thousand foot krutch — war of change
Они никогда не были друг другу больше, чем просто любовниками из категории тех, которые изредка трахаются в те моменты, когда эмоциональное напряжение достигает определённого пика и его необходимо скинуть как можно скорее. Это не те отношения, где кто-то к кому-то привязан, отнюдь: Азарта и Потрошителя связывают лишь рабочие с редкими бурными вытекающими, которые происходят не так часто, как могли бы, не находись они в одной кровавой, жестокой нише, где превалирует лишь жажда свободы. Ни чувств, ни лишних эмоций — Канпимук и Тэхён лишь просто по-животному изредка трахаются, понимая, что более частое времяпрепровождение будет чревато невольными усложнениями. Пойдут слухи: Ким их ненавидит. Люди начнут обращать больше внимания: это уже не переносит сам Бхувакуль. Быть на виду — подвергать себя лишнему риску, поскольку Нижнее общество известно тем, что является настолько прогнившим, что любой его член готов воткнуть в спину своему товарищу нож. Что говорить: Азарт и сам так поступит когда-нибудь, когда до конца осознает, что вера в оппозицию ему совершенно не выгодна и не даёт продвижения. Когда поймёт, что Тэхён, давным-давно раскусив его алчность, ни за что не приблизит его к той самой вышке, где раскрываются секреты и планы, узнаются подробности, вырабатываются десятки стратегий. Но пока — это лишь только секс, где Потрошитель подсознательно жаждет, чтобы ему сделали больно, потому что у него проблемы с башкой. Потому что, Бхувакуль точно знает, ему с детства вбивали, что он лишь ничтожество, которое не достойно ни любви, ни хоть какого-то, но понимания — и за то, что Тэхён в своё время осмелился хотеть чего-то ещё, он сам на себя повесил неподъёмный груз старой эмоциональной болезненности, которая требует иногда физического высвобождения. Раскаяния, если угодно. То, что так клишированно зовут наказанием за то, что он так много раз преступал черту того, что ему когда-то было дозволено. Антигерой, которого можно понять, но не принять? Или просто сопляк, который пытается себя не жалеть, но с треском проваливается? Азарт совершенно не в курсе: всё, что доступно — это лишь изредка тело одного из лидеров Нижнего общества, но никогда не душа. Не чувства, не мысли, не разговоры — просто секс того, кому нравится причинять боль, и того, кому нравится её ощущать. Даже не секс, а какая-то пытка, где Ким получает много пощёчин, а на оргазме выдыхает негромко: «Мне жаль». Тэхён из тех самых ребят, которые априори, заочно сильны — их не прогнуть, они тебе руку отстрелят без сожаления за любую попытку перехватить у них то, что они себе выгрызли. Тэхён из тех самых ребят, которые слабых мест на первый взгляд не имеют: они всё человеческое давным-давно потеряли (а из него это выбили), а потерю того, что осталось, всем назло переживут. Но иногда — совсем иногда — им жмут на красную кнопку с надписью «триггер». Кто-то от такого ловит панические атаки одну за другой, кто-то рыдает, кто-то окончательно сходит с ума, но Потрошитель поступает иначе: кусает не просто до мяса, до кости, а после приходит с негромким: «Давай сделаем это». Совсем как после последнего раза, где он выстрелил в лоб пацану, что на психах прирезал родного отца, которого общество знало как Кислород (тот имел страсть к удушениям). Кислород был одним из тех, кто шерстил восток в поисках новых рекрутов, а как возвращался, так трахал сынка, который к нижним не относился ровным счётом никак. Азарт видел один только раз, как рука Тэхёна крупно подрагивает, когда тот заводит курок — в момент, когда мальчик им об этом сказал. Он не боялся ни разу, лишь только взглянул в глаза Потрошителя сквозь прорези в маске, и выцедил: «Давай же, стреляй. Я нормально после всех этих лет жить всё равно не смогу». Стреляй, потому что Нижнее общество накажет любого, кто ставит палки в колёса общему делу. Стреляй, потому что всем наплевать, каким Кислород был человеком, потому что членом сообщества он был крайне полезным, а