glasslands — deadman
В тот день, когда ему исполняется четырнадцать лет, имя Механик ещё не звучит по Нижнему обществу переливами интереса и опасений; отнюдь: в тот момент он всего лишь Хосок, Чон Хосок с мечтами-амбициями и безграничной привязанностью к семье и друзьям. Он из тех, про кого взрослые говорят с улыбкой: «Ребёнок пока» — его, в отличие от его двух лучших друзей, не интересуют ни выпивка, ни даже секс, а детали. Он старую отцовскую «Хонду» перебрал уже раз сто, если не больше, постоянно что-то докручивая и заменяя детали, будто то не единственный семейный автомобиль, а какой-то детский конструктор, которого у него отродясь не было — такое, наверное, доступно только детям выходцев Верхнего общества, тех, которые никогда не знают ни голода, ни волнений за тех, кто им дорог. В свои четырнадцать он не желает никому ни капли плохого: напротив, старается как можно чаще всем улыбаться, особенно матери — та сильно поникла последнее время, говорит, что из-за отца их жизнь скоро станет кардинально другой, а Хосок всё ещё не совсем понимает, что происходит: никто ему ни слова не говорит о том, что «грядёт», но путают страшно, а ещё, вдобавок, пугают. Такое случается, знаете ли, когда вокруг все почему-то на взводе, ничего не говорят, но почему-то велят молчать даже о том, что за эмоциональная составляющая царит в доме и домах близких друзей. По Тэхёну он видит: тот что-то знает, однако на единственный заданный лучшему другу вопрос «Что происходит?» только ерошит на затылке хосоковы чёрные волосы и, прижавшись лбом ко лбу, говорит едва слышно: — Лучше не спрашивай, Хосок-а, — и мягко ему улыбается. — Это такое дерьмо, в которое тебе раньше времени лучше не погружаться. — Но ты ведь понимаешь, что происходит, — в тот день Чон непонимающе хмурится. А Ким лишь вздыхает, отстраняясь, и, плечами пожав, говорит едва слышно: — Меня бы ещё кто спросил в своё время, Хосок-а, — улыбнувшись кончиками своих полных губ совершенно невесело, отвечает Тэхён, обводя взглядом полугнилые бараки вокруг, хмурое небо, бледных людей, которые озлобились в отношении целого мира, и неловко перекатывается с носков на пятки, словно решаясь задать Хосоку какой-то вопрос. А после вдруг смотрит своему лучшему другу прямо в глаза, и, улыбнувшись уже несколько нервно, интересуется: — А ты можешь мне пообещать кое-что? — Что же? — Хосоку четырнадцать. Он всё ещё не Механик, а только из тех, о ком говорят с улыбкой: «Ребёнок пока». Ему не интересны ни выпивка, ни секс, ни жестокость. И поэтому, когда Тэхён говорит то, что говорит, Чон ощущает, как у него волосы дыбом встают на затылке. — Если я в скором времени сойду с ума, обещай, что своими руками прикончишь меня. — Да ты уже, как я погляжу! — восклицает Хосок, толкая его ладонями в грудь. — Что ты несёшь?! — Пообещай, — перехватывая чужие запястья, давит Ким уже без тени улыбки. — Как только поймёшь, что я перешёл все границы, ты сам застрелишь меня. — У меня даже оружия нет! — страшно. Безумно страшно, когда его лучший друг говорит такие вот вещи, а его низкий голос сквозит каким-то смирением и даже отчаянием. Взглянув Тэхёну в глаза, Хосок не находит там ничего от веселья и искр, которые могли бы намекнуть, что он просто шутит так по-идиотски и странно. Ни хрена нет там, только немая мольба. — Оно у тебя скоро будет, — обещает ему тот, кого совсем скоро узнают, как Потрошителя. — Да нахер мне оно нужно! — У тебя тоже никто не спросит, чего ты хочешь, а чего — совсем нет, — и, протянув руку, лучший друг его гладит большим пальцем по скуле. — Пообещай. — Ладно, хуй с тобой, — отстраняясь, бурчит Хосок вместо ответа. — Если тебе от этого легче, я тебе обещаю, окей? Я убью тебя. Своими руками. — И если стану андроидом — тоже убьёшь. — А вот тут — чёрта с два, — рявкает Чон. — Не буду я этого