирован известием, что Чимин отныне андроид. — Я бы ни за что не поверил, если бы не знал, что тебе нет смысла мне врать, — произнёс в тот вечер Учёный, когда они сидели в одном из сеульских баров. Ким знал, что после побега из детского дома, о котором Пак его, конечно же, не предупредил, Уюн Ванг подобрала его буквально на улице, но Конструктор был совсем ребёнком на тот момент, и почему-то Сокджин был уверен, что она не «улучшит» его, пока он не достигнет хотя бы двадцати пяти лет, но вот он, Чимин, которому только-только девятнадцать исполнилось, широко улыбающийся и говорящий слово на «а». — Почему она сделала это с тобой так рано, Чимин-а? — Я не спрашивал её разрешения, — ответил Пак, пожимая плечами. — Перед фактом поставил. — Стой, ты?!.. — Учёный всегда знал, что его младший друг — сумасшедший, но если он действительно имеет в виду то, о чём Ким подумал, то это концентрат пиздеца. — Я просто пошёл в обратном порядке, — пожал плечами Чимин. — Пришёл к ней на своих двоих уже тогда, когда произвёл замену нервных волокон. Мне оставалось заменить сердце на аккум, а мозг — на карту. Я был полу-, а она была, конечно же, в шоке. — Зачем ты сделал это с собой? — и, посмотрев в серые глаза, ничего не увидел — лишь пустоту. А ответ, в совокупности с мягким грустным изгибом на полных губах, обескуражил: — Мне так больше не больно. Так я могу отключить боль по маме и своим заветным мечтам, хён, перепрограммировать разум. — Зачем? — нахмурившись, спросил тогда Ким. — Это же твои воспоминания, Чимин-а. То, что делало тебя человеком. — Боль не делает тебя человеком, — и, протянув руку, Конструктор сжал его пальцы. — Им тебя делают добро. Честь. Любовь к ближним. А я люблю тебя и благодарен, что эти годы в детдоме хоть как-то благодаря тебе скрасились. Ты мне как брат, Джин-и. — Но ты не сказал мне, что намерен сбежать, — ответил Сокджин. — Ты был бы против, — пожал плечами Чимин. — Сказал бы кому-то. Ты всегда хотел, чтобы я был в безопасности, да вот только у нас о ней понятия разные. Чимин всегда был сложным подростком, что, с учётом его прошлого, совершенно не странно, и если быть до конца откровенным, Сокджин всегда втайне надеялся его усыновить, однако ему не одобрили эту идею в органах Верхнего общества: не было необходимых для ребёнка жилищных условий. Как будто там, где Чимин жил с десяти по пятнадцать, они были относительно сносными с учётом всех издевательств над ним. — Ты не можешь осуждать меня за то, что я просто не хочу чувствовать боль, Джин-и, — улыбнувшись, сказал он ему. — Как и не можешь осуждать меня за то, что я стал Конструктором. Всё куда глубже: я не зря позвал тебя именно в этот бар, хён, — и когда дверь заведения внезапно открылась, Чимин поспешно дёрнул Учёного за рукав свитера, вынуждая спрятаться за ширмой около них. Однако в той были прорези, и Сокджин всё равно разглядел двух вошедших. Как на подбор: оба в тату, один высокий, мускулистый, в чёрной майке-алкоголичке и карго в тон, вьющиеся тёмные волосы убраны в неряшливый хвостик; второй же будто вышел из статьи о субкультурах двадцать первого века: с чёрным шипастым ошейником и накрашенный. Ким не знал этих людей (вернее, андроидов), но о них было известно Чимину, потому что тот, скосив глаза в сторону своего близкого друга, шепнул: — Это два бывших лидера Нижнего общества, хён, но Уюн знает только о том, который в майке и идёт чуть впереди — это тот, кого ты знаешь как Потрошителя, а второй — это Механик. Оба перепрограммированы, Механик здесь чуть меньше недели, и я жду. — Ждёшь? Чего? — негромко произнёс Сокджин в тот роковой вечер. А Пак, широко улыбнувшись, ему подмигнул: — Когда они усилием воли хакнут программное обеспечение, разумеется, и вернутся в ряды оппозиции. — Но почему ты настолько уверен в том, что они сделают это? — тянет Учёный. — Потому что угадай, кто вызвался их обоих «улучшить». Правда, Потрошителя чуть не казнили: он, когда его забирали, положил двух наших, а это считается здесь преступлением. В любом случае, их доверили мне, а я запустил им в головы старый-добрый троян, и теперь выжидаю. — Ты решил предать Уюн? — шепнул Джин. — Нет, — сосредоточенно наблюдая за тем, как двое андроидов берут у бармена напиток из категории тех, что имеют влияние на карты памяти, отвечает Чимин: — Не сейчас. — Что это значит? — Чуть позже — предам обязательно. Если, конечно же, выживу. — Почему? — Потому что тогда она сама предаст меня и убьёт: я не слепой и вижу, что ей больше не нужен. Азарт метит на моё место, хён, и у него отлично выходит меня аккуратно так двигать, но я смогу безопасно найти пристанище в Нижнем, если мой план выгорит, ясно? Я вступил