теперь его нет, и вербовать восточную часть территории придётся кому-то другому, тому, кто может не справиться, всё завалить или просто предать. Ребёнок, запертый в тесном бараке, Тэхёну сказал стрелять в него без какого-то страха, а Ким, почему-то застыв, так и стоял, глядя тому прямо в глаза, не в силах нажать на курок. Пожалел? — и Азарт заметил промелькнувший в глазах стоявшего рядом Механика страх, когда тот посмотрел на их предводителя. А мальчишка, которому на вид было не больше пятнадцати, видя чужую заминку, лишь криво ухмыльнулся и выдал: — Не можешь, а, Потрошитель? Тебя, что, тоже родной папаша в детстве насиловал? И тогда Тэхён незамедлительно выстрелил. Прямо в лоб, раскрошив детский череп одной точной пулей — и Канпимук слышал, как хрустнула кость, издав звук, напоминающий тот, который можно услышать, если с силой уронить на пол арбуз или дыню; кровь и кусочки мозгов брызнули на голую серую стену, глаза пацана застыли мгновенно, а тело безвольным мешком рухнуло на жёсткий полупрогнивший пол барака. Какое-то время они ещё стояли над ним, глядя на хрупкое тонкое тело, под которым непозволительно быстро начала расплываться лужа густого и красного — мальчик явно недоедал, жил в нищете, забытый матерью, подвергавшийся насилию со стороны Кислорода. Разница между ними в тот сложный момент была колоссальной: если Хосок коротко прерывисто выдохнул, явно жалея, а Тэхён стоял, глядя на труп с нечитаемым видом, но явно испытывая что-то сродни облегчению, ведь мальчик больше не мучается, то Канпимук... ни хрена не почувствовал. И стыдно ему за это не было, поскольку все они живут в сумасшедших условиях, где понятия «честь» и «мораль» уже давным-давно вытерлись, испачкались кровью и людскими потерями. Этот паренёк был не первым, а будет далеко не последним — так он подумал. Война — это всегда ненужные, невинные жертвы, иначе бы она не влекла за собой ужас в попытке обучить человечество больше не поступать так, как оно поступало. То, что человечество необучаемо, не вина ни Нижнего общества, ни Кислорода, ни этого мальчика. Это вина всех вокруг в целом. Что-то из категории вечного — кто-то слабый всегда умирает, кто-то сильный всегда выживает, но этот сильный становится слабым, когда появляется кто-то куда более мощный, и единственный способ здесь остаться в живых — это быть совершенно бесчувственным. Азарт чист от морали. И когда он пришёл к этому чувству, то навсегда перестал быть потенциально слабым для кого бы то ни было. Даже для Потрошителя — для того, наверное, особенно, ведь Ким, будучи большим сильным парнем, всегда имел свой набор триггеров, о которых никому никогда не рассказывал, кроме, может быть, Механика да Оружейника. Их можно случайно сорвать, его можно дезориентировать, ранить, а тот, кто может быть ранен, имеет все шансы рано или поздно погибнуть. Ведь под конец того дня, пока они втроём пережидали ночь в доме у Варвара, Тэхён пришёл к нему, выглядя непозволительно разрушенным, совершенно разбитым, потерянным — он ни в коей мере не выдал этого своего состояния, но в глазах у него ни хрена не читалось: те будто застыли, как у того убитого мальчика. И всё, что он сказал Канпимуку — это лишь: — Не жалей меня сегодня, Азарт, — и лишь губы скривил почти незаметно, делая шаг вглубь чужой спальни. — Бей до крови, идёт? Они никогда не были друг другу больше, чем просто любовниками из категории тех, которые изредка трахаются в те моменты, когда эмоциональное напряжение достигает определённого пика и его необходимо скинуть как можно скорее. Никто из них двоих и не собирался переводить это взаимодействие во что-то весомее — в подобном никогда не было смысла, потому что они друг друга нашли в тех ипостасях, которые были нужны больше всего: тот, кому нужно издеваться и бить, чтобы быть, и тот, кому нужно быть наказанным за всё то, что он когда-либо делал, без каких-либо раскаяний и сожалений — да, они очень хорошо подходят друг другу и оба осведомлены о таких вот запросах