делать. — А что будешь? — За тобой пойду, понял? — и хмурится. — И никакой Намджун меня не удержит. — Зачем? — А вдруг мы с тобой будем настолько крутыми андроидами, что сможем сбежать из-под гнёта Сеула и вернёмся домой? — предполагает с робкой надеждой, которая, впрочем, осыпается сразу же, стоит Тэхёну откровенно заржать над ним без толики радости в голосе. В тот день, когда ему исполняется четырнадцать лет, имя Механик ещё не звучит по Нижнему обществу переливами интереса и опасений; отнюдь: всё, чего Хосок хочет больше всего, так это чтоб его семья и друзья были здоровы, а Тэхён перестал пороть чушь и, как раньше бывало, сел рядом с ним и позволил себе смелость в том, что называют мечтами. Мечтами о далёком-далёком, например, о богатстве, радости и всеобщем мире, где каждый сам решает, быть ему андроидом или же нет; о том, чтобы завести семью когда-нибудь, наплодить маленьких щекастых детей и предложить жёнам самим их назвать — ведь они же будут страдать, вынашивать и рожать в страшных мучениях. Всё, чего Хосок хочет в четырнадцать — чтобы они втроём всегда были рядом друг с другом, Намджун завёл себе, наконец-то, кота, о котором мечтает едва не с рождения, а отношения в семье Тэхёна стали здоровыми. А ещё Хосок хочет улыбаться так сильно. И продолжать носить всем назло яркие шмотки: красные, белые, жёлтые, синие. Оранжевый свитшот, светло-голубые рваные джинсы, дурацкие кепочки, которые он ворует там, в стальном городе, и всё такое, что позволяет ему быть запоминающимся, солнечным и чувствовать себя безумно комфортно. Когда он станет постарше и мама уже будет не в праве ему запрещать, он заплетёт много-много косичек, покрасит волосы в светлый и будет самым крутым и моднявым. Авось к тому моменту андроиды уже канут в блядскую лету, и он, будучи простым человеком, сможет достичь в этой жизни чего-то. Модельером будет, а что? Он всегда любил экспериментировать в стиле так, как в их положении это может позволить себе тот, кто родился и вырос в клоаке без права на то, чтобы иметь хоть немного. ...Всё, чего хочет Механик в свои двадцать три — это даже не чтоб кровь на руках уже высохла. Не чтобы люди стали свободными, а война, которая на девяносто процентов является тщетной, оправдала последние десять. У него в его двадцать три желания какие-то ужасно простые, возможно, для оппозиционера совершенно неправильные, но в полумраке глядя на расслабленное лицо спящего подле него Мин Юнги, он почему-то как никогда понимает всю его важность в своей жизни. И собственную потребность в том, чтобы действительно взять за руку этого такого побитого жизнью мальчишку и, держа, шептать постоянно о том, что он будет в порядке. Что он нужен и важен таким, каков есть, и обязательно достоин того, чтобы быть кем-то любимым. Одним Чон Хосоком, если быть точным, но, вообще-то, Механик готов его показать целому миру и выкрикнуть: «Смотрите, этот мой хён — самый чудесный на свете», потому что это будет чёртовой правдой. Каратель такой красивый во сне. Нет, на самом деле, он прекрасен абсолютно всегда, однако в моменты, когда его лицо абсолютно расслаблено, тёмные брови немного нахмурены, а нежные губы немного выпячены, будто обижен, Механику хочется сжимать его в объятиях так сильно, как это только возможно. И — Господи — он бы никогда не поверил, что сможет привязаться к кому-то, кроме Тэхёна с Намджуном, так сильно. Однако сейчас, лёжа на боку рядом с тем, кого готов защищать и беречь от всего дерьма так, как только сумеет, Хосок ощущает себя до странного... умиротворённым, пожалуй. От всего не сможет, конечно, но он клянётся себе здесь и сейчас, что приложит все усилия, на которые только способен, лишь для того, чтобы заставить Юнги в один день, широко улыбаясь, не думать и дать себе передышку — ведь он столько, чёрт возьми, пережил, так