туда ради того, чтобы у Сеула якобы были глаза и уши среди экстремистов, но когда эти двое сбегут, а они сбегут, то моё громкое имя будет мне на руку. Поэтому я так усердно работаю, Джин-и. Они будут не в том положении, чтобы отказываться, и когда Уюн поймёт, что я больше не с ней, то моя совесть будет чиста. Но жди: рано или поздно они пошлют меня за тобой, вот увидишь, и ты должен быть готов к этому. — Ты веришь в идею обратной революции? — Нет, — негромко ответил Чимин. — Но я верю в то, что Потрошитель доведёт людей до того, что верх сдастся и люди смогут быть в безопасности. Проблема лишь в том, что сам этот парень... Должен будет быть мёртвым для всеобщего блага, понял в тот вечер Сокджин. Отличнейший лидер, герой всей человеческой расы, страх для андроидов, жестокий экстремист, с точки зрения морали он всё-таки является злом и путь у него реально чудовищный. Нечего такому делать у власти. — А если его тоже... запрограммировать? — Под предлогом дополнительной защиты ПО я запустил им вирус, который здесь называют людским. — Это как? — Он адаптирует твоё сознание под человеческое мышление с точностью до девяносто девяти и девяти процентов: ты способен развиваться как личность, способен приобретать психологические травмы и бороться с последствиями былых таких травм и прочее, прочее, прочее. Но есть нюанс. — Какой? — Выключить ненужное ты больше не сможешь. Люди же так не могут, — ухмыльнувшись кончиком рта, пояснил Пак. — То есть себя ты от боли избавил, а их, получается, обрёк на неё? — вскинув брови, уточнил Джин. — Меня она тормозила. А их двоих — лишь подстёгивает, словно хлыст лошадей. Вот и вся разница. И теперь час «икс» пробил, и Учёный вновь находит себя всё в том же баре, где когда-то впервые повстречался с Потрошителем и одним из его верноподданных: старые привычки изменить достаточно сложно, и сейчас, сидя здесь, он краем глаза видит чужой интерес в свой адрес: андроид, по виду — мужлан мужланом, тупо лыбится, глядя аккурат на него, и явно уже представляет, как они классно потрахаются в одном из номеров наверху. Бесит. Но до первого тупого подката осталось три, две, одна... — Эй, куколка, — и Сокджин чертыхается внутренне, когда рядом с ним на стул падает тяжёлая туша. — А ты секси, — сколько же раз за всю свою жизнь он это слышал, будучи награждённым матушкой природой смазливой внешностью, кто бы знал. — Не хочешь уединиться? — Извините, но я сегодня слишком занят для бесполезного общения, — устало отвечает Ким, закуривая, но бугай не сдаётся: гогочет, придвигается ближе и шепчет прямо на ухо: — Детка, если бы мы с тобой прошли наверх, я бы показал, что наше общение таковым не является. Мой член полезен для здоровья, ты знаешь? — Коэффициент Вашего умственного развития не проявляет у меня желания дискутировать. — Ты очень умён, — хмыкает горе-герой. — Да, — отвечает, широко улыбаясь. — Многие так говорят. Кто-то даже учёным зовёт, — и, подмигнув, выдыхает сигаретный дым тому прямо в лицо. Козёл откровенно хуеет от такого проявления неуважения, но ничего сказать не успевает — сзади на его плечо ложится рука, а на ухо раздаётся тихий, полный угрозы и нежности, шёпот: — Проблемы? — Чимин любит появляться эффектно. — У тебя сейчас будут, если ты не отвалишь, — развернувшись, заявляет алкаш, но Пак, рассмеявшись, лезет в карман кожаной куртки, чтобы вытащить небольшую металлическую кнопку, нажимает на неё, и перед тупым рылом мудака разворачивается голографическое удостоверение личности с его медленно прокручивающимся на все триста шестьдесят лицом. И подпись: «Пак Чимин, Департамент технического развития» — на этом моменте поддатый андроид садится задницей в лужу, а Конструктор, широко улыбаясь, цедит без капли тепла в серых глазах: — Съебал отсюда, пока я не принял тебя, — и того дважды не надо просить: исчезает мгновенно, будто растворившись в пространстве, и, громко фыркнув, Пак падает на освободившееся место, чтобы улыбнуться Сокджину с искренней нежностью: — Привет, хён. Готов круто изменить свою жизнь? Тогда нам нужно валить — путь неблизкий, мы сейчас живём под Пусаном. — Ты расскажешь мне о них по дороге? — интересуется Ким, мгновенно вставая. И получая в ответ ухмылку, конечно: — Ну, разумеется. Спойлер: я даже не знаю, кто хуже — Потрошитель или его нынешний краш, которого он не признаёт.*** bring me the horizon — deathbeds