своих поломанных психик. Это то, что зовётся чёрной гармонией, деструктивным покоем, осколочной целостностью — поэтому, наверное, до сих пор вместе в этом аду, полном крови, кишок и насилия, и никуда уже отсюда не денутся, кажется. Азарт чист от морали. И, да, глупо думать, что не собирается быть именно тем сильным хищником, который сожрёт менее сильного — того, что сейчас лежит под ним, позволяя иметь себя в задницу, и принимает удары по роже. Бхувакуль любит причинять боль, а Тэхёну необходимо, чтобы ему иногда было больно — всё закономерно, всё абсолютно неправильно, если смотреть с точки зрения обычных людей, но Канпимук до самого конца своей карьеры в оппозиционном движении не мог избавить рассудок от мысли о том, что в какой-то степени они, двое людей с покалеченной психикой, нашли друг друга, как два грёбанных пазла. И от мысли о том, что их тандем был как в прошлом прекрасен в своём разрушении, так и в настоящем удивителен в своей чёрной всепоглощающей ненависти.***
Тэхён отказывается верить в то, что причина, по которой он, словно не андроид, а живой человек, вдруг задыхается, зовётся коротким словом «Чонгук». Не позволяет себе обмозговывать то, что он, вдруг раз повернувшись на бегу в сторону того, кто только что раздробил Охотнику руку, спотыкается взглядом о яркую улыбку, которая кажется детской, несмотря на весь тот ад, через который проходит каждый из них каждый день. Но проблема кроется в том, что, невзирая на ещё нагретые дула в кобуре на поясе, Чон вдруг бьёт Потрошителя прямо в лицо ярким контрастом между Киллером и просто Чонгуком — тем самым парнишкой, которого Тэхён беззастенчиво называл любимейшим «мусор», потому что искренне считал его бесхребетным. А ещё, пока они бегут по тёмной улице города, дома которого демонстрируют закрытые оконные ставни, Потрошитель не может выбросить мысли о том, что, кажется, потихоньку начинает понимать Мин Юнги, будь тот неладен, в стремлении оберегать этого шаткого крышей парнишку, в которого, кажется, никто до Тэхёна не верил. Ему бы думать о ебучем Конструкторе и о факте того, что блядский Канпимук начал действовать, но он, словно придурок, словно юнец, влюбившийся после первого секса, не может прогнать из головы мысли о том, что всё это время действовал в плане Чонгука совершенно не так, как того требовала их ситуация. Возможно, ему действительно стоило прислушаться к словам Карателя, что Чон может быть ужасно опасным — ведь нормальные люди не улыбаются, словно яркое солнце, после того, как кому-то причинили ужасную боль, но вот он, Чонгук, держит бесстыдно его прямо за руку, и позволяет увлекать себя куда-то по переулкам, где пахнет сыростью и прогнившими остатками мусора. Возможно, Тэхёну реально нужно было быть деликатнее, когда он решил воспитать в этом парнишке бесчувственную цепную собаку, готовую убить за него. Сейчас, в эту секунду, пока они двое бегут подальше от снайпера, посланного Азартом, Тэхён как никогда видит больную перемену в чужом настроении: жгучая ярость, когда Чонгук осознал, что Чимин обманывал всё это время, вылилась в холодный расчёт, когда он получил возможность причинить боль кому-то — и он непременно бы постарался добить, как любой уважающий себя хищник, и подставиться, если бы Тэхён его не увёл. А сейчас Чонгук счастлив. Наивно, словно ребёнок, до ужаса радостный, словно ему дали конфетку и шанс на прожить чуть подольше. Однако причина такой эйфории вовсе не в том, что случилось что-то хорошее, а в том, что ему дали кому-то боль причинить: кому-то, кто по его скромному мнению, до ужаса плох, ведь он мешается. А Потрошитель, держа его за руку, вдруг понимает: это неправильно, ведь даже в их мире нельзя причинять боль для того, чтобы просто. И в том, что с Киллером происходит такое, виноват только один не совсем человек. Тот самый, что подсознательно опасаясь того, что его вновь предадут, действовал наверняка и не щадил ни психику слабого здоровьем молодого парнишки, ни его чувства — бил побольнее, чтобы