maitre gims — brise
Небольшая драма в жизни Чимина происходит уже ближе к вечеру, когда он достаёт из багажника тачки оборудование, которое смог взять с собой, и латает Потрошителю рожу, но к Механику не решается сунуться: такой Хосок, которого они все обычно привыкли видеть ироничным, язвительным и самим себе на уме, пугает до чёртиков. Чонгук едва ли не жопой ступеньки считает, когда тот доходит до комнаты, в которой остался Юнги после второго нервного срыва, и находит там Киллера — после того, как дверь за лучшим другом Карателя закрывается с грохотом, всем становится ясно: в чёрную спальню вход посторонним закрыт. Оно, наверное, к лучшему — так Джин говорит, давая за ужином Чонгуку понять, что меньше всего его лучшему другу сейчас нужны сильные эмоциональные всплески. Тэхён, которому Чимин в этот момент рожу латал на диване в зоне гостиной, только лишь цыкает — и получает в ответ злое ворчание, на которое реагирует просто мгновенно ехидным: — Разве я не должен убить тебя за предательство, а? — Ты — нет, — спокойно отвечает Конструктор, растягивая кожный покров по уплотнённому покрытию чужой лобной кости. — Я тебя не предавал. — Да что ты? — тянет Потрошитель с нотками угрозы в низком раскатистом голосе. — А как тогда это зовётся? — Во-первых, тебе нет резона меня убивать, потому что я сказал всё, что знаю, а без меня ты ничто, как и без любого другого здесь, кстати, — не боится Чимин, нанося на носовую часть специальный клейкий раствор. — Как видишь, я ещё хожу с пулей в башке и с почти нулевым зарядом аккума: я на честном слове протянул по дороге из Сеула в Пусан, и вместо нужных десяти часов заряжался максимум два, потому что после этого вернулись вы двое, а где вы, там и цирк, — и фыркает громко. — Я мог бы сейчас сидеть рядом с розеткой или себя перетягивать, но возвращаю тебе милое личико. За такое обычно благодарят. — Но это не умаляет того, что ты молчал о том, кем являешься. — Ты бы начал истерить, как течная сука, и пытался бы поиметь меня что в хвост, что в гриву, желая переиграть Уюн Ванг и Азарта, — спокойно произносит Чимин. — Я это понял практически сразу — ты отличный лидер, Тэхён, и гениальный стратег, однако когда в ход пускаешь эмоции, то творишь лютую дичь. Твоё ебло тому подтверждение. — Не понимаю, о чём ты, — с делано постным лицом отвечает Ким. — О том, что ты попытался рассорить команду, когда мы находимся в бывшем доме предателя и на чужой территории, а Нижнее общество готовится к масштабному слёту под Кванжу, — поясняет Чимин. — Ты натравил Чонгука на больного Юнги, потому что тот встречается с твоим лучшим другом, а ещё, — и понижает голос так сильно, чтобы его услышал только Тэхён: — Потому что ты влюбился в свою псину до чёртиков, и тебя раздражает, что это нихуя не взаимно, потому что Юнги для Чонгука семья и он для него на первом месте сейчас. Ты это услышать хотел? — Я не влюбился, — нос сморщив, негромко замечает Потрошитель с ироничной улыбкой. — Если ты отрицаешь такие очевидные вещи, то мне тебя жаль, — говорит ему Пак. — Потому что когда тебя этим осознанием ёбнет в жопу без смазки, то ты так охуеешь от боли, что увидишь звёзды в алмазах. — Почему это? — хмурится Тэхён, а во взгляде быстро сквозит уязвлённость. Чимин хорошо знает эту эмоцию, он её в зеркале видит каждый грёбанный раз, когда в своё отражение смотрит и думает о... — Потому что ты пока ещё не понял одно: даже если ты будешь бегать за Киллером, то это будет впустую. Он не набивает себе цену, Тэхён, трахаясь с тобой, будто животное, но специально не давая душевного отклика. Ему действительно глубоко наплевать на