Его поцелуи самые сладкие. Самые жаркие, самые нежные, от них веет желанием защитить и быть ближе, заставить почувствовать себя в безопасности. Его объятия самые тёплые. Самые крепкие, очень надёжные, в них ощущаешь себя, словно в коконе из абсолютной защиты — выбираться не хочется. Такой он, Механик. Сотканный из миллиона глупых шуток и света, горьких усмешек и широких открытых улыбок, серьёзности и абсолютного безрассудства, и, что самое важное, Юнги, когда сжимает чужие пальцы своими, почему-то как никогда верит, что это действительно его человек. Не человек. Наплевать: почеловечнее многих, и никто не заставит его называть Хосока как-то иначе, кроме как... — Господи, — выдохом. Ему не очень удобно в этот момент, когда он в темноте ванной комнаты сидит обнажённым на голых бёдрах Хосока, будучи по пояс в тёплой воде. У ванной прозрачная наружная стенка, дно синим подсвечивается, а его левая рука по-дурацки дрожит, вцепившись в керамический борт. — Ну, почти, — негромко смеясь, шепчет Хосок, нежно сжимая губами его кожу у основания покрытой татуировками шеи, а рука там, под водой, двигается особенно резко, сжимая два члена. — Чёрт, какой ты красивый... — говорит ему хрипло, дорожкой поцелуев продвигаясь повыше и немного вбок, самую малость: так, чтобы кончиком языка надавить на кадык. — Самый красивый из всех, кого мне когда-либо доводилось встречать, — и, возможно, нормальные люди от таких слов не кончают, но с Юнги случается то, что случается, и ему так стыдно за это, несмотря на то, что Чон тоже приходит к финалу спустя пару долгих минут, совсем не расстроившись их рассинхронизации, а после целует так глубоко и так сладко, обнимая за талию так бережно, будто Каратель — самая главная ценность, как бы один из них ни отрицал такого очевидного факта. Он не давит на него с проникновением (и Юнги ему очень благодарен за это, на самом-то деле), они всё ещё не обсуждали такие нюансы, как, например, предпочтения или позиции. Здесь нет неловкости или же спешки — лишь только зрелость, взвешенность, а секс — это не только, когда кто-то кому-то что-то сует. А ещё здесь поцелуи сладкие-сладкие и уют безграничный, несмотря на то, что смотреть, как белёсое по воде расползается, несколько стыдно. — Хосок-а, — негромко и немного надломленно начинает Юнги, протянув руку и нежно касаясь чужой острой скулы. — Да, Юнги-я? — Когда ты меня обнимаешь, мне изнутри очень тепло, — и яркие вспышки, десятки подобных, что вспыхивают в глазах Механика разом, стоит только Карателю произнести эти слова, стоят того, чтобы преломить свою робость и податься вперёд, прижаться губами к губам. Хосок проник в его вены, циркулирует по его такому живому телу, что всё ещё человеческое, и почему-то внезапно Мин ловит себя на той самой мысли о том, что ну очень хочет, чтобы Чон в душу тоже смог заглянуть когда-нибудь. Если захочет, конечно. Юнги так много терял. Всю жизнь терял, с самого детства жил в страхе за себя и за близких людей, а после — набил семь полос на безымянном пальце правой руки, и теперь у него есть все поводы опасаться того, что их может стать не семь, а восемь; все шансы на то, что случись что-то подобное, он уже точно не вынесет — раскрошится, сломается, обратно уже не соберётся. И это так страшно. Так страшно от мысли, что испытывать чувства к кому-то в их тяжёлые дни — это банально опасно. И, кажется, сейчас как никогда понимает логику лучшего друга Хосока, у которого силы есть на то, чтоб бороться за безопасное право на жизнь окружающих. Возможно, Каратель ненавидит Тэхёна не так уж и сильно, как ему бы хотелось. Но всё это значит, что, оступись Потрошитель хоть раз, они непременно погибнут. Лучше бы все, если так. Потому что если кто-то останется в конце в одиночестве, то будет не жить, а просто существовать. Серо и блёкло. Юнги бы так не смог, это точно: всю жизнь теряя, он снова совершает ошибку — привязывается. Позволяет себе в вены ворваться, жмурясь от страха, он впервые за долгое время ощущает себя кому-то действительно нужным и важным просто потому, что он есть. Внезапно и быстро он ощущает свою ценность как личности — и это, наверное, чудо, что к нему может кто-то так прикипеть, настолько проникнуться с такой, сука, силой, что готов разделить с ним его личную боль. Это как целовать старые шрамы, которые на плохую погоду ноют с утроенной силой — и от подобного рода заботы Юнги всем телом дрожит, ведь Хосок обнимает, прижимает к себе, и он такой восхитительно голый, красивый и влажный, а ещё смотрит с какой-то болезненной нежностью в тёмных глазах. Опять бережёт. И, кажется, планирует беречь так всегда? — А когда ты говоришь мне такое, — шепчет Механик в самые губы. — Я чувствую себя самым счастливым на свете. И это не программа Сеула. Не совокупности кодов. По крайней мере, в это так сильно хочется верить одному Мин Юнги, который просто заебался только терять и быть сильным для одного Чон Чонгука, которому это, кажется, совершенно не нужно.