Fata Morgana

      Юнги не приходит в себя до самой их временной базы, чёрт бы побрал, и Хосок ощущает мерзкую дрожь в собственных пальцах, как будто он правда живой человек, который не имеет возможности контролировать своё тело. Но не может перестать к себе прижимать: так и едет остаток пути, почти не открывая рта больше после того, как задал Чимину один лишь вопрос, и только прижимает Карателя к своей не самой широкой груди, нежно убирая с чужих глаз синие пряди. Не в силах расстаться и с отвратительным чувством в том месте, где у него когда-то — в прошлой во всех смыслах жизни — билось и кровь качало по телу. Пару раз Конструктор, выглядя слегка ужасающе с пробитым лбом, к нему оборачивается, чтобы попытаться хоть как-то разговорить, но звучит это совсем не убедительно: тот самый момент, когда он понимает, что тишина в тачке повисает ни хрена не здоровая и пытается положение выправить хоть как-нибудь, но ни хрена не выходит, а потому звучит фарсом.       — С ним всё будет нормально, — произносит с мягкой улыбкой. — Он парень сильный — столько, блять, пережить и остаться нормальным. Да, с синдромом спасателя, который выражал на Чонгуке, но...       — Чимин, ты сейчас лучше не делаешь, — обрывает парня Сокджин, заставляя невольно проникаться к себе расположением. — Отвали от него. Он переживает за того, кого любит, и это абсолютно нормально. Ситуация реально пиздец, но пиздец, от нас не зависящий, так что...       — Реальный пиздец будет попозже, когда Тэхён и Чонгук доедут до базы. Потому что оба импульсивные, как два грёбанных чёрта, и сначала они оторвут мою голову, а потом уже будут думать, правильно ли поступили.       — Оторвут — и хуй с ней, — совсем не расстраивается Учёный по этому поводу. — Ты ведь как таракан: без башки тоже можешь побегать.       — Пошёл ты! Что за сравнения?       — А как тебя ещё называть? Ты буквально убил троих людей под Сеулом, раскрыв Уюн, что теперь ты не на её стороне. Это было тупейшим решением, потому что уж кто-кто, а она знает, где у тебя карта памяти.       — Для того, чтобы меня убить, ей до меня сначала нужно добраться, а от Сеула до Пусана ехать прилично, — хмыкает Пак, постукивая по пулевому в своей черепушке, затем снова смотрит на заднее сидение, где обстановка ни хрена не меняется, а потом сам себе противоречит, потому что вдруг тянет: — Блять, а он точно будет в порядке? Это же пиздец, какой стресс: одно дело жить с пониманием, что андроиды забрали у тебя всех близких людей, а другое — вдруг узнать, что только лишь одного, который самолично прикончил всех остальных. Так можно и окончательно ёбнуться.       — Блять, Чимин! — начинает было Сокджин, но вот здесь Хосок всё-таки поднимает на Конструктора злые глаза и рычит едва слышно:       — Не заткнёшься — переломлю хребет пополам, — и Чимин поднимает руки ладонями вперёд в примирительном жесте.       — Я не хотел тебя зацепить! Просто волнуюсь за этого парня. Он самый нормальный из нашей ебанутой команды, — и, вздохнув, вдруг становится очень задумчивым перед тем, как негромко уточнить у Механика: — А ведь ты действительно готов сломать за него позвоночник обидчикам.       — Вне зависимости от того, кем именно они будут — да, — спокойно отвечает Хосок. — Я буду защищать человека, которого люблю. Мне кажется, очевидно, что я убью за него, если понадобится.       — Я в восхищении, — без тени насмешки говорит ему Пак, а потом замолкает на пару секунд, чтобы добавить: — И даже ему немного завидую.       — Почему? — безэмоционально роняет Хосок в пустоту.       — Потому что меня никто никогда не любил так, как ты его любишь. Даже не буду интересоваться, умрёшь ли ты для того, чтобы дать ему шанс пожить за двоих, потому что ответ кажется мне очевидным. Или же нет. Ты не в том положении, когда у тебя есть право выбора, жить тебе или же умереть, ведь так? Хотя, с другой стороны, в стрессовых ситуациях мы не думаем о великих целях для человечества. Важны только мы сами и дорогие нам люди, верно же?       — Да, — соглашается Джин. Хосок же не произносит ни слова, только продолжает гладить голубую макушку.       — Тогда хорошо, что у меня из дорогих людей только ты, — и Конструктор, окинув Учёного взглядом, задумчиво хмыкает.       — Ага, да, — кривит полные губы Учёный, и Чимин злобно и предупреждающе цыкает, но, впрочем, Механику абсолютно насрать, какого рода сердечные привязанности в себе хранит этот мальчишка, потому что всё, что имеет значение — это Юнги, который всё ещё не приходит в себя. И всегда будет иметь только Юнги: кажется, Механик на нём окончательно ёбнулся, но по-другому существовать, видимо, уже не сумеет. К чёрту Уюн. К чёрту Нижнее общество — пока Карателю больно, Хосок будет лечить его раны. Пока Юнги в нём нуждается, Чон будет с ним рядом, будет держать его за руку и ни за что не отпустит.       — У него нервный срыв, — вдруг произносит Сокджин спустя пару минут молчания. — На какое-то время он действительно выпадает из общего дела. Ему будет нужен покой и минимум стресса, так как никаких успокоительных или антидепрессантов у вас, конечно же, нет. Но, думаю, тебе, — и Хосок ловит чужой внимательный взгляд в зеркале заднего вида, — нужно быть рядом с ним. Он любит тебя. Ты теперь в какой-то степени для него психологический якорь.       — Я и не собирался от него отходить, — бросает Чон не без агрессии в голосе. И больше рта не открывает до самого дома, который они так лихо заняли.       — Думаю, что Чонгука с Тэхёном запускать к нему не следует, да? — тянет Конструктор, глядя на то, как Хосок, осторожно выбравшись из внедорожника, берёт своего бойфренда на руки, и даже помогает ему закрыть дверцу машины. — Они же ёбнутые, хрен пойми, что учудить могут, — и замирает, столкнувшись взглядом с Механиком — подведённые чёрным глаза сквозят волнением, холодом, а лицо заострилось от боли за чувства того, кого любит.       — Да, именно. Хотя Чонгук, думаю, может зайти, потому что он его второй якорь из двух существующих. Если они с Механиком будут с ним рядом, то Каратель легче переживёт эти новости.       — Откуда ты так много знаешь о нас? — замерев с Юнги на руках, интересуется Чон, глядя на Учёного прямо в упор. — Даже больше, чем, кажется, мы о себе знаем сами.       — Чимин наблюдательный, — просто отвечает Сокджин. — Но я не из тех людей, Чон Хосок, которые вдруг захотят воспользоваться этим для выгоды. Хочу сказать, что несмотря на то, что я знаменит в Нижнем обществе, я не могу назвать себя одним из лидеров этого социума, потому что я просто исследователь. Мне далеко до вас всех, я предпочитаю уединение людям и работу — всем разговорам. Так что если у вас вдруг найдётся лаборатория здесь, то... — и Учёный взглядом окидывает большое здание временного пристанища, — я буду там.       — Здесь её нет. Лишних спален, кстати, нет тоже, — бросает Хосок и идёт в сторону входной двери, где уже с выражением огромного вопроса на роже застыл Оружейник.       ...— У Чонгука был эпилептический припадок опять, поэтому для того, чтобы вернуться, им придётся потратить больше времени, чем Тэхён изначально планировал, — цыкает Намджун в тот самый момент, когда Хосок с нежностью вытирает лицо Юнги от дорожной пыли влажной салфеткой — сразу после того, как подоткнул ему одеяло, раздев предварительно. — Изначально они думали, что Каратель их заберёт, но... — и Оружейник, вздохнув, окидывает взглядом бесчувственное тело на широкой кровати. — Что с ним случилось, чёрт побери? Он никогда не выглядел барышней, которая легко падает в обморок. Я думал, что, если он узнает нечто подобное, то наоборот озлобится или вроде того.       — Его можно понять, — замечает застывший в дверях Чимин. — Слишком много триггеров сорвали за раз.       — Мне нравится, как ты пользуешься тем, что пока Тэхёна здесь нет и он не может набить тебе рожу за двойную игру, — хмыкает Оружейник, оглядываясь на, как оказалось, очередного андроида. — И не подвергает пыткам подружку.       — Желаешь мне такой участи? — вскинув бровь, интересуется Пак. — Нравится думать, что мне сделают больно?       — Ну ты же мне сделал, — вдруг говорит ему Ким. — Почему я не должен хотеть отплатить тебе тем же? Тем более, если ты лжец, который врал мне всё это время.       