то, что ты к нему чувствуешь, и я даже не знаю, что должно вдруг случиться, чтобы было иначе, — и, потрепав Потрошителя по смуглой щеке, распрямляется и говорит уже громко: — Готово. Вот у тебя и нормальная моська, мой сладкий горошек. — Ты же мелкий пиздюк, — скрестив на груди сильные руки в рисунке тату, говорит ему Ким, немного сощурившись. — Сколько тебе там лет, забыл? — «Эволюционировал» в семнадцать, три года андроид, — спокойно отвечает Чимин. — Что за эйджизм? — Разве у тебя есть нужный жизненный опыт, чтобы подмечать такие вот тонкие вещи? — Чувак, я с вами обоими уже сколько времени мою жопу под одной и той же струйкой водички-вонючки? — хмыкает Пак, не церемонясь с лицом и пальцами с силой сдирая то, что когда-то звалось кожзамом, представая всем присутствующим безликим созданием с белым (только чёрный пунктир для крепления кожи обозначил себе в своё время) лицом без эмоций, но с синтетикой искусственных мышц и глазами. А после возвращается прямо к дивану, на котором восседает Тэхён, чтобы достать из чемоданчика большие хирургические щипцы и, подойдя к зеркалу, начать извлекать чёртову пулю. — Я вас уже хорошо изучил, — та падает на пол, а Чимин осторожно давит себе на виски, позволяя черепной коробке раскрыться, и достаёт пробитый аккумулятор, осторожно выпутывая его из хуевой горы проводов в голове: — Покойся с миром, кусок ненужной какашки, — прощается, кидая тот на пол, и, подойдя обратно к чемоданчику, достаёт один из двух запасных, которые смог взять с собой, чтобы, наклонив голову, наощупь вставить себе прямо в черепную коробку и начать подключать. — Тебя бы в модели сейчас, — замечает Сокджин со стороны кухонной зоны. — Хочешь трахнуть меня? — интересуется Конструктор в ответ, ухмыляясь, но, ясен хрен, зрелище этой ухмылки оставляет желать, мягко говоря, сильно лучшего. Он бы сам обосрался, наверное, если бы увидел со стороны этот говнофлирт, честное слово. — Никогда в жизни, — сообщает Сокджин. — А зря, я очень классно сосу, — замечает Чимин, доставая жидкий запаиватель в маленьком баллоне и поднося к своему лбу: — Блять, какой же я классный, какой же продуманный, взял с собой вещи на случай чьей-нибудь травмы, и теперь мне не придётся носить ни дурацкие кепочки, ни идиотские повязки на лоб. Мир должен видеть мои прекрасные волосы и сладенький лобик! — и, помотав головой туда-сюда, чтоб убедиться, что аккумулятор не катается по его голове, как шарик для боулинга, а хорошо и крепко встал в пазы, берёт кожзам и клейкий раствор, чтоб, насвистывая, подойти к зеркалу и начать делать себе самое сладкое личико в мире. — Выглядишь сносно, — замечает Чонгук, когда он заканчивает и снова становится неотличимым от человека. Фыркнув, Чимин показывает ему средний палец, а потом сладко потягивается и заявляет: — Сносно?! Я выгляжу как супермо... — и челюсть вдруг коротит. — ...супермо... — и ноги подкашиваются, роняя его на колени и в пол лицом. Ну, а потом происходит его небольшая личная драма, потому что аккумулятор решает, что с него, сука, хватит, и садится в нулину. ...Что Чимин любит больше всего — так это чувствовать в себе заряд бодрости и ток по венам, честное слово. Однако, когда открывает глаза, в спальне темно, что даёт понять, что за окном уже глубокая ночь, а включён только ночник. Лежащий рядом в постели Намджун в наверняка одном нижнем белье, потому что у него голый торс, читает в телефоне очередную умную книжку. — Эй, — это то, что он говорит, повернув к нему голову: кто-то чрезмерно заботливый принёс сюда шнур из машины и подключил его им к розетке. Со шнуром, торчащим прямо из груди, слегка