много страдал, и в условиях их обитания эта идея кажется какой-то утопией, да, но почему-то в груди Механика селится чувство, что... он сможет. Рано или поздно, но сможет. А пока — беззастенчиво пользуется, осторожно проводя подушечкой пальца по пухлым губам, нежно очерчивая контур чужой скулы и ощущая улыбку на своём же лице. И позволяет себе тихий шёпот, который в тишине чёрной спальни кажется непозволительно громким: — Я обещаю тебе, Юнги-я, что в один день мы с тобой уедем далеко-далеко ото всех. И не будем думать ни об одном из этих грёбанных обществ, ни об андроидах, ни о том, что где-то здесь наши лучшие друзья разрушают друг друга. Устроим себе передышку, давай? Будем только друг для друга, устроим свой маленький рай для двоих, — и вздрагивает, потому что губы Карателя вдруг разъезжаются, а веки едва заметно подрагивают. — Ах, чёрт... — и смеётся неловко, потому что Мин, весь такой сонный и внезапно счастливый, переворачивается на свой левый бок, глядя ему из-под ресниц прямо в лицо, и говорит тихо-тихо и хрипло со сна: — Я запомню это твоё обещание, — рассмеявшись, Хосок его к себе подгребает под бок, а потом целует в лоб нежно-нежно, ощущая себя самым счастливым человеком на свете, потому что Юнги к нему прижимается, утыкаясь носом в ключицы, а потом бурчит едва связно: — И я даже не убью тебя за то, что ты меня разбудил посреди ночи. — Тебе хорошо спится здесь? — интересуется Чон в свою очередь, рассеянно оглаживая чужие острые лопатки, испещрённые рисунком тату. — Здесь совершенно другие условия. Не такие, в которых ты до этого жил. — Да, здесь очень комфортно, — зевает Каратель, беззастенчиво закидывая на него ногу и опутывая руками так, как это только возможно. — Но я хорошо сплю не из-за этого. — Почему тогда? — Потому что впервые за, кажется, всю свою жизнь я засыпаю с мыслью о том, что я в безопасности. У меня же есть ты, — и, подняв голову, он снова ему улыбается, а у Хосока всё внутри замирает. — Мимо тебя никто не пройдёт, так ведь? — Да, верно, — кривит губы Механик совершенно беззлобно. — Никто. — Вот и всё. И, Хосок-а... — вдруг неуверенно тянет. — Спасибо. — За что? — За то, что пытаешься сделать меня самым счастливым. Как только я придумаю, как тебе отплатить, я верну долг сполна. — Не пори чушь. — Я не шучу, — и, подавшись вперёд, Каратель его вдруг целует куда-то в район кадыка. — Я тоже сделаю твоё существование лучшим. Откину все заёбы в сторону и позволю нам двоим быть друг у друга здесь и сейчас. — Будешь не усложнять? — хмыкает Чон, жалея, что и так прижимает его к себе достаточно сильно. Была б его воля, он бы Юнги в себе растворил, чтобы до него не добрался никакой ублюдок-андроид. Ну, кроме того, который горит жаждой бросить к его ногам целый мир. — Именно так, — негромко смеётся в ответ. — Обещаю этого больше не делать. Веришь мне? Пауза. Но только лишь для счастливого выдоха. — Да.*** marilyn manson — blood honey
— Как ты понимаешь, я сюда тебя привёз не для того, чтобы ты подцепил букет венерических и сдал мне свою жопу, — сообщает Тэхён сразу же, как выходит из душа с утра. На недоуменный, к слову, и не лишённый оснований вопрос о том, на кой хуй андроидам мыться, он только лишь презрительно фыркнул и выдал тираду о том, что не собирается вонять чьими-то потом и спермой, да и дорожную пыль никто не отменял — Чонгука такой ответ устраивает более чем, и больше ничего абсурдного из его рта не изрыгается. По крайней мере, пока, потому что он наверняка будет слегка удивлён, когда Потрошитель ему расскажет об их охуительных планах. — Ясен хер. Чтобы ты, да и просто с целью сделать приятное? — фыркает Чон, стоя перед засратым временем зеркалом и собирая ещё несколько влажные волосы в хвост. — Ты для этого слишком мудак. — Мудак, которому ты сдал свою жопу, — фыркает Ким, голым