чужие удары тот абсолютно не чувствовал. Воспитывал воина, нет, хуже — убийцу, и вдруг осознал? Это звучит, как грёбанный бред. Невозможно просто так взять — и сразу проникнуться. В один день. В одну ночь. В один секс. Невозможно изменить свою точку зрения на определённые вещи — а ведь Ким будет лжецом, если скажет, что не считает насилие выходом в их жестоких реалиях. Но разница, она всё-таки есть, пусть совсем небольшая: Нижнее общество убивает ради того, чтобы у них была великая цель, а Чонгук убивает для того, чтоб убить. Потому что ему искренне кажется, что такой выход является верным. А внушил эту больную мысль ему кто? Тот, кто сейчас думать о том, что к Киллеру проникся задолго до секса, отказывается. Тот, кто в эту минуту испытывает какой-то отвратительный личностный кризис, который характеризуется какой-то больной, иррациональной привязанностью и резкой задумчивостью. Может быть, такому вектору мыслей дал ход Им Джебом, попросив крепко подумать, а не рубить по Чимину с плеча. А, может быть, это всё давно зрело в Тэхёне — не зря же он действительно начал ощущать какой-то трепет и восхищение с жаждой... убийства? Сейчас, прижимая Чонгука спиной к кирпичной стене и заставляя того отдышаться после долгого бега, Потрошитель смотрит тому прямо в лицо и вдруг понимает: он Киллера никогда не убьёт. У него просто рука не поднимется, как бы тупо то ни звучало, как не поднималась на мальчишку, сына насильника, которого необходимо было убрать для того, чтобы показать соратникам власть. Убийства, убийства, убийства — Тэхён в крови уже не просто по локоть, он захлебнулся к чёртовой матери, держа в голове своих внутренних демонов, которые когтями по черепной коробке скребут изнутри и шепчут негромкое: «А ведь ты не хотел всего этого. Никогда не хотел». Глядя Чонгуку в лицо, Тэхён видит остатки. С виду всё как обычно, всё будто в порядке, но Ким точно уверен, что Чон рядом с ним никогда не был в порядке, на самом-то деле. И сейчас его неожиданно и совершенно не вовремя прошивает простым осознанием: какого чёрта он просто не держал его, как какой-то балласт? Почему он вообще не отпустил Мин Юнги с его тепличной болонкой бегать от «правосудия» дальше? — Почему ты так смотришь? — всё ещё дыша тяжело, интересуется Чон, и вдруг вздрагивает, когда Тэхён его скулы касается пальцами, склонив к плечу голову в некой задумчивости, перед тем, как шепнуть негромко: — Прости. — Ты о чём? — Чонгук хмурится, не понимая, что происходит. — Ты хочешь убить меня? Здесь? Сейчас? Я больше не нужен? — Нет, — кажется, нужен, и куда больше, чем Ким сам мог представить себе, но пока что он говорить не берётся: у него личностный кризис, он нереально ревнует Чонгука к Карателю, словно ребёнок, и это, наверное, что-то да значит. Но не сейчас: сейчас он думать об этом не хочет, не хочет вдруг осознать, что реально влюбился, потому что сам не знает, к кому ощущает подобное: к парню, который открыл глаза в продуктовом после отключки, или к убийце, который поимел его в душу в позе наездницы не так уж давно. Наверное, к первому. Или второму. Или к ним двоим сразу, но Тэхён почему-то уверен, что того Чонгука из прошлого он не знал и никогда уже не узнает. — Я не хочу тебя убивать. «И не захочу никогда», — кто из них двоих теперь хозяин, а кто — какая-то шавка, Тэхён тоже не знает. У него то, что когда-то нервами было, обострено до пределов, а то, что разгорается с силой, вдруг неожиданно кажется чертовски пугающим: но в глаза Чонгука смотреть перестать он не может, ни о чём думать, кроме близости губ чужих — тоже, и это так странно, внезапно и чертовски пугает, что он решает сделать настоящую глупость, а именно затолкать это подальше в рассудок до лучших времён. Когда они будут, он не знает пока, но... Но глаза Чонгука вдруг распахиваются, а потом стекленеют, а тело начинает крупно трястись, а Потрошитель с секунду стоит, не понимая, что происходит, а потом понимает.«— Что у него за болезнь? — Эпилепсия. — Звучит хуёво».