неудобно, но он уже давно привык к этому ровно настолько, чтобы иногда забывать о такой вот детали, поэтому, когда смотрит на Оружейника очень внимательно, то едва не дёргается в его сторону и еле успевает спохватиться. — Ты меня игнорируешь? А в ответ тишина. Намджун не ведёт даже бровью, а Чимин, скрипнув зубами, вздыхает, чтобы воткнуться в потолок задумчивым взглядом: часы на стене показывают уже несколько за полночь, а это значит, что он был в отключке минимум четыре часа — почти половину нужного срока. — Почему ты меня игнорируешь? — предпринимает очередную попытку сближения, готовясь столкнуться с очередной глухой стеной игнорирования, однако весьма удивляется, когда Ким ему таки, наконец, отвечает: — Я делил с тобой комнату, спал с тобой в одной постели, проводил с тобой девяносто процентов времени, а ты меня обманул, — поясняет Намджун абсолютно спокойно. — И пока я не хочу с тобой разговаривать. — Твою мать, какого, блять, хрена?! — восклицает Конструктор, чувствуя ответную вспышку обиды. — Ты реально обижаешься на это дерьмо?! Как будто у меня был выбор, чёрт возьми! Будто обман был моей прихотью! — А кто докажет обратное? — интересуется Оружейник, всё ещё на него даже не глядя. — Кто предоставит мне аргументы, что все наши разговоры не были ложью? И что ты не манипулировал мной? — Никто, — отвечает Чимин. — Вот именно. А ты, так сказать, заинтересованное лицо в этом вопросе. Выдохнув резко от раздражения, скорей, по привычке, нежели из-за реальной потребности, Пак переводит хмурый взгляд на потолок, тщательно взвешивая, что ему следует сказать прямо сейчас, хотя, если быть честным, хочется плюнуть и оставить Намджуна с его детской обидой наедине осмыслять приоритеты и ценности взрослых. Но и остывает он быстро — Оружейника можно понять, потому что они действительно сблизились. Что уж греха-то таить, возможно, именно их откровенность друг с другом и взаимопонимание заставили Конструктора словить на него, такого вдумчивого, рассудительного и местами немного нелепого, дикий краш — не при Сокджине будет сказано-признано. И сейчас, когда объект его столь сильной симпатии от него закрывается, Чимину... больно. Да, это именно то самое чувство в груди, которое заставляет его вдруг поморщиться и снова повернуться к Намджуну, чтобы негромко, наконец, заговорить: — Я убивал и пытал нижних там, в Сеуле, — тот даже не вздрагивает на это признание. — Я был правой рукой Уюн Ванг, потому что она подобрала меня, когда я сбежал из детского дома, где надо мной издевались из-за того, что моя мать была шлюхой. Два года я прожил в Сеуле, обучаясь военному делу, но всегда хотел быть военным врачом, но, знаешь, Намджун... — закусив губу, тянет, — в нас всегда есть та самая боль, с которой сложно бороться. Она как старый шрам, который был оставлен особо глубоким ранением, и на погоду не просто болит, а будто взрывается. Я, живя с таким семь лет к тому дню, понимал, что у меня из-за прошлого была хренова гора психологических травм, и я с собой не справлялся. Мне было слишком больно, чтобы продолжать быть человеком, и по этой причине я начал процесс «эволюции» сам. Мне было семнадцать, я слишком мучился, — и мягко ему улыбается, когда Оружейник медленно поворачивает в его сторону голову. — От тараканов в своей голове — в том числе, и поэтому, когда я стал андроидом, я отключил эмоциональный сегмент, который касался моей семьи. — А остальное? — немного напряжённо интересуется Ким, а Чимин негромко смеётся в ответ: — А остальное не трогал, честное слово. Больше никакой лжи, хорошо? Вздохнув, Оружейник откладывает свой телефон