проходя мимо Киллера и, не удерживаясь, хлопает того по крепким обнажённым ягодицам. — Не болит? — А ты всё ещё моя мамка? — обернувшись через плечо, Чонгук бровь вскидывает на этот вопрос. — С каких пор тебе не поебать на то, болит моя жопа или нет, а? — Я просто пытаюсь быть вежливым, — сообщает Тэхён, разводя руки в стороны. — Хуёво у тебя выходит, чувак. Лучше верни, как было, иначе у меня на тебя хер больше не встанет. — Заводишься, когда тебе хамят и поливают говном? — широко улыбается. — Вовсе не обязательно, — сообщает Чон, пожимая плечами и с лёгким шипением наклоняясь, чтобы подцепить с пола несвежие боксеры и надеть их обратно. — Но когда ты пытаешься быть милым, это вызывает рвотный рефлекс, — коротко цыкнув, он жмурится в попытке уложить свой измученный вчерашними приколами член, а Потрошитель лишь коротко ржёт, прижимаясь к нему сзади и беспардонно, чтобы провести пальцами по кубикам татуированного живота и мурлыкнуть на ушко: — Жду не дождусь, когда твоя задница будет готова к тому, чтобы я поимел её снова, Чон. — Сразу после того, как я поимею твою, — не спорит Киллер, отстраняясь мгновенно. — Прекрати распускать руки, Ким. Ты, что, пятнадцатилетняя целка? Ауч. Но Тэхён на это лишь делает вид, что не уязвлён, а слегка удивляется: — О чём ты? — О том, что ты сейчас ведёшь себя так, будто после того, как твой хуй побывал в моей жопе, ты вдруг резко влюбился в меня, — и Чонгук морщится. Так, будто только мысль о подобном вызывает у него непонимание и отвращение. — Завязывай с этой хуйнёй. Я не твоя самка, чтобы ты интересовался, болит ли у меня очко, не твой бойфренд, чтобы ты реально ебал себе мозг касательно того, чего я хочу и как себя чувствую, — и припечатывает, скрестив на груди свои сильные руки: — Мы просто ебёмся, ты не забыл? Ебёмся и убиваем ради реализации твоих дерьмовых амбиций, — пожав плечами, Киллер наклоняется за брошенной накануне на пол футболкой и, натянув её, ставит точку в своей тираде: — Мы не подружки. Не пара. Мы просто партнёры, которые, дай бог, разойдутся в разные стороны, когда ты наиграешься в революционера. — Ты сейчас высмеиваешь интересы Нижнего общества, Чон? — с опасностью в голосе ровно интересуется Тэхён в свою очередь. — Вовсе нет. Я даю тебе понять, что ты не интересен мне в качестве объекта каких-то положительных чувств, потому что, по факту, как личность ты дно. Ущерб. Конченный. Как нравится больше? — и хмыкает. — Я не знаю, каким больным на голову нужно быть, чтобы захотеть попытаться построить с тобой отношения. Ты же, блять, любить не умеешь. У тебя сердца нет — во всех смыслах. А почему колет-то так неприятно? Но Потрошитель держит лицо перед своей любимой игрушкой — запрокинув голову, начинает громко смеяться, чтобы потом взглянуть в чужие злые глаза и, широко улыбаясь, ответить: — Ты так рассуждаешь, будто сам себя убеждаешь не влюбляться в меня. Может, это тебя член в заднице заставил почувствовать что-то большее, а, Чон? — Переводи стрелки сколько угодно, — спокойно произносит Чонгук, надевая карго. — И оденься уже: чем раньше ты скажешь мне, кого мы убиваем сегодня и за какие грехи, тем раньше я встречусь с Юнги, — и здесь Тэхён морщится: имя Карателя побуждает рой мыслей сорваться с цепи и напомнить ему обо всём том, что он успел заметить до того, как они с Чонгуком отчалили на пир похоти и аморальности, а именно о мимике, взглядах — обо всём том, в общем, что мигает красным словом «ошибка» в мозгу. — Я не думаю, что у него есть время скучать по тебе. — Что ты имеешь в виду? — хмурится Чон. Потрошителю Мин Юнги абсолютно не нравится. Замкнутый, играющий в мораль и бьющий себя в грудь, сообщая всем, кто только способен услышать, о том, как сильно он привязан к своему лучшему другу и как ему это всё не всралось. Нет, разумеется, он не обязан разделять с