Если бы Хосок смотрел сейчас хоть на кого-то, кроме Юнги, то он бы заметил, как вытянулось лицо розоволосого юноши в тот самый момент, когда его друг произнёс эти слова. Заметил бы на красивом лице обиду и боль, которую Чимин от Намджуна скрыть даже не попытался, однако ему наплевать на чужие драмы, пока перед ним без чувств лежит его собственная, а всё, что он может — это сесть рядом, взять за руку и решить не отходить ни на шаг. Сидеть так долго, как только потребуется, но чтобы Каратель, открыв глаза, видел его рядом с собой — и сейчас старается не думать о том, что именно Мин может почувствовать, когда вдруг осознает, что его бывшая девушка (считай, что жена), мать его умершей дочери, первая полоска тату... вдруг жива. Хосок эгоист, наверное, но сейчас — прямо сейчас, когда сидит один на один с измученным молодым человеком, на которого действительно свалилось так много дерьма в этой жизни — на одну долю секунды позволяет себе испугаться того, что Юнги вдруг решит, что им нужно... закончить.       Конечно, Механик примет его выбор любым. Иначе никак: они все здесь — взрослые люди, и именно Чон был тем самым, кто надавил и попросил рискнуть и попробовать.       Он не знает, сколько сидит в одном положении. Намджун пару раз заходит к нему, пытаясь отвлечь и разговорить, очевидно, желая обсудить то, что ему рассказали, но не встречает согласия: Чон замер подле Карателя, совершенно не двигаясь и просто лишь ожидая, не забыв сжать чужие холодные пальцы, но там, за окном, солнце уходит в зенит, когда веки Юнги наконец-то начинают мелко подрагивать, а сам Мин делает особо глубокий прерывистый вдох перед тем, как открыть свои глаза невозможные — и сразу упереться взглядом в него.       Хосок от счастья и облегчения хочет кричать. Но всё, что он может позволить себе прямо сейчас — это лишь улыбнуться и шепнуть тихо:       — Привет. Хочешь кушать?       — Почему ты такой напряжённый? — хрипло и слабо интересуется Мин, игнорируя этот вопрос.       — О тебе беспокоился, — и наблюдает за тем, как Каратель, окидывая взглядом помещение, в котором его разместили, узнаёт, наконец, спальню, в которой они поселились, и слегка расслабляется.       — Ты сидел здесь всё это время?       Пауза.       — Да.       — Боже, зачем? — и Юнги прикрывает глаза, чтобы снова прерывисто выдохнуть.       — Потому что люблю тебя, — срывается с губ очевидно-естественное, но всё-таки... первое, сказанное с такой простой и тихой уверенностью, что, он видит, Каратель вмиг задыхается, начиная мелко-мелко дрожать. А потому переплетает их пальцы покрепче и шепчет своё негромкое: — Эй. Сокджин сказал, что тебе сейчас нельзя волноваться.       — А как тут... не волноваться? — негромко отвечает Мин, выглядя таким уязвлённо-разбитым сейчас, что Хосок, не выдерживая, залезает на кровать рядом и обнимает, прижимая к себе и заставляя уткнуться в ключицу лицом. — Мне такой парень в любви признаётся, а я тут лежу, не могу пошевелить даже пальцем!       — А что бы ты сделал, если бы был в порядке физически? — негромко смеётся Механик, а Юнги фыркает тихо, но ведётся на эту уловку — одну из десятков многих других, которые могут позволить отвлечься от всей той информации, которую Чимин на них вывалил.       — Не знаю. Думаю, немедленно занялся бы грязным сексом с тобой, — и если бы у Механика было там, под рёбрами, то, что именуется сердцем, оно бы с ритма сбилось немедленно от таких простых слов, потому что Юнги его обнимает, вздыхая.       — Хочешь признание? — и Мин мычит куда-то ему прямо в ключицу: этот звук он воспринимает за согласие, но говорить о чём-то подобном оказывается чертовски смущающим.       — Мне стыдно, но...       — Говори уже!       — Я девственник... — и, смущённо откашлявшись, он добавляет: — Сзади.       Мог бы гореть лицом, вспыхнул бы, когда Юнги поднимает на него взгляд. Но в нём не читается ни насмешки, ни смущения — только лишь простое тихое:       — Ладно. Тогда там следует быть нежнее с тобой, верно ведь? — и Чон выдыхает прерывисто, переплетая их пальцы, чтобы шепнуть тихое:       — Да.