Выглядит тоже. Ругнувшись, Тэхён вспоминает, что при припадках больной может язык проглотить, но у него под рукой ни хрена нет из того, что может жгутом послужить. Но, с другой стороны, он же не чувствует — и, ни минуты не думая, перехватывает Чонгука плотнее, прячась за баками, садится прямо на землю и суёт ему ладонь в рот, хватая за сильную мышцу и разрешая прокусить себе руку. По коже, он видит, стекает слюна вперемешку с «коктейлем», что течёт у него вместо крови: субстанция бурая, из-за первой составляющей — пенообразная, но, прислонившись спиной к кирпичу, Ким не перестаёт почему-то чужой дрожащий лоб нежно оглаживать, наблюдая за сильными судорогами мощного тела. А ещё, едва-едва слышно, но шепчет своё: — Тише, Чонгук-и, — тот не слышит, конечно. У него глаза закатились и он издаёт звуки, которые похожи на бульканье, и это даже слышится страшно, а смотреть на это почему-то ещё тяжелее. Но не настолько, чтобы Тэхён вдруг перестал его гладить или же разжал пальцы и выпустил из их плена язык... и это вовсе не потому, что Киллер в приступе сжал ребро ладони зубами так сильно, что кожный покров начинает трещать. — Скоро всё кончится, — должно закончиться, так ведь? Или нет, но тогда Тэхён просто посидит здесь подольше, прижимая к груди его голову и мягко удерживая в одном положении. — Совсем скоро всё кончится, — продолжает шептать, ощущая себя идиотом. Потому что даже если у него есть чувства к этому парню, принять их когда-нибудь будет пиздец как тяжело, а факт невзаимности будет крайне болезненным, несмотря на то, что даже намёкам на чувства в их мире нет места, и он это лучше всех понимает. Чонгука продолжает крупно трясти, бить мощными судорогами — его зубы сжимают руку сильнее, и треск того, что у андроидов именуется кожей, уже отчётливо слышен и звучит отвратительно. А Тэхён, который ранее никогда не любил никого в романтическом смысле, предсказуемо не может найти в себе сил, чтобы остановить пальцы, которые неожиданно беспорядочно-ласково путаются в чужих волосах.«— Заботишься? — Кажется, да. Чёрт бы побрал».
*** hans zimmer — time (killi j remix)
Возможно, в момент, когда Хосок вслух читает сообщение, машина резко виляет по бездорожью, а Юнги, повернув голову, вообще игнорирует факт того, что сидит за рулём. Хосок, впрочем, тоже с пару секунд, так сказать, хуй клал на то, что они едут в машине, которую на фразе «очень приятно познакомиться с вами ещё раз» сильно заносит, но он достаточно быстро берёт себя в руки, чтобы вцепиться пальцами в потёртую от времени, солнца и касаний обивку из кожи и, свистнув, сказать: — Притормози. — Они нас ждут, — это Мин произносит, впрочем, после того, как жмёт на тормоз и даже на свой страх и риск выключает двигатель. Не самое лучшее место для парковки, что уж сказать: посреди огромного выжженного пустыря, где-то между пусанским и сеульским пригородами, и плевать, что вечер накинул на них спасительную пелену темноты и прохлады — сейчас, когда Чимин раскрыл своё истинное лицо, нужно время немного подумать. В конце концов, чуть позже, если всё будет нормально, им предстоит несколько часов ехать вместе назад в одном салоне. Тэхён никаких больше отдельных команд не давал: ни приказал задержать, ни умертвить, ни даже вырубить — от него вообще тишина, никаких сигналов или вроде того. Цыкнув, Механик задумывается на пару мгновений: как бы лучший друг поступил, окажись в его ситуации? И понимает, что ответа не знает, потому что Потрошитель — создание гениальное, но ебанутое наглухо, а оттого — непредсказуемое, и действовать надо по ситуации. Сейчас от их с Юнги выбора зависит, наверное, всё? Абсолютно всё? — Что будем делать? — тактично интересуется Каратель, будто читая его мысли. Чон только вздыхает, пытаясь подвергнуть сложившееся положение хотя бы подобию анализа, но он всегда был в этом хуже, чем тот же Тэхён. Не откровенно плох, да, но себе самому бы принимать роковые решения бы не доверил никогда, ни за что. — А ты что предлагаешь? — интересуется Механик у своего... бойфренда. Чёрт, это даже в голове звучит потрясающе, и, да, он прекрасно осознаёт, что не время и не место думать о чём-то подобном, но дурацкая улыбка всё равно против воли трогает губы, когда эта случайная мысль мелькает в сознании. Юнги, в свою