ними ценности Нижнего общества, потому что Карателя туда насильно втянули без права на выбор, а он из того сорта придурков, которые ещё верят в честность этого мира — важно, чтобы каждая жертва была только во благо, а каждое действие — ради благополучия всех, кто его окружает. Проблема лишь только в том, что они на войне, а войну привыкший бегать Юнги вести не умеет, и за это его нельзя винить абсолютно. Одним — таким, как Тэхён — дано столько амбиций, что хватит на то, чтоб вершить судьбы всего человечества, другим достаточно только лишь удирать, ныкаясь по тёмным углам, и зализывать раны. Таким, как Каратель. Надо было назвать его крысой, а не так благородно. И сейчас, видя встревоженность на лице того, кто его уязвил секунду назад, Ким чувствует себя немного ребёнком: той мстительной сволочью, палец которой кольнули иголкой до крови, а он в ответ проткнул обидчику сердце железным прутом. Жалеть ему не о чем: Чонгук сейчас причинил ему боль своими словами (почему, он обдумает позже), а Тэхёну ничего не стоит, чтобы отплатить охуевшему псу той же монетой — тем более, что слово «мораль» на войне не котируется, а Юнги всё ещё раздражает. — Ты слепой, да? — и фыркает громко. — Ты реально не понял, что твой сладкий дружок тебе в задницу больше не даст? — последнее звучит слишком ликующе, и Чонгук это хорошо понимает, потому что отходит от темы, чтобы дать Потрошителю ещё одну пощёчину для охлаждения пыла: — Кто сказал, что в задницу давал только он? Я не против того, чтобы меня в неё хорошо трахали, Ким, пока дело не касается тебя непосредственно, — мразь. — Детали, — делает вид, что наплевать всё ещё, но не может перестать улыбаться: — Видимо, Каратель не посчитал нужным тебе рассказать, что у него появился парень, как я понимаю. Пауза и глаза, которые распахнулись после этих слов широко-широко. И снова раунд за тем, кто привык побеждать — Чон, кажется, лишается дара речи перед тем, как сморгнуть первичный шок и осторожно спросить: — Я не понимаю, о ком ты? — О Хосоке, конечно, — и наслаждается, как последняя гадина, видом чонгуковой рожи, которая вытягивается так сильно, насколько это возможно. — Что? — Ты не понял, что они теперь вместе? Мне жаль, — и, хмыкнув, Тэхён начинает на себя одежду натягивать. — Потому что, очевидно, ты великий слепой. Возможно, твой лучший друг уже не считает тебя достаточно близким для того, чтобы говорить тебе такие вещи, как думаешь? Это звучит дёшево. Как в дерьмовом кино или во второсортной книженции, где мерзкая девчонка-подросток пытается самоутвердиться за счёт главной героини-отличницы или вроде того, но даже если и так — Тэхён видит сейчас, что попал в цель своими словами, как и планировал. Однако Чонгук не начинает истерику в духе «Ты врёшь» — просто пожимает плечами после того, как шнурует свои чёрные берцы и, поднявшись на ноги, говорит короткое: — Даже если это и так, я не думаю, что мне стоит обсуждать это с тобой, ведь это касается меня и Юнги, а не тебя. — Да, разумеется, — хмыкает в ответ Потрошитель. — Сочувствую, что Каратель не стал делиться с тобой столь важным событием в его, насколько я знаю, безрадостной жизни. — Хосок, как я понимаю, тебя тоже в подробности не посвятил, — Киллер возвращает укол, и это непременно бы его уязвило, не жди Тэхён этих слов уже какое-то время. А потому широко улыбается, открывая дверь их съёмной однушки, и, выходя в пропахший плесенью коридор, сообщает: — Да, потому что в этом нет смысла: я и Хосок прекрасно осознаём, что в наших жизнях нет места привязанностям. Возможно, твоя подружка — очередное его развлечение? Ставлю на это, ведь при другом раскладе он бы мне сразу сказал. А сейчас, Чонгук-а, — и, щёлкнув зажигалкой, Ким вальяжно подкуривает, пока они идут к лестничной клетке. — Я хочу тебе сообщить, что мы идём не