перед тем, как щёлкнуть кнопкой на ночнике и в абсолютной темноте его вдруг в объятия сгрести, заставив ткнуться носом себе куда-то в основание шеи. — Давай спать, хорошо? Переходи в свой спящий режим, чтобы зарядиться быстрее. — Ты больше не дуешься? — внезапно смущённо бормочет Чимин, чувствуя себя крайне неловко от таких неожиданно тесных и надёжных объятий. — Нет, я больше, как ты сказал, не дуюсь, — положив подбородок ему на макушку, отвечает Намджун. — Потому что хочу тебе верить. — Но почему? — интересуется Конструктор как-то наивно, по-детски, и чувствует вибрацию чужой голой груди от низкого смеха. — Спокойной ночи, Чимин. Какое-то время Пак действительно лежит в тишине, нарушаемой дыханием Оружейника, но... недолго, потому что губы в улыбке растягиваются сами собой неожиданно, и он промолчать не может от слова совсем: — Эй, Намджун-а. — Что такое?.. — сонно и с нотками хрипотцы в низком голосе интересуется Ким. — Ты очень тёплый, я в этом уверен, пусть и не чувствую. — Так, и? — Обними меня крепче, пожалуйста, — и Конструктор почему-то чувствует себя очень-очень счастливым, когда ощущает, что его сильнее прижимают к себе, положив большую ладонь куда-то между лопаток.*** william singe — love you like me
Чонгук трахает его прямо в душе под тёплыми струями, вжимая щекой в прохладный кафель стены и снова сильно грубя: берёт именно быстро и грубо, словно спускает нужду — или Тэхёну так только кажется прямо сейчас, потому что у него заёбов полна голова. Хватка пальцев на его бёдрах сильна, вода заливает глаза, но для него это как для андроида ни хрена не проблема: Потрошитель, по велению чужого сильного нажатия пальцев на поясницу, прогибается так сильно, как может, давая Киллеру лучший угол для того, чтобы себя поиметь, и всё никак не может отделаться от ощущения собственной неполноценности, потому что Чон не делает ничего нового, напротив — на высший балл, как и всегда, но что-то неуклонно меняется, и сам Тэхён не сможет ответить, что именно. Просто теперь всё немного иначе. Потому что до недавнего времени касания Чонгука, которые были отрывисто-грубыми, его заводили, а сейчас почему-то ранят и эти самые раны тревожат с каждым толчком. Его член довольно большой, чтобы Тэхён мог доверить себя мышечной памяти, а остатки нервных окончаний, которые у него ещё есть в наличии и стимулируются «коктейлем возрождения», реагируют просто прекрасно: с точки зрения физиологии у них всё в порядке, Чонгук в Тэхёне ощущается просто прекрасно и трахает по-животному грубо, ровно настолько, чтобы выбивать из него это чувство вины, которое после случая с Хосоком забило в гонг с утроенной силой. Тэхён всегда любил погрубее. Канпимук разбивал ему рожу до крови в самые плохие моменты, когда голова играла с Потрошителем свою любимую шутку, которая характеризуется воспоминаниями — иногда они душат, а он как никогда чертовски жалеет о том, что всё ещё обладает человеческим спектром эмоций. В каком-то смысле в этом минусов больше, чем плюсов — он бы тогда не задумывался над той самой планкой, которую ему поставил в своё время отец, не отмахивался от собственной инвалидности в плане восприятия мира вокруг и прочего, прочего, прочего. Папаша уже какой год гниёт под землёй с его лёгкой руки, но, наверное, от призраков прошлого Тэхёну уже никогда не отделаться, как, впрочем, всем им. Чимин извинился за это. Сказал, что с его точки зрения идея оставить Потрошителю и его лучшему другу эмоции была самой полезной и лучшей для человечества, и не согласиться Ким с ним не может, но есть ещё один немаловажный нюанс касательно ценности его собственной