*** poets of the fall — carnival of rust

      Пиздец грядёт ближе к вечеру, и имя ему — Чон Чонгук, который врывается в спальню, даже не удосужившись принять грёбанный душ и разуться. Он весь в грязи и в пыли, злой, как собака, и взглядом молнии мечет, а те пряди чёрных волос, которые выбились из его привычного хвостика, свисают сальными патлами. Цвет кожи у него тоже ни хрена не здоровый: под глазами чёрные круги залегли, само лицо отдаёт зеленцой — казалось бы, он влетел сюда на дурацком упорстве и, видимо, злобе. И когда дверь без стука распахивает, в спальню влетая, то застаёт картину, блять, маслом, потому что Юнги лежит прижатым к Хосоку лопатками в недвусмысленной позе, а сам Механик его обнимает, в конкретный момент поправляя чёрную ткань одеяла.       — Так, значит, он не пиздел, — истерически гоготнув, Киллер приваливается к стене сильным плечом. — Тебе реально, блять, похуй на то, что я чуть не сдох и на то, что у меня был припадок. Член в жопе нравится чей больше: мой или этого? — и подбородком на Хосока кивает. — Кто из нас двоих трахает лучше?       — Что ты несёшь? — рычит тихо Юнги, но его голос пока не так уж силён, как Карателю того бы хотелось.       — Тебе поебать, — раскинув руки, будто в приглашающем жесте, заявляет Чонгук. — Тебе похуй на то, что Директором оказалась твоя бывшая, которую ты трахал так долго, мать твоей... — осекается, — нашей дочери, тебе насрать, сука, на то, что я был на миссии и тебе похуй, что у нас в доме двое предателей: всё, что ты делаешь — так это валяешься в кровати с новым хуём, который, очевидно, настолько хорош, что ты постеснялся мне, своему лучшему другу, который с тобой столько говна сожрал, об этом сказать, и вместо того, чтобы заниматься делами, прохлаждаешься с ним. Он теперь тоже любовь всей твоей жизни? — Юнги в объятиях Хосока начинает крупно дрожать, тихо посмеиваясь, и Механик, разом сбросив всё оцепенение от этой тирады, полной говна вместо слов, узнаёт эти нотки — он уже слышал их в блядской машине перед тем, как Юнги отключился от шока. А потому — подлетает с кровати, останавливаясь прямо перед Чонгуком без толики страха с негромким:       — Закрой свой рот, мудачьё, пока ты хуже не сделал.       — А ты, видимо, делаешь лучше, когда на уровне его члена свой открываешь? — интересуется Киллер, широко улыбаясь. На шум прибегают Намджун и Сокджин (ещё бы не прибежали: Чон свои оскорбления орёт буквально на весь чёртов дом), и Учёному нужна только секунда, чтобы оценить обстановку — игнорируя разбушевавшегося в чужой спальне Чонгука, он огибает его, чтобы подлететь к кровати, где Юнги предсказуемо разбивает очередным нервным припадком, и рявкает короткое: «Воды! Срочно!». Оружейник не тормозит — исчезает в проёме, и в момент, когда Чонгук, наконец, затыкается, Хосок слышит грохот подошв по мраморной лестнице.       — Дыши, Каратель, давай. На меня смотри, ладно? — просит Сокджин за спиной. — Не отключайся. Ты не один, всё хорошо, Намджун, быстрее! Да, вот так, смотри на меня, тихо, дыши...       И тогда Хосок не выдерживает: с размаху даёт Киллеру прямо в ебало, припечатывая к стене головой, и схватив за грудки, бьёт тупорылой башкой об неё ещё раз.       — Да, нахуй, давайте, разъебите тут всё! — рявкает Джин. — Пошли вон отсюда, ему нужен покой!       Никакого стресса, ага. Рыкнув, Механик выталкивает Чонгука за дверь — в коридор, где даёт по морде ещё разок для того, чтоб остыл, и тот от неожиданной силы удара и, кажется, слабости, теряет равновесие и падает на свою чёртову задницу, чтобы коротко взвизгнуть от боли. А Хосок, над ним нависая и не выражая лицом ничего человеческого, только лишь замечает:       — Ты явно не в форме, а я андроид. Будешь пытаться со мной кулаками махаться или объяснишь, что за хуйню ты пронёс прямо сейчас, ёбаный же ты сукин сын?       — Это тебя не касается, — рычит Чонгук злобно. И тогда Механик, садясь перед ним на корточки, сгребает его за ворот чёрной футболки и, притянув к себе, говорит со льдом в голосе:       — Ошибаешься. Теперь всё, что касается твоего лучшего друга, напрямую связано со мной — его молодым человеком. Особенно, если он не может себя защитить, как сейчас. И если бы он тебе за такое дерьмо устроил лишь разговор, будь он в состоянии, конечно же, то я сейчас превращу тебя в отбивную, уёбище, если ты не закроешь свой рот.       