убивать. — Нет? — возможно, это ещё одна причина, по которой Чонгук ему импонирует: он мгновенно умеет перестроиться с личного на рабочее и обратно — вот и сейчас с ним говорит не зарвавшийся мальчишка с фамилией Чон, а непосредственно Киллер, что ужасно расстроен перспективе отсутствия кровопролития. — Тогда что происходит? — Чимин сейчас должен перехватить Учёного и доставить его к нам во временное логово. А это значит, что малыш Канпимук будет очень расстроен и, скорее всего, постарается нанести удар на опережение: вряд ли он пойдёт на меня в лобовую, а значит, задействует свою любимую сучку из Верхнего, — сбегая вниз по ступенькам, сообщает Тэхён. — Это кого? — Ты когда-нибудь слышал о парнишке Охотнике? Том самом наёмнике, который убирает неугодных для андроидов Верхних? — Я думал, это легенда, — хмыкает Чон. — Мол, неуловим и прекрасен, как сам блядский Господь, всё такое. И убивает чисто и без лишнего шума. — И ни одного провала в карьере, — кивает Ким, когда они выходят на улицу. — Его услуги дорого стоят, но это тот самый случай, когда все легенды правдивы, Чонгук. — Хочешь сказать, что Азарт отправит за нами своего лучшего киллера? — Я уверен, что он уже это сделал, — отвечает ему Потрошитель. — Причём сразу же, как только мы подорвали их блядскую базу. — И всё это время молчал?! — восклицает Чонгук, а потом, заткнувшись, щёлкает пальцами: — Ты поэтому съебался из сеульского округа. База Азарта в Сеуле, значит, скорее всего, и Охотник тоже находится там. Ты дал нам время на «отдых», но, скорее всего, прощупывал почву, ублюдок! — Именно так. Цвергпинчеры Хосока были расставлены не только для случайных посетителей, Чон, — и лениво потягивается. — Бхувакуль вырезал наших людей, мы отплатили ему втридорога. Он точно постарается вывести из строя кого-то из нас. — Самый уязвимый Чимин сейчас, получается, — раскидывает мозгами Чонгук, идя рядом с ним по улице быстрым шагом. — Так как он перевозит ценный товар. — У меня есть мысль, что Чимин совсем не так прост, каким хочет казаться, — отвечает ему Потрошитель. — В любом случае, готовься к тому, что он может оказаться предателем, и не распыляйся рядом с ним чересчур много о планах. Учёного необходимо держать подле себя, если потребуется грубая сила, твоему бывшему другу предстоит много работы, — и ухмыляется. Впрочем, Чонгук подкол игнорирует. — А что будем делать, если Азарт не сыграет так, как ты запланировал, и ударит по Чимину с Учёным? — Не думаю. Он не знает, как они выглядят — ну, это в теории. И даже если Чимин играет за левую лигу, то он не сделает этого по той же причине. Он будет опасаться нашего удара лоб в лоб, а он знает, что мы на это способны: Хосок в своё время отследил местоположение ещё десяти баз Верхнего общества, которые мы сможем подорвать также легко. — И сколько же это человек приблизительно? — Шестьсот человек. Где-то в этом районе. Ирония в том, что, понатыкав такое количество баз, чтобы запугивать гражданских и пытаться отследить оппозицию, он даже не сможет просчитать, на какую конкретно придётся мой удар, Чонгук-а. Их много. Действительно много, — и замечает, что Чон изучает его лицо пристально-пристально перед тем, как обронить едва слышно: — Ты собираешься убрать их все в любом случае. Вне зависимости от того, будет ли с нами Учёный. — Разумеется, сладкий. Всё, что меня останавливает — отсутствие точной информации об их военных ресурсах. Я не знаю, когда стоит начать эвакуацию людей, чтобы их просто не выкрали на замену погибшим. — О чём ты? Члены Верхнего общества — такие же люди, разве не так? Просто подсоски. — Да, но когда идёт война, Чон, не всегда есть возможность держать при себе ценный ресурс. Мы вырежем ближайшие к Сеулу базы, они запустят андроидов. Уничтожим андроидов — им нужно будет восполнять все потери. А делается нечто подобное