жизни в случае успеха задуманного, тот самый, который иногда его ужасно тревожит. Но думать он сейчас об этом не будет, конечно. Не тогда, когда Чонгук его так грубо трахает, выпуская злость на теле, которое боли чувствовать не должно вовсе; на том, кто видел столько крови и боли, а последней и сам хлебнул с горкой, поэтому его не должны задевать подобные вещи. Те самые рамки, которые он установил границами в тех самых случаях, когда они оказываются друг с другом настолько близкими, как это только возможно, не должны бить Потрошителя прямо в лицо. Но теперь происходит именно это, и он как никогда в жизни боится быть слабым. Боится стать уязвимым лишь потому, что его по Чонгуку неожиданно душит эмоциями и глубоким чувством раскаяния. То, что сейчас есть между ними — это результат его, Тэхёна, кропотливой работы, и когда блядский Каратель его предупреждал после слёта о том, что Киллеру в Чонгуке лучше не пробуждаться, его собеседник тогдашний лишь отмахнулся. А теперь плоды пожинает, пока горячая ладонь крепко и сильно ему дрочит прямо сейчас, вырывая из глотки задушенный стон. Почему-то Ким ловит себя на мысли о том, что, возможно, ему отчасти всегда хотелось быть немного ведомым. Так, подсознательно, он невольно искал для себя равного по духу партнёра, но попадался лишь фарс, а Чонгук оказался вдруг первым, кто смог его поразить скрытой в себе темнотой, и он невольно к ней потянулся, как к сильному до невероятного. Ирония лишь только в том, что сам Тэхён себя, кажется, чертовски обманывал, потому что наивно полагал (поначалу — особенно), что ему нужна только цепная собака, которая разорвёт за него глотки, а в случае перегиба той самой палки вцепится и в него самого. Домашние мелкие шавки всегда были ему неинтересны, то ли дело голодные бродячие псы, которые ищут не хозяина, а добычу из тех, за которой интересно побегать. Тэхён думал, что он будет достойным не хозяином, однако подкармливающим, неравнодушным прохожим, но, кажется, сам хорошо проебался, потому что не заметил момент, когда превратился в любопытную жертву, а теперь, когда, задыхаясь, кончает на стену, позволяя Чонгуку догнать себя через несколько глубоких толчков и излиться прямо в него, понимает, что прав для того, чтобы что-то пытаться менять, у него попросту нет. У него нет прав на Чонгука. Но есть дурацкое чувство, которое неумолимо растёт и пугает, потому что больше всего на свете Тэхён боится быть рядом с ним слабым или беспомощным — и с ужасом понимает, что вовсе не потому, что сам опасается того, что прогнётся, а потому что уверен — тогда Киллер потеряет к нему интерес. Потому что Чимин, как ни крути, прав здесь: единственным человеком, которого будет любить Чон Чонгук, навсегда будет Каратель, которого близкие знают под именем Мин, сука, Юнги. Потому что если Юнги для Чонгука семья, то Тэхён не просто никто, а чёртов абьюзер, который путём траха, крови и унижения постарался приручить голодного пса, но не понял, как так случилось, что ему вдруг откусили конечность. Чонгук, ещё раз бегло сполоснув тело, выходит из душа, ни слова ему не сказав. Потрошитель же, в свою очередь, позволяет себе тихо на холодный пол кабинки сползти, глядя на то, как вытекает сперма из задницы, устремляясь с водой в слив. В него действительно просто спускают нужду, и не более. Как Конструктор сказал, без всякого набивания цен. Как же Тэхёна так угораздило — совершенно не ясно. Но понимает две страшные вещи: во-первых, у него по Чонгуку ноет там, где сердца нет и быть точно не может. А, во-вторых, он, кажется, в него безбожно влюбился, и здесь ни хрена положительного.