А потом Чонгук, хмурясь, рассказывает ему небылицу о том, что Юнги решил поставить точку на взаимоотношениях со своим лучшим другом — и это настолько абсурд, что Хосок даже про гнев забывает, когда говорит своё:       — Ты его семья, долбоёб. О какой точке речь вообще может идти?       — Ну, он как минимум не сказал мне о вас.       — Я Тэхёну тоже ничего не сказал. Потому что кого ебёт чужая личная жи... — и он обрывает себя, когда видит, что Киллер вдруг неожиданно отводит глаза при звуке имени хосокова лучшего друга, и тот всё понимает: в груди снова жжёт яростью, когда до Механика доходит, кто здесь реально, мать его, виноват, кто может оказаться настолько эгоистичным козлом. Единственное, чего Хосок не ожидал, так это того, что Потрошитель действительно опустится до дешёвых манипуляций, как у ребёнка.       Тэхён не переносит Юнги, и это взаимно — нужно придурком быть, чтобы это вдруг не увидеть. По мнению Карателя, Ким тащит его лучшего друга на дно, и это мнение Хосок разделяет. Но Потрошитель также и всегда был ребёнком, который ревностно сторожит то, что ему дорого больше всего, и здесь Механик является единственным стоящим лотом.       Но вот только Тэхён, как и всегда, забыл спросить у своего лучшего друга, чего хочет именно он — и такое отношение, особенно, когда оно коснулось любимого им человека, Хосок терпеть больше не будет.       — Блять, стой! — восклицает было Чонгук, но мало кто знает, что не так страшен Потрошитель в гневе, как тот, кого люди называют Механиком. Тэхён горяч, импульсивен, прёт, словно бык, а ещё эгоцентричен до ужаса, но когда он остывает, с ним достаточно легко вести разговор, если ты из числа приближённых.       Хосок не такой. И когда он слетает по лестнице вниз, видит в холле своего лучшего друга, который ведёт диалог с Конструктором и Оружейником, то только ледяная ярость и холодный расчёт заставляют его с разбега дать Тэхёну прямо по роже, повалить на спину и начать пиздить с особой жестокостью.       Хренов манипулятор, чёрт побери, который не щадит ничьих чувств, кроме своих, сука, собственных.       — Я доверял тебе, тварь! — орёт Хосок, не прекращая процесс избиения. — Я, гнида, любил тебя больше всего в этой жизни, я за тобой пошёл в блядский Сеул, я сдался, ублюдок, потому что не мог без тебя, и этим ты мне отплатил?! Тебе нравится, когда люди страдают?! Тебе нравится смотреть на то, как они ломаются, сука?! Тебе нравится рушить жизни?! Иначе я не понимаю, какого хуя ты делаешь, ёбаный инфант, тебе не пятнадцать, давно не пятнадцать!       Хосок избивает Тэхёна, вцепившись ему в ворот когда-то в прошлом майки белого цвета, а тот не сопротивляется от слова совсем: боковым зрением Чон замечает Учёного, который сбегает вниз по ступеням и замирает при виде подобной картины. Да все здесь застыли: никто не ожидал, что вспыхнет не кто-то другой, а тот, кого Нижнее общество знает Механиком. Тем самым Механиком, который всегда подходит ко всему с ноткой веселья, озорной, почти детской улыбкой, любителем пошлых шуток дурацких и неожиданной собранностью.       — Я не твоя собственность, сволочь! — схватив Потрошителя за грудки второй рукой тоже, Механик его приподнимает, чтобы выкрикнуть это ему прямо в лицо. — У тебя нет прав для того, чтобы решать, как распоряжаться жизнью людей, которые с тобой бьются бок о бок!       Только в детском саду, Ким Тэхён, люди друг с другом перестают дружить и общаться, чтобы обратить внимание на кого-то, блять, третьего, и то, что ты сделал Юнги козлом отпущения, чтобы Чонгук и Хосок были рядом, тебе чести не делает.       — Я тебе не принадлежу! И Чонгук — тоже!       — Мы, блять, живые! У меня в голове микросхемы, но я не перестаю быть человеком, когда же ты это поймёшь! — вопит Механик лучшему другу прямо в лицо, от злобы трясясь. По-хорошему этот мудак всё равно не поймёт. Не понимает давно.       — Включи! — и снова об мрамор затылком. — Свою! — и кулаком об лицо. — Голову! — и, отпустив его, поднимается с пола, чтобы окинуть презрительным взглядом и выплюнуть злое: — Чудовище.       И уходит наверх. В спальню к тому, кто сейчас нуждается в поддержке больше всего.