только одним проверенным способом. Удивительно, — и, выдохнув, кидает бычок на испещрённый временем старый асфальт. — Что именно? — Удивительно, как иронично сложилась судьба человечества. Ты же знаешь, что изначально андроиды были обычными роботами, которые должны были помогать людям в такой бытовухе, как уборки домов, заводы и прочее, — но человеческая жадность не знает границ. И жажда жизни, наверное, тоже: ирония в том, что люди, охотясь за улучшением своих же возможностей, совершенно погрязли в этом дерьме. Тэхён даже не знает, когда именно класс андроидов так радикально отстранился от простых смертных — настолько это было давно. — А теперь всё складывается таким образом, что ситуация происходит... обратная. Просто забавно. — Так куда мы идём? — нахмурившись, роняет Чонгук. — Ты сказал, что не убивать, но тогда... что ты хочешь сделать сейчас? — Не знаю, в курсе ли ты, но среди Верхних есть наш человек, — сообщает Ким, кивая на один из узких городских переулков, внимательно оглядывая по сторонам пустынную местность и крыши — в особенности. Ничего. Если Охотник уже и напал на их след (в чём он сомневается: времени утекло пока что до безбожного мало), то здесь его пока нет. Поэтому Потрошитель смело ныряет между крошащимися от старости стенами кирпичных домов и позволяет себе подойти к тупику и повернуть голову влево — к неприметной железной двери. — И сейчас нам с ним предстоит встретиться. — Любопытно. Он знает, как ты выглядишь? — Да, — три стука костяшками пальцев по ржавой железке: один несильный и аритмично — два громких. — И ты не боишься, что он тебя сдаст? — Убить меня не так просто, я же андроид, и он знает об этом. А вот его — легче лёгкого: он лишь человек, — дверь открывается, и амбал пропускает их внутрь маленького петляющего коридора, уходящего вниз, под самую землю, где глазам предстаёт большой прокуренный зал. — Подпольное кафе? — С «Семью искрами» на десерт, сладкий, — помотав головой, Потрошитель вдруг улыбается широко-широко и тащит верную псину в дальний от входа угол: туда, где за столиком примостился его дорогой сердцу знакомый с собранными в хвост волосами чёрного цвета — поразительно, как военные ему всё ещё разрешают носить причёску подобного рода. Тот самый, который окидывает их скучающим взглядом, а вместо приветствия рот открывает, чтоб проронить: — Тот самый Киллер, ведь так? Хорошая у тебя игрушка, Тэхён. — Пошёл ты, — подмигивая, Ким падает на стул напротив того, кто ждал их всё это время, и кивает Чонгуку с намёком — присядь. И только после того, как тот подчиняется, поворачивается в сторону своего информатора: — Ну, давай, детка, расскажи, как там дела у моего старого друга. — Он отправил за тобой Охотника, но не думаю, что для тебя это новость, — закуривая, тот сообщает. — Учёный, вроде как, покинул Сеул сразу же, как его начали активно искать: по крайней мере, никто на чёрном рынке от него больше заказов не получал, на связь он не выходил. У Азарта его точно нет, иначе бы он отозвал усиление. Значит, съебался. — Он знает, как тот выглядит? — интересуется Потрошитель. — Это очень важный момент. — Нет, но я нашёл интересную зацепку, чувак. — Какую же? — Практически сразу после того, как патруль стал шататься по улицам, некий Ким Минсу — химик с сеульской станции по замене запчастей, будучи человеком, внезапно уволился. На связь с коллегами тоже больше не выходил, совсем как Учёный, который, напомню, тоже является химиком, разорвал контакт со своим старым кругом знакомых и поставщиков. Ирония, к слову, тоже не только в этом, Тэхён. — В чём же? — Прошлого Ким Минсу нет в базах данных Сеула. Ни оплаты счетов, ни доверенностей, ни кредитов — ничего. Он просто словно возник, сука, из воздуха, не имея ничего за спиной. Но я провёл кропотливую работу в этом направлении, чтобы