очередь, игнорирует чужое одухотворённое выражение лица, которое, наверное, светится сейчас так, что вполне может заменить собой фары, лишь только откидывается затылком на подголовник и беззастенчиво закуривает, впиваясь в чёрное небо задумчивым взглядом. — Выбор у нас небольшой: или кинуть, или доехать. Но если мы сейчас их кинем, они не просто могут не выжить, но ещё и достаться верхним, а такого нельзя допустить. Я исхожу логически: Чимин был с нами всё это время, он работал на нас, он создавал для нас кучу всего и проторчал с тобой в подвале не один десяток часов. Ещё ему сильно нравится Намджун, отрицать это бессмысленно, и он помогал в разработке плана по грядущим массовым взрывам, и отчасти благодаря ему он не имеет проколов вообще и понесёт с нашей стороны минимум потерь. Да что тут говорить: самая первая база Верхнего общества взлетела на воздух благодаря ему. Нельзя не оценивать его вклад в наше дело, — и, выпустив изо рта сизый дым, Каратель задумывается. — Едва ли он ведёт двойную игру. Думаю, её можно назвать тройной. — О чём ты? — Ну, если он работает на директора Департамента технического развития, значит, он внедрился к нам в Нижнее общество со спецзаданием — это уже двойная игра. Но если он сейчас согласен действовать за нас, то он, получается, переиграл вообще все карты, и Сеул останется с носом, — и Юнги пожимает плечами. — Скользкий тип. Но если скажешь, что ты не сделал подобного вывода раньше, то я тебя брошу по факту невозможности провести причинно-следственные связи. — Прямо бросишь? — играет бровями Хосок, не удержавшись от такого приятного уточнения. Мин, для начала окинув его с ног до головы насмешливым взглядом, только кривит губы с ноткой удовлетворения, и только потом отвечает: — Конечно же, нет. Просто блефую, — и смеётся негромко, потому что Хосок снова возвращает себе шутовское амплуа, скорчив рожу, но ненадолго: ситуация всё ещё странная, всё ещё отдаёт пиздецом, и расслабляться нельзя. — То есть, ты думаешь, что нам с тобой всё же стоит поехать за ними? — Однозначно, — и Юнги снова заводит мотор, чтобы тронуться с места. — Посмотрим, что наш дорогой Чимин нам расскажет. Сдаётся мне, теперь он будет готов посотрудничать с нами чуть поплотнее, чем контактировал всё это время. Думаю, ему есть, что нам рассказать, Хосок-а, — и нажимает на газ, наверняка лелея надежду успеть вернуться в дом покойного Варвара до того, как солнце дойдёт до зенита. Умный ход с точки зрения психологии: плевать, что андроиды отлично ориентируются в кромешной тьме, человек в темноте в нынешних реалиях всё равно подсознательно ощущает себя в безопасности, когда не оказывается посреди пустыря, залитого ослепительным солнцем. Юнги и Учёному по имени Ким Сокджин так будет комфортнее, Чимину, как Хосоку казалось сначала, тоже, но теперь в этом векторе мыслей больше нет смысла. — Называй меня так почаще, — неожиданно произносит негромко Механик спустя минут двадцать езды в полном молчании. — Что? — отвлекаясь от собственных мыслей, уточняет Юнги. — Ты о чём? — «Хосок-а», «Хосок-и», — поясняет Чон не без смущения. — Называй меня так почаще. Пожалуйста? — и если бы мог, то покраснел бы всенепременно, когда получает в ответ настолько широкую улыбку, что аж прямо дёснами: — Хорошо, Хосок-и. Договорились. И остаток времени они едут в молчании. Оно не из тех, которые кажутся чем-то смущающим или вроде того: нет, напротив, Хосоку в нём крайне комфортно вот так путешествовать, будто они не на спасательную операцию едут, а туда, где, словно из самых заветных мечтаний, будут всего лишь вдвоём. В конце концов, как чувствует его интуиция, весь пиздец только лишь начинается, и какие события ждут их за очередным жизненным поворотом, даже не стоит гадать. Но он рад знать, что в жизни есть вещи, которые всё ещё будут неизменны долгое время (пожалуйста?) — и именно по этой причине слегка подаётся вперёд, чтобы, коснувшись губами чужой ушной раковины, вдруг совсем-совсем невесомо шепнуть: — Я так влюблён в тебя, Мин Юнги, — и видит, как чужие пальцы в тату на руле начинают мелко-мелко дрожать от этих слов. — Так, как ни в кого никогда не влюблялся, — а Каратель, вдруг повернувшись, мажет губами по его накрашенным чёрным губам, чтобы ответить столь же негромко: — И это взаимно.