посмотреть, кто из людей числится пропавшими без вести приблизительно в этот период. Плюс-минус неделя — столько нужно сейчас, чтобы переоформить документы на очередном чёрном рынке, — ему широко улыбаются, но интригу всё ещё держат. Этот парень всегда был хорошим рассказчиком, поэтому Потрошитель уважает его желание потянуть кота за яйца для создания красивого эффекта. — И сколько? — чувствуя, как в оскале разъезжаются губы, интересуется Ким. — Не так уж и много: около сотни. Но коллега Минсу после предъявления ксивы услужливо показал мне их совместное фото: симпатичный молодой мужчина, полные губы, широкие плечи и всё такое. И, что ты думаешь? — Ты нашёл его, — не сдерживая рычащее ликование в голосе, рокочет Тэхён. — Ты раскрыл личность Учёного. — Ким Сокджин, тридцать два года, по образованию — врач-хирург. Ирония, к слову, не в этом: в своё время, около десяти лет назад, он проходил практику в той самой больнице, где лежал мальчик, который был жертвой страшного случая. Ты слышал о нём: мужик убил жену и держал в заложниках сына три дня, трахая труп у него на глазах. Его расстреляли, мальчика вытащили. — Так? — Его звали Пак Чимин. И, если верить базе данных пятилетней давности муниципального детского дома Ансана, то единственным его посетителем был... — Ким Сокджин, — шепчет Чонгук вместо Тэхёна. — Всё тот же Ким Сокджин. А потом мальчик сбежал из приюта пять лет назад, — информатор, подперев кулаком щёку, барабанит пальцами по столу. — Однако на этом не всё. — Что ещё интересного ты расскажешь нам о Кон... об этом Чимине? — спохватывается быстро Тэхён. — Ему было пятнадцать, когда он сбежал, но уже в девятнадцать некий Пак Чимин — мальчишка-андроид — раздавал нам приказы от имени директора Департамента технического развития Уюн Ванг. И, что любопытно, лично занимался процессом «улучшения» двух поступивших: Ким Тэхёна и Чон Хосока, — за столом воцаряется гнетущая пауза, в процессе которой один из некогда поступивших Чимину на стол старается лихорадочно соображать, но не подавать виду, насколько он поражён тем, что узнал. У Чонгука, краем глаза он замечает, на лице профессиональная маска — ни хрена не понять, о чём думает, однако информатор перед тем, как продолжить, терпеливо дожидается, пока у Потрошителя сложится пазл в башке: — «Улучшил» он себя сам, кстати. Об этом у нас в взводе такие байки ходили — ну закачаться, вплоть до того, что он «улучшенный» наполовину пришёл без разрешения в кабинет Ванг. Удивительно, как никто ещё не сложил два и два, потому что, ну, как много ты знаешь людей, которые могут взяться за этот процесс? И, что интереснее, как много ты знаешь людей, которые могут «улучшить» себя самостоятельно? — Ты понял, кто он, — вскинув брови, говорит Тэхён. — Ты никогда не был придурком. — Удивительно, но недавно Азарт спросил у меня, не идиот ли я часом, — хмыкает тот. — Не спеши лишать Конструктора головы, парень. Политика — штука тонкая, знаешь ли. — О чём ты? — О том, что пусть Чимин и состоит в Департаменте технического развития, но в Конструкторы подался не просто так. Возможно, да, он решил разрушить вас изнутри по наводке директора, однако не зря он лично и в одиночестве занимался твоим «улучшением» и «улучшением» твоего лучшего друга, Тэхён, а сейчас, как я подозреваю, везёт к тебе самого близкого ему человека. Подумай над этим, возможно, он стоит шанса. И, кстати, ты такой ужасно невежливый. — Почему это? — вскидывает бровь Потрошитель. — Ты всё ещё не представил меня своему товарищу по игре в войнушку, — улыбается тот. — Ах, да, точно, — фыркает Ким. — Чонгук-а, знакомься. Ты уже слышал от нас об этом молодом человеке. Сержант Верхнего общества Им Джебом, известный народу по кличке Архангел. И видит, как у Чонгука в этот момент взрывается мозг от полученной за последние полчаса информации.